Текст книги "Патрик Кензи (ЛП)"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 114 (всего у книги 123 страниц)

Глава 12

Удалившись на перекур, Энджи позвонила в информационную службу, чтобы выяснить телефон Элейн Мерроу, проживавшей в Эксетере, штат Нью-Гемпшир. Затем она позвонила самой Элейн и договорилась с ней о встрече.

По дороге в «гранитный штат» мы молчали – во всяком случае, поначалу. Энджи глядела в окно – на выстроившиеся вдоль шоссе голые деревья, на тающие кляксы снега.

– Ей-богу, как же мне хотелось перелезть через кофейный столик, – сказала она наконец. – И выдавить ему глаза на хрен.

– Просто удивительно, что с такими манерами тебя не приглашают на светские приемы, – сказал я.

– Я серьезно. – Она повернулась ко мне. – Сидит такой, втирает про «ценности», а сам родную дочь выгнал ночевать на лавочке на автобусной остановке. И, блин, называет меня «Энджела», как будто имеет представление, кто я такая. Ненавижу, ненавижу, мать твою, когда люди так делают. И, господи Исусе, ты же сам видел, как он разошелся, когда про свою покойную жену говорил. «Неподходящее для ребенка окружение», мать его так. И из-за чего? Из-за того, что она любила гранолу и сериал «Секс в другом городе»?

– Полегчало?

– Чего? – спросила она.

– Выговорилась? – сказал я. – Потому что я там занимался выуживанием информации о пропавшей девочке, чтобы найти другую пропавшую девочку Ну, знаешь, делом занимался.

– А мне вот показалось, что ты ему разве что ботинки языком не вылизывал.

– А что, у меня был выбор? Вместо этого надо было встать в позу и высказать все, что я о нем думаю?

– Я же ведь ничего ему не сказала.

– Все равно, ты очень непрофессионально себя повела. У тебя на лице было написано, что ты на самом деле о нем думаешь.

– А в «Дюхамеле» о тебе не то же самое говорят?

Черт. Неплохо.

– Даже в наихудшем случае я вел себя раз в десять профессиональнее, чем ты.

– В десять раз, значит?

– В десять.

– Так что, я, значит, должна сидеть себе тихо, пока этот самодовольный козел поет дифирамбы собственной персоне, да?

– Да.

– А я не могу.

– Я заметил.

– Слушай, ну неужели вот это и есть наша работа? У меня что, просто стерлось из памяти, что мы только тем и занимаемся, что допрашиваем людей, от общения с которыми хочется потом залезть под душ часиков этак на пять?

– Частично – да. – Я взглянул на нее. – Ладно, по большей части так и есть.

Чем ближе мы оказывались к нью-гемпширской границе, тем меньше машин было на шоссе. Я надавил на газ, и деревья за окном превратились в размытое коричневое пятно.

– Решил пополнить коллекцию штрафов за превышение скорости? – спросила Энджи.

Я всегда водил быстро – за исключением тех случаев, когда в машине со мной была моя дочь. И Энджи давно с этим смирилась – точно так же, как я смирился с тем, что она курит. Во всяком случае, так мне казалось.

– Скажи мне, солнышко, – спросил я, – что за муха тебя сегодня за жопу укусила, а?

Повисшую тишину можно было ножом резать. Но затем Энджи откинула голову на спинку сиденья, уперлась ногами в бардачок и сделала глубокий протяжный выдох. А затем сказала:

– Извини. О’кей? Жалко, что так получилось. Ты был прав, я совершенно непрофессионально себя там повела.

– Можешь повторить то же самое в мой диктофон?

– Я серьезно.

– Я тоже.

Она закатила глаза.

– Ладно, ладно, – сказал я. – Извинения приняты. И оценены по достоинству.

– Я действительно там сорвалась.

– Да нет. Почти сорвалась, это да. Но я сгладил ситуацию, все в порядке.

– Все равно, некрасиво получилось.

– Ну, у тебя в последнее время фактически не было практики, так что ничего удивительного.

– Это да. – Она провела ладонью по волосам. – Потеряла хватку совсем.

– Зато за компьютером ты по-прежнему, э-э-э, отжигаешь в полный рост.

Она улыбнулась:

– Правда?

– Правда. Кстати, можешь сейчас погуглить Джеймса Лайтера?

– Это кто такой?

– Зиппо. Посмотрим, не засветился ли он где.

– А. – Она достала свой «блэкберри», какое-то время щелкала по клавишам, а затем сказала: – Засветился, да еще как. Помер.

– Серьезно?

– Серьезно. Труп нашли три недели назад в Оллстоне. – Она зачитала вслух: – «Тело восемнадцатилетнего Джеймса Лайтера было обнаружено в Оллстоне, в поле за магазином, торгующим спиртными напитками, через неделю после Дня благодарения. Причина смерти – две пули в грудь. Никаких свидетелей, никаких подозреваемых».

К середине статьи всплыла и его ожидаемо тоскливая предыстория – воспитывался матерью-одиночкой, которая, когда ему было шесть лет, попросила подругу посидеть с ним, а сама ушла и больше не вернулась. Где теперь Хитер Лайтер, никому не ведомо. Рос Джеймс в приемных семьях. Если верить статье, последняя его мачеха (некто Кэрол Луиз, также известная как Сиплая Кэрол) не сомневалась, что кончит Зиппо примерно так, как и случилось. И знала она это ровно с тех пор, как он угнал ее машину. Было ему тогда четырнадцать.

– Вот так, значит. Угнал у Сиплой тачку – получи пару пулек в грудь, – сказал я.

– Паршивая история, – вздохнула Энджи. – Вроде целая жизнь, а толку с нее…

– Ноль без палочки, – подтвердил я.

– Я не хочу сказать, что Софи была идеальным ребенком, а потом вдруг пришел ее отец и все испортил.

Элейн Мерроу сидела на красном металлическом диване без подушек, стоявшем в центре ее художественной мастерской – бывшего сарая. Мы расположились напротив нее, на красных стульях. Тоже металлических, и тоже без подушек. Удобством они не страдали – сидеть на них было все равно что на открытой винной бутылке. В сарае было тепло, но не так чтобы уж очень уютно – этому мешали расставленные скульптуры: сплошь хромированный металл, и я не уверен, что смог бы однозначно ответить, что они призваны изображать. По моим прикидкам, большинство из них выглядели как здоровенные пушистые игральные кости, вроде тех, что вешают на зеркало заднего вида, только эти были лишены всякого пуха. Еще тут стоял кофейный столик (во всяком случае, мне кажется, что это был кофейный столик) в виде бензопилы. Иначе говоря, я не понимаю современного искусства. И я уверен, что оно не понимает меня. Поэтому мы стараемся держать дистанцию и не лезть друг к другу без надобности.

– Она росла единственным ребенком, – сказала Элейн, – поэтому была немного эгоистичной и капризной. Ее мать была порой склонна к излишнему драматизму, так что Софи унаследовала эту черту от нее. Но можете мне поверить, Брайану на нее было насрать – до тех пор, пока ее мать его не бросила. Да и после этого он хотел одного: вернуть Шерил, поскольку ему сильно не нравилась его роль во всей этой ситуации.

– И когда же он начал всерьез интересоваться получением родительских прав? – спросил я.

Она ухмыльнулась:

– Когда узнал, ради кого Шерил его бросила. Он же с полгода вообще ни о чем не подозревал. Ну, ни сном ни духом. Думал, что она живет с подружкой, а не с подружкой. Я что имею в виду? Вот вы на меня посмотрите: я что, выгляжу так, будто меня когда-нибудь привлекали мужчины?

У нее были короткие, до белизны выжженные волосы, торчавшие иголками. Одета она была в клетчатую рубашку без рукавов, темные джинсы и коричневые «мартенсы». Если бы мы руководствовались принципом «Ни о чем не спрашивай и ничего не говори», то в ее случае и спрашивать бы не понадобилось.

– Нет, – сказал я. – На мой взгляд, совсем нет.

– Спасибо. А этот дебил Брайан? Он поначалу вообще не въехал.

– А когда до него наконец дошло? – спросила Энджи.

– Заявлялся к нам, орал на нее: «Ты не можешь быть лесбиянкой, Шерил, я этого не допущу».

– Не допустит, значит, – сказала Энджи.

– Именно. А когда до него доперло, что она и в самом деле не собирается к нему возвращаться, что она и вправду меня любит и что это не какой-то там кризис среднего возраста… – Она надула щеки, медленно выдохнула. – Весь его гнев, вся его ненависть к себе и чувство собственной неполноценности, которые, наверное, его с самого рождения гложут, – как думаете, какую форму они приняли? Он решил устроить крестовый поход, чтобы спасти свою дочь из плена аморальных опекунов. А то, что он о своей дочери не знал ровным счетом ничего, ему было по фигу. Каждый раз, когда он приезжал, чтобы забрать Софи, то обязательно надевал футболку с какой-нибудь надписью типа «Лесбиянство хуже пьянства». Или, например, сверху надпись: «Эволюция наоборот», а внизу – три картинки: сначала мужчина лежит с женщиной, затем с другим мужчиной, а на последней… думаю, и сами догадаетесь.

– Рискну предположить, что с каким-нибудь животным.

– С овцой, – кивнула она. – Сам носил такое перед ребенком и при этом втирал нам про грехи.

Протиснувшись в дверь, к нам подошла здоровенная собака – наполовину колли, наполовину черт знает кто. Проскользнув между скульптурами, она положила голову на бедро Элейн. Та почесала ей за ухом.

– В конце концов, – сказала она, – Брайан разошелся на полную катушку. Каждый день превращался в битву. Не успеешь утром открыть глаза, как на тебя наваливается ужас. Просто… ужас. Что он сегодня придумает? Заявится к нам на работу с плакатом, а на нем – цитаты из Библии вперемешку с обвинениями, что мы – совратительницы малолетних? Или пойдет в суд, где будет рассказывать, что в личной беседе Софи ему описала, как мы тут пьем, курим траву и занимаемся сексом у нее на глазах? Чтобы превратить тяжбу за родительские права в… даже не знаю, бойню? Для этого достаточно одного человека, которому наплевать на то, что он втягивает ребенка в кошмар. Брайан врал как сивый мерин и приписывал Софи идиотские выдумки, которые сам же и изобретал. Когда все это началось, ей было семь лет. Семь. Мы все до последнего цента истратили на суды, на борьбу с этим его идиотским иском, выиграть который он не мог – так ему с самого начала и сказали. Я… – Она поняла, что все это время машинально чесала собаку за ухом, и чересчур сильно. Отняла руку – мелко, почти незаметно дрожащую.

– Вы не торопитесь, если что, – сказала Энджи. – Мы не настаиваем.

Элейн благодарно кивнула и прикрыла на полминуты глаза.

– Когда Шерил впервые пожаловалась на изжогу, мы особого значения этому не придали – после такой нервотрепки и язву можно заработать. А потом у нее обнаружили рак желудка. Я помню, как стояла тогда в приемной онколога, и перед глазами у меня всплыла самодовольная рожа Брайана. Я тогда подумала: «Ну надо же. Говнюки и вправду всегда выигрывают. Каждый раз».

– Не всегда, – сказал я, хотя сам совсем не был в этом уверен.

– В ту ночь, когда Шерил скончалась, мы с Софи были с ней до последнего ее вздоха. А когда наконец вышли из больницы… Три ночи было сыро и ветрено, и знаете, кто нас поджидал на парковке?

– Брайан.

Она кивнула.

– И выражение лица у него было… Никогда не забуду – вроде и брови нахмурены, и уголки губ опущены – выглядел он опечаленно. Но глаза! Блин.

– Сияли, да?

– Как будто он только что джекпот в лотерее сорвал. А через два дня после похорон заявился ко мне в сопровождении двух полицейских и забрал Софи.

– После этого вы с ней общались?

– Поначалу нет. Я потеряла жену, а затем – девочку, которая стала мне родной дочерью. Брайан запретил ей мне звонить. А поскольку по закону я ей чужая, то после того, как я во второй раз съездила в Бостон, чтобы повидаться с ней в школе на перемене, Брайан добился через суд, чтобы я вообще не имела права к ней приближаться.

– Я передумала, – сказала Энджи. – Я слишком мягко себя с ним вела. Надо мне было ему яйца открутить к чертовой матери, когда была возможность.

Элейн улыбнулась:

– Ну, всегда можно нанести ему еще один визит.

Энджи протянула руку и похлопала Элейн по ладони, а та сжала ее пальцы и несколько раз кивнула, сморгнув слезы.

– Софи снова связалась со мной, когда ей было около четырнадцати. Совершенно другой человек – переполненный гневом и страданием. Жила с папашей-говнюком, мачехой-шалавой и избалованным братцем, который ее ненавидел. И по логике, это я была во всем виновата: почему я допустила, чтобы ее от меня забрали? Почему я не смогла спасти ее мать? Почему мы не переехали в штат, где наш брак зарегистрировали бы, чтобы я могла ее удочерить? И с чего мы вообще уродились лесбиянками? – Она прерывисто вздохнула сквозь сжатые зубы, прерывисто выдохнула. – Ну и все в таком роде, приятного мало. Все мои раны разбередила. Через какое-то время я просто перестала отвечать на ее звонки, потому что сил у меня не было сносить всю ее ярость и оправдываться за грехи, которых я не совершала.

– Вам не в чем себя винить, – сказал я.

– Легко сказать, – ответила она. – Сделать трудно.

– Значит, вы давно с ней не разговаривали? – спросила Энджи.

Элейн в последний раз похлопала ее по руке.

– Пару раз в прошлом году. Она всегда под кайфом была, когда мне звонила.

– Под кайфом?

Она взглянула на меня:

– Ну да, под кайфом. Я сама десять лет как в завязке, но прекрасно помню, как себя ведут торчки, когда с ними разговариваешь.

– И на чем она сидела?

Она пожала плечами:

– Видимо, на каком-то стимуляторе, из жестких. Узнаваемая манера речи – быстрая, агрессивная – такое от кокса бывает. Я не утверждаю, что она именно на кокаине была, но на чем-то похожем, что вызывает движуху.

– Про Зиппо она никогда не упоминала?

– Приятель ее, ага. Очаровашка еще тот, судя по ее словам. Она очень гордилась, что он там с какими-то русскими водится.

– Русскими в смысле мафии? – спросила Энджи.

– Как я поняла.

– Зашибись, – сказал я. – А что насчет Аманды Маккриди? Ее она когда-нибудь упоминала?

Элейн присвистнула:

– Ее богиня? Ее золотой идол и образец для подражания? Я с ней никогда не сталкивалась, но для шестнадцатилетней девочки она, по словам Софи, была весьма… выдающейся личностью.

– Вот и нам тоже так показалось. Софи вообще была из тех, кому нужен лидер?

– Как и большинство людей, – сказала Элейн. – Всю свою жизнь они ждут, чтобы кто-нибудь им сказал, что делать и кем быть. Больше им ничего и не надо. Не важно, кто это будет – политик, супруг или гуру, главное, чтобы это была альфа-личность.

– И Софи нашла свою альфу? – спросила Энджи.

– Ага. – Она поднялась со стула. – Нашла. Не звонила мне… с июля где-то. Надеюсь, я вам помогла.

Мы сказали, что да.

– Спасибо, что зашли.

– Спасибо, что рассказали нам все.

Мы пожали ей руку и вслед за ней и собакой вышли из сарая и направились по грунтовке к машине. Заходящее солнце касалось голых деревьев, а воздух пах сыростью и гниющими листьями.

– Как вы поступите, когда найдете Софи?

– Меня наняли найти Аманду, – сказал я.

– То есть вернуть Софи отцу у вас обязанности нет?

Я покачал головой:

– Ей семнадцать лет. Даже если бы я захотел, ничего не смог бы поделать.

– Но вы не хотите?

Мы с Энджи ответили в один голос:

– Нет.

– Можно попросить вас об услуге? Когда найдете ее?

– Конечно.

– Скажите, что в моем доме для нее всегда найдется место. В любое время. Под кайфом она или нет, злится на меня или нет, без разницы. На мои собственные чувства мне уже наплевать. Я только хочу знать, что она в безопасности.

Она и Энджи обнялись – такими естественными объятиями, секрет которых ускользает даже от самых продвинутых мужчин. Иногда я подкалываю Энджи по этому поводу. Называю это «объятиями в стиле мыльной оперы» или «провернуть Опру». Но на сей раз за этим жестом крылось что-то другое, с трудом поддающееся определению, – то ли признание глубокой несправедливости происходящего, то ли попытка ободрить.

– Она заслуживала таких родителей, как вы, – сказала Энджи.

Элейн тихо плакала, уткнувшись в ее плечо, а Энджи, положив ладонь ей на затылок, тихонько ее баюкала – так, как часто делала с нашей дочерью.

– Она вас заслуживала.

Глава 13

Андре Стайлз встретил нас у входа в здание Службы социальной защиты на Фарнсворт-стрит, и мы втроем направились вниз по Сипорт, пока наконец не решили укрыться от снега и ветра в таверне на Слипер-стрит. После того как мы уселись за столик и сделали заказ подошедшей официантке, я сказал:

– Еще раз спасибо, что согласились с нами встретиться, мистер Стайлз.

– Пожалуйста, – отозвался он, – только не зовите меня «мистер». Просто Дре.

– Ну, значит, Дре.

Ему было где-то тридцать семь – тридцать восемь лет, коротко остриженные темные волосы только-только тронула седина – на висках и на самой кромке аккуратной эспаньолки. Для соцработника одет он был со вкусом – черная хлопковая футболка и темно-синие джинсы, значительно более привлекательные, чем ассортимент «Гэпа», и черное кашемировое пальто с красной подкладкой.

– Итак, – сказал он. – Софи.

– Софи.

– Вы встречались с ее отцом.

– Ага, – кивнула Энджи.

– И как он вам показался?

Официантка принесла наши напитки. Он выудил дольку лимона из своей водки с тоником, помешал в бокале коктейльной палочкой и положил ее рядом с лимонной долькой. Пальцы его двигались с уверенной ловкостью, свойственной пианистам.

– Отец, – сказал я. – Тот еще фрукт, а?

– Ну, если под словом «фрукт» вы подразумеваете «козел», то да, согласен.

Энджи засмеялась, пригубила вина.

– Можешь говорить все как есть, Дре.

– Уж пожалуйста, – добавила Энджи.

Он отпил из своего стакана и разгрыз кубик льда.

– Я работаю со многими детьми, и часто проблема совсем не в них. Проблема в том, что им не повезло в родительской лотерее – вытянули билетик, а на нем приз: «Сволочь». Иногда в двойном размере. Я, конечно, мог бы сейчас сидеть и изощряться перед вами в политкорректности, но меня и на работе от этого мутит.

– Политкорректности нам не требуется, – сказал я. – Мы будем очень благодарны за любую информацию.

– Давно вы занимаетесь частным сыском?

– У меня был перерыв в пять лет, – сказала Энджи.

– И когда он прервался?

– Сегодня утром, – ответила она.

– Не скучала?

– Думала, что скучала, – ответила она. – Но вот теперь уже не уверена.

– А ты? – обратился он ко мне. – Давно ты в частных детективах?

– Слишком давно. – Мысль о том, что это чистая правда, неприятно кольнула меня. – С тех пор, как мне стукнуло двадцать три года.

– Не задумывался о том, чтобы заняться чем-нибудь другим?

– Почти каждый день. А ты?

Он покачал головой:

– Это и так моя вторая профессия.

– А первая?

Он прикончил свой коктейль и взглянул в сторону официантки. У меня еще оставалось полстакана скотча, у Энджи – две трети бокала вина, поэтому Дре указал на свой бокал и вытянул один палец.

– Моя первая профессия? – сказал он. – Я был врачом, как ни странно.

Вот и логичное объяснение ловкости его пальцев.

– Думаешь, что будешь спасать людям жизнь, но быстро понимаешь, что медицина – такой же бизнес, как и любой другой. Все крутится вокруг того, как обеспечить клиенту максимум дорогостоящих услуг при минимуме затрат с твоей стороны.

– Полагаю, ты и тогда особенной политкорректностью не страдал? – спросила Энджи.

Официантка вернулась с новым коктейлем. Дре ухмыльнулся:

– Меня уволили из четырех больниц в радиусе пяти миль. За неповиновение. По-моему это рекорд. И тогда мне стало ясно, что в этом городе больше никто не возьмет меня на работу. Я бы мог, конечно, переехать куда-нибудь в Нью-Бедфорд или вроде того, но мне тут нравится. И одним прекрасным утром я проснулся и понял, что просто ненавижу свою жизнь. Ненавижу то, во что она превратилась. Утратил веру. – Он пожал плечами. – А через пару дней увидел в газете объявление, что службе социальной защиты нужны сотрудники. Вот так я и оказался здесь.

– Не скучаешь по прошлому?

– Иногда. Но не часто. Знаешь, это как неудачный брак – конечно, были и хорошие моменты, без них бы я вообще туда не сунулся, но в основном… Та работа меня просто изнутри выедала. А теперь у меня стабильный рабочий график, я горжусь тем, чем занимаюсь, и ночью сплю как невинный младенец.

– А работа, которой ты занимался с Софи Корлисс?

– Ну, по закону многого я вам сказать просто не могу – конфиденциальная информация, сами понимаете. Она обратилась ко мне за помощью, и я постарался сделать все, что было в моих силах. У нее в жизни не все шло гладко.

– А почему она школу бросила, не скажешь?

Он виновато улыбнулся:

– Боюсь, что не скажу. Конфиденциальная информация.

– Я все никак не могу понять, что она за человек, – сказал я.

– Потому что как личность она не существует. Софи из тех подростков, которые… Она росла, но не взрослела. В смысле не приобретала в процессе взросления никаких жизненных навыков. Ни к чему не стремилась. Сама плохо себе представляла, кто она такая. Достаточно умная, чтобы понять, что у нее есть недостатки. Но недостаточно умная, чтобы понять, какие именно. А даже если бы и поняла, что бы она могла с этим поделать? Невозможно просто взять и решить – вот это станет делом моей жизни. Призвание нельзя создать искусственно. Софи была из тех, кого я называю «поплавками», – они всю жизнь плывут по течению и ждут, когда появится кто-то, кто скажет им, куда надо двигаться.

– А с ее подружкой Амандой ты когда-нибудь встречалися? – спросила Энджи.

– А, – протянул он. – Аманда.

– Значит, встречался?

– Если вы встречались с Софи, то встречались и с Амандой.

– Не ты один так говоришь, – сказал я.

– А вы с ней знакомы, нет?

– Много лет назад, когда ее…

– Ой, – сказал вдруг он, чуть оттолкнувшись вместе со стулом от столика. – Ты же тот самый парень, который в девяностых ее нашел, так? Господи. То-то мне фамилия знакомой показалась.

– Ага, было дело.

– А теперь опять ее ищешь? Ирония судьбы. – Он покачал головой. – Ну, какой она была тогда, я не знаю, но сейчас… Аманда очень выдержанная. Возможно, даже слишком. Я никогда не встречал подростка ее возраста, который относился бы к себе так трезво. Я имею в виду, и в шестьдесят не каждый комфортно чувствует себя в собственной шкуре, а уж в шестнадцать… Но вот Аманда точно знает, кто она такая.

– И кто же?

– В смысле?

– Нам многие говорили, что Аманда очень спокойная и выдержанная. Но из твоих слов следует, что ты точно знаешь, что она за человек. Вот я тебя и спрашиваю – кто она?

– Она именно то, чего от нее ждут. Живое воплощение приспособляемости.

– А Софи?

– Софи… пластичная. Она будет следовать любым принципам, если это поможет ей вписаться в окружение. В отличие от нее Аманда приспосабливается не к окружению, а к тому образу, в котором этому окружению хочется ее видеть. Но она сбрасывает его, как пустую оболочку, стоит ей сменить окружение.

– Ты ею восхищаешься.

– Ну, не то чтобы восхищаюсь, но признаю – она выдающийся ребенок. Ее ничто не выводит из равновесия. Ничто не способно изменить ее волю. И это в шестнадцать лет.

– Впечатляюще, – сказал я. – Знаешь, чего бы мне хотелось? Чтобы хоть кто-нибудь из тех, с кем мы говорили, рассказал нам о ней что-нибудь этакое… Смешное, или трогательное, или дурацкое.

– Это не в ее духе.

– Судя по всему, ага. А что насчет Зиппо? О нем тебе слышать доводилось?

– Парень Софи. Настоящее имя то ли Дэвид, то ли Дэниел Лайтер. Врать не буду, точно не помню.

– Когда ты в последний раз виделся с Софи?

– Недели две назад, может, три.

– А Аманду когда в последний раз видел?

– Примерно в то же время.

– А Зиппо?

Он осушил свой стакан.

– Господи.

– Что такое?

– Тоже недели три назад. Так они все вместе… – Он взглянул на нас.

– Пропали, – кивнула Энджи.

Наша дочь лазала по «паутинке», стоявшей в центре детской площадки. Снег как пошел на закате солнца, так и продолжал сыпать. На земле под «паутинкой» был насыпан слой песка толщиной с фут, но я все равно был настороже, готовый поймать Габби, если та упадет.

– Итак, Детектив, – сказала Энджи.

– Да, Младший Детектив? – ответил я.

– Ага, значит, я Младший Детектив? Вот он, бытовой шовинизм на рабочем месте.

– На эту неделю будешь Младшим, а потом я тебя повышу.

– И за какие заслуги?

– За основательную розыскную работу и за изобретательность под одеялом.

– И вот не стыдно тебе, а? Это, между прочим, домогательство.

– Ну, на прошлой неделе, если я правильно помню, ты от такого домогательства имя свое позабыла.

– Мам, а почему ты забыла, как тебя зовут? Ты что, головой ударилась?

– Обалдеть, – сказала мне Энджи. – Нет, мама головой не ударялась. А вот ты смотри под ноги, не то упадешь. И за перекладину эту не хватайся – видишь, она обледенела вся?

Моя дочь взглянула на меня и страдальчески закатила глаза.

– Слушай, что начальство говорит, – сказал я.

Когда Габби вернулась к покорению «паутинки», Энджи спросила меня:

– И что мы за сегодня узнали?

– Узнали, что, скорее всего, с полицейскими говорила Софи, выдавшая себя за Аманду. Узнали, что Аманда – хладнокровная и уравновешенная девочка. А Софи – нет. Мы узнали, что в какую-то комнату зашли пятеро, двое умерли, но вышли оттуда четверо. Что бы это ни значило. Мы узнали, что где-то в мире есть пацан по имени Зиппо. Мы узнали, что, возможно, Аманду похитили, поскольку оставаться в школе для нее было значительно выгоднее, чем убегать из дому. – Я взглянул на Энджи. – Все, больше ничего в голову не приходит. Ты не замерзла?

Она застучала зубами:

– Я и из дому-то сегодня выходить не хотела. Как так получилось, что у нас родилась Эдна Эскимоска?

– Ирландская кровь сказывается.

– Пап, – сказала Габби. – Лови меня!

Ровно через две секунды она спрыгнула с перекладины, и я поймал ее. В своих пушистых наушниках, пуховике с капюшоном и слоях четырех одежды, включая термальное белье, она была похожа на меховую горошину.

– У тебя щеки холодные, – сказал я.

– А вот и нет.

– Э, ну как скажешь. – Я посадил ее себе на шею и обхватил лодыжки. – Мама замерзла.

– Мама всегда мерзнет.

– Это потому, что мама итальянка, – сказала Энджи, пока мы шли с детской площадки.

– Чао, – чирикнула Габби. – Чао, чао, чао.

– Пэ-Эр завтра с ней посидеть не сможет – к зубному назначено, – но зато следующие пару дней она свободна.

– Клево.

– Так чем ты завтра планируешь заняться? – спросила меня Энджи. – Осторожно, тут скользко.

Я перешагнул через замерзшую лужу и ступил на тротуар.

– Лучше тебе не знать.