Текст книги "Замогильные записки Пикквикского клуба"

Автор книги: Чарльз Диккенс

При такомъ неожиданномъ оборотѣ дѣла, первою заботою двухъ пріятелей было – выручить своихъ разбитыхъ товарищей изъ колючей засады: процессъ довольно затруднительный, кончившійся однакожъ счастливымъ открытіемъ, что благородныя кости Топмана и Снодграса не потерпѣли значительнаго ущерба, и вся непріятность ограничилась только тѣмъ, что платье ихъ было разорвано во многихъ мѣстахъ. Второю заботою президента и его товарищей было – освободить лошадь отъ упряжи. Окончивъ эту многосложную операцію, путешественники медленно пошли впередъ, ведя лошадь за узду и оставивъ среди дороги изломанную телѣжку.

Черезъ часъ благополучнаго странствованія, путешественники подошли къ трактиру, уединенно стоявшему на большой дорогѣ. Передъ трактиромъ торчали копны сѣна, мильный столбъ, исписанный со всѣхъ четырехъ сторонъ, и колодезь съ водопоемъ для лошадей. Сзади виднѣлся сарай, a за сараемъ – огородъ, гдѣ копался между грядами рыжеватый дѣтина исполинскаго размѣра. Къ нему-то м-ръ Пикквикъ обратился съ громкимъ восклицаніемъ:

– Эй, кто тамъ!

Рыжеватый дѣтина выпрямился во весь ростъ, разгладилъ волосы, протеръ глаза и обратилъ лѣниво-холодный взглядъ на м-ра Пикквика и его друзей.

– Эй, добрый человѣкъ! – повторилъ м-ръ Пикквикъ.

– Чего надобно? – былъ отвѣтъ.

– Далеко ли до хутора Динглиделль?

– Миль семь или около того.

– Хороша дорога?

– Не такъ, чтобы очень.

Отдѣлавшись этимъ лаконическимъ отвѣтомъ, рыжеватый дѣтина хладнокровно принялся за свою прерванную работу.

– Нельзя ли намъ оставить здѣсь вотъ эту лошадь? – сказалъ м-ръ Пикквикъ. – Можно, я думаю, а?

– Можно ли вамъ оставить здѣсь свою лошадь: такъ, что ли? – сказалъ рыжій дѣтина, опираясь на свой заступъ.

– Такъ, именно такъ, – ласково говорилъ м-ръ Пикквикъ, подводя своего коня къ плетню огорода.

– Эй, миссисъ! – заревѣлъ рыжій дѣтина, бросая пытливый взглядъ на чужую лошадь и выходя изъ огорода. – Миссисъ.

Высокая дородная женщина въ голубомъ платьѣ откликнулась на этотъ призывъ.

– Нельзя ли намъ поставить y васъ свою лошадь, милая женщина, – спросилъ м-ръ Топманъ самымъ обворожительнымъ тономъ.

Милая женщина окинула пытливымъ взглядомъ незнакомыхъ джентльменовъ; рыжій дѣтина шепнулъ ей что-то на ухо.

– Нѣтъ, – сказала она наконецъ рѣшительнымъ тономъ. – Я боюсь.

– Боитесь! – воскликнулъ м-ръ Пикквикъ. – Чегожъ вы боитесь?

– Было намъ довольно хлопотъ въ послѣдній разъ, – отвѣчала она, собираясь идти домой. – Нѣтъ, ужъ лучше поѣзжайте своей дорогой.

– Во всю жизнь мою я не встрѣчалъ такой странной женщины, – сказалъ ошеломленный м-ръ Пикквикъ.

– Мнѣ сдается, – шепнулъ м-ръ Винкель, – они воображаютъ, что мы пріобрѣли лошадь какими-нибудь безчестными средствами.

– Какъ! – воскликнулъ м-ръ Пикквикъ въ порывѣ сильнѣйшаго негодованія.

М-ръ Винкель скромнымъ образомъ повторилъ свою гипотезу.

– Эй, вы! – закричалъ м-ръ Пикквикъ сердитымъ тономъ. – Неужели вы думаете, что мы украли эту лошадь?

– Нечего тутъ думать, я увѣренъ въ этомъ, – проговорилъ рыжій дѣтина, почесывая затылокъ и оскаливая зубы.

Затѣмъ онъ и его спутница отправились въ трактиръ и заперли за собою дверь.

– Сонъ, просто сонъ, ужасный, гадкій сонъ! – воскликнулъ м-ръ Пикквикъ. – Идти восемь миль пѣшкомъ, съ мерзкой лошадью, отъ которой никакъ не отдѣлаешься! – Хороша прогулка!

Дѣлать нечего, однакожъ, противъ судьбы не устоишь. Бросивъ презрительный взглядъ на негостепріимный трактиръ, несчастные пикквикисты медленно продолжали свой путь, ведя поочередно высокаго гнѣдого коня, котораго теперь они всѣ ненавидѣли отъ чистаго сердца.

Поздно вечеромъ, четыре путешественника, сопровождаемые своимъ четвероногимъ товарищемъ, повернули на тропинку, которая должна была привести ихъ въ гостепріимный хуторъ; но и теперь, приближаясь къ цѣли своего путешествія, они далеко не могли испытывать большой радости при мысли о своемъ нелѣпомъ положеніи. Изорванное платье, запачканныя лица, грязные сапоги, унылыя физіономіи и, вдобавокъ, неразлучный конь, – нехорошо, очень нехорошо. О, какъ проклиналъ м-ръ Пикквикъ эту гадкую лошадь! Сколько разъ смотрѣлъ онъ на нее съ выраженіемъ ненависти и мщенія, сколько разъ даже собирался пырнуть ее ножомъ – да и пырнулъ бы, еслибъ кто-нибудь снабдилъ его этимъ полезнымъ орудіемъ!

Когда такимъ образомъ путешественники наши были заняты мыслями болѣе или менѣе мрачными, вниманіе ихъ вдругъ остановилось на двухъ фигурахъ, появившихся изъ-за рощи. То были м-ръ Уардль и вѣрный его слуга, жирный парень.

– Здравствуйте, господа! – началъ гостепріимный джентльменъ. – Гдѣ вы такъ долго пропадали? Я ждалъ васъ цѣлый день. Ба, съ вами что-то такое случилось! Царапина! Кровь! Изорванныя платья! Вы разбиты! Что дѣлать, что дѣлать, дороги прескверныя, и такіе случаи здѣсь не рѣдки. Хорошо, по крайней мѣрѣ, что никто изъ васъ не раненъ. Я очень радъ. Джой – ахъ, пострѣлъ, онъ опять заснулъ, – Джой, отведи лошадь въ конюшню. – Милости просимъ, господа!

Жирный толстякъ, перекачиваясь съ боку на бокъ, поковылялъ въ конюшню, a статный джентльменъ повелъ своихъ гостей, разговаривая дорогой о приключеніяхъ этого дня.

– Пожалуйте напередъ въ кухню, господа, – сказалъ статный джентльменъ, – мы васъ какъ разъ приведемъ въ порядокъ: вымоемъ, вычистимъ, выхолимъ, и потомъ я представлю васъ дамамъ. Эмма! принесите вишневки джентльменамъ. Дженни! иголокъ и нитокъ! Мери! воды и полотенце. Живѣе, дѣвочки, живѣе!

Три или четыре румяныя дѣвушки бросились въ разныя стороны, исполняя полученныя приказанія, въ то же время запылалъ пріятный огонь въ каминѣ, пришли лакеи съ ваксой и щетками, чтобы показать свое искусство, приведя въ порядокъ джентльменское платье и сапоги.

– Живѣе! – закричалъ еще разъ статный джентльменъ.

Но это увѣщаніе оказалось совершенно излишнимъ, потому что одна дѣвушка уже наливала вишневку, другая окачивала ключевой водой поэтическую голову м-ра Снодграса, третья возилась съ изорваннымъ сюртукомъ м-ра Топмана, четвертая стояла съ полотенцами въ рукахъ. Одинъ изъ лакеевъ нечаянно схватилъ за ногу м-ра Пикквика, такъ что этотъ джентльменъ чуть не упалъ навзничь, между тѣмъ какъ другой колотилъ изо всей мочи байковый сюртукъ м-ра Винкеля, производя при этомъ весьма странный шипящій звукъ, какъ будто онъ былъ конюхомъ, который чиститъ скребницею своего коня.

Окончивъ свое омовеніе, м-ръ Снодграсъ выпилъ рюмку вишневки, прислонился спиною къ камину и бросилъ вокругъ себя наблюдательный взоръ. Изъ его путевыхъ замѣтокъ оказалось, что кухня, гдѣ онъ стоялъ, имѣла кирпичный полъ и огромную печь. На веревкахъ, привязанныхъ къ потолку, висѣли стройными рядами окорока, луковица и сушеные грибы. Стѣны были украшены охотничьими хлыстиками, двумя или тремя уздами, сѣдломъ и старинной винтовкой съ надписью: «Заряжено». Судя по старинному почерку, надпись эта была, вѣроятно, сдѣлана лѣтъ за пятьдесятъ. Старинные восьмидневные стѣнные часы огромнаго размѣра били въ отдаленномъ углу свой торжественный тактъ, между тѣмъ какъ серебряные карманные часы, повѣшенные на гвоздикѣ передъ буфетомъ, тиликали имъ въ отвѣтъ почтительно и скромно.

– Готовы, господа? – спросилъ статный джентльменъ, когда его гости были вымыты, вычищены, выхолены и угощены вишневкой.

– Къ вашимъ услугамъ, – отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

– Такъ пойдемте же въ гостиную.

Пошли всѣ, кромѣ м-ра Топмана, оставшагося въ кухнѣ на нѣсколько минутъ поиграть съ черноглазой Эммой, которая, однакожъ, чуть не вьщарапала ему глазъ, когда онъ хотѣлъ приступить къ рѣшительному намѣренію влѣпить поцѣлуй въ ея розовую щечку. Бросивъ неприступную дѣвушку, онъ побѣжалъ за своими товарищами и явился вмѣстѣ съ ними въ общую гостиную.

– Милости просимъ, господа, – сказалъ гостепріимный хозяинъ, отворяя дверь, и выступая впередъ для представленія своихъ гостей. – Милости просимъ въ Меноръ-Фармъ.

Глава VI. Старомодная игра въ карты, стихотвореніе сельскаго пастора и новая повѣсть

Вся гостиная встала при входѣ м-ра Пикквика и его друзей. Между тѣмъ какъ происходила рекомендательная церемонія со всѣми своими подробностями, м-ръ Пикквикъ углубился въ разсмотрѣніе физіономій дѣйствующихъ лицъ и заранѣе, такимъ образомъ, старался составить безошибочное понятіе объ ихъ нравственныхъ и физическихъ свойствахъ. Президентъ Пикквикскаго клуба, должно замѣтить, подобно многимъ великимъ людямъ, былъ замѣчательный физіономистъ.

На почетномъ мѣстѣ, по правую сторону камина, въ мягкихъ креслахъ на колесахъ, сидѣла старая леди въ полиняломъ шелковомъ платьѣ и высокомъ чепцѣ: это была достопочтенная родительница м-ра Уардля. По стѣнамъ и на столикѣ около нея расположены были разныя драгоцѣнныя вещицы, полученныя ею въ различные періоды ея жизни отъ своихъ домашнихъ, во первыхъ въ доказательство того, что они помнятъ день ея рожденія, a потомъ, какъ видимые знаки, того что они еще не дожили до ея кончины. Тетушка и двѣ молодыя дѣвицы, стараясь наперерывъ угодить почтенной леди, окружили ея кресло со всѣхъ сторонъ: одна приставляла къ ея уху слуховой рожокъ, другая давала ей нюхать пузырекъ съ духами, третья усердно взбивала подушку за ея спиной. На противоположной сторонѣ возсѣдалъ лысый старичокъ, съ добрымъ и веселымъ лицомъ, пасторъ изъ Динглиделль, a подлѣ него расположилась его цвѣтущая половина, пожилая леди съ красными щеками, мастерица готовить ликеръ и наливки для домашняго обихода. Въ одномъ углу краснощекій мужчина среднихъ лѣтъ разговаривалъ съ толстымъ старичкомъ, безпрестанно дѣлая пояснительные и дополнительные жесты. Всѣ другіе члены джентльменской гостиной – нѣсколько паръ стариковъ и старушекъ – сидѣли неподвижно на своихъ стульяхъ и внимательно осматривали пріѣзжихъ гостей.

– М-ръ Пикквикъ, матушка! – закричалъ громкимъ голосомъ м-ръ Уардль, рекомендуя старой леди президента.

– А! – сказала старуха, тряхнувъ головой. – Не слышу.

– М-ръ Пикквикъ, бабушка! – закричали въ одинъ голосъ обѣ молодыя дѣвицы.

– А! – воскликнула старая леди. – Вздоръ говорите вы, дѣти. Какая ему нужда до такой старухи, какъ я.

– Увѣряю васъ, сударыня, – возгласилъ м-ръ Пикквикъ съ такимъ отчаяннымъ напряженіемъ, что малиновая краска выступила на его лицѣ,– увѣряю васъ, мнѣ чрезвычайно пріятно видѣть такую почтенную леди во главѣ прекраснаго семейства, тѣмъ болѣе, что вы, сударыня, несмотря на преклонныя лѣта, еще процвѣтаете и тѣломъ, и душой.

– А-а-а! – откликнулась старая леди послѣ минутной паузы. – Все это, можетъ быть, недурно, только я ничего не слышу. Что вы говорите, мой батюшка?

М-ръ Пикквикъ принужденъ былъ еще разъ надсадить свою грудь для повторенія комплимента.

– Ну, все вздоръ, я такъ и думала, – отвѣчала старая леди.

– Бабушка теперь не въ духѣ,– сказала миссъ Изабелла Уардль, – извините ее, м-ръ Пикквикъ.

– Помилуйте, это очень естественно въ ея положеніи.

Затѣмъ завязался общій разговоръ, въ которомъ приняли участіе всѣ наши друзья.

– Прекрасное мѣстоположеніе! – воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

– Прекрасное! – подтвердили въ одинъ голосъ Топманъ, Снодграсъ и Винкель.

– Да, я согласенъ съ вами, – сказалъ м-ръ Уардль.

– По моему мнѣнію, джентльмены, нѣтъ красивѣе мѣстоположенія во всемъ Кентскомъ графствѣ,– сказалъ задорный краснощекій мужчина среднихъ лѣтъ, – я именно такъ разсуждаю, нѣтъ красивѣе Динглиделль, это даже очевидно.

И затѣмъ онъ бросилъ вокругъ себя торжествующій взглядъ, какъ будто ему удалось одержать побѣду надъ тысячами противорѣчащихъ мнѣній.

– Да, господа, нѣтъ красивѣе мѣстности въ цѣломъ графствѣ, я именно такъ разсуждаю, – повторилъ онъ съ особенной энергіей.

– Кромѣ, можетъ быть, Муллинскихъ луговъ, – замѣтилъ толстый старичокъ.

– Муллинскихъ луговъ! – воскликнулъ задорный джентльменъ съ глубокимъ презрѣніемъ.

– Ну, да, Муллинскихъ луговъ, – повторилъ толстый старичокъ.

– Мѣстечко живописное, я съ вами согласенъ, – сказалъ другой толстякъ.

– Конечно, конечно, – подтвердилъ третій толстякъ-джентльменъ.

– Это всѣмъ извѣстно, – сказалъ самъ хозяинъ.

Задорный краснощекій джентльменъ сомнительно покачалъ головою, но не рѣшился, однакожъ, предложить дальнѣйшихъ возраженій.

– О чемъ они толкуютъ? – спросила старая леди одну изъ своихъ внучекъ, такъ, однакожъ, что громкій ея голосъ раздался по всей гостиной. Раздѣляя почти общую участь глухихъ особъ, старушка никогда не подозрѣвала, что ее могутъ слышать, когда она говоритъ про себя.

– О хуторѣ, бабушка.

– Что-жъ? Развѣ случилось что-нибудь?

– Нѣтъ, нѣтъ. М-ръ Миллеръ утверждаетъ, что нашъ хуторъ лучше Муллинскихъ луговъ.

– A онъ-то какъ знаетъ? – перебила старая леди тономъ сильнѣйшаго негодованія. – Миллеръ – извѣстный фанфаронъ: можешь это сказать ему отъ моего имени.

И высказавъ это сужденіе, старая леди, увѣренная, что никто въ мірѣ не слышалъ ея шопота, грозно повернулась на своихъ креслахъ, желая какъ будто наказать провинившагося хвастуна.

– Ну, господа, кажется, мы теряемъ драгоцѣнное время, – сказалъ хлопотливый хозяинъ, видѣвшій необходимость перемѣнить разговоръ. – Что вы скажете насчетъ виста, м-ръ Пикквикъ?

– Я очень люблю вистъ, только изъ-за меня одного прошу не безпокоиться.

– О, здѣсь много охотниковъ до виста, – сказалъ м-ръ Уардль. – Матушка, хотите ли играть въ карты?

На этотъ разъ старая леди ясно разслышала вопросъ и отвѣчала утвердительно.

– Джой, Джой! – Куда онъ дѣвался, пострѣлъ? – Ты здѣсь; ну, поставь ломберные столы.

Летаргическій парень, съ привычной расторопностью, выдвинулъ два ломберныхъ стола; одинъ для марьяжа, другой для виста. Вистовыми игроками были съ одной стороны: м-ръ Пикквикъ и старая леди; съ другой – м-ръ Миллеръ и толстый старичокъ. Остальные члены веселой компаніи предпочли марьяжъ.

Вистъ – изобрѣтеніе англичанъ и любимая игра ихъ – нашелъ на этотъ разъ достойныхъ представителей, посвятившихъ ему всѣ силы своего разсудка. Молчаніе и торжественная важность яркими чертами изобразились на ихъ лицахъ, когда открылся первый робберъ. Напротивъ, игроки въ марьяжъ за другимъ столомъ вели себя съ такою буйною веселостью, что развлекли даже вниманіе м-ра Миллера въ одну изъ критическихъ минутъ, когда надлежало сообразить вѣроятность двухъ лишнихъ взятокъ. Онъ сдѣлалъ въ этомъ случаѣ непростительное преступленіе, обратившее на него всю ярость толстаго старика, тѣмъ болѣе досадную, что старая леди умѣла мастерски воспользоваться промахомъ слабой стороны и, совсѣмъ неожиданно, пріобрѣла три лишнихъ взятки. Скоро, однакожъ, судьба сжалилась надъ несчастнымъ игрокомъ.

– Вотъ оно какъ! – сказалъ м-ръ Миллеръ торжествующимъ тономъ, – леве все-таки за нами: сыграли мастерски. Другой взятки никто не взялъ бы на моемъ мѣстѣ.

– Миллеру слѣдовало козырять съ бубенъ: не правда ли, сэръ? – сказала старая леди.

– Да, сударыня, – подтвердилъ м-ръ Пикквикъ.

– Неужто? – спросилъ несчастный игрокъ, обращаясь къ своему партнеру.

– Конечно, съ бубенъ, это было очень ясно.

– Жаль, очень жаль.

– Что толку въ этомъ? Съ вами всегда проиграешь.

Сдали еще игру.

– Наши онеры! – воскликнулъ м-ръ Пикквикъ! – Король, дама и валетъ.

– A y меня тузъ, – сказала торжествующая старуха.

– Этакое счастье! – воскликнулъ м-ръ Миллеръ.

– Рѣдкій случай! – подтвердилъ толстый джентльменъ.

– Партія кончена, – заключилъ м-ръ Пикквикъ.

– Хотите еще робберъ? – спросила старуха.

– Съ большимъ удовольствіемъ, – отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ.

Перетасовали, сдали, усѣлись, и опять наступило торжественное молчаніе, изрѣдка прерываемое замѣчаніями старой леди.

Но, къ несчастію, судьба опять опрокинулась всею тяжестью на злополучнаго м-ра Миллера. Къ невыразимому удовольствію старой леди, онъ сдѣлалъ какой-то отчаянный промахъ, испортившій всю игру. Когда робберъ кончился, толстый джентльменъ, питавшій справедливое негодованіе противъ своего партнера, забился въ темный уголъ и оставался тамъ совершенно безмолвнымъ въ продолженіе одного часа и двадцати семи минутъ. Затѣмъ, махнувъ рукой онъ вышелъ изъ своей засады и, скрѣпя сердце, предложилъ м-ру Пикквику понюшку табаку съ видомъ человѣка, который, въ пользу ближняго, можетъ забывать всякія личныя оскорбленія. Слухъ старой леди значительно улучшился, и она весьма остроумно забавлялась надъ несчастнымъ м-ромъ Миллеромъ, который, сознавая свои проступки и мучимый угрызеніемъ совѣсти, готовъ былъ, казалось, провалиться сквозь землю. Одинъ м-ръ Пикквикъ во всей этой партіи велъ себя истинно джентльменскимъ образомъ, не обнаруживая ни въ какомъ случаѣ взволнованныхъ чувствъ непристойной радости или неумѣстной печали.

Между тѣмъ игра на другомъ столѣ имѣла совершенно противоположный характеръ. Неизмѣнными партнерами съ одной стороны были: миссъ Изабелла Уардль и м-ръ Трундель; съ другой – Эмилія Уардль и м-ръ Снодграсъ; съ третьей – м-ръ Топманъ и тетушка. Всѣ остальные члены, старики и старухи, принимали также весьма дѣятельное участіе въ общемъ марьяжѣ. Старикъ Уардль поминутно хохоталъ до упаду, и за нимъ – всѣ старушки заливались самымъ единодушнымъ смѣхомъ. Какими-то судьбами одной старой леди всегда приходилось платить за полдюжины картъ, и при этомъ весь круглый столъ надсаживался и дрожалъ отъ громкаго смѣха. Если старушка начинала сердиться, смѣхъ раздавался еще громче и дружнѣе и получалъ такую заразительную силу, что подъ конецъ она и сама хохотала громче всѣхъ. Какъ скоро цѣломудренная тетка выигрывала марьяжъ – что случалось довольно часто – молодыя дѣвицы вновь принимались хохотать, причемъ м-ръ Топманъ тихонько пожималъ изъ-подъ стола дебелую руку старой дѣвы, и она принимала торжественно-лучезарный видъ, показывая несомнѣнными признаками, что марьяжъ для нея совсѣмъ не такая дикая мечта, какъ воображаютъ нѣкоторыя легкомысленныя особы: вострушки ловили на лету тайныя мысли дѣвствующей тетушки и опять начинали хохотать. Степеннѣе другихъ велъ себя м-ръ Снодграсъ, уже пылавшій поэтическимъ жаромъ къ своей прекрасной подругѣ. Безпрестанно нашептывалъ онъ ей остроумныя изреченія, поэтическаго свойства и это крайне забавляло одного кругленькаго старичка, сообщившаго нѣсколько дѣльныхъ замѣчаній насчетъ таинственнаго сходства случайной партіи за карточнымъ столомъь и существенной партіи въ дѣлахъ человѣческой жизни: намекъ былъ ловкій и тонкій, заставившій покраснѣть миссъ Эмилію Уардль и хохотать отъ чистаго сердца всѣхъ старыхъ джентльменовъ и леди. Великосвѣтскія шутки и остроты м-ра Винкеля, извѣстныя всему столичному міру, встрѣтили дружное сочувствіе и въ этомъ скромномъ сельскомъ кругу, и м-ръ Винкель былъ въ самомъ зенитѣ почестей и славы. Добродушный пасторъ изъ Динглиделль былъ также очень веселъ и любезенъ, потому что видѣлъ вокругъ себя счастливыя лица, достойныя наслаждаться скромными благами семейной жизни. Словомъ сказать, всѣ веселились, шумѣли и рѣзвились напропалую, потому что веселость y всѣхъ вообще и каждаго порознь происходила отъ чистѣйшаго сердца.

Вечеръ быстро пролетѣлъ между пріятными забавами, и когда, наконецъ, подали сытный ужинъ, приправленный радушіемъ молодыхъ хозяекъ, м-ръ Пикквикъ почувствовалъ въ глубинѣ души, что онъ былъ въ эту минуту на верху земного благополучія, какое только доступно человѣку въ этомъ подлунномъ мірѣ, исполненномъ житейскихъ треволненій. Послѣ ужина все общество усѣлось вокругъ камина, гдѣ горѣлъ веселый огонекъ. Гостепріимный хозяинъ занялъ мѣсто подлѣ креселъ своей матери, поспѣшившей подать ему свою почтенную руку.

– Люблю я, господа, этотъ старый каминъ, – сказалъ м-ръ Уардль, испустивъ глубокій вздохъ и пожимая руку старой леди, – люблю, потому что здѣсь, передъ этой рѣшеткой, протекли счастливѣйшія минуты моей жизни. Не здѣсь ли и вы, матушка, проводили свои давнишніе годы, когда сидѣли маленькой дѣвочкой на этой маленькой скамейкѣ – не здѣсь ли, а?

Съ грустной улыбкой старушка покачала головой, и слеза покатилась по ея почтенному лицу, когда цѣлый рядъ воспоминаній о протекшей жизни обрисовался передъ ея мысленнымъ взоромъ.

– Извините, господа, что я съ такой любовью говорю объ этихъ вещахъ, – сказалъ хозяинъ послѣ короткой паузы. – Надѣюсь, м-ръ Пикквикъ, вы можете войти въ чувства болтливаго старика, немножко гордаго многочисленными воспоминаньями о стародавнихъ временахъ.

– О да, я понимаю васъ и глубоко уважаю ваши чувства, – сказалъ м-ръ Пикквикъ.

– Признаюсь, я не могу безъ особенной любви смотрѣть на старые дома и поля, – продолжалъ радушный джентльменъ, – и мнѣ всегда кажется, что я связанъ съ ними какими-то родственными отношеніями. Сколько воспоминаній пробуждаетъ во мнѣ наша маленькая деревенская церковь съ ея зеленымъ плющемъ… кстати еще, почтенный нашъ священникъ сочинилъ пѣсню въ честь этого плюща, и, бывало, мы пѣли ее хоромъ. Пріятно, очень пріятно. – Вы, кажется, допили вашъ стаканъ, м-ръ Снодграсъ.

– Нѣтъ, покорно васъ благодарю, – отвѣчалъ поэтъ, котораго любопытство было теперь въ высшей степени возбуждено послѣдними замѣчаніями м-ра Уардля. – Прошу извинить… вы, кажется, изволили говорить насчетъ какой-то пѣсни.

– Да; но ужъ насчетъ этого вы потрудитесь обратиться къ нашему почтенному другу, – отвѣчалъ м-ръ Уардль, указывая на пастора.

– Не могу ли я, сэръ, просить васъ объ одолженіи прочесть намъ эту пѣсню? – сказалъ м-ръ Снодграсъ.

– Почему же нѣтъ? очень можете, – отвѣчалъ пасторъ, – только я долженъ напередъ объяснить, что пѣсня написана еще въ первой молодости, когда я только-что поступилъ на это мѣсто. Всего два куплета, безъ соблюденія даже стихотворныхъ правилъ: вы отнюдь не будете ею довольны, сэръ.

– Совсѣмъ напротивъ, вы сдѣлаете всѣмъ намъ величайшее удовольствіе.

– Если такъ, извольте, я готовъ повторить передъ вами произведеніе своей юности.

Смутный говоръ любопытства пробѣжалъ по всей гостиной, и почтенный пасторъ, послѣ предварительныхъ совѣщаній съ женою, началъ такимъ образомъ:

– Пѣсня моя, господа, называется:

Зеленый плющъ.

 
Люблю тебя, зеленый плющъ,
Что вьешься подъ руиной храма!
Отборный кормъ готовъ тебѣ
Въ развалинахъ вѣковъ протекшихъ.
Камнямъ и стѣнамъ должно пасть
Въ угоду зелени прекрасной,
И будетъ тамъ веселый пиръ
Тебѣ въ ихъ плѣсени и пыли!
Гдѣ все мертво, гдѣ жизни нѣтъ —
Цвѣтетъ и вьется плющъ зеленый.
Исчезнутъ люди и пройдутъ вѣка,
Погибнутъ цѣлые народы;
Но не увянетъ вѣчный плющъ
На гробовыхъ плитахъ и камняхъ.
И будетъ онъ, среди могилъ,
Свидѣтель памяти минувшей,
И странника пріютитъ онъ
Подъ зеленью своей тѣнистой.
Гдѣ все мертво, гдѣ жизни нѣтъ —
Цвѣтетъ и вьется плющъ зеленый.
 

– Прекрасно, прекрасно! – воскликнулъ м-ръ Снодграсъ въ порывѣ поэтическаго воодушевленія. – Какъ хороша идея – кормить отборную зелень развалинами вѣковъ минувшихъ! Вѣдь это, я полагаю, должно понимать въ аллегорическомъ смыслѣ?

– Разумѣется, – отвѣчалъ пасторъ.

– Могу ли, съ вашего позволенія, украсить свой путевой журналъ произведеніемъ вашей музы?

– Сдѣлайте милость!

– И вы продиктуете?

– Извольте.

Послѣ диктовки стихотвореніе еще разъ было прочтено для исключительнаго наслажденія м-ра Пикквика, который, въ свою очередь, нашелъ, что стихи были превосходны во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ. Тетушка замѣтила, однакожъ, и весьма справедливо, что отсутствіе рифмы нѣсколько уменьшаетъ достоинство "Зеленаго плюща", но м-ръ Снодграсъ объяснилъ весьма удовлетворительно, что рифма, собственно говоря, изобрѣтена въ продолженіе среднихъ вѣковъ, и что, слѣдовательно, безъ нея легко обойтись въ девятнадцатомъ вѣкѣ.

– Позвольте спросить васъ, сэръ, – сказалъ м-ръ Пикквикъ, – мнѣ, однакожъ, очень совѣстно… знакомство наше началось такъ недавно…

– Что такое? Пожалуйста, безъ церемоній, – отвѣчалъ обязательный пасторъ, – я весь къ вашимъ услугамъ.

– Я полагаю, въ продолженіе своей жизни, посвященной высокому служенію на пользу человѣчества, вы должны были видѣть множество сценъ и событій, достойныхъ перейти въ потомство.

– Вы угадали: я былъ свидѣтелемъ многихъ приключеній, но характеръ ихъ вообще скроменъ и одностороненъ; потому что кругъ моихъ дѣйствій всегда былъ крайне ограниченъ.

– Мнѣ кажется, вы хорошо помните исторію Джона Эдмондса, если не ошибаюсь, – сказалъ м-ръ Уардль, желавшій, повидимому, расшевелить своего друга въ назиданіе столичныхъ гостей.

Пасторъ слегка кивнулъ головою въ знакъ согласія и хотѣлъ свести разговоръ на другіе предметы: но м-ръ Пикквикъ поспѣшилъ его прервать:

– Прошу извинить, сэръ, мнѣ бы хотѣлось знать: кто такой былъ Джонъ Эдмондсъ?

– Вотъ этотъ же вопросъ хотѣлъ и я предложить вамъ, сэръ, – торопливо сказалъ м-ръ Снодграсъ.

– Это значитъ, почтенный другъ, что вамъ надобно удовлетворить любопытство этихъ джентльменовъ, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, – сказалъ веселый хозяинъ, – собирайтесь съ духомъ и разсказывайте.

Пасторъ улыбнулся, кашлянулъ и подвинулъ свой стулъ. Остальные члены веселой компаніи, со включеніемъ м-ра Топмана и дѣвствующей тетки, неразлучныхъ спутниковъ во весь вечеръ, также придвинули свои стулья и сформировали правильный полукругъ по обѣимъ сторонамъ будущаго разсказчика. Когда, наконецъ, приставили слуховой рожокъ къ правому уху старой леди и ущипнули за ногу м-ра Миллера, успѣвшаго заснуть въ продолженіе чтенія стиховъ, почтенный пасторъ, безъ всякихъ предварительныхъ объясненій, началъ свою назидательную повѣсть, которую, съ позволенія читателя, мы должны будемъ озаглавить просто:

Возвращеніе на родину.

"Когда я первый разъ поселился въ этой деревнѣ,– этому уже слишкомъ двадцать пять лѣтъ, – самымъ замѣчательнымъ лицомъ между моими прихожанами былъ нѣкто Эдмондсъ, арендаторъ небольшой фермы. Былъ онъ человѣкъ угрюмый, сердитый, суровый, жестокій, словомъ сказать, злой человѣкъ, съ звѣрскими привычками и нравами. Кромѣ двухъ-трехъ лѣнивцевъ и забулдыжныхъ бродягъ, съ которыми онъ таскался по полямъ или бражничалъ въ харчевняхъ, y него не было знакомыхъ и друзей. Всѣ боялись арендатора Эдмондса, всѣ презирали его и никто не хотѣлъ имѣть съ нимъ никакихъ сношеній.

"Были y него жена и одинъ сынъ, котораго засталъ я мальчикомъ двѣнадцати лѣтъ. Трудно вообразить, не только передать словами, ужасныя страданія бѣдной женщины, ея безусловную покорность судьбѣ и ту мучительную заботливость, съ какою воспитывала она своего сына. Прости меня Богъ, если предположенія мои имѣли оскорбительный характеръ; но я твердо вѣрилъ и былъ нравственно убѣжденъ, что этотъ человѣкъ систематически губилъ свою жену и злонамѣренно разсчитывалъ свести ее въ преждевременную могилу. Все терпѣла, все переносила бѣдная женщина ради своего дѣтища и, что всего страннѣе, ради его безжалостнаго отца, потому что было время, когда она любила его страстно, и воспоминаніе о счастливыхъ дняхъ пробуждало въ душѣ ея чувства кроткія и сладостныя, чуждыя для всѣхъ созданій въ этомъ мірѣ, но не чуждыя и вполнѣ понятныя только женскому сердцу.

"Они были бѣдны. Иначе и не могло быть, когда глава семейства погрязалъ въ мрачной безднѣ разврата; но жена трудилась изо всѣхъ своихъ силъ, вечеромъ, и утромъ, въ полдень и полночь: нищета не смѣла закинуть скаредную ногу за порогъ арендаторской семьи. Неутомимые труды ея вознаграждались слишкомъ дурно. Случалось очень часто, прохожій въ поздній часъ ночи слышалъ рыданія и стоны бѣдной женщины подъ ударами ея мужа, и нерѣдко безпріютный мальчикъ, въ глубокую полночь, стучался въ дверь сосѣдняго дома, куда посылала его мать, чтобъ спасти его отъ дикой ярости пьянаго отца.

"Во все это время несчастная страдалица постоянно посѣщала нашу маленькую церковь, гдѣ нерѣдко прихожане замѣчали на ея лицѣ багровыя пятна – свѣжіе слѣды безчеловѣчнаго тиранства, которыхъ, при всемъ усиліи, она не могла скрыть отъ любопытныхъ взоровъ. Каждое воскресенье, поутру и ввечеру, видѣли ее на одномъ и томъ же мѣстѣ съ ея маленькимъ сыномъ, одѣтымъ чисто и опрятно, хотя въ бѣдномъ платьѣ. Всѣ и каждый спѣшили привѣтствовать ласковымъ словомъ "добрую м-съ Эдмондсъ", и, бывало, иной разъ, страдальческія черты ея озарялись чувствомъ искренней признательности, когда она, по выходѣ изъ церкви, вступала въ разговоръ съ добрыми людьми, принимавшими участіе въ ея положеніи, или когда она, съ материнскою гордостью, останавливалась полюбоваться на своего малютку, который между тѣмъ рѣзвился съ товарищами подъ тѣнью тополей и липъ церковной ограды. Въ эти минуты м-съ Эдмондсъ бывала спокойна и счастлива.

"Быстро пролетѣли пять или шесть лѣтъ. Малютка сдѣлался юношей цвѣтущимъ и сильнымъ; но время, округлившее его формы, укрѣпившее его мускулы и члены, согнуло станъ его матери, подкосило ея ноги. Ничья рука не поддерживала бѣдной женщины, и не было подлѣ нея лица, способнаго одушевлять восторгомъ ея сердце. По-прежнему занимала она свою старую ложу въ церкви, но уже никто не сидѣлъ подлѣ нея. Библія, какъ и прежде, лежала передъ ней и регулярно каждую обѣдню открывалась на извѣстныхъ страницахъ; но никто вмѣстѣ съ нею не читалъ священныхъ псалмовъ, и слезы крупными каплями падали на ветхую книгу. Сосѣдки, какъ и прежде, встрѣчали ее ласковымъ поклономъ; но она избѣгала ихъ привѣтствій и ни съ кѣмъ не вступала въ разговоръ. Тополи и липы церковной ограды потеряли для нея чарующую силу, и она не думала останавливаться подъ ихъ тѣнью. Лишь только оканчивалась служба, бѣдная женщина закрывалась платкомъ и поспѣшно выходила изъ церкви.

"Должно ли мнѣ объяснять вамъ, милостивые государи, что молодой человѣкъ, оглядываясь на пройденное поприще жизни, на первоначальные дни своихъ отроческихъ и юношескихъ лѣтъ, ничего не могъ въ нихъ видѣть, что бы тѣснѣйшимъ образомъ не соединялось съ длиннымъ рядомъ добровольныхъ страданій и лишеній, которымъ подвергала себя бѣдная женщина исключительно для того, чтобъ взлелѣять и воспитать своего единственнаго сына? Должно ли объяснять, что, при всемъ томъ, молодой человѣкъ забылъ неимовѣрные труды, заботы, огорченія, напасти, – забылъ все, что перенесла для него любящая мать – связался съ отчаянными извергами и вступилъ, очертя голову, на тотъ гибельный путь, который неизбѣжно долженъ былъ довести его до позорной смерти? Къ стыду человѣческой природы, вы угадали развязку.

"Пробилъ роковой часъ, когда бѣдной женщинѣ суждено было испить до дна горькую чашу послѣднихъ страданій. Мошенническія продѣлки безпрерывной цѣпью слѣдовали одна за другою по всѣмъ этимъ мѣстамъ, и дерзость тайныхъ изверговъ, укрывавшихся отъ правосудія, увеличивалась съ каждымъ днемъ. Отчаянный разбой среди бѣлаго дня усилилъ бдительность мѣстнаго начальства, и скоро приняты были рѣшительныя мѣры. Подозрѣнія обратились на Эдмондса и трехъ его товарищей. Его схватили, заключили въ тюрьму, допросили, обвинили, – осудили на смерть.

"Дикій и пронзительный крикъ изъ женской груди, крикъ, раздавшійся по судейскому двору, когда прочтенъ былъ смертный приговоръ, раздается до сихъ поръ въ моихъ ушахъ. Злодѣй, считавшійся погибшимъ для всякаго человѣческаго чувства и смотрѣвшій съ безсмысленнымъ равнодушіемъ даже на самое приближеніе смерти, очнулся при этомъ ужасномъ крикѣ. Его губы, сомкнутыя до этого часа упорной нѣмотою, задрожали и открылись сами собою; холодный потъ выступилъ изъ всѣхъ поръ его тѣла: онъ затрясся, зашатался и едва не грянулся о каменный полъ.