Текст книги "Замогильные записки Пикквикского клуба"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 66 страниц)

Извѣстіе объ этомъ послѣднемъ фактѣ было встрѣчено съ оглушительнымъ энтузіазмомъ. Нѣкоторыя изъ дамъ приставили къ своимъ глазамъ батистовые платочки. Секретарь продолжалъ:

"3. Генрихъ Беллеръ исправлялъ нѣсколько лѣтъ офиціантскую должность при публичныхъ обѣдахъ, и все это время употреблялъ въ большомъ количествѣ иностранныя вина. Не можетъ сказать навѣрное, сколько онъ уносилъ къ себѣ бутылокъ отъ каждаго обѣда, но ручается, что вино, содержавшееся въ нихъ, выпивалъ аккуратно. Чувствуетъ упадокъ силъ, дрожаніе въ членахъ и меланхолію въ душѣ, сопровождаемую постоянной жаждой, что, по его собственному сознанію, есть послѣдствіе горячительныхъ напитковъ. Генрихъ Беллеръ теперь безъ должности и не употребляетъ больше ни по какому поводу ни одной капли иностранныхъ винъ (громкія рукоплесканія).

"4. Ѳома Бортонъ, поставщикъ мяса для кошекъ лорда-мэра, шерифовъ и многихъ членовъ Верхняго и Нижняго Парламента (провозглашеніе имени этого джентльмена было принято съ пламеннымъ энтузіазмомъ) имѣетъ деревянную ногу и утверждаетъ! что деревяшка стоитъ ему очень дорого, потому что скоро избивается о камни. Прежде онъ покупалъ подержанныя деревяшки и выпивалъ каждый вечеръ, на сонъ грядущій, по два стакана джина съ горячей водой (глубокіе вздохи на дамской половинѣ). Подержанныя деревяшки, говоритъ онъ, нерѣдко разбивались въ дребезги объ острые каменья, и это, по его убѣжденію, происходило отъ чрезмѣрнаго употребленія джина съ горячей водой. Теперь Ѳома Бортонъ покупаетъ всегда новыя деревяшки и въ ротъ ничего не беретъ, кромѣ воды и слабаго чая. Новая деревяшка служитъ ему вдвое долѣе поношенной, и это обстоятельство онъ исключительно приписываетъ своей воздержной жизни (громкія и торжественная руклоплесканія).

"Доводя такимъ образомъ всѣ эти въ высшей степени утѣшительные факты до вашего свѣдѣнія, милостивыя государыни и государи, комитетъ надѣется со временемъ распространить крутъ своихъ дѣйствій къ общему благу человѣчества и особенно Англіи, гдѣ, какъ извѣстно, всякое доброе сѣмя быстро приноситъ свои плоды, разрастаясь по всѣмъ тремъ соединеннымъ королевствамъ. Благодаря нашимъ соединеннымъ усиліямъ, наступитъ безъ сомнѣнія счастливая пора, когда столѣтніе старики и старухи, пользующіеся употребленіемъ всѣхъ своихъ физическихъ и нравственныхъ силъ, не будутъ считаться рѣдкостью на нашей плодоносной почвѣ. Для этой цѣли комитетъ употребитъ на будущее время всѣ свои старанія для того преимущественно, чтобы привлекать къ "Соединенному обществу" молодыхъ людей, цвѣтущихъ здравіемъ и красотою. Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что, при нашихъ общихъ усиліяхъ, молодые люди сохранятъ надолго тѣ рѣдкія качества, которыя дѣлаютъ ихъ столь пріятными и любезными въ обществѣ кроткаго и нѣжнаго пола. Въ заключеніе этого я желалъ бы, милостивыя государыни, пропѣть передъ вами одну изъ тѣхъ старинныхъ балладъ, гдѣ поэтъ живописно рисуетъ добродѣтели одного лодочника, который, безъ сомнѣнія, слѣдовалъ правиламъ умѣренности и воздержанія всю свою жизнь, за что и пользовался постоянно благосклонностью кроткаго и нѣжнаго пола (необузданный восторгъ).

– О какомъ это кроткомъ и нѣжномъ полѣ говоритъ онъ, Самми? – спросилъ шопотомъ м-ръ Уэллеръ старшій.

– О женщинахъ, я полагаю.

– Ну, такъ онъ вретъ чепуху, мой милый. Желалъ бы я натолкнуть на него твою мачиху! – замѣтилъ м-ръ Уэллеръ.

Дальнѣйшія замѣчанія нескромнаго старика были прерваны началомъ пѣнія знаменитой баллады о томъ счастливомъ лодочникѣ, который, всю свою жизнь, не думая ни о чемъ, перевозилъ только черезъ Темзу прекрасныхъ леди, когда не было на этой рѣкѣ ни одного изъ нынѣшнихъ мостовъ. Когда пѣсня подходила уже къ концу и дамы готовились увѣнчать пѣвца общимъ залпомъ рукоплесканій, въ комнату суетливо вбѣжалъ опять небольшой плѣшивый человѣкъ и шепнулъ что-то на ухо м-ру Антону Гомму.

– Друзья мои, – сказалъ м-ръ Гоммъ, обращаясь къ публикѣ съ озабоченнымъ видомъ, – почтенный депутатъ нашъ, м-ръ Стиджинсъ извиняется, что не могъ подоспѣть къ началу засѣданія, и проситъ теперь позволенія войти. Онъ стоитъ внизу.

Батистовые платочки заколыхались теперь въ воздухѣ съ необыкновенной энергіей и силой, по тому что м-ръ Стиджинсъ пользовался особенною благосклонностью всѣхъ прекрасныхъ леди, принадлежавшихъ къ кирпичнопереулочному обществу соединенныхъ друзей.

– Онъ можетъ войти, я полагаю, – сказалъ м-ръ Гоммъ, бросая на дамъ умильные и нѣжные взоры. – Братъ Теджеръ, просите сюда м-ра Стиджинса.

Плѣшивый человѣкъ, откликнувшійся на имя брата Теджера, торопливо побѣжалъ на лѣстницу, и черезъ минуту, передъ дверью залы, послышались чьи-то тяжелые и неровные шаги.

– Валитъ, Самми, валитъ! – прошептывалъ м-ръ Уэллеръ, съ трудомъ подавляя свой истерическій смѣхъ.

– Не говори мнѣ ничего, или я принужденъ буду уйти, – отвѣчалъ Самуэль. – Вотъ онъ ломится въ двери. Я слышу, какъ онъ трется бокомъ о штукатурку.

Въ то время какъ Самуэль говорилъ такимъ образомъ, маленькая дверь отворилась, и на порогѣ появился м-ръ Стиджинсъ всей своей особой. При входѣ его вся зала огласилась самыми неистовыми рукоплесканіями, сопровождаемыми топаньемъ нотъ и необузданнымъ размахиваніемъ батистовыхъ платковъ; но, къ великому удивленію, м-ръ Стиджинсь на всѣ эти изъявленія задушевнаго восторга, не думалъ отвѣчать ни поклономъ, ни привѣтственною рѣчью. Онъ стоялъ среди залы, покачиваясь во всѣ стороны, и неподвижно устремилъ свои глаза на оконечность свѣчи, поставленной на зеленомъ столикѣ.

– Вы, кажется, нездоровы, братъ Стиджинсъ? – шепнулъ ему м-ръ Антонъ Гоммъ.

– Нѣтъ, сэръ, вы врете, – отвѣчалъ м-ръ Стиджинсъ свирѣпымъ тономъ, – я совершенно здоровъ, если вы не совсѣмъ ослѣпли.

– Очень хорошо, – сказалъ м-ръ Антонъ Гоммъ, отступая на нѣсколько шаговъ.

– Конечно, всѣ въ этой компаніи согласятся, что я именно таковъ, какъ мнѣ слѣдуетъ быть, – сказалъ м-ръ Стиджинсъ.

– Конечно, конечно, – проговорилъ м-ръ Гоммъ.

– A кто не согласится, такъ оно того… того оно какъ… того… понимаете, сэръ? – продолжалъ достопочтенный Стиджинсъ.

– Какъ вамъ угодно, – отвѣчалъ наобумъ м-ръ Антонъ Гоммъ.

Въ залѣ воцарилось глубокое молчаніе, и всѣ, казалось, съ нетерпѣніемъ ожидали возобновленія прерванныхъ занятій.

– Не угодно-ли вамъ обратиться къ собранію, сэръ? – сказалъ м-ръ Гоммъ.

– Нѣтъ, сэръ, – отвѣчалъ м-ръ Стиджинсъ. – Нѣтъ, сэръ. Не угодно, сэръ.

Члены собранія переглянулись другъ на друга, и ропотъ изумленія пробѣжалъ по всей залѣ.

– По моему мнѣнію, сэръ, – сказалъ м-ръ Стиджинсъ, разстегивая верхнія пуговицы своего сюртука и стараясь выражаться какъ можно громче, – по моему мнѣнію, сэръ, вы всѣ тутъ перепились, нализались, какъ… какъ… какъ мерзавцы. Послушайте, Теджеръ, – продолжалъ м-ръ Стиджинсъ, обращаясь съ возрастающею лютостью и свирѣпостью къ небольшому плѣшивому человѣку, – вы пьяны, сэръ, пьяны, какъ стелька.

Съ этими словами м-ръ Стиджинсъ, увлекаемый похвальнымъ желаніемъ поддержать и распространить трезвое состояніе между всѣми почтенными сочленами добродѣтельнаго общества, ударилъ м-ра Теджера сжатымъ кулакомъ по самой серединѣ носа съ такимъ блистательнымъ успѣхомъ, что плѣшивый человѣкъ опрокинулся навзничъ и стремглавъ полетѣлъ по лѣстничнымъ ступенямъ въ нижній этажъ.

Съ шумомъ, крикомъ и плачевными взвизгами женщины повскакали со своихъ мѣстъ и устремились отдѣльными маленькими группами къ любимымъ братцамъ, стараясь защитить ихъ своими объятіями и руками отъ угрожающей бѣды. Такой взрывъ сестринской привязанности оказался почти гибельнымъ для м-ра Гомма, снискавшаго удивительную популярность въ этомъ филантропическомъ кругу. Женщины густыми толпами обступили его спереди и сзади, повисли на его плечахъ, на шеѣ, на рукахъ, такъ что бѣдный президентъ чуть не задохся отъ этихъ пылкихъ выраженій братской дружбы и любви.

Большая часть свѣчей загасла, и въ парадной залѣ воцарился страшный безпорядокъ.

– Ну, Самми, теперь будетъ и на моей улицѣ праздникъ, – сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, снимая свой верхній сюртукъ, съ обдуманнымъ и рѣшительнымъ видомъ:– я учиню теперь свою расправу.

– Что-жъ ты намѣренъ дѣлать, старина? – спросилъ Самуэль.

– A вотъ увидишь, – отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ.

И прежде, чѣмъ Самуэль успѣлъ вникнуть въ сущность дѣла, мужественный родитель его пробился въ отдаленный уголъ комнаты и напалъ, съ отмѣнною ловкостью, на достопочтеннаго м-ра Стиджинса, который, между тѣмъ, продолжалъ изливать потоки своего пьянаго краснорѣчія на безпорядочную толпу.

– Отступи, старичина! – закричалъ Самуэль.

– Приступлю, демонъ его возьми, приступлю! – заголосилъ старикъ и, безъ дальныхъ околичностей, влѣпилъ ударъ въ открытую лысину достопочтеннаго м-ра Стиджинса, начинавшаго въ свою очередь становиться въ боевую позицію такъ, однакожъ, что ноги измѣняли ему на каждомъ шагу. М-ръ Уэллеръ продолжалъ хорохориться, размахивая обѣими руками.

Сознавая безполезность всѣхъ своихъ увѣщаній, Самуэль надѣлъ свою шляпу, перебросилъ черезъ плечо сюртукъ своего отца, насильственно схватилъ его за оба плеча, повернулъ налѣво кругомъ и быстро повелъ его съ лѣстницы на улицу, продолжая держать его крѣпко до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, не повернули они за уголъ ближайшаго переулка. Обернувшись назадъ, Самуэль увидѣлъ, какъ, при крикахъ раздраженныхъ братцевъ и сестрицъ, пьянаго Стиджинса потащили куда-то, и какъ расходились въ разныя стороны достопочтенные члены кирпичнопереулочнаго общества соединенныхъ друзей умѣренности, трезвости и воздержанія.

Глава XXXIV. Полный и достовѣрный отчетъ о достопамятномъ рѣшеніи процесса вдовы Бардль противъ Пикквика

– Любопытно бы знать, что кушаетъ теперь будущій присяжный старшина на этомъ судѣ? – сказалъ м-ръ Снодграсъ единственно для того, чтобы завязать какъ-нибудь неклеившійся разговоръ въ чреватое событіями утро четырнадцатаго февраля.

– О, я надѣюсь, y него превосходный завтракъ! – сказалъ Перкеръ. – Мы объ этомъ похлопотали.

– Что, это васъ интересуетъ? – спросилъ м-ръ Пикквикъ.

– Помилуйте, почтеннѣйшій, какъ не интересоваться старшинскимъ завтракомъ! – возразилъ м-ръ Перкеръ. – Это первая и существенная вещь, которую отвѣтчикъ долженъ имѣть въ виду на спеціальномъ судѣ присяжныхъ.

– Отчего такъ?

– Да просто оттого, почтеннѣйшій, что если вы хорошо накормили старшину, такъ дѣльце ваше обдѣлано почти наполовину. Голодный или недовольный судья, почтеннѣйшій, почти всегда расположенъ принять сторону истца; но, сытый и довольный, онъ естественнымъ образомъ чувствуетъ наклонность къ оправданію отвѣтчика.

– Ахъ, Боже мой, я этого рѣшительно не понимаю! – воскликнулъ м-ръ Пикквикъ. – Объясните, сдѣлайте милость.

– Вещь очень простая, почтеннѣйшій, – отвѣчалъ м-ръ Перкеръ, – и, главное, тутъ берется въ разсчетъ экономія времени. Какъ скоро наступаетъ обѣденная пора, старшина обыкновенно вынимаетъ изъ кармана часы и, обращаясь къ другимъ присяжнымъ, говоритъ:– "Вообразите, господа, ужъ безъ четверти пять! Я всегда обѣдаю въ пять часовъ!" – "И я тоже", подхватываютъ другіе, кромѣ двухъ или трехъ членовъ, которые заранѣе успѣли набить желудокъ. Старшина улыбается и кладетъ часы въ карманъ. – "Ну, что-жъ вы скажете, господа?" – продолжаетъ старшина. – "Истецъ или отвѣтчикъ долженъ быть оправданъ? Что касается меня, господа, я думаю съ своей стороны, и даже совершенно увѣренъ, что дѣло истца правое". – Вслѣдъ затѣмъ другіе мало-по-малу начинаютъ говорить то же, и такимъ образомъ устраивается съ большимъ комфортомъ единодушное отбираніе голосовъ {Для объясненія этого мѣста необходимо припомнить, что при отбираніи голосовъ на спеціальномъ судѣ присяжные не имѣютъ права выйти изъ суда, пока единодушно не рѣшатъ разбираемаго дѣла. Во все это время имъ не даютъ ни пищи, ни огня, и такимъ образомъ они по необходимости должны ускорить свой судъ. Прим. перев.}. Затѣмъ присяжные расходятся изъ палаты, кто домой, кто въ трактиръ. – Однакожъ пора, господа, – заключилъ м-ръ Перкеръ, вынимая часы: – десять минутъ десятаго. Мы немножко опоздали. Въ палатѣ, безъ сомнѣнія, будетъ множество народа, такъ какъ случай этотъ очень интересенъ. Прикажите нанять карету, м-ръ Пикквикъ, не то мы ужъ опоздаемъ черезчуръ.

М-ръ Пикквикь позвонилъ, и, когда наконецъ извозчичья карета остановилась y воротъ, четыре пикквикиста и м-ръ Перкеръ вышли изъ гостиницы и поскакали въ Гельдголль. Самуэль Уэллеръ и м-ръ Лоутонъ съ синимъ мѣшкомъ поѣхали за ними въ кабріолетѣ.

– Лоутонъ, – сказалъ м-ръ Перкеръ, когда они вошли въ залу судебной палаты, – отведите друзей м-ра Пикквика въ студенческія ложи; a самъ м-ръ Пикквикъ долженъ сидѣть подлѣ меня. Сюда, почтеннѣйшій, сюда.

Говоря это, Перкеръ взялъ м-ра Пикквика за рукавъ и подвелъ его къ низенькой скамейкѣ, устроенной для адвокатовъ подлѣ кафедры президента, для того, чтобъ имъ удобнѣе было слышать весь ходъ дѣла; лица, занимающія эту скамейку, невидимы для большой части постороннихъ зрителей, такъ какъ мѣста зрителей устроены высоко надъ уровнемъ пола и адвокаты обращены къ нимъ спиною.

– Это мѣсто назначено для свидѣтелей, я полагаю? – спросилъ м-ръ Пикквикъ, указывая на маленькую ложу съ конторкой по срединѣ и мѣдными перилами на лѣвой сторонѣ.

– Да, почтеннѣйшій, это свидѣтельская ложа, – отвѣчалъ Перкеръ, роясь между бумагами въ своемъ мѣшкѣ, положенномъ на полу y его ногъ.

– A на этомъ мѣстѣ, если не ошибаюсь, должны сидѣть присяжные? – продолжалъ разспрашивать м-ръ Пикквикъ, указывая на два сѣдалища, отгороженныя рѣшоткой на правой сторонѣ: – такъ ли, м-ръ Перкеръ?

– Вы угадали, почтеннѣйшій, – отвѣчалъ адвоюкатъ, открывая свою серебряную табакерку.

М-ръ Пикквикъ находился, повидимому, въ большомъ волненіи, и съ безпокойствомъ осматривалъ судебную палату. Зрители уже накоплялись въ галлереѣ, и на судейскихъ мѣстахъ можно было различить значительную коллекцію носовъ, бакенбардъ и париковъ, которыми такъ славится корпорація британскихъ правовѣдовъ. Нѣкоторые изъ этихъ джентльменовъ сидѣли съ экстрактами въ рукахъ, съ важностью потирая ими свои красные носы для того, чтобъ придать себѣ особый эффектъ въ глазахъ всякаго посторонняго профана. Другіе расхаживали съ огромными фоліантами подъ мышкой въ сафьянныхъ переплетахъ и съ надписью на корешкахъ: "Гражданскіе Законы". Третьи, не имѣя ни книгъ, ни тетрадей, засовывали руки въ свои глубокіе карманы и старались смотрѣть на публику съ глубокомысленнымъ видомъ; были, наконецъ, и такіе, которые суетились и бѣгали взадъ и впередъ единственно для того, чтобъ обратить на себя вниманіе изумленной толпы, непосвященной въ юридическія тайны. Всѣ эти господа, къ великому удивленію м-ра Пикквика, раздѣлялись на маленькія группы и весело толковали между собою о такихъ предметахъ, которые не имѣли ни малѣйшей связи съ предстоявшимъ процессомъ.

Вошелъ м-ръ Функи и, поклонившись м-ру Пикквику, удалился въ ложу королевскихъ адвокатовъ. Затѣмъ появился м-ръ сержантъ Сноббинъ въ сопровожденіи м-ра Молларда, который почти совершенно заслонилъ его огромнымъ малиновымъ мѣшкомъ. Положивъ этотъ мѣшокъ на столѣ передъ глазами своего принципала, м-ръ Моллардъ размѣнялся дружескимъ поклономъ съ Перкеромъ и удалился. Затѣмъ вошло еще нѣсколько сержантовъ, и одинъ изъ нихъ, жирный и краснолицый толстякъ, раскланялся по-дружески съ м-ромъ сержантомъ Сноббиномъ, замѣтивъ при этомъ, что сегодня прекрасная погода.

– Кто этотъ красненькій джентльменъ, сказавшій нашему сержанту, что сегодня прекрасная погода? – шепнулъ м-ръ Пикквикъ своему адвокату.

– Это оппонентъ нашъ, почтеннѣйшій, сержантъ Бузфуцъ, – отвѣчалъ м-ръ Перкеръ, – онъ будетъ защищать вашу противницу. A другой джентльменъ, что стоитъ позади Бузфуца, м-ръ Скимпинъ, его помощникъ. Преумные ребята, почтеннѣйшій.

М-ръ Пикквикъ, проникнутый справедливымъ негодованіемъ къ наглости и безстыдству юридическихъ крючковъ, хотѣлъ было спросить, какимъ образомъ м-ръ сержантъ Бузфуцъ, защитникъ кляузнаго дѣла, осмѣлился замѣтить его собственному сержанту, что сегодня прекрасная погода, но въ эту минуту всѣ юридическіе парики съ шумомъ поднялись со своихъ мѣстъ, и палатскіе смотрители за порядкомъ громко закричали: – "Тише! Тише!" Оглянувшись назадъ, м-ръ Пикквикъ увидѣлъ, что вся эта суматоха произведена прибытіемъ въ палату вице-президента.

Господинъ вице-президентъ Стерлейхъ, явившійся въ присутствіе за болѣзнью президента, былъ джентльменъ чрезвычайно низенькаго роста и жирный до такой степени, что, казалось, весь его организмъ состоялъ изъ жилета и толстой головы. Онъ поковылялъ на своихъ маленькихъ ножкахъ къ президентской ложѣ и, отвѣсивъ на всѣ стороны нижайшіе поклоны, усѣлся на свое мѣсто, засунувъ свои ноги подъ столъ и положивъ свою треугольную шляпу на столъ. Только его и видѣли. Отъ всей фигуры вице-президента для постороннихъ наблюдателей остались только миньятюрные рысьи глазки, заплывшіе жиромъ, широкое розовое лицо и около половины огромнаго, чрезвычайно комическаго парика.

Лишь только вице-президентъ занялъ свое мѣсто, смотритель за порядкомъ въ партерѣ закричалъ повелительнымъ тономъ: – "тише!" и вслѣдъ затѣмъ смотритель за порядкомъ въ галерѣе забасилъ во все горло: – "тише!" и этотъ же самый крикъ повторили на разные распѣвы четверо другихъ блюстителей благочинія въ судебной палатѣ. Когда такимъ образомъ возстановилась требуемая тишина, джентльменъ въ черномъ костюмѣ, засѣдавшій подлѣ вице-президента, началъ перекликать громкимъ голосомъ имена присяжныхъ, и послѣ этой переклички оказалось, что только десять спеціаловъ были на лицо въ судебной палатѣ. Надлежало двухъ остальныхъ, для дополненія законнаго числа, выбрать изъ обыкновенныхъ смертныхъ, которые имѣли право быть не спеціальными присяжными, и выборъ господина сержанта Бузфуца палъ на зеленщика и аптекаря, которыхъ въ ту же минуту подвели къ президентской кафедрѣ.

– Отвѣчайте на ваши имена, джентльмены, – сказалъ джентльменъ въ черномъ костюмѣ,– Ричардъ Опвичъ.

– Здѣсь, – откликнулся зеленщикъ.

– Фома Гроффинъ.

– Здѣсь, – откликнулся аптекарь.

– Возьмите книгу, господа. Вы дадите клятву, что будете по чистой совѣсти и…

– Прошу извинить, милордъ, – сказалъ аптекарь, мужчина тонкій и высокій съ гемороидальнымъ цвѣтомъ лица, – я не могу быть присяжнымъ и надѣюсь, что вы освободите меня отъ этой обязанности.

– На какомъ основаніи, сэръ? – сиросилъ вице-президентъ Стерлейхъ.

– Въ аптекѣ моей нѣтъ провизора, милордъ, – сказалъ аитекарь,

– Это до меня не касается, сэръ, – возразилъ м-ръ вице-президентъ Стерлейхъ. – Почему нѣть y васъ провизора?

– Еще не пріискалъ, милордъ, – отвѣчаль аптекарь.

– Это весьма дурно и неосторожно съ вашей стороны, – сказалъ вице-призедентъ сердитымъ тономъ. Было извѣстно всѣмъ и каждому, что y м-ра Стерлейхъ чрезвычайно вспыльчивый и раздражительный темпераментъ.

– Знаю, что дурно, милордъ; но теперь ужъ этому пособить нельзя, – сказалъ аптекарь, – позвольте мнѣ идти домой.

– Привести къ присягѣ этого господина! – закричалъ вице-президентъ.

Джентльменъ въ черномъ костюмѣ началъ выразительнымъ и громкимъ голосомъ:

– Вы дадите при семъ торжественную клятву, что будете по чистой совѣсти и…

– Стало быть, милордъ, вы непремѣнно требуете, чтобъ я былъ присяжнымъ? – перебилъ аптекарь.

– Непремѣнно.

– Очень хорошо, милордъ: въ такомъ случаѣ, я долженъ объявить, что прежде, чѣмъ кончится здѣсь этотъ процессъ, въ домѣ моемъ произойдетъ убійство. Можете располагать мною, если угодно.

И прежде, чѣмъ вице-президентъ собрался произнести отвѣтъ, несчастный аптекарь приведенъ быль къ присягѣ.

– Я хотѣль только замѣтить, милордъ, – сказалъ аптекарь, усаживаясь на скамьѣ присяжныхъ, – что въ аптекѣ моей остался одинъ только мальчикъ, разсыльный. Онъ довольно уменъ и расторопенъ, милордъ, но еще не успѣлъ ознакомиться съ аптекарскими аппаратами и, сверхъ того, забралъ себѣ въ голову, будто acidum hydrocianicum, синильная кислота, милордъ, приготовляется изъ лимоннаго сока, раствореннаго въ микстурѣ изъ англійской соли. Я увѣренъ, милордъ, что въ мое отсутствіе онъ сдѣлаетъ гибельный опытъ. Впрочемъ, теперь уже это будетъ ваше дѣло, и совѣсть моя спокойна.

Съ этими словами аптекарь принялъ самую комфортабельную позу, и веселое лицо его выразило совершеннѣйшую преданность судьбѣ.

Поведеніе аптекаря поразило глубочайшимъ ужасомъ чувствительную душу м-ра Пикквика, и онъ уже собирался предложить по этому поводу нѣсколько интересныхъ замѣчаній, какъ вдругъ вниманіе его было развлечено другимъ, болѣе назидательнымъ предметомъ. По всей палатѣ раздался смутный говоръ, возвѣстившій о прибытіи м-съ Бардль. Сопровождаемая и поддерживаемая пріятельницею своею, м-съ Клоппинсъ, интересная вдовица, склонивъ голову и потупивъ глаза, выступала медленно и неровными шагами на середину залы, и услужливые адвокаты приготовили ей мѣсто на противоположномъ концѣ той самой скамейки, гдѣ сидѣлъ м-ръ Пикквикъ. М-ръ Додсонъ и м-ръ Фоггъ немедленно распустили надъ ея головою огромный зеленый зонтикъ, чтобъ укрыть свою прекрасную кліентку отъ взоровъ нескромной толпы. Затѣмъ появилась м-съ Сандерсъ, ведя подъ руку юнаго Бардля. При взглядѣ на возлюбленнаго сына, м-съ Бардль затрепетала, испустила пронзительный крикъ и облобызала его съ неистовымъ выраженіемъ материнской любви, послѣ чего съ нею сдѣлался глубокій обморокъ. Добрыя пріятельницы мало-по-малу привели ее въ чувство, и м-съ Бардль, бросая вокругъ себя отуманенные взоры, спросила голосомъ слабымъ и дрожащимъ, куда ее привели и гдѣ она сидитъ. Въ отвѣтъ на это м-съ Клоппинсъ и м-съ Сандерсъ, оглядываясь во всѣ стороны, пролили горючіе потоки слезъ, между тѣмъ какъ Додсонъ и Фогтъ умоляли ее успокоиться ради самого неба. Сержантъ Бузфуцъ крѣпко вытеръ свои глаза большимъ бѣлымъ платкомъ и бросилъ искрометный взглядъ на всѣхъ присяжныхъ. Вице-президентъ тоже, казалось, былъ разстроганъ до глубины души, и многіе изъ постороннихъ зрителей проливали самыя искреннія слезы.

– Мастерская обстановка, почтеннѣйшій! – шепнулъ Перкеръ м-ру Пикквику. – Додсонъ и Фоггъ повели отлично свое дѣло…

Когда Перкеръ говорилъ, м-съ Бардль начала мало-по-малу приходить въ себя, между тѣмъ какъ пріятельница ея м-съ Клоппинсъ, послѣ тщательнаго обозрѣнія пуговицъ юнаго Бардля, поставила его на полу, спиною къ матери и лицомъ къ президентской кафедрѣ, чтобы такимъ образомъ онъ удобнѣе могъ пробудить чувства соболѣзнованія и симпатіи въ сердцахъ присяжныхъ и судей. Этотъ маневръ сопровождался, однакожъ, значительными затрудненіями и упрямствомъ со стороны неопытнаго сына вдовицы: невинный младенецъ вообразилъ въ простотѣ сердечной, что поставить его предъ глазами грознаго судьи значило – подвергнуть его заморской ссылкѣ на вѣчныя времена за преступленіе неизвѣстнаго рода. Поэтому онъ долго плакалъ и кривлялся, прежде чѣмъ, при содѣйствіи господъ Додсона и Фогга, удалось сообщить правильную позицію его организму.

– Бардль и Пикквикъ, – провозгласилъ наконецъ джентльменъ въ черномъ костюмѣ, вооруженный теперь огромнымъ листомъ бумаги.

– Милордъ, я имѣю честь быть защитникомъ вдовы, – сказалъ м-ръ сержантъ Бузфуцъ.

– Кто будетъ вашимъ ассистентомъ, братъ Бузфуцъ? – спросилъ судья.

При этомъ вопросѣ м-ръ Скимпинъ поклонилси и выступилъ впередъ, давая такимъ образомъ уразумѣть, что онъ имѣетъ честь быть ассистентомъ м-ра сержанта Бузфуца.

– Я защитникъ отвѣтчика, милордъ, – сказалъ м-ръ сержантъ Сноббинъ.

– Кто вашъ ассистентъ, братъ Сноббинъ?

– М-ръ Функи, милордъ.

– Сержантъ Бузфуцъ и м-ръ Скимпинъ защищаютъ истца, – проговорилъ судья, записывая имена ихъ въ свою книгу. – Отвѣтчика защищаютъ сержантъ Сноббинъ и м-ръ Мунки.

– Прошу извинить, милордъ, – Функи.

– Очень хорошо, – сказалъ судья:– я никогда не имѣлъ удовольствія слышать фамилію этого джентльмена.

Здѣсь м-ръ Функи поклонился и улыбнулся; судья то же поклонился и улыбнулся; и потомъ м-ръ Функи, раскраснѣвшись до самыхъ ушей, старался принять на себя по возможности спокойный и беззаботный видъ.

– Продолжайте, – сказалъ судья.

Еще разъ блюстители палатскаго благочинія прокричали по всей залѣ – "тише! тише!" М-ръ Скимпинъ взялъ бумагу, обратился къ присяжнымъ и въ буквальномъ смыслѣ промурлыкалъ передъ ними экстрактъ, гдѣ въ короткихъ словахъ изложена была сущность всего процесса. ГІрисяжные буквально не услышали ни одного слова, и содержаніе процесса теперь, какъ прежде, осталось для нихъ таинственною загадкой.

Съ величайшимъ достоинствомъ и важностью сержантъ Бузфуцъ поднялся со своей скамейки, переговорилъ съ м-ромъ Додсономъ, пошептался съ м-ромъ Фоггомъ, накинулъ на плечи свою судейскую мантію, поправилъ свой парикъ и твердыми ногами взошелъ на кафедру для произнесенія своей рѣчи въ назиданіе присяжныхъ. Приступъ рѣчи былъ обыкновенный.

"Милостивые государи, – началъ сержантъ Бузфуцъ, – съ той поры, какъ началась моя служебная дѣятельность, и вплоть до настоящей минуты я еще ни разу не всходилъ на эту кафедру съ тѣми чувствами глубочайшаго волненія, которыя теперь проникаютъ весь мой организмъ при мысли объ ужасной отвѣтственности за дѣло, добровольно принятое мною подъ свою защиту. Несмотря на совершеннѣйшую увѣренность въ правотѣ этого дѣла, я бы никогда, однакожъ, не рѣшился защищать его публично, если бы заранѣе глубоко не былъ убѣжденъ, что вы, господа присяжные, при своей обычной проницательности и свѣтломъ умѣ, легко изволите усмотрѣть невинность моей кліентки и будете, вѣроятно, такъ же, какъ и я, сочувствовать ея душевнымъ скорбямъ и безотрадному положенію, въ какое поставила ее судьба, олицетворенная на этотъ разъ въ жалкомъ образѣ закоснѣлой безнравственности и порока".

Присяжные переглянулись съ видимымъ удовольствіемъ другъ на друга, и каждый изъ нихъ почувствовалъ въ эту минуту удивительную свѣтлость въ своемъ умѣ и необычайную проницательностъ въ своемъ мозгу.

"Вы уже слышали, милостивые государи, отъ моего ученаго друга, – продолжалъ сержантъ Бузфуцъ, зная очень хорошо, что присяжные физически не могли разслышать ни одного слова изъ устъ его ученаго друга:– вы уже слышали, милостивыя государи, отъ моего ученаго друга, что дѣло, въ настоящемъ случаѣ, идетъ о нарушеніи обѣщанія вступить въ законное супружество, при чемъ правая сторона требуетъ неустойки въ тысячу пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ британской монеты. Но вы не могли слышать отъ моего ученаго друга, въ чемъ состоятъ факты и дальнѣйшія подробности этого дѣла. Эти то факты, милостивые государи, и эти-то дальнѣйшія подробности я и обязанъ, по долгу своего призванія, изложить передъ вами.

"Кліентка моя – вдова… да, милостивые государи, моя кліентка – вдова. Покойный м-ръ Бардль, служившій съ честью и славой своему отечеству при сборѣ таможенной пошлины и наслаждавшійся нѣсколько лѣтъ безмятежными удовольствіями счастливаго супружества, почти незамѣтно отлетѣлъ отъ этой жизни въ другой, лучшій міръ, искать того успокоенія, котораго не могла доставить ему британская таможня".

При этомъ патетическомъ описаніи кончины м-ра Бардля, которому незадолго до переселенія его въ лучшій міръ проломили голову мѣдной кружкой въ одной харчевнѣ, голосъ ученаго сержанта задрожалъ, колебался, и онъ продолжалъ съ величайшимъ волненіемъ:

"Незадолго до своей смерти м-ръ Бардль напечатлѣлъ свой образъ и совершеннѣйшее подобіе на этомъ невинномъ отрокѣ, котораго вы видите, милостивые государи. Съ этимъ невиннымъ младенцемъ, единственнымъ залогомъ и наслѣдіемъ отъ покойнаго супруга, м-съ Бардль отступила отъ житейскихъ треволненій и удалилась въ тихую Гозуэлльскую улицу, чтобы безмятежно предаваться своей грусти. Здѣс-ьто милостивые государи, на одномъ изъ оконъ своею домика она прибила билетикъ съ простою надписью, начертанною ея собственной рукой: – "Отдаются комнаты внаймы съ мебелью и со всѣми удобствами для холостого джентльмена. О цѣнѣ спросить хозяйку".

Здѣсь сержантъ Бузфуцъ пріостановился. Нѣкоторые изъ присяжныхъ сочли нужнымъ внести этотъ документъ въ свои книги.

– Отъ какого числа былъ этотъ билетикъ? – спросилъ одинъ изъ присяжныхъ.

– На этомъ билетикѣ, милостивые государи, вовсе не было выставлено числа, – отвѣчалъ сержантъ Бузфуцъ, – но мнѣ достовѣрно извѣстно, что онъ былъ прибитъ на одномъ изъ ея оконъ ровно за три года отъ настоящаго времени. Прошу господъ присяжныхъ вникнуть глубже въ истинный смыслъ этого документа. "Отдаются комнаты внаймы съ мебелью и со всѣми удобствами для холостого джентльмена!" Не видите-ли вы здѣсь, милостивые государи, явнаго предпочтенія, оказываемаго моею кліенткою мужскому полу передъ женскимъ? Неудивительно. Тогдашнее мнѣніе м-съ Бардль о мужчинахъ основывалось на продолжительномъ наблюденіи безцѣнныхъ качествъ ея покойнаго супруга. Страхъ, опасеніе, недовѣрчивость, тревожныя сомнѣнія не имѣли ни малѣйшаго мѣста въ ея чистомъ и – увы! неопытномъ сердцѣ. "М-ръ Бардль, говорила вдова, – м-ръ Бардль былъ честный человѣкъ; м-ръ Бардль никогда не нарушалъ честнаго слова, никогда не былъ обманщикомъ; м-ръ Бардль тоже въ свое время былъ холостымъ джентльменомъ, прежде чѣмъ женился на мнѣ. Отъ холостого джентльмена только могу я ожидать покровительства, помощи, утѣшенія, душевной отрады. Одинъ только холостой джентльменъ можетъ мнѣ напоминать, нѣкоторымъ образомъ, самого м-ра Бардля, когда онъ въ первый разъ плѣнилъ и очаровалъ мое юное и чистое сердце. И такъ – одному только холостому джентльмену я должна отдать внаймы свои меблированные покои." Дѣйствуя подъ вліяніемъ этого прекраснаго и трогательнаго побужденія, которое, безъ сомнѣнія, служитъ наилучшимъ украшеніемъ нашей натуры, милостивые государи, печальная и одинокая вдова осушила свои слезы, омеблировала первый этажъ своего домика, прижала невинное дитя къ своему материнскому сердцу и прибила вышеозначенный билетикъ на одномъ изъ оконъ своей чистой и опрятной гостиной. Но долго-ли онъ тамъ оставался? Нѣтъ. Змѣй-соблазнитель стоялъ на стражѣ, сѣти были разставлены, подкопы подведены, фитиль подожженъ – послѣдовалъ взрывъ, страшный, роковой взрывъ. Едва прошло три дня, – только три дня, милостивые государи, какъ гнусное двуногое существо со всѣми внѣшними признаками мужчины, а не чудовища, постучалось въ двери дома м-съ Бардль. Ему отворили: оно вошло, переговорило о цѣнѣ, наняло квартиру, и на другой день вступило во владѣніе прекрасныхъ меблированныхъ комнатъ, снабженныхъ всѣми удобствами для холостого джентльмена. Это двуногое животное – Пикквикъ, милостивые государи, не кто другой, какъ Пикквикъ, жалкій отвѣтчикъ по дѣлу моей кліентки".

Сержантъ Бузфуцъ пріостановился, чтобъ перевести духъ послѣ всѣхъ этихъ патетическихъ мѣстъ, произнесенныхъ съ такимъ горячимъ одушевленіемъ, что лицо оратора даже побагровѣло отъ натуги. Внезапная тишина пробудила господина вице-президента Стерлейха, покоившагося сладкимъ сномъ во все это время: немедленно онъ схватилъ перо и, не обмакнувъ его въ чернила, принялся энергически скрипѣть по бумагѣ, при чемъ физіономія его приняла самый глубокомысленный видъ, и присяжные увѣрились душевно, что м-ръ Стерлейхъ привыкъ размышлять съ закрытыми глазами. Сержантъ Бузфуцъ продолжалъ: