Текст книги "Замогильные записки Пикквикского клуба"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 66 страниц)

– Съ добрымъ утромъ, сэръ! – сказалъ этотъ достойный джентльменъ, сопровождая свой вопросъ дюжиною маленькихъ поклоновъ, – вы сегодня ожидаете кого-нибудь? Вонъ тамъ внизу спрашиваютъ васъ какіе-то три джентльмена, должно быть, славные ребята: они стучатъ во всѣ двери, и жильцы наши бранятъ ихъ на чемъ свѣтъ стоить за это безпокойство.

– Ахъ, Боже мой, какъ это глупо съ ихъ стороны! – воскликнулъ м-ръ Пикквикь, быстро вставая съ мѣста. – Я не сомнѣваюсь, что это нѣкоторые изъ моихъ близкихъ друзей: я ожидалъ ихъ еще вчера.

– Ваши друзья! – вскричалъ Смангль, схвативъ м-ра Пикквика за руку. – Ни слова больше. Будь я проклятъ, если съ этой минуты они не будутъ также и моими друзьями. Мивинсъ тоже будетъ считать ихъ своими друзьями. Вѣдь этотъ Мивинсъ, скажу я вамъ, собаку съѣлъ на всѣ руки, не правда ли, почтеннѣйшій? – заключилъ м-ръ Смангль съ великимъ одушевленіемъ.

– Я еще такъ мало знаю этого джентльмена, – сказалъ м-ръ Пикквикъ, – что…

– Ни полслова больше, ни четверть слова! – перебилъ Смангль, ухватившись за плечо м-ра Пикквика, – вы узнаете его вдоль и поперекъ не дальше, какъ сегодня, и, ужъ разумѣется, будете отъ него въ восторгѣ. У этого человѣка, сэръ, – продолжалъ Смангль, принимая торжественную позу, – такіе комическіе таланты, что онъ былъ бы истиннымъ сокровищемъ для Дрюриленскаго театра.

– Неужели?

– Клянусь честью. Послушали бы вы, какъ онъ декламируетъ лучшія мѣста изъ нашихъ національныхъ комедій: просто трещатъ уши, и глазамъ не вѣришь. Вотъ что! И ужъ я поручусь заранѣе, что вы полюбите его больше всѣхъ своихъ друзей, иначе быть не можетъ. Водится за нимъ одинъ только маленькій грѣшокъ… ну, да это пустяки, вы знаете.

Когда м-ръ Смангль при этомъ намекѣ тряхнулъ головой и бросилъ на своего собесѣдника симпатическій взглядъ, м-ръ Пикквикъ въ ожиданіи дальнѣйшихъ объясненій, проговорилъ только: – "А!" – и съ безпокойствомъ взглянулъ на дверь.

– А! – повторилъ м-ръ Смангль, испуская тяжелый и продолжительный вздохъ. – Лучшаго товарища и собесѣдника не найти вамъ въ цѣломъ мірѣ, за исключеніемъ, разумѣется, одного только этого недостатка. Если бы, примѣромъ сказать, въ эту самую минуту дѣдушка его вышелъ изъ могилы и явился передъ его глазами, онъ бы непремѣнно попросилъ y него взаймы фунтовъ двѣсти подъ собственную свою росписку на гербовомъ листѣ въ восемнадцать пенсовъ.

– Ахъ, Боже мой! – воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

– Это ужъ такъ вѣрно, какъ я имѣю честь разговаривать съ вами, – подтвердилъ м-ръ Смангль.– A что и того вѣрнѣе: онъ прокутилъ бы эти деньгии въ какую-нибудь недѣлю, a тамъ опять сталъ бы просить взаймы, ужъ, конечно, безъ отдачи.

– Вы сообщаете мнѣ очень замѣчательныя подробности, – сказалъ м-ръ Пикквикъ, – только знаете, когда мы этакъ разговариваемъ съ вами, пріятели мои, вѣроятно, слишкомъ безпокоятся, что не могутъ отыскать меня въ этомъ мѣстѣ.

– О, это ничего, я сейчасъ проведу ихъ, – сказалъ Смангль, дѣлая шагъ къ дверямъ, – прощайте! Я ужъ, разумѣется, не стану васъ безпокоить, когда вы будете принимать друзей. – Да, кстати…

При этой послѣдней фразѣ, м-ръ Смангль вдругъ остановился, заперъ дверь и, пересѣменивая на цыпочкахъ къ м-ру Пикквику, сказалъ ему на ухо:

– Не можете-ли вы, почтеннѣйшій, ссудить мнѣ полкроны до конца будущей недѣли – а?

М-ръ Пикквикъ съ трудомъ удержался отъ улыбки; но, сохраняя, однакожъ, по возможности спокойный видъ, вынулъ требуемую монету и положилъ ее на ладонь м-ру Сманглю, послѣ чего этотъ джентльменъ, таинственно прищуривъ лѣвымъ глазомъ и кивнувъ головой, выюркнулъ изъ дверей, отправившись такимъ образомъ на поиски за тремя джентльменами, съ которыми онъ и воротился черезъ нѣсколько минутъ. Затѣмъ, еще разъ подмигнувъ м-ру Пикквику въ удостовѣреніе, что не забудетъ своего долга, онъ окончательно удалился изъ его жилища, и великій человѣкъ остался наединѣ со своими друзьями.

– Ахъ, милые друзья мои, – сказалъ м-ръ Пикквикъ, поперемѣнно пожимая руки м-ра Топмана, м-ра Винкеля и м-ра Снодграса, – какъ я радъ, что наконецъ вижу васъ въ своей печальной квартирѣ!

Весь тріумвиратъ приведенъ былъ въ трогательное умиленіе при взглядѣ на великаго человѣка. М-ръ Топманъ плачевно покачалъ головой; м-ръ Снодграсъ, снѣдаемый душевной скорбью, приставилъ къ своимъ глазамъ носовой платокъ; м-ръ Винкель удалился къ окну и зарыдалъ.

– Съ добрымъ утромъ, господа! – закричалъ Самуэль, входя въ эту минуту съ сапогами и вычищеннымъ платьемъ своего господина. – Прочь тоска и печали. Привѣтствую васъ, джентльмены!

– Этотъ молодецъ, – сказалъ м-ръ Пикквикъ, слегка ударяя по головѣ своего слугу, когда тотъ, стоя на колѣняхъ, застегивалъ полусапожки на ногахъ своего господина, – этотъ молодецъ вздумалъ арестовать самого себя, чтобы не разлучаться со мною.

– Какъ! – воскликнули въ одинъ голосъ друзья м-ра Пикквика.

– Да, джентльмены, – сказалъ Самуэль, – я здѣсь арестантъ, съ вашего позволенія; жалкій узникъ, какъ выразилась одна почтенная леди.

– Арестантъ! – воскликнулъ м-ръ Винкель съ необыкновеннымъ волненіемъ.

– Эгой, сэръ! – отвѣчалъ Самуэль, приподнимая голову. – Что новенькаго съ вашею честью?

– Я было надѣялся, Самуэль, что… ничего, ничего, – сказалъ м-ръ Винкель скороговоркой.

Въ словахъ и манерахъ м-ра Винкеля обнаруживалось такое странное и необыкновенное разстройство, что м-ръ Пикквикь бросилъ на своихъ друзей изумленный взоръ, требуя отъ нихъ объясненій этого явленія.

– Мы сами не знаемъ, – сказалъ м-ръ Топманъ, отвѣчая громко на этотъ безмолвный вопросъ. – Онъ былъ очень безпокоенъ въ эти послѣдніе два дня, и обращеніе его сдѣлалось необыкновенно страннымъ, такъ что онъ рѣшительно не похожъ на себя. Мы ужъ принимались его разспрашивать, да только онъ ничего не объяснилъ намъ.

– Тутъ, право, нечего и объяснять, – сказалъ м-ръ Винкель, краснѣя, какъ молодая дѣвушка, подъ вліяніемъ проницательныхъ взоровъ м-ра Пикквика. – Увѣряю васъ, почтенный другъ, что со мною ничего особеннаго не случилось. Мнѣ вотъ только необходимо на нѣсколько дней отлучиться изъ города по своимъ собственнымъ дѣламъ, и я хотѣлъ просить васъ, чтобы вы отпустили со мной Самуэля.

Изумленіе на лицѣ м-ра Пикквика обнаружилось въ обширнѣйшихъ размѣрахъ.

– Мнѣ казалось, – продолжалъ м-ръ Винкель, – что Самуэль не откажется поѣхать со мною; но ужъ теперь, конечно, нечего объ этомъ думать, когда онъ сидитъ здѣсь арестантомъ. Я поѣду одинъ.

Когда м-ръ Винкель произносилъ эти слова, м-ръ Пикквикъ почувствовалъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ, что пальцы Самуэля задрожали на его полусапожкахъ, какъ будто онъ былъ озадаченъ неожиданною вѣстью. Самуэль взглянулъ также на м-ра Винкеля, когда тотъ кончилъ свою рѣчь, и они обмѣнялись выразительными взглядами, изъ чего м-ръ Пикквикъ заключилъ весьма основательно, что они понимаютъ другъ друга.

– Не знаете-ли вы чего-нибудь, Самуэль? – спросилъ м-ръ Пикквикъ.

– Нѣтъ, сэръ, ничего не знаю, – отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ, принимаясь застегивать остальныя пуговицы съ необыкновенною поспѣшностью.

– Правду-ли вы говорите, Самуэль?

– Чистѣйшую, сэръ, – ничего я не знаю, и не слышалъ ничего вплоть до настоящей минуты. Если въ головѣ y меня и вертятся какія-нибудь догадки, – прибавилъ Самуэль, взглянувъ на м-ра Винкеля, – я не въ правѣ высказывать ихъ изъ опасенія соврать чепуху.

– Ну, и я не вправѣ предлагать дальнѣйшіе разспросы относительно частныхъ дѣлъ своего друга, какъ бы онъ ни былъ близокъ къ моему сердцу, – сказалъ м-ръ Пикквикъ послѣ кратковременной паузы, – довольно замѣтить съ моей стороны, что я тутъ ровно ничего не понимаю. Стало быть, нечего и толковать объ этомъ.

Выразившись такимъ образомъ, м-ръ Пикквикъ свелъ рѣчь на другіе предметы, и м-ръ Винкель постепенно началъ приходить въ спокойное и ровное состояніе духа, хотя не было на его лицѣ ни малѣйшихъ признаковъ беззаботнаго веселья. Друзьямъ представилось слишкомъ много предметовъ для разговора, и утренніе часы пролетѣли для нихъ незамѣтно. Въ три часа м-ръ Уэллеръ принесъ ногу жареной баранины, огромный пирогъ съ дичью и нѣсколько разнообразныхъ блюдъ изъ произведеній растительнаго царства, со включеніемъ трехъ или четырехъ кружекъ крѣпкаго портера: все это было разставлено на стульяхъ, на софѣ, на окнахъ, и каждый принялся насыщать себя, гдѣ кто стоялъ. Но, несмотря на такой безпорядокъ и на то, что всѣ эти кушанья были приготовлены въ тюремной кухнѣ, друзья произнесли единодушный приговоръ, что обѣдъ былъ превосходный.

Послѣ обѣда принесли двѣ или три бутылки отличнаго вина, за которымъ м-ръ Пикквикъ нарочно посылалъ въ одинъ изъ лучшихъ погребовъ. Къ вечеру, передъ чаемъ, эта порція повторилась, и когда, наконецъ, очередь дошла до послѣдней, то есть шестой бутылки, въ средней галлереѣ раздался звонокъ, приглашавшій постороннихъ посѣтителей къ выходу изъ тюрьмы.

Поведеніе м-ра Винкеля, загадочное въ утреннее время, приняло теперь совершенно торжественный характеръ, когда, наконецъ, онъ, подъ вліяніемъ винограднаго напитка, приготовился окончательно проститься со своимъ почтеннымъ другомъ. Когда м-ръ Топманъ и м-ръ Снодграсъ вышли изъ комнаты и начали спускаться съ первыхъ ступеней лѣстницы, м-ръ Винкель остановился на порогѣ передъ глазами м-ра Пикквика и принялся пожимать его руку съ неописаннымъ волненіемъ, въ которомъ проглядывала какая-то глубокая и могущественная рѣшимость.

– Прощайте, почтенный другъ, – сказалъ м-ръ Винкель со слезами на глазахъ.

– Благослови тебя Богъ, мой милый! – отвѣчалъ растроганный м-ръ Пикквикъ, съ чувствомъ пожимая руку своего молодого друга.

– Эй! Что-жъ ты? – закричалъ м-ръ Топманъ съ лѣстничной ступени.

– Сейчасъ, сейчасъ, – отвѣчалъ м-ръ Винкель.

– Прощайте, почтенный другъ!

– Прощай, мой милый! – сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Затѣмъ слѣдовало еще прощай, еще и еще, и, когда этотъ комплиментъ повторенъ былъ около дюжины разъ, м-ръ Винкель отчаянно уцѣпился за руку своего почтеннаго друга и принялся смотрѣть на его изумленное лицо съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ отчаянія и скорби.

– Ты хочешь сказать что-нибудь, мой милый? – спросилъ наконецъ м-ръ Пикквикъ, утомленный этимъ нѣжнымъ церемоніаломъ.

– Нѣтъ, почтенный другъ, нѣтъ, нѣтъ, – сказалъ м-ръ Винкель.

– Ну, такъ прощай, спокойной тебѣ ночи, – сказалъ м-ръ Пикквикъ, тщетно покушаясь высвободить свою руку.

– Другъ мой, почтенный мой утѣшитель, – бормоталъ м-ръ Винкель, пожимая съ отчаянной энергіей руку великаго человѣка, – не судите обо мнѣ слишкомъ строго, Бога ради не судите, и если, сверхъ чаянія, услышите, что я доведенъ былъ до какой нибудь крайности всѣми этими безнадежными препятствіями, то я… я…

– Что-жъ ты еще? – сказалъ м-ръ Топманъ, появляясь въ эту минуту на порогѣ комнаты м-ра Пикквика. – Идешь или нѣтъ? Вѣдь насъ запрутъ.

– Иду, иду, – отвѣчалъ м-ръ Винкель.

И, еще разъ пожавъ руку м-ра Пикквика, онъ вышелъ наконецъ изъ дверей.

Въ ту пору, какъ великій человѣкъ смотрѣлъ съ безмолвнымъ изумленіемъ за своими удаляющимися друзьями, Самуэль Уэллеръ побѣжалъ за ними въ догонку и шепнулъ что-то на ухо м-ру Винкелю.

– О, безъ сомнѣнія, въ этомъ ужъ вы можете положиться на меня, – сказалъ громко м-ръ Винкель.

– Благодарю васъ, сэръ. Такъ вы не забудете, сэръ? – проговорилъ Самуэль.

– Нѣтъ, нѣтъ, не забуду, – отвѣчалъ м-ръ Винкель.

– Желаю вамъ всякаго успѣха, сэръ, – сказалъ Самуэль, дотрогиваясь до своей шляпы. – Я бы съ величайшимъ удовольствіемъ готовъ былъ ѣхать съ вами, сэръ; но, вѣдь, извольте сами разсудить, старшина безъ меня совсѣмъ пропадетъ.

– Да, да, вы очень хорошо сдѣлали, что остались здѣсь, – сказалъ м-ръ Винкель.

И съ этими словами пикквикисты окончательно скрылись изъ глазъ великаго человѣка.

– Странно, очень странно, – сказалъ Пикквикъ, возвращаясь назадъ въ свою комнату и усаживаясь въ задумчивой позѣ на софѣ передъ круглымъ столомъ. – Что бы такое могло быть на умѣ y этого молодого человѣка?

И онъ сидѣлъ въ этомъ положеніи до той поры, пока, наконецъ, раздался за дверью голосъ Рокера, тюремщика, который спрашивалъ, можно-ли ему войти.

– Прошу покорно, – сказалъ м-ръ Пикквикъ.

– Я принесъ вамъ, сэръ, новую мягкую подушку вмѣсто стараго изголовья, на которомъ вы изволили почивать прошлую ночь, – сказалъ м-ръ Рокеръ.

– Благодарю васъ, благодарю, – отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. – Не угодно-ли рюмку вина?

– Вы очень добры сэръ, – сказалъ м-ръ Рокеръ, принимая поданную рюмку. – Ваше здоровье, сэръ!

– Покорно васъ благодарю, – сказалъ м-ръ Пикквикъ.

– A я пришелъ доложить вамъ, почтеннѣйшій, что хозяинъ-то вашъ ужасно захворалъ со вчерашней ночи, – сказалъ м-ръ Рокеръ, поставивъ на столъ опорожненную рюмку.

– Какъ! Захворалъ тотъ арестантъ, что переведенъ сюда изъ высшаго апелляціоннаго суда? – воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

– Да-съ, только ужъ, я полагаю, почтеннѣйшій, что ему не долго быть арестантомъ, – отвѣчалъ м-ръ Рокеръ, повертывая въ рукахъ тулью своей шляпы такимъ образомъ, чтобъ собесѣдникъ его удобно могъ прочесть имя ея мастера.

– Неужели, – воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, – вы меня пугаете.

– Пугаться тутъ нечего, – сказалъ м-ръ Рокеръ, – онъ-таки давненько страдалъ чахоткой, и вчера вечеромъ, Ботъ знаетъ отчего, y него вдругъ усилилась одышка, такъ что теперь онъ еле-еле переводить духъ. Докторъ сказалъ намъ еще за шесть мѣсяцевъ передъ этимъ, что одна только перемѣна воздуха можетъ спасти этого бѣднягу.

– Великій Боже! – воскликнулъ м-ръ Пикквикъ. – Стало быть, этотъ человѣкъ y васъ заранѣе приговоренъ къ смерти.

– Ну, сэръ, этого нельзя сказать, – отвѣчалъ Рокеръ, продолжая вертѣть свою шляпу, – чему быть, того не миновать; я полагаю, что онъ не избѣжалъ бы своей участи и y себя дома на мягкихъ пуховикахъ. Сегодня поутру перенесли его въ больницу. Докторъ говорить, что силы его очень ослабѣли. Нашъ смотритель прислалъ ему бульону и вина со своего собственнаго стола. Ужъ, конечно, смотритель не виноватъ, если этакъ что-нибудь случится, почтеннѣйшій.

– Разумѣется, смотритель не виноватъ, – отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ скороговоркой.

– Только я увѣренъ, – сказалъ Рокеръ, покачивая головой, – что ему едва-ли встать со своей койки. Я хотѣлъ держать десять противъ одного, что ему не пережить и двухъ дней, но пріятель мой, Недди, не соглашается на это пари и умно дѣлаетъ, я полагаю, иначе быть бы ему безъ шести пенсовъ. – Благодарю васъ, сэръ. Спокойной ночи, почтеннѣйшій.

– Постойте, постойте! – сказалъ м-ръ Пикквикъ. – Гдѣ y васъ эта больница?

– Прямо надъ вами, сэръ, гдѣ вы изволите спать, – отвѣчалъ м-ръ Рокеръ. – Я провожу васъ, если хотите.

М-ръ Пикквикъ схватилъ шляпу и, не говоря ни слова, пошелъ за своимъ проводникомъ.

Тюремщикъ безмолвно продолжалъ свой путь и, наконецъ, остановившись передъ дверьми одной комнаты верхняго этажа, сдѣлалъ знакъ м-ру Пикквику, что онъ можетъ войти. То была огромная и печальная комната съ двумя дюжинами желѣзныхъ кроватей вдоль стѣнъ, и на одной изъ нихъ лежалъ человѣкъ, или, правильнѣе, остовъ человѣка, исхудалый, блѣдный, страшный, какъ смерть. Онъ дышалъ съ величайшимъ трудомъ, и болѣзненные стоны вырывались изъ его груди. Подлѣ этой постели сидѣлъ низенькій мужчина, съ грязнымъ передникомъ и въ мѣдныхъ очкахъ: онъ читалъ Библію вслухъ протяжнымъ голосомъ. То былъ горемычный наслѣдникъ джентльменскаго имущества, настоящій хозяинъ Самуэля.

Больной положилъ руку на плечо этого человѣка и просилъ его прекратить чтеніе. Тотъ закрылъ книгу и положилъ ее на постель.

– Открой окно, – сказалъ больной.

Окно открыли. Глухой шумъ экипажей, стукъ и дребезжанье колесъ, смѣшанный гулъ кучеровъ и мальчишекъ – всѣ эти звуки многочисленной толпы, преданной своимъ ежедневнымъ занятіямъ, быстро прихлынули въ комнату и слились въ одинъ общій рокотъ. По временамъ громкій крикъ праздной толпы превращался въ неистовый хохотъ, и тутъ же слышался отрывокъ изъ пѣсни какого-нибудь кутилы, возвращавшагося изъ таверны, – сцены обыкновенныя на поверхности волнующагося моря человѣческой жизни. Грустно и тошно становится на душѣ, когда вы разсматриваете ихъ при своемъ нормальномъ состояніи души и тѣла: какое же впечатлѣніе должны были произвести звуки на человѣка, стоявшаго одною ногою на краю могилы!

– Нѣтъ здѣсь воздуха, – сказалъ больной слабымъ и едва слышнымъ голосомъ. – Здоровъ онъ и свѣжъ на чистомъ полѣ, гдѣ, бывало, гулялъ я въ свои цвѣтущіе годы; но жарокъ онъ, душенъ и спертъ въ этихъ стѣнахъ. Я не могу дышать имъ.

– Мы дышали имъ вмѣстѣ, старый товарищъ, много лѣтъ и много зимъ, – сказалъ старикъ. – Успокойся, мой другъ.

Наступило кратковременное молчаніе, и этимъ временемъ м-ръ Пикквикъ подошелъ къ постели въ сопровожденіи м-ра Рокера. Больной притянулъ къ себѣ руку своего стараго товарища и дружески началъ пожимать ее своими руками.

– Я надѣюсь, – говорилъ онъ, задыхаясь, такимъ слабымъ голосомъ, что предстоящіе слушатели должны были склонить свои головы надъ его изголовьемъ, чтобы уловить неясные звуки, исходившіе изъ этихъ холодныхъ и посинѣлыхъ губъ, – надѣюсь, милосердный Судья отпуститъ мнѣ мои прегрѣшенія, содѣянныя на землѣ. Двадцать лѣтъ, любезный другъ, двадцать лѣтъ страдалъ я. Сердце мое разрывалось на части, когда умиралъ единственный сынъ мой: я не могъ благословить его и прижать на прощаньи къ своему родительскому сердцу. Страшно, охъ, страшно было мое одиночество въ этомъ мѣстѣ. Милосердный Господь проститъ меня. Онъ видѣлъ здѣсь на землѣ мою медленную и тяжкую смерть.

Наконецъ, больной скрестилъ свои руки и старался произнести еще какіе-то звуки; но уже никто болѣе не могъ разгадать ихъ смысла. Затѣмъ онъ уснулъ, и отрадная улыбка появилась на его устахъ.

Зрители переглянулись. Тюремщикъ склонилъ свою голову надъ изголовьемъ и быстро отступилъ назадъ.

– Вотъ онъ и освободился, господа! – сказалъ м-ръ Рокеръ.

Освободился… да: но и при жизни онъ такъ былъ похожъ на мертвеца, что нельзя навѣрное сказать, когда онъ умеръ.

Глава XLV. Трогательное свиданіе между Самуэлемъ Уэллеромъ и его семействомъ. Мистеръ Пикквикъ совершаетъ миньятюрное путешествіе въ сферѣ обитаемаго имъ міра и рѣшается на будущее время прекратить съ нимъ всякія сношенія

Черезъ нѣсколько дней послѣ своего добровольнаго заточенія, м-ръ Самуэль Уэллеръ, убравъ съ возможнымъ комфортомъ комнату своего господина и усадивъ его за книгами и бумагами, удалился на тюремный дворъ, чтобы провести часокъ-другой-третій въ такихъ удовольствіяхъ, какія только могли быть возможны въ этомъ мѣстѣ. Было превосходное утро, и м-ръ Уэллеръ разсчиталъ весьма основательно, что, при настоящихъ обстоятельствахъ, ничего не могло быть отраднѣе, какъ пить портеръ на открытомъ воздухѣ, при яркомъ блескѣ солнечныхъ лучей.

Приведенный къ этому счастливому умозаключенію, Самуэль отправился въ буфетъ, взялъ кружку пива, выхлопоталъ листокъ газеты за прошлую недѣлю, вышелъ на тюремный дворъ и, усѣвшись на скамейкѣ, предался своимъ наслажденіямъ методически и систематически, какъ практическій философъ, понимающій цѣну жизни.

Прежде всего онъ выпилъ глотокъ пива, потомъ взглянулъ на окно и бросилъ платоническую улыбку на молодую леди, чистившую картофель. Затѣмъ онъ развернулъ газету и старался уложить ее такимъ образомъ, чтобы выставить наружу отдѣлъ полицейскихъ извѣстій, и такъ какъ при этой операціи встрѣтились довольно значительныя затрудненія со стороны сильныхъ дуновеній вѣтра, то м-ръ Уэллеръ проглотилъ еще одинъ глотокъ крѣпительнаго напитка. Затѣмъ онъ прочиталъ ровно двѣ строки изъ газетнаго листка и пріостановился для того собственно, чтобы полюбоваться на двухъ молодцовъ, игравшихъ на площадкѣ въ мячъ. Когда первая партія этой игры приведена была къ окончанію, м-ръ Уэллеръ провозгласилъ: "очень хорошо"! одобрительнымъ и поощрительнымъ тономъ и окинулъ торжественнымъ взоромъ всѣхъ зрителей, желая удостовѣриться, согласны-ли они были съ его мнѣніемъ насчетъ искусства забавляющихся джентльменовъ. При этой эволюціи еще разъ встрѣтилась необходимость возвести глаза на окна, и такъ какъ молодая леди по-прежнему продолжала сидѣть на своемъ мѣстѣ за картофельной шелухой, то ужъ изъ одной учтивости надлежало подмигнуть ей и выпить въ честь ея другой глотокъ пива, что и выполнено было съ отмѣнною вѣжливостью учтиваго кавалера. Затѣмъ, бросивъ сердитый взглядъ на одного мальчишку, имѣвшаго нескромность слѣдить за всѣми этими движеніями, Самуэль перебросилъ одну ногу на другую и, взявшись за газету обѣими руками, принялся читать весьма внимательно и серьезно.

Едва только углубился онъ въ это многотрудное занятіе, какъ ему показалось, будто кто-то вдали произнесъ его собственное имя. И онъ не ошибся: фамилія Уэллера быстро переходила изъ устъ въ уста, и въ нѣсколько секундъ весь воздухъ огласился этимъ громогласнымъ звукомъ.

– Здѣсь! – проревѣлъ Самуэль богатырскимъ голосомъ. – Что тамъ такое? Кому его надобно? Кто спрашиваетъ м-ра Уэллера? Не пришла-ли эстафета съ извѣстіемъ, что загорѣлся его загородный палаццо?

– Кто-то васъ спрашиваетъ въ галлереѣ,– сказалъ человѣкъ, стоявшій подлѣ.

– A вотъ, присмотрите-ка, любезный, за этой бумагой и пивцомъ, слышите? – сказалъ Самуэль. – Я пойду. Какого они шума надѣлали!

Сопровождая эти слова легкимъ ударомъ по головѣ вышеозначеннаго молодого человѣка, продолжавшаго безсознательно визжать изо всей силы: «Уэллеръ», Самуэль быстро перебѣжалъ черезъ дворъ и углубился въ галлерею. Первымъ предметомъ, обратившимъ на себя его вниманіе, былъ его собственный возлюбленный родитель, сидѣвшій со шляпой въ рукахъ на нижней ступени лѣстницы и продолжавшій съ минуты на минуту кричать густымъ и громкимъ басомъ: "Уэллеръ! Уэллеръ!"

– Что ты ревешь? – сказалъ Самуэль, когда родитель его еще разъ собрался повторить съ особенной энергіей это знаменитое имя. – Вѣдь этакъ, чего добраго, ты лопнешь отъ надсады. Ну, чего тебѣ надобно?

– Эгой! – забасилъ старый джентльменъ. – А я ужъ думалъ, другъ мой Самми, что нелегкая унесла тебя гулять въ Регентовскій паркъ.

– Полно, полно, – сказалъ Самуэль: нечего тутъ издѣваться и подтрунивать надъ несчастной жертвой барышничества и скупости. Что ты сидишь здѣсь, выпучивъ глаза? Я вѣдь не тутъ квартирую.

– Ну, братъ, Самми, если бы ты зналъ, какую потѣху я состряпалъ для тебя, – сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій.

– Погоди на минуточку, – сказалъ Самуэль: – ты весь выбѣлился, какъ алебастръ.

– Ну, оботри меня, мой другъ, хорошенько, – сказалъ м-ръ Уэллеръ, когда сынъ принялся вытирать его спину. – Хорошо еще, что я не надѣлъ сюда праздничнаго платья, хотя бы для такого веселья не мѣшало…

Такъ какъ на этой фразѣ м-ръ Уэллеръ старшій обнаружилъ несомнѣнные признаки наступающаго припадка судорожнаго хохота, то Самуэль принужденъ былъ остановить его.

– Да угомонишься-ли ты, – воскликнулъ м-ръ Уэллеръ младшій. – Что это тебя такъ подмываетъ?

– Ахъ, Самми, другъ ты мой любезный, – сказалъ м-ръ Уэллеръ, вытирая потъ съ своего лба, – мнѣ, право, кажется, что на этихъ дняхъ меня хлопнетъ параличъ отъ этого старческаго припадка. Будь ты тутъ хоть каменная стѣна, a хохотъ все-таки проберетъ насквозь.

– Да что такое случилось? – сказалъ Самуэль. – Добьюсь-ли я, наконецъ, что y тебя засѣло въ головѣ?

– Угадай-ка, любезный, кто теперь пришелъ со мною? – сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, отступая назадъ шага на два.

– Пелль? – сказалъ Самуэль.

М-ръ Уэллеръ отрицательно покачалъ головою, и красныя щеки его раздулись въ эту минуту страшнѣйшимъ образомъ отъ усилія подавить припадокъ судорожнаго хохота.

– Пестролицый джентльменъ, можетъ быть? – сказалъ Самуель.

М-ръ Уэллеръ еще разъ отрицательно тряхнулъ головой.

– Кто же? – спросилъ Самуэль.

– Мачиха твоя, Самми, мачиха!

Хорошо, что м-ръ Уэллеръ старшій произнесъ, наконецъ, этотъ отвѣтъ, иначе раздутыя щеки его неизбѣжно должны были бы лопнуть отъ неестественнаго напряженія.

– Мачиха твоя, Самми, – сказалъ м-ръ Уэллеръ, – и съ нею красноносый другъ ея, жирный толстякъ, Самми. Го! го! го!

И съ этими звуками судорожный припадокъ стараго джентльмена обнаружился въ исполинскихъ размѣрахъ. Самуэль закинулъ руки назадъ и бросилъ теперь на своего родителя самодовольную улыбку.

– Они пришли поучить тебя малую толику, другъ мой Самми… предложить тебѣ наставленія по нравственной части, – сказалъ м-ръ Уэллеръ, вытирая свои глаза. – Смотри, братъ, ты не проболтайся насчетъ этого кредитора, что упряталъ тебя, Самми.

– A развѣ они ничего не знаютъ объ этомъ?

– Ничего, Самми, ничего.

– Гдѣ они теперь?

– Въ покойчикѣ, другъ мой, Самми, – отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ старшій. – Попробуй-ка завести этого красноносаго пастыря въ такое мѣсто, гдѣ нѣтъ крѣпительныхъ напитковъ: нѣтъ, Самми, не таковскій человѣкъ онъ, Самми. И ужъ если бы ты зналъ, какую уморительную поѣздку мы учинили сегодня поутру отъ нашего жилища! – продолжалъ м-ръ Уэллеръ, получившій, наконецъ, способность выражаться опредѣлительно и связно. – Я заложилъ старую пѣгашку въ тотъ маленькій кабріолетикъ, что достался намъ въ наслѣдство отъ перваго супружника твоей мачихи, и для пастыря было тутъ поставлено креслецо, чтобы, знаешь, сидѣть-то ему было повальяжнѣе. Вотъ вѣдь что! И увѣряю тебя родительскимъ словомъ, другъ мой Самми, что къ подъѣзду нашего домика мы принуждены были поставить ручную лѣстницу, для того, видишь ты, чтобы пастырь взобрался по ней на свою сидѣйку въ кабріолетѣ. Вотъ оно какъ.

– Полно, правду-ли говоришь ты, старичина? – возразилъ м-ръ Уэллеръ младшій.

– Будь я не я, если совралъ тутъ хоть на волосокъ, – отвѣчалъ старый джентльменъ. – И посмотрѣлъ бы ты, какъ онъ карабкался по этой лѣстницѣ, придерживаясь за нее обѣими руками! Можно было подумать, что онъ боялся разбиться въ милліонъ кусковъ, если бы шарахнулся съ этой высоты. Наконецъ, онъ вскарабкался съ грѣхомъ пополамъ, усѣлся кое-какъ, и мы покатили. Только оно, знаешь ли, мнѣ сдается, Самми… я говорю, мой другъ, мнѣ сдается, что его порастрясло малую толику, особенно, когда мы эдакъ поворачивали гдѣ-нибудь за уголъ.

– Ты вѣдь, я думаю, нарочно старался задѣвать колесомъ за тумбы: отъ тебя вѣдь это станется, дѣдушка, – замѣтилъ Самуэль.

– Да-таки нешто, ужъ если признаться по совѣсти, раза три-четыре я повертывалъ и зацѣплялъ такимъ манеромъ, что этотъ пастырь чуть не перекувырнулся на мостовую. Это было ненарокомъ, т. е. невзначай, другъ мой любезный.

Здѣсь старый джентльменъ принялся раскачивать головой съ боку-на-бокъ, и щеки его раздулись до невѣроятной степени. Эти зловѣщіе признаки не на шутку встревожили его возлюбленнаго сына.

– Не бойся, Самуэль, другъ любезный, – сказалъ старикъ, когда онъ, наконецъ, послѣ многихъ судорожныхъ потрясеній, получилъ опять способность говорить. – Мнѣ только хочется добиться до того, чтобы этакъ можно было посмѣяться втихомолку, не безпокоя добрыхъ людей.

– Нѣтъ ужъ, я бы лучше совѣтовалъ тебѣ не доходить до этого искусства, – возразилъ Самуэль. – Штука будетъ опасная.

– Развѣ это нехорошо, Самми?

– Совсѣмъ нехорошо.

– Жаль, очень жаль. Если бы удалось мнѣ со временемъ навостриться въ этомъ художествѣ, такъ мачиха твоя, авось, перестала бы тазать меня за нескромную поведенцію, и въ домѣ моемъ, авось, водворилась бы супружеская тишина. Но, кажется, ты говоришь правду, Самуэль: этимъ способомъ немудрено ухойдакать себя до того, что будешь, пожалуй, на одинъ только волосокъ отъ паралича. Спасибо тебѣ, сынокъ.

Разговаривая такимъ образомъ, отецъ и сынъ подошли наконецъ къ покойчику, т. е. къ комнатѣ подлѣ буфета. М-ръ Уэллеръ младшій отворилъ дверь, они вошли.

– Здравствуйте, маменька! – сказалъ Самуэль, учтиво привѣтствуя эту леди. – Какъ ваше здоровье, господинъ пастырь?

– О, Самуэль! – воскликнула м-съ Уэллеръ. – Это ужасно.

– Помилуйте, сударыня, вовсе не ужасно. Вѣдь это пастырь?

М-ръ Стиджинсъ поднялъ руки къ потолку, заморгалъ глазами, но не произнесъ ничего въ отвѣтъ.

– Вы, милый джентльменъ, не больны ли? – спросилъ Самуэль, обращаясь къ м-ру Стиджинсу.

– Онъ страдаетъ душою, a не тѣломъ, Самуэль; страдаетъ оттого, что видитъ тебя въ этомъ мѣстѣ,– отвѣчала м-съ Уэллеръ.

– А! Такъ вотъ что! – сказалъ Самуэль. – Мнѣ, однакожъ, казалось, что онъ забылъ посыпать солью бифстекъ, который ѣлъ въ послѣдній разъ.

– Молодой человѣкъ, – сказалъ м-ръ Стиджинсъ напыщеннымъ тономъ:– я боюсь, что сердце ваше не смягчилось въ этомъ заточеніи.

– Прошу извинить, сэръ: не угодно-ли вамъ пояснить, что вы изволили замѣтить?

– Я опасаюсь, молодой человѣкъ, что натура ваша не смягчилась отъ этого наказанія, – повторилъ м-ръ Стиджинсъ громкимъ и торжественнымъ голосомъ.

– Вы очень добры, сэръ, покорно васъ благодарю, – отвѣчалъ Самуэль. – Смѣю надѣяться, что натура моя дѣйствительно не мягкаго сорта. Очень вамъ обязанъ, сэръ, за хорошее мнѣніе обо мнѣ. Это для меня очень лестно.

Когда рѣчь дошла до этого пункта, въ комнатѣ послышался какой-то странный звукъ, весьма близкій къ нескромному и совершенно неприличному смѣху, и звукъ этотъ происходилъ, очевидно, съ той стороны, гдѣ сидѣлъ м-ръ Уэллеръ старшій. Вникнувъ въ сущность этого печальнаго обстоятельства, м-съ Уэллеръ сочла непремѣннымъ долгомъ обнаружить мало-по-малу опасные признаки истерическаго припадка.

– Уэллеръ! – закричала достопочтенная лэди своему старому супругу, который сидѣлъ до сихъ поръ одиноко въ отдаленномъ углу. – Уэллеръ! Выйди сюда!

– Благодарствую за ласку, душенька, – отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ:– мнѣ хорошо и здѣсь.

При этихъ словахъ м-съ Уэллеръ вдругъ залилась горькими слезами,

– Что съ вами сдѣлалось, сударыня? – спросилъ Самуэль.

– Ахъ, молодой человѣкъ, молодой человѣкъ! – отвѣчала м-съ Уэллеръ. – Отецъ твой сгонитъ меня несчастную въ преждевременную могилу. Неужели ничто въ свѣтѣ не можетъ исправить его?

– Слышишь ли, старичина? – сказалъ Самуэль. – Супруга твоя желаетъ знать, неужели ничто въ свѣтѣ не можетъ тебя исправить?

– Скажи отъ меня спасибо моей супружницѣ, Самми, – отвѣчалъ старый джентльменъ, – и постарайся набить мнѣ трубку. Трубка авось поправитъ меня, Самми.

Этотъ отвѣтъ еще болѣе усилилъ рыданіе м-съ Уэллеръ и вырвалъ тяжкій стонъ изъ груди м-ра Стилжинса.

– Что за напасти? Вотъ и опять захворалъ этотъ несчастный джентльменъ, – проговорилъ Самуэль, озираясь вокругъ. – Что вы теперь чувствуете, сэръ?

– Болѣзнь въ одномъ и томъ же мѣстѣ, молодой человѣкъ, – отвѣчалъ м-ръ Стиджинсъ, – въ одномъ и томъ же мѣстѣ.

– Въ какомъ же это?

– Въ груди, молодой человѣкъ, – отвѣчалъ м-ръ Стиджинсъ, приставляя зонтикъ къ своему жилету.

При этомъ трогательномъ отвѣтѣ м-съ Уэллеръ, не владѣя больше своими чувствами, – зарыдала во весь голосъ и энергически выразила свое душевное убѣжденіе, что красноносый жирный толстякъ былъ удивительный, рѣдкій человѣкъ между всѣми методистами, какіе когда-либо появлялись на европейской и американской почвѣ.