Текст книги "Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11"

Автор книги: Аркадий Вайнер

Соавторы: Аркадий Адамов,Василий Веденеев,Глеб Голубев,Анатолий Степанов,Иван Жагель,Людмила Васильева,Олег Игнатьев,Леонид Залата
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 231 страниц)

– Кузьминский! – нервно позвал его высокий мужской голос.

В паническом страхе Виктор неловко развернулся и, зацепившись носком ботинка за торчавший из земли кусок проволоки, рухнул на битые кирпичи. Падая, увидел темного человека, бежавшего к нему через пустырь и услышал очередь, которая частыми вспышками исходила из предмета в руках этого человека. Взвизгнув, Виктор на четвереньках со страшной быстротой кинулся к спасительному железному трактору, за который можно спрятаться. Спрятался и, рыдающе дыша, вдруг понял, что не спрятался: трактор стоял посреди пустыря, и теперь человек, перестав на время строчить, обходил его, чтобы снова увидеть Виктора. Еще раз взвизгнув, Виктор метнулся в сторону, и, петляя, помчался к спасительным стенам мертвых домов. Автомат застрочил снова. Пришлось опять падать. До дыры в разрушенной стене оставалось метров десять, не более. Человек, продолжая палить, осторожно приближался. Виктор вытащил из-под мышки пистолет, снял его с предохранителя, вскочил, отпрыгивая боком, не целясь, навскидку, выстрелил в сторону автоматчика и нырнул в черную дыру.

Автомат умолк сразу же после его выстрела. Теперь в выигрышном положении был Виктор. Подождав мгновенье, он, таясь, выглянул из-за разрушенной стены. Темного человека на пустыре не было, на пустыре метрах в пятнадцати от Виктора распласталось нечто. Виктор подождал еще.

Тихо было в Москве, тихо-тихо. Потом прошумел по Сретенке троллейбус, снизу, от Цветного, донесся гул грузовика-дизеля, квакнул клаксоном "Жигуленок" где-то. Или он просто стал слышать?

Держа пистолет наготове, Виктор мелким, почти балетным шагом двинулся к темному пятну на пустыре. По мере приближения пятно приобретало черты лежащего человеческого тела.

– Эй! – тихо позвал Виктор. Не отозвался никто, да и некому было отзываться: человек, раскинувший руки по грязной земле, был мертв. Пустые стеклянные, застывшие навсегда глаза смотрели в черное небо. Все неподвижно в мертвеце, только длинные белесые волосы шевелились слегка гулял по пустырю ветерок.

Рядом с мертвецом валялась штуковина, из которой он, будучи живым, палил. Виктор узнал оружие – израильский автомат "Узи", знакомый по зарубежным кинофильмам, а затем узнал и мертвеца. Это был конюх-витязь, который совсем недавно столь неудачно пытался осуществить подсечку.

Только теперь до Виктора дошло, что он убил. Ужас, безмерный, как во сне, ужас охватил его. Хватаясь за несбыточное, он решил, что, а вдруг он вправду во сне, и яростно замотал головой, желая проснуться. Но не просыпался, потому что не спал. Тогда он огляделся вокруг. Никого и ничего.

– Самооборона. Я не виноват, – не сознавая, что произносит вслух, бормотал Виктор, убегая с пустыря.

– Я не виноват, – сказал он, быстрым шагом спускаясь к Цветному.

– Я не виноват, – сказал он твердо, уже понимая, что говорит вслух, когда спустился к бульвару напротив Центрального рынка. – Самооборона.

Сказав это, он заметил, наконец, что держит пистолет по-прежнему в руке. Он воткнул его под мышку и пошел к Самотечной площади. Не стал подниматься к подземному переходу напротив своей улицы, не хотелось под землю. Перешел Садовое у Самотеки и кривым переулком вскарабкался к дому.

Оставшиеся от пиршества с Ларисой грамм двести водки тотчас вылил в стакан, а из стакана – в свою утробу. Нюхнул рукав вместо закуски и увидел внезапно, что рукав до безобразия грязен. Подошел к зеркалу и оглядел себя всего. Куртка, джинсы, башмаки – все было в пыли, кирпичных затертостях, ржавой осыпи, масляных пятнах. В ванной, раздевшись и брезгливо бросив куртку с штанами на холодный пол (башмаки он скинул еще в коридоре), краем глаза заметил на себе сбрую с пистолетом, из которого он застрелил человека. Завыв, Виктор сорвал сбрую, выскочил в коридор и зашвырнул ее в комнату под письменный стол. В трусах и майке уселся на кухонный табурет, уперся локтями в стол, обхватил руками голову и попытался заплакать. Не сумел и стал шарить в кухонном столе, ища алкогольный НЗ. Среди кастрюль отыскал красивую картонную коробку, в которой заботливо содержалась бутылка "Наполеона". Не из рюмки с широким дном для подогрева напитка руками – из российского граненого стакана пил драгоценный коньяк Виктор. Дважды засадив почти по полному, решил передохнуть. Он не чувствовал, что его забрало, но очень хотелось музыки.

Вот от музыки, от любимого своего Армстронга он заплакал. Он плакал, подпевал, вытирал обильные слезы подолом майки. Кончилась одна сторона долгоиграющей пластинки, и он, перед тем, как ее перевернуть, решил сделать перерыв, в котором принял еще стакан. Литровка уже лежала в нем. Долго не мог насадить перевернутую пластинку на штырь проигрывателя. Два раза отдыхал, прежде чем ему это удалось.

Захотелось танцевать. Под армстронговские блюзы он вальсировал. Он перебирал ногами, он кружился, он взмахивал руками, как птица крыльями. Он кружился, и все вокруг кружилось. Он пел оттого, что ни о чем не надо думать. Только бы не упасть.

Он упал на ковер и отключился.

Очнулся он на том же ковре в одиннадцать утра. Бил колотун. Он сел на ковре, обхватив руками колени, и, совсем не желая этого, вспомнил вчерашнее. Застонал и стал бить лбом о колени. Сделал себе больно и оклемался. Цепляясь за тахту, поднялся и пошел на кухню. В темной красивой бутылке еще оставалось граммов сто пятьдесят. Он их тотчас обласкал и начал действовать: принял холодный душ, растерся жестким полотенцем, побрился. Все делал с дьявольской скоростью, торопясь неизвестно куда.

С отвращением запихнул испоганенные шмотки в ящик для грязного белья. Одеваясь в комнате во все новое и чистое, он случайно глянул под письменный стол. Сбруи с пистолетом там не было.

Путаясь в незастегнутых штанах, он бросился к письменному столу, выдвинул боковой ящик, в котором хранил пакет с оригиналами фотографий и новые отпечатки. Пакета не было тоже.

Сначала стало очень страшно от ощущения, что он в квартире не один. В квартире, в городе, на всем белом свете. В спущенных портках он бессильно опустился в кресло.

И вдруг в отчаяньи почувствовал облегчение. Отчаянье постепенно ушло, а легкость освобожденности осталась. Теперь виноват в той смерти на пустыре не он один. Вернее, он совсем не виноват. Виноват тот, кто приходил сюда ночью, тот, кто унес фотографии и пистолет.

Он встал, твердой рукой застегнул молнию на штанах, влез в новую куртку, засунул ноги в легкие мокасины и, вспомнив, где бумажник, направился в ванную. Открыв ящик, вынул из кармана куртки бумажник с деньгами и документами.

Не по-августовски пасмурно было на воле. Виктор осмотрелся во дворе. Вроде никого, кто бы следил за ним. Но несмотря на это, вдруг пришло чувство полной собственной беззащитности. Без пистолета он ощущал себя голеньким младенцем.

Виктор забрался в "семерку" и поехал в сберкассу.

Контролер сберкассы, знавшая его много лет, потребовала, чтобы на обороте квитка, заполненного им, он еще раз продублировал роспись. Оказывается, сильно ходила правая ручонка писателя при заполнении бланка, так сильно, что возникли сомнения в подлинности росписи. Стараясь не дышать на контролершу, Виктор расписался еще раз. Неудовлетворенно хмыкнув, контролерша все же передала сберкнижку и квиток кассирше.

Переждав в тамбуре сберкассы короткий обвальный дождь, он вышел к машине. Дождь прошел, ушел и увел с собой мрачные облака. Слепило солнышко.

Теперь, с хорошими деньгами, можно было нанести запланированный визит. В Ховрино, в хитром общепитовском заведении, он был к двум часам.

Официант узнал его, улыбнулся заговорщицки и спросил, уверенный в положительном ответе:

– Как в прошлый раз?

– Нет. Просто водички попить, – разочаровал его Виктор. – И Валерия позови.

Официант вернулся вскоре с двумя бутылочками "пепси". От только что проявленной панибратской расположенности не осталось и следа. Холодно информировал:

– Валерий сейчас занят. Минут через пятнадцать освободится и подойдет.

Виктор бездумно пил "пепси", выпуская носом ее целительно опохмеляющий газ, и терпеливо ждал. Через пятнадцать минут из-за кулис на сцену вышел элегантный Валерий и, подойдя к столику (но не садясь) с ходу заговорил:

– Здравствуйте, Виктор. Я вас слушаю.

– А вы присядьте, Валерий, – пригласил Виктор. Чтобы не казаться дураком, Валерий сел и повторил:

– Я вас слушаю, Виктор.

– Мне нужен ствол, – сказал Виктор.

– А где же чешская машинка, если не секрет? – поинтересовался Валерий.

– Секрет, – объявил Виктор. Теперь он повторил: – Мне нужен ствол.

– Зачем вам два пистолета, Виктор?

– А, собственно говоря, какое вам до этого дело? – не сдержался Виктор. – Я плачу хорошие деньги, вы предоставляете товар. Вот и все наши отношения.

– Сегодня товара нет.

– А завтра?

– И завтра вряд ли будет.

Набивает цену или не хочет продавать вообще? Виктор вздохнул удрученно, налил в стакан "пепси", выпил. Валерий нетерпеливо, но вежливо ждал.

– Тогда такая просьба, – сказал Виктор и, шлепнув губами, откровенно рыгнул пепсиным газом. – На два дня мне нужен телохранитель. Хорошо бы круглосуточно.

– Мы этими делами не занимаемся, – сообщил Валерий.

Занимаетесь, еще как занимаетесь. Значит, не хочет.

– А кто занимается?

– Обратитесь в частное детективное бюро "Алекс". Если у вас, конечно, имеется свободно конвертируемая валюта.

– Не имеется, – признался Виктор.

– Больше ко мне вопросов нет? – спросил Валерий и встал. Но вспомнил что-то без особого удовольствия и снова сел. – Да, приехал Алексей.

– А где мне его найти? – быстро спросил Виктор.

– Он оставил телефон, по которому вы можете звонить ему каждый день от семи до десяти часов вечера. – Валерий достал из нагрудного кармана роскошного кашемирового пиджака аккуратную картонную карточку и протянул Виктору. На карточке каллиграфическим почерком был записан номер телефона и инициалы А.Б. Валерий встал окончательно. – Всего вам наилучшего.

И ушел. Виктор разглядывал карточку. Надо было ехать, но домой нельзя. Он не знал, почему нельзя, но знал, что нельзя.

По Дмитровскому шоссе он выбрался к каналу. Долго ехал вдоль неестественно прямого берега, пока не выбрал подходящего местечка. Остановился наконец, вытащил из багажника брезентовую подстилку, разложил ее на влажной после дождя земле и улегся для того, чтобы сверху понаблюдать, как шлюзуются ржавые самоходки и чистенькие пассажирские теплоходы. Наблюдая, изредка задремывал, просыпаясь, снова наблюдал. Так и убил время до половины шестого.

В Козицком купил три бутылки грузинского марочного коньяка, в Центральном знакомый мэтр устроил икорки и хорошей рыбки, в "Арагви" приятели-официанты вынесли хорошо упакованную пачку цыплят-табака. Гостя, дорогого гостя ждал сегодня Виктор. Гостя, на которого вся надежда.

С Алексеем Борзовым он случайно познакомился на бегах года два тому назад. С разных концов попав в дружную компанию футболистов-ветеранов, игравших хладнокровно, экономно и со знанием дела, они с Алексеем обратили друг на друга внимание тем, что играли совсем наоборот: по наитию, рисково и с размахом. Оба сильно проиграли, и в ресторации отметили слегка это событие. А, отмечая, разговорились. Алексей был своеобразно откровенен: если о чем начинал рассказывать, то рассказывал до конца и без украшающих его добавлений или умолчаний, если не считал возможным о чем-то говорить, то просто ни о чем не говорил. Он называл себя комбинатором. Виктор старался переименовать его в предпринимателя. Предприниматель, говорил он, – человек одного направленного в одну сторону действия, а комбинатор создатель цепи из разнонаправленных действий не только своих, но и чужих, цепи, которая вела к наиболее эффективному результату. В те дни, когда они познакомились, Алексей занимался организацией сети закупочных кооперативов, которые по высоким, но терпимым ценам должны были обеспечить Москву высококачественными продуктами питания. Дело пошло: деревенские хозяева молились на его людей, освободивших их от проблем сбыта, московские покупатели, ворча по привычке, охотно покупали его чистый, свежий и привлекательный товар. Но Министерство торговли обиделось, а народные избранники посчитали, что кооперативы эти слишком много зарабатывают, и прихлопнули их указом. Стало плохо и деревенским хозяевам, и московским покупателям, и кооператорам, и даже депутатам. Только Министерству торговли спокойнее стало.

Алексей привычно плюнул на это дело и образовал куст комиссионных магазинов, совершенно спекулятивное предприятие, которое никого не беспокоило потому, что в борьбе с ним не приобретешь ореола страдальца за народные интересы.

Алексей Борзов был своим человеком в подпольи, в тени и на солнышке. Он ходил по канату и не страшился по нему ходить, так как был отличным канатоходцем.

Виктор понимал, что, если Алексей захочет ему помочь, то поможет.

Дома он был к семи. Стараясь не вспоминать, что было здесь, Виктор быстро прибрал квартиру, раскинул по-холостяцки небрежный, но достойный стол и ровно в семь пятнадцать набрал телефонный номер, обозначенный на картонке.

– Я слушаю, – объявил в трубке барский, и в то же время слегка приблатненный баритон.

– Здорово, Леха, – с бойким облегчением поздоровался Виктор.

– Витек, что ли? – узнал Алексей.

– Он самый. У меня дела к тебе, Леша. Много дел.

– Про одно твое дело догадываюсь. Серега, да? – Алексей знал покойника, именно от него Виктор получил сведения о беспокойном рэкетирском прошлом Сереги.

– Серега только начало, Леша. Дальше такое произошло, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

– А ты, дурачок, хотел описать?

– Да не хотел я описать, хотел разобраться?

– Не с нашими мозгами в этом разбираться, Витя. Я сегодня одного старого, очень старого знакомого посетил, благо, он сейчас в Москве, и кое-что ему рассказал про нынешние московские чудеса. Вот он, если очень надо, разберется.

– Ты лучше пока о моих делах никому не говори.

– Да я еще ничего не знаю о твоих делах-то, Витя.

– Скоро узнаешь, через полчаса узнаешь. Насколько я разбираюсь в московских телефонах, ты сейчас где-то у Арбата, да?

– Отгадал. В переулочках мой тайный офис.

– Так вот, ноги в руки – и ко мне. Как раз через полчаса ты за столом, на котором ждет не дождется тебя твой любимый грузин "Греми".

– Не выйдет, Витя, – с сожалением ответил Леша. – У меня здесь срочная встреча через полтора часа.

– Но пойми ты, Леха! Мне необходимо поговорить с тобой сегодня, сейчас!

Алексей помолчал недолго, обдумывал, видимо, ситуацию, потом весело предложил:

– Тогда вот что. Не я, а ты – руки в ноги – и ко мне. Часа для излияний тебе хватит?

– Хватит. Адрес диктуй. – Виктор был лихорадочно деловит. Алексей продиктовал адрес, подробно объяснил, как добраться и добавил милостиво:

– Можешь грузина с собой прихватить. Только одного.

На "букашке" Виктор доехал до Неопалимовского, перешел Садовое, и мимо валютного заведения "У бельгийца" проследовал в арбатские переулки. Зря объяснял ему Алексей про эти места, эти места он знал досконально. Повернул налево, повернул направо, прошел еще метров сто и остановился, твердо понимая, что он у цели.

Все раздираемо противоречиями и конфликтами ныне в Москве: общество, люди, кварталы, дома. Дом, в котором располагался тайный офис Алексея, не был исключением. Одни люди интенсивно осуществляли в нем капитальный ремонт, другие решительно продолжали в нем жить.

Перешагивая через толстые, в жирной резине, кабели, которые извивались на полу, как змеи, и висели на перилах, как лианы, Виктор, преодолев сей тропический лес, поднялся на четвертый этаж (лифт, естественно, не работал) и позвонил у обитой рваным дерматином двери в квартиру номер тридцать два.

Ни ответа, ни привета. Виктор позвонил еще раз. С тем же результатом. Тогда он злобно ударил в дверь кулаком. И дверь мягко отворилась.

В глубине коридора из-под двери последней комнаты пробивался свет. Виктор пошел на этот свет. За бронзовую ручку в виде непонятного модернистского лепестка открыл и эту дверь. В комнате на мягком раскидистом финском диване под зажженным торшером лежал Алексей с закрытыми глазами.

– Леша, – позвал Виктор и тут же увидел темно-красное пятно на лешиной светло-серой рубашке, на левой стороне груди. Не зная, что делать, Виктор еще раз позвал:

– Леша.

Леша не откликался, потому что не мог откликнуться. Он был мертв.

Срочно звонить в милицию и все рассказать. Все? И про конюха, которого он застрелил на сретенском пустыре? Не рассказать, так они все равно расколят его до жопы. В нынешнем-то его состоянии.

Он скатился по лестнице, чуть не упал, споткнувшись о кабель в подъезде, и выбежал на волю. У входа встретилась старушка. Он сказал ей:

– Простите.

И побежал, побежал дальше. Подальше. Мелькали Могильцевские, Староконюшенный, Сивцев Вражек. Задыхаясь, ворвался на Гоголевский бульвар. По бульвару ходили люди, разговаривали, смеялись, суки. Он посидел малость на краю длинной скамейки, чтобы отдышаться. Отдышался, и по крутой лесенке взобрался к троллейбусной остановке у Дома художников. Подкатил тридцать первый, и он влез в него.

Почему-то боясь коснуться кого-либо из пассажиров, Виктор забрался в угол задней площадки, где и простоял до Трубной, стараясь не смотреть на по-вечернему беззаботных попутчиков, которых сейчас ненавидел.

Идти было некуда. И поэтому, перейдя Трубную площадь, зашел в последний в центре Москвы не кооперативный сортир. Как-то зимой Виктор разговорился со здешней смотрительницей, и она рассказала ему об интригах кооперативов, которые хотели устроить внутри роскошный кабинет с душевыми кабинами для кавказцев с центрального рынка, а на крыше летнее кафе с напитками. И как она, сторонница государственной собственности, сборола этих нахалов. Господи, какие были времена!

Виктор помочился, и по горбу Рождественского добрался до своей пиццерии. По вечернему делу – очередь из молодых людей обоего пола. Он прошел к началу очереди, и через головы первых кандидатов на пуск в землю обетованную протянул руку к звонку.

– Сколько раз говорить – свободных мест нет! – гавкнул на очередь явившийся на звонок швейцар, но, увидев Виктора, на мгновенье расширил щель, из которой гавкнул, и Виктор нырнул внутрь. Очередь загудела, но было поздно: швейцар уже лязгнул массивной металлической задвижкой.

– Из моей мне будешь наливать, – сказал Виктор Тамаре, и, вытащив из заднего кармана брюк бутылку "Греми", протянул через стойку.

Он сидел на своем привычном месте, спиной к стене, и пил коньяк, поглядывая то на публику в зале, то на экран телевизора, стоявшего на Тамариной стойке. Веселились и в зале, и в телевизоре. Он пил, но пустота внутри не заполнялась.

Через час Тамара сказала:

– Ваша бутылка кончилась, Виктор Ильич.

– Тогда давай из своей. – Не глядя на нее (любовался Эдитой Пьехой), вяло распорядился он, допил остатки в стакане и протянул руку за казенной уже стограммовой порцией. Он не закусывал, даже шоколадку нутро не принимало, соком запивал, отвратительного коричневого цвета, гранатовым соком.

Еще через час он вышел на улицу. Он не был пьян, его просто не держали ноги. Напугав непредсказуемыми па водителя на форсаже поднимавшегося от Трубной "Жигуленка", он пересек проезжую часть и остановился посреди бульвара. Твердо стоять он не мог, его мотало, но он очень хотел стоять и предпринимал для этого нечеловеческие усилия, беспрерывно перебирая ногами для сохранения равновесия. Редкие парочки по широкой дуге обходили его.

Некуда было идти. Но стоять не было сил, и он пошел. Длительным зигзагом (слава богу, автомобилей не было), перешел на соседний тротуар, обессилел, и его кинуло к стене морского ведомства. Стена поддержала его, и он, прижавшись к ней спиной, некоторое время простоял неподвижно. Потом сделалось все равно, и он, не отрываясь от шершавой опоры, сполз на асфальт. Сел посвободней, закрыл глаза и освобожденно вытянул ноги. Асфальт холодил задницу и прояснял мозги. Сидеть было хорошо. Но все хорошее – кратко. Совсем рядом раздался разрывающий уши и душу резко переливчатый милицейский свисток.

Через некоторое время Виктор, принципиально не открывавший глаз, услышал визг тормозов и теплое дыхание автомобильного мотора.

– Забираем? – грубым голосом спросили где-то наверху.

– А что с ним еще делать? – ответствовал другой, раздраженный голос.

Его взяли под руки, и он открыл глаза. Двое штатских держали его почти на весу, а стоявший у милицейского фургона старший лейтенант деловито открывал заднюю дверцу с маленьким зарешеченным окном.

– В вытрезвитель? – вслух догадался Виктор.

– А куда ж тебя еще? – недобрым голосом ответил старший лейтенант.

– А водные процедуры будут? – весело поинтересовался Виктор. Перспектива заночевать в вытрезвителе в покое и безопасности, обеспечиваемой московской краснознаменной милицией, казалась ему теперь наилучшим выходом.

– И водные процедуры будут, и штраф сто рублей, и письмо на работу. Все тебе будет, алкоголик хренов, – объяснил старший лейтенант, наблюдая, как двое штатских сноровисто запихивают Виктора в фургон.

Поехали. Бульварная расслабка, сидение на асфальте и решение проблемы с ночевкой постепенно подвели к сознательным ощущениям. Виктор приходил в себя.

– Далеко ехать, пацаны? – весело поинтересовался он у сидевших рядом с ним штатских. Те не ответили – много чести алкоголикам отвечать.

А ехали недолго. Фургон повернул, еще повернул – и остановился. Старший лейтенант снаружи открыл дверцу и приказал:

– Выводите.

– Я и сам выйду, – обиженно объявил Виктор и, не дав штатским опомниться, выпрыгнул на асфальт и тут же схлопотал страшнейший удар под дых.

– Что-то быстро ты оклемался, – сказал старший лейтенант, наблюдая за тем, как гнуло Виктора. И добавил раздраженно, обращаясь к выскочившим штатским: – Я же сказал: ведите!

Штатские подхватили Виктора, который еще не мог поймать дыхание, поволокли в черный проем, протащили по неосвещенному коридору и, предварительно поставив на ноги, ввели в небольшую уютную приемную, обставленную хорошей мебелью. Следом за ними в приемной появился старший лейтенант.

– Ждите здесь, – распорядился он, а сам проследовал дальше: в совсем незаметную дверь.

Наконец-то дыхание восстановилось. Виктор без спроса сел на мягкий стул. Продолжавшие стоять штатские как по команде, одновременно глянули на него, но ничего не сказали.

Окантованный металлической рамкой под бронзу черно-белый Николай Васильевич Гоголь пронзительно смотрел на пьяного Кузьминского с противоположной стены.

Вернулся старший лейтенант и обратился к Виктору с нежданной, как гром с небес, учтивостью:

– Вас ждут, прошу, – и указал рукой на незаметную дверь.

Виктор вошел в большую комнату, почти зал, и вдруг увидел Димку Федорова, который встретил его лучезарной улыбкой и располагающим взглядом. Рядом с Димкой за длинным столом, покрытым бордовым сукном, сидели отставной полковник Семен Афанасьевич, удачливый предприниматель Эдвард Удоев и еще один гражданин. Они тоже смотрели на Виктора приветливо. Председательское место за столом, стоящим перпендикулярно к заседательскому, пустовало.

– Садись, Кузьминский, – согнав улыбку с лица, предложил Дима и указал на стул в торце стола, на который должен был сесть Виктор. Ошалевший окончательно Виктор послушно сел.

Над председательским креслом висело три портрета замечательных людей, двоих из которых – Александра Третьего и Достоевского – Виктор узнал.

– А третий кто? – спросил он, глядя на портреты. Дима поначалу не понял, но, поймав направление Викторова взгляда, сообщил снисходительно:

– Константин Леонтьев. – И вдруг осознал, что упустил инициативу. Посерьезнел лицом, положил руки на стол и обратился к сотоварищам:

– Начнем, друзья?

Семен Афанасьевич и Удоев согласно покивали, а неизвестный высказался:

– Давно пора.

– Высший совет поручил нам твое дело, Кузьминский, потому что в последнее время твои действия и поступки вольно или невольно нацелены на рассекречивание организации и тем самым таят возможную угрозу нашему великому делу. В таком случае охранный комитет, членов которого ты сейчас видишь перед собой, как правило, принимает однозначное решение. Надеюсь, тебе понятно, какое! Такое решение по твоему делу принято. Во исполнение воли и чаяний предков, во имя будущего великой державы за свершение преступных деяний, направленных на срыв наших замыслов в осуществлении очищения отечества ты, Кузьминский Виктор Ильич, приговорен к высшей мере: бесследному исчезновению.

Четверо торжественно поднялись со своих мест и застыли. Виктор продолжал сидеть, разглядывая бордовую скатерть. Скатерть виделась ему как бы не в фокусе и слегка колыхалась. Он не хотел ничего понимать. Он устал, страшным образом устал от всего.

– Встать! – офицерским рыком приказал неизвестный.

Можно и встать. Держась за край бордового стола, Виктор встал, его покачивало.

– По ряду причин, – стоя, продолжил свою речь Федоров, – и в связи с возможным использованием объекта для целей нашей организации приведение приговора в исполнение откладывается на срок, зависящий только от поведения осужденного.

Четверо сели, а Виктор продолжал стоять.

– Теперь о ряде причин, – желудочным голосом заговорил Семен Афанасьевич. – В ходе розыскных операций и сбора соответствующей информации оперативной группе при охранном комитете удалось добиться полной нейтрализации возможных враждебных акций в обозримом будущем с вашей стороны, Кузьминский. В любой момент нами могут быть предоставлены так называемым официальным, не говорю – правоохранительным, говорю карательным органам материалы, по которым любой суд, даже советский, вынесет вам смертный приговор за два убийства. Убийство рабочего ипподрома Сверкунова и убийство коммерсанта Борзова.

– Я не убивал Алексея, – тихо сказал Виктор и сел на стул.

– Мы это знаем, – небрежно заметил неизвестный.

– И тем большее удовольствие получим от того, как в силу неопровержимых доказательств суд без колебаний определит тебе вышку за убийство Алексея, – добавил Дима.

– Я могу продолжить? – недовольно осведомился у коллег Семен Афанасьевич. Коллеги замолкли и посерьезнели, а Семен Афанасьевич продолжил. – В тот отрезок времени, который определили медэксперты как единственно возможный для совершения убийства, а именно с восемнадцати до двадцати одного часа, вас видели уходящим с места преступления. Свидетель – пожилая женщина, жительница этого дома.

Пистолет чехословацкого производства, из которого застрелен Борзов, был приобретен вами, Кузьминский, у представителя группировки, базирующейся в Ховрино. Баллистическая экспертиза уже точно установила вид оружия. Возможный свидетель – администратор кафе Валерий Сараев, служивший посредником в продаже вам пистолета.

На стволе и рукояти пистолета имеются отчетливые отпечатки ваших пальцев, Кузьминский. Свидетель этому и безжалостный разоблачитель дактилоскопия, наука, как известно вам, безошибочная.

Все концы изобличающих вас улик – в наших руках. В нужный нам момент пожилая женщина опознает вас по фотографии. Когда мы захотим, пистолет чехословацкого производства окажется в руках органов, занимающихся расследованием убийства Борзова. Мы в любое время можем предоставить этим органам материалы, по которым совсем нетрудно определить, чьи отпечатки пальцев на орудии убийства. Вы все поняли, что я вам сказал, Кузьминский?

– Да, – подтвердил Виктор.

– Принимая во внимание неадекватное ваше сегодняшнее состояние, заунывно итожил Семен Афанасьевич, – мы хотели бы знать совершенно точно, какие выводы вы сделали из того, о чем сейчас вам сообщено.

Виктор поднял голову и равнодушно глянул на всю четверку. Сказал:

– Не рыпайся, парень, если хочешь жить. – И попытался улыбнуться.

– Несмотря на опьянение, вы правильно поняли нас, Кузьминский, удовлетворился ответом Семен Афанасьевич.

– В общих чертах, – добавил Дима.

– Достаточно, – решил неизвестный, выйдя из-за стола, подошел к Виктору, рывком за шиворот поднял его и заглянул в глаза. – Теперь частное определение по малым искам.

Только теперь пришел пронзительный страх. На него смотрели затуманенные, задумчивые глаза убийцы, и Виктор вдруг понял, что он умрет тогда, когда захочет человек, смотрящий на него.

Семен Афанасьевич открыл дверь и распорядился:

– Старлей, давайте ваших людей.

Вошли двое штатских, и, твердо понимая, что им делать, подошли к Виктору и неизвестному. Неизвестный выронил из правой своей богатырской руки Виктора, которого тут же подхватили штатские и отволокли к стене.

– Твои дела, – обратился неизвестный к Диме.

Дима приблизился к стене, с удовольствием заглянул в испуганное лицо известного литератора, и, не спеша, высказался:

– Совсем недавно ты, как я понимаю, с удовольствием наблюдал со стороны за тем, как грязные молодчики избивали меня. Мне наблюдения за экзекуцией недостаточно. Ты мне очень несимпатичен, Витя, и поэтому я приму участие в экзекуции непосредственно.

Сказав это, Дима двумя пальцами – указательным и средним – ухватил Виктора за нос. Моталась голова, хрустел нос, слезы катились из глаз. Наконец, Дима выпустил его и брезгливо вытер пальцы носовым платком. Подошел молчаливый горец Удоев и в первый раз подал голос:

– Какой джигит, а плачет.

И без замаха с левой ударил Виктора в печень. Виктора скрутило.

– Отпустите его, – приказал неизвестный штатским, державшим Виктора за руки. Они отпустили. К всеобщему удивлению, Виктор продолжал стоять.

Неизвестный, ощерившись, приступил к делу. Он орудовал ребром ладони, как мясник при разделке туши, но орудовал совсем недолго: не выдержав профессиональной обработки, Виктор рухнул. Четверка стояла в бездействии, пока Виктор не открыл глаза. Тогда Семен Афанасьевич носком ботинка ткнул его в ребра. Постепенно распаляясь, они вошли в азарт, топча, размазывая ногами несопротивляющееся безвольное тело.

Последнее, что, увидев, запомнил Виктор, – три портрета на стене и склонившегося над ним Диму, харкнувшего ему в лицо.

Опомнились. Отошли к столу и уселись. Семен Афанасьевич отдал распоряжение:

– Можете отвезти.

Двое штатских ухватили Виктора за ноги и поволокли по полу к дверям, через приемную, к фургону. У фургона остановились. Вышедший следом старший лейтенант отворил дверцу, и двое штатских, сильно поднатужившись, забросили Виктора внутрь и влезли в кузов сами. Старший лейтенант захлопнул за ними дверцу, прошел к кабине, и фургон тронулся.

Штатские не без интереса наблюдали за тем, как малозаметно подпрыгивало Викторово тело на рифленом полу. Вскорости приехали.

– А он живой? – спросил старший лейтенант, открыв дверцу и глядя на неподвижное тело.