Текст книги "Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11"

Автор книги: Аркадий Вайнер

Соавторы: Аркадий Адамов,Василий Веденеев,Глеб Голубев,Анатолий Степанов,Иван Жагель,Людмила Васильева,Олег Игнатьев,Леонид Залата
сообщить о нарушении

Текущая страница: 209 (всего у книги 231 страниц)

Но это все предположения. Искать факты, доказательства, подтверждающие версию или опровергающие ее, Наталья Филипповна поехала в колхоз «Заря коммунизма».

Звуки духового оркестра плывут над просторной сельской площадью. С левого края небольшой сцены возвышается трибуна. На застеленном красным сукном столе горит на солнце большой букет гвоздик из колхозной оранжереи. Шофер Шапка садится во втором ряду президиума.

Секретарь парторганизации дал слово председателю колхоза, и Федор Шапка оказался на виду. Ему стало не по себе: впервые в президиуме, впервые на глазах всех односельчан. Он даже не сразу услышал, как председатель колхоза, опершись о трибуну, сказал:

– Сегодня, товарищи, у нас большое торжество – праздник урожая. Мы подбиваем итоги, называем лучших тружеников. Нынешней осенью первенство завоевал шофер и комбайнер, член ВЛКСМ Федор Шапка. Он установил рекорд...

Председатель говорил долго, называл имена, приводил цифры. Наконец прочитал постановление, и секретарь комитета комсомола увенчал Федора венком из пшеничных колосьев. Грудь его обвила шелковая лента с надписью «Чемпион». Музыканты заиграли туш. Собравшиеся аплодировали, площадь гудела! А Шапка покраснел, как девушка, опустил глаза.

Наталья Филипповна подумала: «Какой стыдливый... Неужели поднялась рука?..» Когда Ирина рассказывала ему о Дмитрии, возмущался: «Разве это не измена – уехать, бросить, даже не выслушав? Такого и проучить не грех...»

Победитель соревнования подошел к трибуне.

– Дорогие товарищи! Я очень рад, что мой труд так высоко оценили, что среди других наград мне вручили ключи от «Жигулей». Но я хочу сказать, что успеха мы добились, потому что все вместе работали на совесть... В благодарность за награду я буду работать еще лучше, еще продуктивнее...

Шапка хотел еще что-то сказать, раскрыл рот, но площадь взорвалась аплодисментами. Потом все поздравляли Федора. К нему протиснулась журналистка.

– У меня к вам один вопрос. Как вы спасли от огня колхозное поле?

...Полыхала созревшая пшеница. Трескучее пламя билось под самое небо. Федор подбежал к трактору. Напрямик. Загремел двигатель, и путь огню, который стелился понизу, преградила черная лента вспаханной земли. Когда прибыли пожарники, Шапка мял в руках обугленный колосок. «Огонь нужен хлебу не в поле – в печи...»

По дороге в колхоз Кушнирчук планировала спросить Шапку о многом. Когда познакомился с Ириной? Что знает о Дмитрии? Где был в среду вечером? Теперь же, увидев счастливого Федора, она приняла другое решение и пошла в контору правления.

Молоденькая девушка дала ей путевые листы. Кушнирчук отыскала выписанные на Федора Шапку. Документ свидетельствовал, что во время нападения на Балагура Федор был в очередном рейсе. Маршрут пролегал через Синевец. Наталья Филипповна подсчитала: в городе он был именно в то время, когда совершилось преступление.

В колхозе о Федоре Шапке говорили только хорошее. С тех пор как ушла от него жена, живет с матерью.

С кем Наталья Филипповна ни заводила разговор о Федоре, все расписывали его светлыми красками. Мать Шапки на вопрос: «Приходил ли сын когда-нибудь необычно взволнованный?» – заплакала. Вспомнила, как ездил в Синевец, взяв с собой Зоряну. «Есть там, мама, одна женщина с двумя детьми». В город ехал с надеждой: поженятся с Ириной. Домой вернулся сам не свой. «Не нужен я ей». А соседская Орися хоть сейчас готова за него...

После праздника урожая Федор вернулся домой поздно.

– Поезжай в сельсовет, там тебя ждут. Посыльный прибегал, – сказала мать.

Наталья Филипповна встретила Федора в коридоре, пригласила в кабинет участкового инспектора. Он с удивлением ждал: «Что от меня нужно?» Наконец не выдержал:

– Зачем вызывали?

– Хочу задать вам несколько вопросов, – ответила Кушнирчук.

– Слушаю.

– Когда вы были у Ирины?

Вопрос не был неожиданным: мать успела рассказать, что Кушнирчук интересовалась отношениями с Ириной. Он с безразличным видом ответил:

– В воскресенье. Выходной у меня был.

– А когда в последний раз были в Синевце?

– Вчера проездом.

– А в прошлую среду?

– Это же было не в последний раз.

– К Ирине заходили?

– Нет, – отвел глаза.

Зашелестели бумаги.

– За что вас оштрафовал инспектор дорожно-патрульной службы?

Это удивило Федора. Неужели его вызвали потому, что считают штраф (три рубля) недостаточным наказанием?

– Я только остановился в запрещенном месте.

В Синевце регулировщик показал Наталье Филипповне, где Шапка остановил машину. До дома Ирины оттуда можно дойти за семь-десять минут. Указанное в протоколе о нарушении правил движения время сходилось со временем нападения на Балагура. «Машина простояла около часа», – уверял сержант. Где же в это время был Федор? До Ирины рукой подать. Правда, она в последний раз резко поговорила с ним. Но почему бы не сделать очередную попытку помириться? Знал ведь, что у нее день рождения... К машине Шапка вернулся с коробкой конфет.

– Где вы были, пока автомобиль стоял на площади Космонавтов?

– Гулял по городу.

– С конфетами?

«Все знает, даже в подробностях. Но я же невиновен... Не виновен!»

Через минуту Федор успокоился. Говорил тихо, убедительно. В Синевец приехал вечером. Ждал бухгалтера колхоза, чтоб отвезти домой. Навестить Ирину не собирался, но вспомнил о дне рождения. «Живет близко, время есть: бухгалтер освободится только через час».

Когда подошел к дому, во дворе шептались люди. Ирина плакала. Детей крепко держала соседка Феня.

– Я поинтересовался, что случилось. Человек в очках сказал: «Ножом одного пырнули. Приехал вот к той, – показал на Ирину, – на день рождения, а его кто-то ножом».

Всю дорогу из Синевца Шапка молчал. Только в гараже рассказал бухгалтеру, что купил конфеты, чтобы поздравить знакомую с днем рождения. «За нее бьются-режутся, – сказал, – так съешьте за ее здоровье...»

Бухгалтер подтвердил эти показания.

Все, кто осматривал финку, найденную на месте преступления, говорили: «У Федора такой не видели». И все же в своих показаниях Федор сообщил о факте, достойном внимания. Там, на Летней, к нему подошел человек в синем плаще со свертком под мышкой.

«Что там происходит?»

Шапка пересказал то, что услышал от человека в очках.

«За что его?» – поинтересовался незнакомец.

«Не знаю», – ответил Шапка.

Из предложенных снимков выбрал фото Павла Кривенко.

– Похож на него...

Что привезет из командировки Пасульский? С чем вернется? Удастся ли поймать Кривенко?

«Нужно объявить всесоюзный розыск», – настаивал на совещании капитан Крыило.

Кушнирчук не согласилась. Розыск объявляется после того, как проведен допрос родных и знакомых, которые могут знать, где находится подозреваемый, взяты справки в адресных бюро, наконец, поручено найти нужное лицо в порядке выполнения отдельного следственного действия. Вот Наталья Филипповна и отправила в дорогу участкового инспектора Пасульского на розыск Павла.

«Так-то оно так, – согласился Крыило, – но из одного цветка венок не сплетешь. Пасульскому вряд ли посчастливится найти Кривенко, а объяви всесоюзный розыск, все искали бы».

«Будет необходимость – объявим. Да и фактов против Кривенко не так много, чтобы сразу брать его под стражу. Подождем, с чем вернется участковый инспектор».

6

В больнице Наталья Филипповна наконец узнала, что Дмитрий Балагур не видел, кто ударил его ножом. Наклонился, чтоб достать подарки, а выпрямляясь, почувствовал острую боль, стал терять сознание. «Дмитрий! Дмитрий!» – услышал, как сквозь сон. Очнулся на больничной койке.

– К Ирине Лукашук ехали на день рождения?

– Сына, сыночка увидеть... Соскучился...

– И никого не заметили, когда шли от дома к машине?

– Не смотрел. Хотел скорей вернуться с гостинцами.

Балагур подавил вздох и оторвал от груди мокрую от пота рубашку.

– Эксперты обнаружили на рукоятке ножа отпечатки ваших пальцев. Чем это объяснить?

– Почувствовав боль, я закинул руку за спину, выдернул нож и потерял сознание.

– А вы не видели у кого-нибудь подобного ножа?

Дмитрий изучающе оглядел рукоятку, потом лезвие.

– Не припоминаю.

– С Борисом Бысыкало вы знакомы?

– И не слышал о таком.

– Может, Федора Шапку знаете?

– Того, который «Жигули» в награду получил? – уточнил Балагур. – Читал в газете. Лично не знаком.

На вопросы о Павле Кривенко Дмитрий отвечал скупо:

– Ну, знал его. Куда подевался – не знаю. Во дворе на Летней не видел...

– Вы с ним дружили?

Промолчал.

– А стычки между вами были?

Вспомнил далекую осень. Уже падал снег вперемежку с дождем. Возле клуба собралась молодежь. Дмитрий приемом «хапсагай» сбил Павла с ног, да прямо в лужу. Тот упал, как клоун, веселящий публику. Все засмеялись. Кривенко готов был сквозь землю провалиться. Пригрозил: «Убью!» Это было перед самой свадьбой Дмитрия с Ириной. И на свадьбу Павел не пришел.

– За что же вы его в луже выкупали?

– С девушкой непристойно себя повел...

Дружки Павла советовали ему подать на Дмитрия в суд: оскорбил, материальный ущерб причинил. «Своим умом обойдусь, – сказал он. – Сам управу найду». И неизвестно, как все обернулось бы, если бы не арест Дмитрия. Обиженная на Павла девушка не приняла его сватов. «Не пойду за мешок с половой, который и прощения не попросил». Павел не побежал к ней с раскаянием. «Ирина моей будет», – сказал при людях. «У нее Дмитрий есть!» – «По нему тюрьма плачет».

На предварительном следствии и судебном заседании, когда рассматривалось уголовное дело Балагура, Кривенко давал показания. Он видел, как Балагур, привезя на ферму овес, часть мешков оставил в кузове своей машины, отвез в урочище Залики и спрятал в зарослях. Там и застали его с краденым работники милиции. Но Дмитрию не за что было обижаться на Павла: и свидетельств и доказательств хватало. Да и сам сознался: украл. За что и получил срок.

– С какой целью вы бежали из места лишения свободы?

Под Дмитрием скрипнула кровать.

– Морду набить... Кривенко.

– Вы знали в колонии, что он живет с Ириной?

– Узнал.

– От кого?

– Иван Дереш рассказал. Да и сам догадывался: писем не получал. Я спятил, когда советовал жене обращаться за помощью к Кривенко.

– Разве надежней друзей не было?

Дмитрий назвал десяток имен, уверял, что каждый из этих товарищей мог бы помочь Ирине в трудную минуту, и горевал, как мог забыть, что Кривенко не склонен к благородным поступкам. Грозил ведь: «Убью!» Но когда огласили приговор, тот подошел к Дмитрию, успокаивал его, говорил, чтоб не падал духом: время пройдет быстро, а он, Кривенко, приглядит за его семьей, поможет, заступится, если будет нужно.

– А на уме у него, – печально сказал Дмитрий, – было совсем другое.

– Вернувшись после освобождения, вы отказались от намерения расквитаться с Кривенко?

– Иногда хотелось. Но с меня хватит шестилетней «школы» за колючей оградой.

В исправительно-трудовой колонии, куда отправили после приговора за побег, Балагура причислили к тем, кто вторично вступил в конфликт с Уголовным кодексом. «Шефом» его стал заместитель председателя наблюдательной комиссии при исполкоме поселкового Совета народных депутатов калмык Джал Бадмарович – комсомольский секретарь автоколонны. «Что я от твоего шефства, пожирнею?» – огрызнулся Дмитрий, когда они знакомились. Заместитель начальника колонии по политико-воспитательной работе промолчал. А Бадмарович улыбнулся: «Да и я с тобой, вижу, веса не прибавлю».

Джала Бадмаровича осужденные считали своим человеком. Его можно было встретить в жилой зоне и в цехе, в читальном зале и школьном классе.

Где-то через месяц после знакомства Дмитрий сидел за книгой. Подошел Джал Бадмарович. Из нескольких его фраз Балагур понял: тот знает, что делается в Орявчике. Ирина родила дочку?! Дмитрий не мог этому поверить. Бадмарович показал письмо из сельсовета. «Назвали ее Марьяной», – прочитал Дмитрий. Он не находил себе места. Не соврал, оказывается, Иван Дереш. Уже и дочка появилась. Ну а Митя? Что с ним? И спросил: «На сына я имею право, Джал Бадмарович?» – «Одинаково с матерью». – «Смогу его забрать?» – «Без решения суда – нет». – «А если сын захочет жить со мной?» – «Суд учитывает желание ребенка только по достижении им десятилетнего возраста».

Узнал Дмитрий и о том, что суд учитывает также условия жизни каждого из родителей, материальное обеспечение, их способность правильно воспитывать ребенка. Он печально понурил голову. «Скажут: какой воспитатель из бывшего осужденного?» – «Многое зависит от характеристики, полученной в исправительно-трудовой колонии», – пояснил Бадмарович. «Я буду стараться...» – заверил Дмитрий.

В день освобождения из-под стражи Джал Бадмарович вручил Балагуру конверт. «Вот характеристика. Желаю вам счастья».

Дома Дмитрий не раз перечитывал этот документ. «Скоро Мите десять лет. Подам в суд», – думал, пряча конверт среди книг на полке. Но чем ближе было десятилетие сына, тем больше одолевали его сомнения: «Что скажет Митя? Пойдет ли ко мне?..»

– Когда вы, Дмитрий Владимирович, приехали к Ирине, во дворе никого не заметили?

Дмитрий задумался, вспоминая тот вечер.

– Нет, – сказал он как-то неопределенно.

– А возле ясеня?

– Я выключил свет.

– Может, перед домом кто-нибудь стоял?

– Не обратил внимания.

Допрос внес определенные коррективы в план работы Натальи Филипповны. До сих пор она исходила из того, что Балагур перед тем, как был ранен, разговаривал со своим врагом или хотя бы видел его, а выходит, кто-то незамеченный ударил его в спину. Стало быть, преступник заранее готовился к нападению, ждал. Кому же Балагур помешал? Кто так жестоко обошелся с ним? Подозрение падает на Бориса Бысыкало. Он приходил к Ирине, когда заболела дочка, интересовался, помогают ли выписанные лекарства. Расспросил, когда день рождения. «Зайду, если не выгоните». Найденный на месте происшествия букет – доказательство тому, что Борис шел поздравить Ирину. Но он ли напал на Дмитрия? Они не знакомы. Допустим, он был во дворе восьмого дома на Летней. Но Дмитрия ранил не он. Почему тогда все отрицает? Уперся: «К Ирине не ходил. Букет забыл на автобусной остановке...»

С этими мыслями старший лейтенант вошла в кабинет старшего оперуполномоченного Крыило. Капитан (он любил шутки) вытянулся, словно перед генералом. «Сидите, сидите», – махнула рукой Наталья Филипповна. Настроение у Крыило было приподнятое. На столе лежал убористо исписанный лист бумаги. «Наверное, раздобыл ценные материалы по делу», – подумала Кушнирчук и не ошиблась. Таксист Коваль показал, что возил фельдшера Бориса Бысыкало в Нетесов. Из Синевца выехал где-то около двенадцати часов и оставил Бориса неподалеку от дома Марты.

– Бысыкало нужно арестовать, – убежденно сказал капитан.

– На каком основании?

– С самого начала дает заведомо ложные показания. Знакомство с Ириной отрицает, от букета отказывается. Коваль возил его в Нетесов после нападения на Балагура, а Бысыкало уверяет, что раньше. Виновен и выкручивается.

– Нужно доказать: причастен к преступлению или нет. Для этого необходимы свидетельства, факты. Весомые. Неопровержимые.

– Под арестом во всем сознается.

– Найдутся основания – задержки в аресте не будет. Пока еще Бысыкало не собирается бежать от следствия и суда. Потому и подчеркиваю: нужны доказательства, а их пока что почти нет.

– А букет?

– Балагура не букетом ранили...

Дискуссия в кабинете Крыило несколько затянулась. Обговорили несколько версий, и ни одна не получила обоюдного одобрения. Нужно было еще раз проверить показания Бысыкало и искать не только Кривенко, но и давних знакомых Балагура. Кто-то мог затаить злость, обиду и отомстить только теперь.

Кровать Балагура стояла у окна. В открытую створку струился свежий воздух – смесь запаха зрелых яблок из небольшого больничного сада и легкой осенней прохлады. Дышалось легко. Но время в одиночестве тянулось медленно.

Зашла медсестра Галина, сделала укол, поставила градусник. Из палаты уходить не спешила. Села на край кровати.

– Вы здешняя, Галинка?

– Да.

– Фельдшера Бысыкало знаете?

– Он не у нас – в поликлинике работает. Его мать интересовалась вашим здоровьем. Говорят, Бориса подозревают в том, что ранил вас.

– За что?

– Вам лучше знать, Дмитрий Владимирович.

У Галины глаза синие, как утреннее небо весной; брови – журавлиные ключи над вечерним окоемом; взгляд по-детски доверчивый.

Взяла градусник.

– Температура небольшая. И хорошо. Редко у кого так бывает после операции. Вы молодец.

– Как печеный огурец, – попробовал пошутить Дмитрий, закашлялся и почувствовал боль в груди.

– Почему вас родные не навещают? – спросила Галина.

Дмитрий какое-то мгновение молчал. Потом ответил:

– Нет у меня родни, Галинка.

Бледное лицо Дмитрия стало печальным.

– Была жена, сестричка, да с другим ушла и сына взяла.

Слово за слово Дмитрий рассказал о жене и сыне. Часто замолкал, будто не зная, что сказать дальше. Галина заметила, как тяжело ему говорить, но не удержалась от искушения и спросила:

– А Павел красивый?

Может, для Ирины и красивый. Не стал ни хвалить, ни хулить: какой есть, такой и есть. Муж с женой – вода с мукой: смешать – смешаешь, а размешать – не размешаешь...

Дверь в палату широко открылась.

– Здоров, курортник! – Вадим Гурей из-под белого халата, накинутого на широкие плечи, протянул руку. – Как здоровьечко? Ты надолго обосновался? А трактор пусть ржавеет?

– Как вы сюда попали? – поднялась Галина.

Гурей приложил к губам желтый от табака палец:

– Цс-с... Доктор разрешил.

– Сейчас спрошу.

Галина пошла к двери.

– Я кое-что захватил для тебя. Душка моя постаралась, – поспешно развязывал сетку Гурей. – Куда положить?

– Спасибо, но ни есть, ни пить мне пока не разрешают. Оперировали...

– Душку обижаешь? – Гурей запихал гостинцы в тумбочку. – Не можешь сам, отдай кому-нибудь, угости. Сестричку, врача, больных. Не тащить же мне все назад. Как чувствуешь себя, говори, а то сейчас прилетит твой ангел-хранитель, а меня сюда никто не пропускал.

– Что тебе сказать... Поживем – увидим. Надеюсь, что поправлюсь... Как там дома? Я двигатель не успел исправить.

– Уже работает. Хлопцы отремонтировали. К слову, привет тебе передавали. А хозяйка Алена обещала, что сама тебя проведает. И председатель колхоза по телефону о тебе спрашивал. Врач заверил: все будет хорошо. Только кто же это тебя, Дмитрий, пырнул?

Балагуру нечего было ответить.

– Ничего, милиция найдет виновного. Может, тебе еще чего-нибудь принести?.. Деньги у меня есть. Оставить? На всякий случай. – Гурей потянулся рукой к карману.

– Свои лежат, – сказал Дмитрий.

– Ну, хорошо! Поправляйся. Я исчезаю, потому что шум будет. – И закрыл за собой дверь.

Вроде с хорошими новостями приходил Вадим, но Дмитрию стало совсем грустно. Он схватился руками за железную спинку кровати, лежал неподвижно и был весь напряжен.

С Вадимом Дмитрий познакомился в колонии. Тот отбывал срок за хулиганство. С тех пор они стали друзьями, делятся всем по-братски. И в том, что Дмитрий отправился в Синевец к Ирине, заслуга Вадима и его жены Душки. Уговорили: «Поезжай. У нее день рождения. Помирись...» Не могли предвидеть худого.

К Дмитрию подселили больного.

– Ты с чем сюда попал, Илько? – спросил он.

– Какой-то камень нашли врачи. Так сказать, ношу в себе собственный карьер. Сгодилось бы для строительства: я хату собираюсь ставить, – рассмеялся Илько.

С ним стало веселее. Но рана почему-то разболелась и жгла, будто в нее тыкали раскаленным железом. А тут наведалась Ирина с Митей. Боялась, придет одна – Дмитрий и разговаривать не станет. Села у постели и расплакалась.

– Кто же на тебя руку поднял? За что? Не могу понять. И простить себе не могу, что не побежала за тем, который удирал со двора...

– Не убивайся, – успокаивал ее Дмитрий. – Виновного поймают.

– Как же он тебя, безвинного?..

Дмитрий гладил руку сына.

– А может, я перед тобой провинился. Вот и получил...

– Не говори так. Я во всем виновата.

Стала расспрашивать, очень ли болит рана, что из еды принести, скоро ли обещают выписать. А о себе – ни слова. Успеет, мол, еще рассказать, открыть душу. Поначалу и не заметила, что говорит: «Дорогой Дмитрий... Милый Дмитрий...» А когда спохватилась, то с надеждой подумала, что он все же простит ее, потому что еще любит. Но на сердце не полегчало.

Балагур заглянул в повлажневшие глаза Ирины. Вспомнил, как голубила она его до того злополучного дня, когда совершил кражу, которая вместе с побегом тяжелым бременем лежит на его совести. А ведь никогда раньше не зарился на чужое. Как-то нашел на пляже часы и принес в милицию. В школе узнали – благодарность объявили. А тут бес попутал... Наказание отбыл, а жену с сыном потерял. Может, не навсегда? Глубоки, ой, глубоки корни их любви, которую вроде бы до основания вытоптал Кривенко и время притушило шестью годами разлуки. Но оказалось, достаточно мирного взгляда, ласкового слова – и она опять дает побег.

– Выздоравливай, родной, – Ирина поднялась. – Нас на минутку пустили. Тебе нужен покой.

– Я тебе, папа, письмо написал еще тогда, когда увидел твое фото в газете. Прочитаешь, когда у тебя болеть не будет, – сказал Митя и протянул конверт.

Ирина растерялась: сын не сказал ей ни слова о письме.

Как только они ушли, Дмитрий принялся за письмо.

«Дорогой папа! – писал сын ровными, крупными буквами. – Тебе кланяется и пишет Митя.

Твоя фотография висит у нас на стене. Ее прислали из редакции. Мы выпросили после того, как твой портрет поместили в газете. Я сразу же хотел написать тебе, но мама сказала: «Если не позабыл, приедет». Сегодня она на работе. Я каждый день жду тебя. Больше не могу. Вот и сел писать, пока мамы нет. Будет ругать. Ты ей не говори, о чем я писал. Хорошо?..

Мы живем в городе. Мама работает на заводе. Я прихожу из школы, готовлю уроки, а потом иду за Марьянкой в детсад. Учусь хорошо. За прошлый год получил только одну четверку по пению. Мама смеялась: «Поешь, как петух на току». Тогда у меня болело горло. Теперь все в порядке и пятерка будет.

Дорогой папа! Я читал газету и никак не понимаю, почему ты говорил, что едешь на море, а сам работаешь в колхозе. Мама сказала, что у тебя, наверное, что-то со здоровьем случилось и тебя списали на берег. Я не понимаю, как это «списать на берег». Мама долго объясняла, и я теперь знаю, что плавают только здоровяки. Но и ты не жаловался на здоровье. На фото я вижу твои глаза, руки и уверен, что ничего плохого с тобой не случилось.

Вчера, папа, мама меня ругала. В школе Тюбичек – сын одной офицерши – сказал, что я безотцовщина. Я показал твой портрет в газете. Он рассмеялся: «Разве мало однофамильцев?» Я не вытерпел и дал ему. Ты меня прости. Мать Тюбичка приходила к нам домой, кричала, угрожала милицией. Мама молчала и смотрела на меня. А потом ругала. А еще потом – поцеловала. Лучше бы ударила. Я бы не сердился. Заслужил...

Дорогой папа! Ту газету я читал маме и Марьянке. Мы радовались за тебя. Мама тайком плакала, и я понял, что ей тяжело без тебя. Дядьку Павла она в дом не пустила. Он приезжал, ходил под окнами, а мама погасила свет. Мы легли. Больше он не приходил.

Дорогой папа! Приезжай. Покатаешь меня на машине. Вот и все. Письмо получилось длинное, но я еще не все написал, что хотел. Увидимся – расскажу. Приезжай скорей. Целую. Твой Митя».

Балагур обессиленно отложил письмо. «Значит, Павел приезжал в Синевец. Адрес знает. Мог наведаться и в день рождения. Может, это он и всадил мне нож в спину?..»

Дмитрий вложил письмо в конверт, на котором красовался осенний пейзаж. Внизу каллиграфическим почерком было выведено: «Город Синевец, ул. Летняя, 8, кв. 17». Как же долго он обманывался, посылая сначала почтовые переводы в Орявчик. И предположить не мог, что Ирина оставила Кривенко, уехала. А может, это и не Павел ранил его, а кто-то другой. Кто же? Интересно, откуда узнал, что Дмитрий приедет к Ирине? Кто-то сообщил? Сам догадался? Нужно сказать Наталье Филипповне, чтоб занялась Кривенко. Но поверит ли она ему? Наверное, скажет – ревность...

Вдруг Балагур вспомнил, как он когда-то вместе с Павлом купался в речке. В тот воскресный день вода была теплая. На песчаном берегу грелись девчата, о чем-то переговаривались и слушали концерт Софии Ротару. Хлопцев как будто и не замечали. Чтобы обратить на себя их внимание, Кривенко предложил: «Посоревнуемся, кто быстрей переплывет на тот берег?..» Дмитрий согласился, потому что друзья подначивали: «Боишься?.. Проиграешь... Слабак...» А тут еще и Павел: «У него от страха глаза на лоб полезли».

И они встали над обрывом. Кто-то скомандовал. Голова Павла то появлялась над водой, то исчезала... А Дмитрий размашисто и уверенно махал руками, рассекая небольшие частые волны. Держался позади. «Дмитрий! Дмитрий!..» – кричали болельщики. Стал обгонять Павла... Когда вылезли на противоположный берег, Кривенко недовольно сказал: «Мог бы и поддаться. Подожди, припомню я тебе эту победу».

Неужели он до сих пор носил в душе обиду? Неужели? Они же были друзьями. Да. Но в любой дружбе один всегда хоть на полшага идет впереди...

В палату вошла Галина. Сделала еще один укол.

– Вам не наскучило дырявить меня? – скривился Дмитрий, будто ему и правда было больно.

– А вам не наскучило болеть? – ответила сестра и поспешила к двери.

Рядом, спокойно дыша, спал сосед.

Вскоре Дмитрий тоже уснул.

7

Солнце медленно выкатывается из-за горизонта, словно невидимая сила тянет его назад, не пускает на голубую гладь, и утреннее небо заливает бледно-розовая краска.

Извилистая дорога ведет и ведет по лесу участкового инспектора Пасульского – ноги ноют. Облитые живицей, седые, бородатые от лишайников сосны тянутся ввысь, вонзившись кронами в прозрачную глубину, а корнями вцепившись в порыжевшую землю. Для Пасульского лес – не диковина: с пеленок знаком он с карпатским зеленым красавцем.

Но в лесотундре деревья другие. Вон внизу, обиженные злыми ветрами, они поднялись на пять-шесть метров, не больше – калеки да и только. А за их спинами выросли настоящие великаны. Даже березы, низенькие и тонкие в Карпатах, стоят тут на обочине дороги толстенькие, как бочонки. И ели в тайге кажутся необычными: гладкие, словно колонны; ветки зеленеют только на самых верхушках; и пахнут как-то удивительно. Резкий запах напомнил Пасульскому далекий сорок девятый...

У лесхозовских коней перерезаны косой шеи – от уха до уха...

Над читальней клубится дым и огонь рвется в небо – звезды плавятся...

Возле Соколишиной хаты плачут дети: у отца прострелена грудь, ветер раскачивает в саду тело матери...

За одну ночь.

«Опять старик Кривенко, – подумал Пасульский, – колхозный строй ему не по нутру, на старое повернуть хочет, сучий сын».

Кони... Пламя... Рыдания... Все смешалось в голове. А тут еще чей-то упрек: «Эх, был бы у нас хороший милиционер...»

Упрек застрял в горле. И он один пошел в лес, где стеной стояли деревья, пахло живицей, а густой туман застилал глаза – на шаг вперед не видно. Наконец от норы Кривенко в обросшей мхом скале Пасульского отделяли считанные шаги. Автомат наготове. А пуля над ухом – фить! Припал грудью к земле.

«Не стреляй! – выглянул из-за пня. – Нас тут целый полк. Всех не перестреляешь. Ты – один. Окружен. Предлагаю сдаться. Себе лучше сделаешь...»

Кривенко ответил выстрелами.

«Не валяй дурака – гранату брошу...»

В ответ пули: фить, фить.

Прицелился и Пасульский. Из дула вырвался сизый дымок.

Кривенко ойкнул.

«Бросай оружие. Жена, Павлик дома ждут...»

В пещере прозвучал глухой выстрел...

В полный рост стоял Пасульский над телом исхудавшего, небритого Кривенко. Ветер доносил щекотный запах живицы, но он не мог глубоко вздохнуть – не хватало воздуха.

«Сдурел мужик», – ломала в сельсовете руки еще молодая тогда жена Кривенко...

Теперь, пока лейтенант неспешно доберется до нужного места, вдоволь надышится тайгой. Он должен найти сына Кривенко – Павла. Уже и солнце выкатилось на небо, пробудило припорошенную снегом карельскую землю. Идти стало легче. Застанет ли он Павла? Может, только время напрасно потратил? Вот уже и лесосека.

– Кого я вижу? – встретил участкового инспектора Антон Турчак, лесоруб. Одет он был в валенки, ватные штаны, фуфайку и шапку-ушанку, надвинутую на самые брови.

В низенькой комнате стоят они друг против друга. Давние знакомые. Турчак не раз ходил на дежурства с красной повязкой на рукаве. Как-то пьяный Кривенко отказался идти на пункт охраны общественного порядка. Турчак обхватил его короткими руками, закинул на плечо и нес, пока Павел не попросил: «Пусти. Сам пойду». Пасульский напомнил Антону об этом случае. Посмеялись. А немного погодя лейтенант уже знал, что Павел, уехав из Орявчика, организовал «самодеятельную» бригаду, привез ее в Хмельницкую область в колхоз «Зирка». Работали на строительстве. Как-то Кривенко вызвали в правление, предложили поехать в Карелию на заготовку леса. «Платят хорошо, – агитировал он Турчака, – поедем!»

В лесу работали, что называется, от зари до зари, чтобы побольше заработать. «Деньги карман не оттянут», – повторял Кривенко. Он получал двадцать процентов надбавки за бригадирство. Складывал копейку к копейке. «Что ты, Павел, над каждым грошом трясешься?» – спросил как-то Турчак. «Есть у меня, Антон, цель в жизни, – ответил Кривенко. – Историю мою с Ириной помнишь? Может, и осуждаешь – дело твое. Хотел я Ирину забыть – не выходит из головы. Зажмурюсь, а вижу ее фигуру, ее глаза, губы... Нет мне покоя, и я перед ней, как огонь перед водой... И сюда, в тайгу, приехал не из-за нужды. Есть у меня план. Ирине, сам знаешь, манна с неба не упадет. Жить в городе одной с двумя детьми – не рай божий. Нахлебается горя, опустит хвост, станет смирной. Балагур к ней не вернется: изменила. А я вернусь. Мила она мне, люба. Примчу нежданно в день ее рождения в Синевец с полными карманами. На, Иринка, хозяйствуй, – и положу на стол кучу денег. Она добрая – простит».

Рассказ Турчака заинтересовал участкового инспектора. Ловил, запоминал каждое слово. Подумал: «За деньги Кривенко хотел любовь купить? Найдет ли такой базар?»

«Ты, Павел, украл чужое счастье, – сказал Турчак. – Вот оно и обжигает руки».

«А знаешь, Антон, – причмокнул Кривенко, словно пытался оторвать прилипшую к зубам конфету, – я тебе расскажу один случай. Поженились как-то двое, жили в любви-согласии. Он помогал жене по хозяйству, покупал подарки, водил в кино, угождал, как мог... За все благодарила, но чувствовал, что чужой он ей. Стал расспрашивать, и жена созналась: «И добрый ты, и хороший, и умный, но не могу приказать сердцу, чтобы открылось тебе... Думала, привыкну. Но нет! Плотно закрыл за собой дверь другой...» Однажды муж приехал на такси. «Собирайся, машина ждет». И отвез свою законную жену другому, тому. Отвез, еще и в хату ввел: живите!..»