Текст книги "Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11"

Автор книги: Аркадий Вайнер

Соавторы: Аркадий Адамов,Василий Веденеев,Глеб Голубев,Анатолий Степанов,Иван Жагель,Людмила Васильева,Олег Игнатьев,Леонид Залата
сообщить о нарушении

Текущая страница: 129 (всего у книги 231 страниц)

НЕПРЕДВИДЕННЫЙ ФИНАЛ

Дутько вышел из своего кабинета в салон. Посетителей было немного, и Эмма скучала у прилавка. Дутько осмотрелся, кивнул ей. Она поняла и, как только он ушел к себе, последовала за ним.

У него в кабинете сидел мужчина. Эмма окинула посетителя оценивающим взглядом. «Иностранец», – определила она.

Дутько придвинул ей стул.

– Эмма, покажешь им товар. Пусть выбирают из трех. Проводишь сейчас. Я подъеду немного погодя, а вы подождите меня.

Когда Эмма села с иностранцем в такси, он вдруг заговорил по-русски с едва заметным акцентом:

– Далеко нам ехать?

– На Метростроевскую улицу, возле метро «Кропоткинская». А вы Москву знаете?

– Бывал, – сдержанно ответил иностранец.

Отпустив машину, прошли через арку в тесный двор, загороженный со всех сторон домами. Вошли в старый трехэтажный дом, поднялись на второй этаж, и Эмма открыла своим ключом дверь. В прихожей их встретила полная пожилая женщина в ярком шелковом халате:

– Это ты, деточка? Что же не предупредила?

– Хорошо, тетя, в другой раз позвоню... Проходите, пожалуйста, – пригласила она гостя.

Большая квартира была забита мебелью, от этого казалось, что в ней душно.

Эмма вынесла из закрытой комнаты три картины на подрамниках – одну большую и две маленькие.

На большой была изображена молодая женщина в национальном русском народном костюме.

Иностранец осмотрел холст. Картина была в хорошем состоянии. Через увеличительную линзу рассмотрел подпись художника. Потом стал внимательно изучать две небольшие картины.

– О, о... Бастьен Лепаж? – удивился он. – Где вам удалось ее раздобыть? – обратился он к Эмме.

– Из частной коллекции, но обошлась страшно дорого. Французы сейчас в цене.

Иностранец с едва заметной усмешкой глянул на Эмму:

– Я имею представление о ценах на подобные вещи. Вы повторили слово в слово то, что сказал ваш директор.

«Догадливый! Небось шеф запросил с него приличненькую сумму. Ничего, раскошелится – этот Лепаж, наверно, знаменитый».

Третий холст с изображением мужчины в парике иностранец отставил в сторону. В это время в комнату вошел Дутько.

– Ну, как дела?

Иностранец сказал, что сумма, назначенная за картины, слишком высока. Дутько стал возражать и едва удерживался от резких выражений из-за несговорчивости покупателя.

Наконец сошлись в цене, сняли холсты с подрамников и тщательно упаковали купленное.

В машине иностранец отсчитал валюту и протянул Дутько:

– Возьмите.

– Положите в портфель на сиденье. Вы что, забыли мой обычай?

– Да, да. Я и забыл, что вы человек предусмотрительный.

Покупатель попросил остановить машину у станции метро. В вестибюле к нему подошел мужчина.

– Отойдемте в сторонку, – обратился он к иностранцу. К ним подошла служащая метро в форменной одежде, и иностранца пригласили в служебное помещение.

Дутько подъехал к своему дому в отличном настроении. Поднимаясь на лифте, он насвистывал что-то веселое. Выйдя на своем этаже, вздрогнул – на площадке его поджидали сотрудники милиции.

Вместе с ними Дутько вошел в квартиру. Пришедшие предъявили ордер на обыск и пригласили управдома и понятых. На вопрос, откуда в его портфеле иностранная валюта, Дутько заявил:

– Не знаю. Вернее, догадываюсь, как она попала ко мне. Это подстроено, доллары мне подложили специально. Ваши действия незаконны. Я ведь по образованию юрист...

После долгих и тщательных поисков в двойной стенке массивного шкафа была еще обнаружена валюта.

НЕ ВЫГОРЕЛО

Дальнев был рад, что хоть некоторое время ему не придется встречаться с Эньшиным. Последняя его вынужденная услуга – устройство туристской поездки Эньшина вокруг Европы – доставила много хлопот с оформлением характеристики. Нужно, чтобы не было на ней его, Дальнева, подписи.

А теперь еще эта неприятная история с художником Анохиным. Для чего понадобилась справка от Шуневской, имелись ли фонды в то время, когда Анохин подал заявление с просьбой о заключении договора? Шуневская сообщила Дальневу, что справку запросили из Союза.

А фонды тогда были. Это он подсказал Шуневской договора с Анохиным не заключать, а лишь пообещать заключить на готовую картину. Зачем же теперь справка?.. Конечно, Земфира выкрутится, но уже сам факт, что кто-то из руководства Союза художников этим интересуется, ничего хорошего не предвещал.

Этот Анохин вызывал у Дальнева неприязнь еще с институтских времен.

Возможно, Анохин куда-то пожаловался. Что ж, себе только хуже сделал, раз не хотел сидеть тихо.

Никуда Анохин не жаловался. О справках ничего не знал. Но похоже, что его снова поджидали неприятности.

Перед началом заседания художественного совета среди картин, приготовленных к просмотру, Шуневская нашла работу Анохина и прикидывала, что можно сказать о ней, разумеется, не положительное, а непременно «завалить» – таково приказание Дальнева. Нельзя сказать, что это так просто, – картина выгодно отличается от многих работ. Но раз надо...

Земфира на этот раз особенно тщательно продумала свой туалет. Еще бы! Сегодня обещал быть на совете сам заместитель директора Художественного фонда, мужчина властный, серьезный, к тому же и внешне очень представительный. По телефону он был весьма любезен, даже выдавал комплименты. Она уже давно обратила на него внимание.

Да, сегодня она выглядела прекрасно. Пришел Минский, уже пожилой человек, академик. На нем была неизменная старая спортивная куртка и фуражка яхтсмена, лицо обветренное, загорелое. Он окинул Шуневскую взглядом и, как всегда, не без иронии сказал:

– Ну, вы, я вижу, во всеоружии – не иначе, как «жертву» наметили, а?

– Ну что вы, ни о каких жертвах не думаю, просто нужно быть приятной людям. Я вот в раздумье насчет сегодняшнего совета... готовлюсь. И хочу с вами поделиться. Вот, например, работа Анохина: вроде бы и ничего, но принять ее нельзя, она, как бы сказать... чужда нам по духу, по настроению... Нельзя же такой пессимизм разводить. Тема-то значительная и должна иметь оптимистическое звучание...

– Ну, что вы говорите, Земфира Прокопьевна, время полотен «ура, ура» прошло... Где работа Анохина? Давайте-ка посмотрим. О-о, совсем неплохо!.. Он живописец настоящий.

Земфира покачала головой:

– Я не согласна с вами, картина какая-то серая, унылая... совершенно нежизненно.

– Ну, не будем... не будем спорить. Что это вы на Анохина напали? Неужели он вам не нравится? А ведь красивый мужик, этакий пират южных морей...

– Я ценю в мужчинах только ум и талант – это истинные достоинства. И они, главное, с годами не исчезают, а лишь усиливаются...

Минский недоумевал: «Чего это она на Анохина напала? Или что-нибудь затевает?..»

Стали собираться и остальные члены совета. Некоторых Земфира отводила в сторону, о чем-то шепталась. Потом с приветливой улыбкой подошла к заместителю директора и заговорила с ним.

Началось обсуждение.

Когда очередь дошла до картины Анохина, Шуневская попросила слова:

– Я категорически против, чтобы подобные полотна находились в экспозициях наших выставок. Недопустимо, чтобы в эпические полотна или жанровые картины при кажущемся благополучном сюжетном решении вносилось чисто субъективное отношение художника к жизни. Да, мы знаем, у художников бывают драмы личного характера, не обошли они и автора этой картины, видимо, он болезненно пережил разрыв с семьей – такое нелегко переносится. Как и у каждого человека, у него есть неудачи в работе и неправильное восприятие того или иного явления жизни, иногда идущее вразрез с интересами нашего общества... В его картине мы как раз сталкиваемся с этим. У нас не может быть трагедий, подобных судьбе Гогена или Ван Гога, когда общество не принимало их, выбрасывало из жизни... Странно, что картина «Геологи», назначение которой – показать людей одной из самых романтических профессий в работе, в подвиге, – эта картина представляет зрителю геологов, которые, извините, больше похожи на каких-то уголовников. И весь колорит, мрачный, унылый, до странности скупой, никак не может дать представление о радостном и вдохновенном труде.

Мое мнение: картина эта – явная творческая неудача художника, хотя и способного. Ее не следует предлагать на выставку. Думаю, что уважаемые члены выставкома согласятся со мной.

Члены выставкома молчали. Несмотря на резкое высказывание Шуневской, картина многим понравилась своим сдержанным колоритом, выразительностью фигур геологов, своеобразным изображением таежной природы.

Усилия Шуневской «завалить» картину Анохина оказались напрасными. Большинство членов выставкома, за исключением особо «предусмотрительных», были за то, чтобы включить «Геологов» в экспозицию выставки.

На следующий день Дальнев собрался позвонить Шуневской, проинструктировать ее, как вести себя с Анохиным и его картиной, но не успел этого сделать. Его пригласили к двенадцати дня к Бурмину и предупредили, что пропуск для него заказан.

Уже одеваясь, чтобы поехать к Бурмину, он узнал об аресте Дутько.

ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЖЕМЧУЖИНЫ

Райнер находился в Ленинграде. Деловая часть его поездки была закончена, поэтому вечером он собирался в театр, на балет, а днем в Эрмитаж, посмотреть первые залы – все это по заранее составленному плану.

Несмотря на преклонный возраст, он еще бодр – по рекомендации своего врача он делает гимнастику и соблюдает строгий режим.

Итак, Райнер получил наконец свои сокровища. Так долго ждал он этого момента. Раньше сделать это не удавалось. В войну помешали проклятые партизаны. Едва не попал в их руки. Потом, после войны, он долгие годы жил в США. Когда в Советском Союзе открыли туристические маршруты, его посланец с драгоценной иконой попал в руки таможенников. Еще более ощутимая утрата произошла, когда весной этого года Фогель погиб здесь, в России, в автомобильной аварии, и тогда пропали драгоценная икона «Положение во гроб» и золотой крест с камнями. Поистине, можно поверить, что предметы коллекции помещика Муренина обладают свойством приносить неприятности и даже смерть лицам, владеющим ими.

Но теперь сокровища в его руках. Завтра он исследует полученное и составит представление о стоимости. Думать об этом приятно. Изделия ювелиров прекрасны, они издавна запечатлелись в его памяти. Может быть, он не будет их продавать. Пусть станут семейными реликвиями. Ведь больше никто никогда не сделает такие вещи. И только его родственники будут владеть ими.

Что деньги? У него их много. Кроме того, он везет товар, который можно выгодно продать. «Письма из России» – так можно назвать корреспонденцию, собранную здесь им и его сообщниками. Некоторые западные журналы и радиостанции за нее очень хорошо заплатят. Да, этим сейчас заниматься очень выгодно. Но он делает это не только ради денег. Он истинный патриот Германии, он верит, что в будущем вернутся славные времена расцвета его страны, времена господства над Европой...

Ему вспомнилась недавняя встреча с «представителями искусства». С большими предосторожностями провел его Эньшин в мастерскую художников – мужа и жены. Художники держались подобострастно. Эньшин, конечно, не стал посвящать Райнера в подробности их биографий.

Муж окончил плановый институт, но работать по профессии не стал. Подучившись писать плакаты и лозунги да оформлять стенды, стал называться художником. Так и числился на предприятии, куда пристроился.

Не рассказал Эньшин Райнеру и того, что работа на предприятии для них лишь получение трудового стажа и зарплаты, а также всех прав, которыми они пользуются, – государственная квартира, отпуска, оплата больничных, путевки в санатории, даже материалы, которые они беззастенчиво воруют с предприятия для «халтуры» на стороне.

Они неплохо обеспечены, но на работу ходят в затрепанной одежде, ссылаются на нехватки... Они недовольны всем. И готовы оклеветать и очернить кого и что угодно – своих сотрудников, окружающих людей, советский строй. Дело в том, что эта супружеская пара имеет в жизни одну цель – наживу.

В выходные дни они ездят в деревни, в маленькие городишки, узнают, у кого из жителей есть старинные вещи. Выманивают их за мизерную цену, затем продают поклонникам моды и «русской старины» за весьма солидные суммы. Растут доходы, растет алчность. Они перепродают по спекулятивным ценам книги и старые картины. У них есть золотые вещи и другие ценности, но им этого мало. Соседи догадываются, что эта пара – «дельцы», и не любят их. Они же ненавидят и боятся и соседей и сотрудников...

Их деятельность все же скована необходимостью ежедневно являться на работу, а ведь они жаждут свободы, полной свободы – им нужно делать бизнес.

Так именно эти двое собрали для Райнера «факты», которые при умелой обработке будут звучать убедительно в пропаганде против коммунизма. Кто знает, быть может, эти «письма» помогут в деле, которому служат «истинные немцы» – возвращения былой славы «великой Германии».

Ленинград. Как великолепен, как величав этот город! Райнеру холодно и неприютно в нем сейчас. Он вспоминает о жизни Петербурга до революции – о Невском с вереницами экипажей, о сказочных богатствах русских вельмож, об их гостеприимстве... Невский красив и сейчас. Какая же непоправимая ошибка помешала Гитлеру занять этот прекрасный город? Как можно было не удержать уже занятую территорию на подступах к городу?..

Райнер шел по набережной и представлял, как бы он чувствовал себя в своем Петербурге, не проиграй немцы войну. Он бы не отказался прожить в этом городе несколько лет, он был бы здесь полезен своему отечеству. К тому же здесь легче, значительно легче было бы увеличить состояние, выгодно вложить средства и получить немалую прибыль.

Уже давно Эньшин не испытывал такой тревоги. Он заметил, что появилась дрожь в руках, стало покалывать сердце, и ему пришлось запастись таблетками.

Последнее время он ловил себя на том, что, выходя на улицу, как-то машинально оглядывался – не следует ли кто за ним.

Ему осталось продержаться самые пустяки, всего несколько дней. Документы оформлены, препятствия устранены, оставалась одна трудность – провоз валюты, но благодаря Райнеру и это улажено. Вот и поедет он, Эньшин, теплоходом вокруг Европы. В одном из городов его будут ждать, помогут сменить подданство. И начнется другая, яркая жизнь, сбудутся все его мечты... Лишь при воспоминании о сокровищах, отданных Райнеру, Эньшиным овладевала тоска по утраченному – в который раз он думал, не совершил ли ошибки, отдав целое состояние. Наверно, усталость помешала найти другой выход. И все же несколько предметов ему удалось оставить – они пополнят капитал Эньшина в Европе. Он сохранил для себя нагрудную икону, ту, которой вряд ли найдется равная, – с двадцатью четырьмя жемчужинами, с сиренево-голубой камеей. И еще две панагии – «фамильные реликвии», как теперь их называет Эньшин.

В Европе он будет состоятельным человеком, заведет свое дело. Только скорее бы пересечь границу. Скорее сесть на теплоход. И наконец выбросить из памяти кошмары Старицкого монастыря. Там, в Европе, он заставит себя забыть все... Но сейчас он не может отогнать, уничтожить в памяти заживо погребенного Лисовского, бегство из подземелья...

...Лисовский был поражен, когда Эньшин открыл проход под часовней. Спустившись вниз, увидел, что сундук стоит на том же месте. Еще больше был поражен Лисовский, наблюдая, как Эньшин открыл в стене проход из-под часовни в провал. Вслед за Эньшиным Лисовский со страхом спустился туда. Открыли тяжелую дверь и очутились в узкой пещере. «Так вот каким путем выкрал Эньшин содержимое сундука!»

– Значит, так вы и подобрались к моим вещам?

– Что вы городите: «вашим вещам». Они никогда не были и не будут вашими. Сейчас они мои, а потом будут у Райнера.

– Нет. Они сначала должны быть у меня. Отдайте немедленно.

– Да полу́чите, полу́чите вы их!

Проход был кое-где укреплен столбами. Встречались небольшие завалы. Пройдя значительное расстояние, Эньшин остановился, осветил стены, что-то искал на них.

– Придется вам, Лисовский, подождать меня здесь! Мы пошли не совсем правильно. Сидите и ждите.

– Фонарик оставьте.

– Зачем? Вдруг мой испортится? Нужен запасной. А вам все равно не надо двигаться.

Эньшин ушел. Свет фонарика все слабел, и наконец Лисовский оказался в полной темноте. Он присел на корточки и стал прислушиваться. Ни единого звука не было слышно.

Лисовский думал о сокровищах, которые должен отдать ему Эньшин, о том, как он постарается встретиться с «хозяином», а потом уехать за границу. Все это давно продумал...

Эньшина все не было. Потом до Лисовского донесся неясный шум и легкое сотрясение – и так несколько раз. Лисовский вдруг страшно испугался – уж не произошел ли обвал и не придавило ли Эньшина? Он еще подождал, но потом его охватил ужас при мысли о том, что если погибнет Эньшин, то где же он, Лисовский, будет искать спрятанное? Решил ползти обратно, в том направлении, куда ушел Эньшин. Прополз немного и увидел свет от фонарика. Появился Эньшин. Лисовский ожил:

– Вы целы?

– Как видите.

– Я думал, вас засыпало.

– Да, едва уцелел. Но завал большой. Обратно к часовне нам уже не пройти.

– Как же быть? Ведь и в других местах может обвалиться.

– Боитесь? Все равно идти нужно.

Двинулись дальше. Пройдя некоторое расстояние, Эньшин остановился:

– Обождите еще. Пойду посмотрю ход – тут рядом развилка.

– Я пойду с вами. Больше не останусь.

– Что еще за разговоры? Мне нужно, чтобы вы ждали здесь. И не возражайте.

Лисовский остался. Через некоторое время ему показалось, что кто-то стучит по стенам. Потом он снова услышал шум обвала.

– Что это? Что?! – вскочил Лисовский. Стал прислушиваться. Кругом тихо. Лисовский так и не дождался Эньшина. Он решил, что того завалило. Двинулся наугад, осторожно, ощупывая руками стены. Чем дальше он продвигался, тем ужас все сильнее сковывал его. Он боялся обвала, боялся заблудиться. Сплошная темнота давила страшной тяжестью. Порой ему казалось, что он сходит с ума. Наконец уперся в груду камней. Стал обшаривать их, пытался разгрести. Он не знал, сколько прошло времени. Обессиленный, встал на четвереньки и пополз обратно. Снова наткнулся на завал и закричал. Кричал до тех пор, пока силы совсем не оставили его, и он упал. Его мучили жажда и голод. Хотя бы глоток воды... Когда он дополз до места, где, как он считал, погиб Эньшин, собрав остаток сил, заплакал, стал в исступлении царапать землю. Сверху вдруг упал большой камень, размозжил кисть руки. Дикая боль пронзила его. Он прижал руку к груди и завыл. Потом потерял сознание.

Эньшин замуровал Лисовского навечно. Он знал, что из пещер ему не выбраться. Он сам вызвал обвал, который отрезал путь назад, к часовне. И другой ход он перекрыл. Рычаг, открывавший выход в овраг, сломал. Никто не найдет Лисовского.

Ленинград был окутан осенним дождем. Нева, памятник Петру, Исаакий, Дворцовая набережная, Невский – все медленно отодвинулось и таяло, растворяясь в пелене дождя.

Эньшин лежал в каюте. Мягко падал свет от настольной лампы. Он задремал. Жена спала напротив, отвернувшись к стене. Все уходило, уплывало из памяти – мысленно уже виделся порт, где его встречает человек Райнера. Там они с женой отдохнут несколько дней, отдохнут по-настоящему. Теплоход едва покачивало, чуть слышно доносилась музыка. Уже засыпая, Эньшин подумал, что они вроде бы должны уже пересечь границу.

Прикосновение чьей-то руки разбудило Эньшина. Трое людей находились в его каюте. «Что это? Я забыл закрыть дверь?» – сквозь дремоту подумал он. Но вот один человек встал у постели жены, двое рядом с ним:

– Нам нужно кое-что уточнить, вам придется пройти с нами...

В служебной каюте, куда вошли Эньшины, за столом сидел Бурмин, рядом с ним старший помощник теплохода и еще какие-то люди. Не было сказано ни слова, но, увидев Бурмина, Эньшин узнал в нем того «искусствоведа», с которым сидел рядом в гостях у Кораблева.

– Вы... здесь?.. – Но вдруг осекся и замолчал. И тотчас же он услышал все объясняющие страшные слова:

– Вот ордер на обыск...

От теплохода отошел катер. Человек в штатском держал саквояж, в котором находилось все жизненное благополучие четы Эньшиных: вместе с валютой на крупную сумму лежали две панагии и нагрудная иконка в драгоценных каменьях и жемчугах.

Там, на теплоходе, Бурмин лишь мельком просмотрел драгоценности, аккуратно завернул их.

– Вот так-то... Спасибо Муренину, русскому коллекционеру...

Когда поджидавшая на берегу машина принимала Эньшиных и сопровождавших их людей, Бурмин сказал, словно убеждая самого себя:

– ...Та самая: двадцать четыре жемчужины. Очень ценная.

Кажется, он улыбнулся.