Текст книги "Будаг — мой современник"

Автор книги: Али Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 58 страниц)

НОВЫЙ СЕКРЕТАРЬ РАЙКОМА

Балаев не принимал участия в заседании бюро, но, очевидно, обо всем уже знал. После отъезда Чеперли и инструктора я его не встречал.

Однажды выйдя в коридор из своего кабинета, я увидел Балаева.

– Вы не зайдете ко мне на минутку? – обратился я к нему.

– Я очень занят, – сухо ответил он. – А в чем дело?

– Хорошо бы выдать председателю колхоза «Инглаб» оружие. Колхоз объединил несколько очень неспокойных сел. Там возможны всякие неприятности.

Балаев всегдашним чуть презрительным тоном ответил:

– Из центра есть указание категорически запретить выдачу оружия штатским лицам.

– Может быть, вы найдете способ обеспечить охрану председателю колхоза, раз в этом есть необходимость?

– Если бы у меня была возможность, я бы не отказал вам, – равнодушно ответил Балаев.

– Может быть, Кериму прийти к вам самому?

– Я сам скажу, когда будет нужно. – И он двинулся по коридору дальше.

А я вернулся в кабинет. Но тут зазвонил телефон. Меня вызывал секретарь райкома.

Он был в кабинете один. Только я сел, как он протянул мне три письма. Я пробежал их глазами: в них говорилось о недостойном поведении работника райкома Кяхрабы Джаваирли, так как она «позорит весь район тем, что все свое время отдает любовным утехам». Все три письма были без подписи.

– Я давно получаю аналогичные письма, – заметил я.

– И что же?

– Все несчастье в том, что это правда! Она бог знает что вытворяет! – И я рассказал Кесеменскому, свидетелем какой сцены был.

– Что посоветуешь, Будаг?

– Рано или поздно ей надо будет уехать отсюда.

Мадат Кесеменский промолчал, а потом все-таки сказал:

– Я бы не советовал тебе принимать такие скоропалительные решения… Это я в принципе, а не только по данному случаю.

Я хотел возразить, но он прервал меня:

– У Кяхрабы Джаваирли здесь семья: муж, дочка ходит в школу. Чтобы попросить людей уехать, нужны веские основания. А что мы выиграем? Ничего! А проиграем что? Теряем человека со средним образованием, характер которого уже успели изучить за это время… Если ее припугнуть, я думаю, она образумится.

– Что же получается?! Председателя райисполкома трогать нельзя – он может быть судим только высшими инстанциями. Избавиться от вертихвостки, которая ведет себя неподобающим образом, тоже нельзя! На каждый мой довод у вас тысяча ответов… Остается одно.

– Что же?

– Самому подать заявление об уходе.

– Ну вот, снова крайность!.. Если бы к твоей принципиальности немножко выдержки, тогда бы быть тебе секретарем райкома!

– Я мечтаю о другом.

– О чем же, если не секрет?

– Учиться! Знаний – вот чего мне не хватает!

– И кем хочешь стать после учебы?

– Красным профессором. И еще – писать книги.

– Все это прекрасные мечты, но должен тебе сказать, что партийная работа – самая святая работа!

По его тону я почувствовал, что он расположен к долгому разговору. Он велел принести чай. Принесли два стакана. Он отпил несколько глотков и доверительным тоном заговорил со мной:

– Ты не спеши, не спеши! Примут меры против того, кто называл себя Чеперли, и с Кяхрабой уладится, не вечно же ей быть такой! Возьмется за ум. Хотел с тобой посоветоваться… Кого бы ты рекомендовал в заведующие орготделом?

– Бадала Сеидова, комсомольского секретаря.

– Что ж, дельная кандидатура, но только нет пока ему замены. Слишком много неожиданностей за последнее время: свободно место начальника районного ГПУ, председателя райисполкома, заведующего орготделом. Хорошо хоть, Нури Джамильзаде на своем месте оказался в прокуратуре.

– Кого-нибудь из двадцатипятитысячников надо взять на работу в райком партии и комсомола. Например, Керима!

– Кстати, о Кериме. Ко мне поступил материал, что он зря разбазаривает колхозные деньги, устроил отца колодезником.

Я вступился за Керима и сказал, что знаю его с детства, а колодезника он взял с разрешения хозяйственного отдела исполкома. Ну что с того, что это его отец? Он славится по всему Карабаху как лучший колодезник!

– Разбираться в этом вопросе уже не мне, – улыбнулся Мадат.

– А кому же?

– Новому секретарю райкома! А я завтра вечером отсюда уезжаю, Будаг, поэтому позвал тебя, чтобы дать несколько советов.

Я был ошарашен новостью, которую он только что сообщил мне.

– Как же так? Завтра уже вас здесь не будет?!

Кесеменского растрогало мое искреннее огорчение.

– Я и не знал, что ты так будешь переживать мой отъезд. Ты извини меня, если что между нами было не так.

– Ну что вы, я вам благодарен за те уроки тактики, которые вы мне преподали. – Не знаю отчего, но на моих глазах выступили слезы.

– А где вы будете работать?

– Инструктором крайкома.

– Значит, часто будем видеться. Я рад.

– Я тоже. И будем поддерживать связь.

– У меня к вам просьба.

– Какая?

– Помиритесь с Нури!

– Обещаю.

– И не забудьте вступиться перед новым секретарем за Керима, вас он лучше послушает!

– Хорошо, все сделаю.

Мы уже прощались, когда услышали, как во двор райкома въехала машина и загудела.

– Наверно, товарищ Аббасзаде приехал!

– А кто это?

– Новый секретарь райкома.

– Да, – почему-то снова вспомнил я, – жаль, что до сих пор к нам не назначен новый начальник ГПУ.

– Об этом пусть болит голова у нового секретаря райкома, – улыбнулся Кесеменский. – Пойди встреть и проводи его в кабинет.

Я вышел к машине и поздоровался с Аббасзаде. Услышав мою фамилию, он усмехнулся:

– Тот самый Будаг Деде-киши оглы, который выгнал всех беков из Курдистана?

Я понял, что в Лачине меня вспоминают и поныне.

* * *

Новый секретарь райкома был членом партии с семнадцатого года. Он совершенно свободно говорил по-азербайджански, но в произношении слышался лезгинский акцент. Ему было за пятьдесят, но жил он один (я так и не узнал, была ли у него семья).

В первый же день, еще при Мадате Кесеменском, он собрал работников райкома, чтобы познакомиться. Мы пришли, и он предупредил, чтобы мы работали, как и прежде, и не волновались: никаких резких перемен не намечается.

– Плохо, когда новый начальник выдумывает недостатки, чтобы показать, что он умнее и опытнее предшественника, – сказал он. – Одних снимает, других перемещает. Спокойствие в работе, деловитость и целесообразность поступков должны отличать партийного работника.

Это была и моя точка зрения. Аббасзаде мне определенно нравился. И я, как видно, пришелся ему по душе. Просматривая газеты и встречая мои материалы, он неизменно нахваливал меня:

– Когда в райкоме есть человек, способный высветить важнейшие проблемы, тогда партийная организация обладает сильным оружием в борьбе за новые дела, ясно видит перспективы.

Однако вскоре у нас произошло с ним первое столкновение.

Из Центрального Комитета поступили материалы на Керима. Кто-то не удовлетворился тем, что послал анонимные письма в райком, и решил действовать через наши головы. Аббасзаде выехал в колхоз «Инглаб», чтобы на месте, познакомиться с обстоятельствами дела, и появился в правлении колхоза в тот момент, когда Керим отсутствовал. Дело в том, что председатель колхоза ездил на эйлаги с проверкой, вернулся усталым и прилег часа на два поспать. В этот момент и приехал Аббасзаде. Счетовод сказал, что Керим, как обычно, в это время отдыхает.

Новый секретарь райкома пришел в ярость и, вместо того чтобы немедленно вызвать председателя и поговорить с ним, начал в отсутствие Керима просматривать колхозные ведомости, составленные так, что факты, указанные в анонимных письмах, казалось бы, подтверждались. Откуда было знать новому секретарю, что счетоводом в колхозе был сводный брат Ясин-бека Гюрзали и что он мстит Теймуру-киши и Кериму за то, что старый колодезник свидетельствовал против Чеперли? У Аббасзаде создалось впечатление, что Керим совместно со своим отцом действительно грабят колхозную казну.

Вернувшись в райком, Аббасзаде передал документы, поступившие из ЦК, и результаты своей проверки председателю ревизионной комиссии райкома Джумшудли и приказал, чтобы комиссия вынесла в трехдневный срок решение и наказала виновных.

Джумшудли заявил секретарю, что проверить финансовую кухню колхоза в течение трех дней невозможно.

– Ревизионная комиссия должна строго следить за сохранностью государственного и колхозного имущества! – в запальчивости накричал раздраженный Аббасзаде на председателя ревизионной комиссии. – А вы, оттягивая разбирательство, тем самым объективно потворствуете разбазариванию колхозной кассы! Как бы вас самого за это не привлекли к ответственности!

– Нечего мне угрожать! – оскорбился Джумшудли.

– Контрольные органы должны выполнять указания райкома! – гневался Аббасзаде, уже не слыша того, что ему отвечает председатель ревизионной комиссии.

А тот пытался втолковать секретарю райкома, что председатель колхоза заранее поставил в известность и райком и исполком о том, что берет на работу своего отца, тем более что лучшего колодезника все равно не сыскать.

– Я всегда выполнял задания партии! И я не могу не сказать, что не вижу оснований для обвинений двадцатипятитысячника, который в числе других послан к нам для укрепления колхоза. У него есть официальное разрешение на то, чтобы отец начал чистить колодцы в селах, принадлежащих колхозу «Инглаб».

– Ну вот, и запасся нужной бумагой!

Возмущенный Джумшудли, не сдержавшись, повернулся спиной к секретарю и вышел из кабинета.

Но Аббасзаде не успокоился. На следующий день было созвано экстренное заседание бюро, на котором Аббасзаде обрушился на Джумшудли:

– Хищение социалистической собственности такое же преступление, как и кулацкое, выступление против колхозного строя. Мы должны быть беспощадными к тем, кто запускает руку в колхозный карман!

– Я с вами согласен, товарищ Аббасзаде, – спокойно сказал Джумшудли.

– Так что ж вы спорите с пеной у рта со мной?

– Я не спорю, а ищу истину.

Аббасзаде повернулся к Нури Джамильзаде:

– Товарищ прокурор, пока товарищ Джумшудли ищет истину, дайте санкцию на арест Керима, и не позже завтрашнего дня!

– Какие на то основания у вас, товарищ секретарь?

– Мое распоряжение, надеюсь, может явиться для вас основанием? Или вы имеете особое мнение?

– К сожалению, товарищ Аббасзаде, самое разумное в этой ситуации прислушаться к здравому предложению Джумшудли. Если уж всерьез заниматься делами колхоза «Инглаб», то не обойтись без приглашения экспертов для тщательной проверки финансовых дел колхоза.

– Удивляюсь я вам! Вы будто сговорились!.. В таких вопросах промедление преступно! Директивы партии и правительства требуют самого срочного рассмотрения подобных дел!

– Совершенно верно, – подтвердил Нури и повторил: – Рассмотрения! А вам, по-моему, подсунули к тому же ложные данные…

– Я все видел своими глазами!

Спор нарастал с такой силой, что только примирение сторон могло дать какой-нибудь выход из создавшегося положения.

– Товарищи, – вмешался я, – все дело в том, что и в предложениях товарища Аббасзаде, и в словах прокурора и председателя ревизионной комиссии содержатся разумные конкретные советы. Давайте объединим наши усилия, чтобы в кратчайшие сроки выполнить важное для всех задание: установить, в чем вина двадцатипятитысячника Керима и в чьих интересах запятнать его честное имя…

Секретарь райкома прервал меня:

– Нельзя ли конкретнее?

– Предлагаю создать авторитетную комиссию, которая проверит все досконально.

– Объясните мне откровенно, почему вы так выгораживаете председателя «Инглаба», игнорируя письма и материалы, поступившие к нам? – сдался наконец Аббасзаде.

– У нас есть основания не доверять колхозному счетоводу: он сознательно старался ввести вас в заблуждение.

– Почему?

И мне пришлось пересказать Аббасзаде всю историю борьбы с Чеперли (Ясин-беком Гюрзали) и его сводным братом.

И тут Аббасзаде согласился, что да, надо создать комиссию, и пусть она проверит финансовую отчетность колхоза «Инглаб». В комиссию включили Джумшудли, меня, заведующего земотделом райисполкома Мусаева (прикрепленного к колхозу «Инглаб»), секретаря райкома комсомола Сеидова и завфинотделом райисполкома. И Аббасзаде изъявил желание участвовать в работе комиссии.

Не успели разойтись, как на столе секретаря зазвонил телефон. Аббасзаде снял трубку: его вызывал Баку.

– Да, здравствуйте… Я думаю, что это решение правильное. Человек полностью оскандалился!.. Прошу вашего содействия в быстром решении вопроса о назначении нового председателя райисполкома.

Все радостно переглянулись. Было ясно, о чем и о ком идет речь. Секретарь положил трубку; все молча стояли, глядя на него, ждали, что скажет.

– Это из Центрального Комитета звонили. Делом Чеперли крепко заинтересовались.

Когда я был в дверях, Аббасзаде остановил меня. Мы остались вдвоем.

– Сядьте, – предложил он мне и, не сводя с меня глаз, спросил: – Скажите честно, а кем вам приходится этот Керим, что вы так беспокоитесь о нем?

– Керим мой самый близкий и проверенный друг. Я могу поручиться за него головой!

Секретарь помолчал, поглядывая на меня, а потом неожиданно улыбнулся:

– Вы знаете, Мадат Кесеменский, а он человек строгий, очень хорошо о вас отзывался.

– Не поверю, чтобы он не критиковал меня за мой неуживчивый характер!

Аббасзаде кивнул:

– И такое говорил. Но больше всего отмечал вашу честность, правдивость и принципиальность.

– Спасибо ему за доброе слово, – сказал я.

Помолчав минуту, Аббасзаде спросил:

– А как вы относитесь к Кюрану Балаеву?

– Как понимать ваш вопрос?

– Рекомендовали бы вы его на пост начальника отдела ГПУ?

– Если вы хотите знать мое мнение, то я бы вообще освободил наш районный отдел ГПУ от его присутствия!

– Отчего так строго?

– Вполне достаточно и того, что до сих пор не раскрыто ни одно преступление, совершенное в нашем районе, не найден ни один убийца! К тому же он был тесно связан с пресловутым Чеперли и защищал его всегда.

– А почему бы вам не возглавить районное ГПУ, товарищ Будаг? – неожиданно он предложил мне. Может, с Кесеменским договорились?

– Товарищ Аббасзаде, это предложение не по мне. И Мадату Кесеменскому я ответил отказом: не тот у меня характер!

– Характер каждого члена партии в его собственных руках. Начнете работать – забудете о характере.

– Нет, товарищ секретарь, я хочу учиться в академии красной профессуры!

– Это успеется! А для нашего дела вы достаточно образованны.

– Нет, для работы, которую вы мне предлагаете, нужны более образованные люди! А у меня даже нет высшего!.. Очень сожалею, что не успел, отозвали сюда.

– Завтра перед поездкой в «Инглаб» обсудим организационные вопросы: нужно найти заворготделом, завженотделом. Кяхраба Джаваирли решила покинуть Агдам.

– Как решила? Когда?

– Сразу же после отъезда Мадата Кесеменского. А кого ты рекомендуешь на ее место?

– Учительницу Ясемен.

– Прекрасно. И Мадат Кесеменский был такого же мнения. Моя бы воля, я назначил бы директора партийной школы на твое место, секретаря райкома комсомола заворготделом, а тебя бы сделал начальником районного ГПУ.

– Вы правильно отметили: «Моя бы воля!» Решать будут члены бюро!

– Уж не принимаете ли вы меня за Мадата Кесеменского, который позволял вам делать все, что вы хотели?

Эти слова так меня задели, что я выпалил:

– Вы тоже зря думаете, что здесь Лачин, а вы по-прежнему секретарь Курдистанского уездного комитета партии, которому никто не смеет возразить!

Аббасзаде удивленно присвистнул и неожиданно рассмеялся:

– Вот это характер! За словом в карман не лезет! Уж теперь-то я уверен, что нашел настоящего начальника ГПУ!

– На это я вам скажу вот что: вы слишком быстро даете оценки людям, и хоть положительная черта вашего характера состоит в том, что вы отходчивы, но часто кричите на людей зря. Может быть, и с моим назначением вы немного спешите?

– Хитрец! Убедил! – рассмеялся он.

НЕКОТОРЫЕ МЕРЫ

Ревизионная комиссия начала работу в колхозе «Инглаб» с того, что первым делом вызвала в правление сельсовета председателя колхоза. Войдя в комнату, Керим поздоровался. Аббасзаде предложил ему сесть.

– Хочу поставить вас в известность, что наша комиссия начинает проверку финансовых и отчетных дел в колхозе, – сказал секретарь.

– Наконец-то!

– Вы слышали, что вас обвиняют в разбазаривании колхозных средств?

– Слышал, и думаю, что в этом есть доля правды.

– Расскажите, расскажите, а то тут собрались ваши горячие защитники, я полагаю, что им будет интересно послушать ваше признание!

– Тринадцать взрослых, сильных мужчин не выходят на работу, а я не могу их заставить.

– Кто они?

– Родственники, кумовья, друзья бывшего председателя райисполкома.

– Чем они объясняют свое нежелание работать?

– Не привыкли.

– А на что живут?

– Как я выяснил, счетовод ухитряется ежедневно включать их в ведомость на трудодни.

– Кто проверяет работу счетовода?

– Должен проверять финансовый отдел исполкома, но пока там был Чеперли, никто и близко не подступался к Авезу Шахмарову. Якобы он сам ежедневно добирался до Агдама на попутных машинах, чтобы передавать в финотдел счета и ведомости.

– Товарищ председатель! Работа колхоза тогда будет успешной, когда вы наладите учет. Именно учет, как говорил Владимир Ильич Ленин.

– Вы правы, мы даже плакат вывесили с ленинскими словами. Но у нас трудно было наладить учет, так как все нити держал в руках сам председатель райисполкома.

– А как вам помогают комсомольцы? – спросил Бадал Сеидов.

– Пока я ими недоволен.

– А школьные учителя?

– Их запугали.

– Кто?

– Родственники Чеперли. Его двоюродных братьев так много, что не знаешь, откуда получишь удар.

– Скажите, товарищ председатель, а в чем конкретно они мешают?

– Откровенно издеваются над теми, кто работает с душой, и у слабонервных опускаются руки. Пристают к женщинам, которые работают в поле наравне с мужчинами. Но это еще не все! Передовиков будят по ночам, избивают, грозят расправой. Однажды кто-то ночью сбил замок с амбара и забрался внутрь.

– Но это же разбой! – вспылил секретарь райкома.

– Разбой, а что я говорю?

– А вы пригрозите им!

– Попробуй пригрози, когда они вооружены!

– И вы вооружитесь!

Керим усмехнулся:

– Вы бы знали, товарищ секретарь, сколько раз я обращался с просьбой выдать мне оружие, вот и к Будагу тоже, а что толку?

Я рассказал о своем разговоре с Кюраном Балаевым и о его обещании.

– Когда вернемся, сам позвоню Балаеву, чтобы выдали вам оружие, – сказал Аббасзаде. – Надо вооружить также учителей местной школы. Кулаки и их прихвостни наносят вред колхозному строю, а мы стоим в стороне!

Вторым вызвали секретаря комсомольской ячейки колхоза. Он подтвердил сказанное Керимом.

– Трудно работать, когда постоянно ожидаешь удара из-за угла. Поддерживал Чеперли своих родственников и словом, и делом, поэтому многие боялись его ставленника у нас – Авеза.

После перерыва решено было вызвать на заседание комиссии счетовода. Но в правлении его не оказалось, хотя вначале, когда комиссия только прибыла, его видели. Послали за ним домой, но и там Авеза не было. Поиски ни к чему не привели: счетовод исчез.

Перед отъездом из села я на минутку забежал к Мюлькджахан. Пряча красные заплаканные глаза, она умоляла меня сделать все, чтобы Керим перестал быть председателем «Инглаба».

– Хоть куда! Только не здесь! Прошу тебя, Будаг, как брата, помоги ему! Мы здесь не можем жить! Добрую славу легко потерять, от дурной славы трудно избавиться!

– Не плачь, Мюлькджахан! Уже доказано, что Керим твой чист как слеза!

– Вот именно!.. Но ему не дадут спокойно работать.

– Ты преувеличиваешь, – успокоил я ее.

* * *

Когда возвращались, Аббасзаде потянуло на откровенность, вспомнил он работу в Лачине. И в Агдаме он не отпустил меня, повел за собой в кабинет.

– А все-таки, кем вы хотите стать?

– Я уже говорил вам: хочу закончить академию красной профессуры, а главное – писать.

– Да, я слышал, вы выпустили уже две книги. Это хорошо. Но и партийную работу не бросайте. – После недолгого молчания он добавил: – Скажу честно, для меня результаты проверки в колхозе «Инглаб» оказались неожиданными. Надо на ближайшем бюро заслушать Керима и пригласить председателей других колхозов, чтобы они поучились на печальном примере.

Я не стал напоминать секретарю, как он поручал Нури арестовать Керима, а Джумшудли ругал за потворство расхитителям колхозной собственности. Довольно и того, что он больше не вспоминал о своем желании видеть меня начальником районного отделения ГПУ, и я спокойно вздохнул.

Мы обсудили вопросы, которые надо было поднять на заседании бюро: положение в колхозе «Инглаб» (по результатам работы комиссии), о кандидатуре Бадала Сеидова на должность заведующего орготделом, утверждение Ясемен-ханум заведующей женотделом. Потом Аббасзаде вспомнил, что надо выделить представителей для участия в партийной конференции в Нагорно-Карабахской автономной области. И еще было решено на ближайшем бюро райкома заслушать отчеты заведующих земотделом и отделом водоснабжения района.

* * *

Возглавить делегацию в Нагорно-Карабахскую автономную область поручили мне. Со мной ехали заведующая женотделом Ясемен, утвержденная в этом качестве на бюро вместо Кяхрабы, и председатель колхоза имени Карла Маркса.

– Товарищ Будаг, – спросила Ясемен, – как закончилась проверка в колхозе «Инглаб»?

– Виновник всех неприятностей счетовод Авез Шахмаров неожиданно исчез.

– Исчез? – удивился председатель колхоза имени Карла Маркса. – А я его видел вчера в Гарадаглы.

– У кого?

– Он был у родственников своей жены.

В Аскеране я остановил машину около почты и позвонил в Агдам секретарю райкома, чтобы сообщить о счетоводе. Аббасзаде заверил меня, что будут приняты меры для поимки счетовода.

Успокоенный его заверениями, я велел шоферу ехать дальше – в Степанакерт.

Мы ехали по дороге, памятной мне с тех пор, как я гнал по ней рыжую корову Вели-бека вместе с теленком (Вели-бек и Джевдана-ханум пили молоко только этой коровы). По мере того как дорога взбиралась в горы, воздух становился чище и прохладнее, вершины гор были окутаны туманом. Уже совсем не видно было разрушений, оставленных столкновениями между мусульманами и армянами. Новые мосты через Каркар вызвали похвалу нашего шофера.

* * *

Мы чуть опоздали к открытию конференции. Народ уже заполнил зал. Меня провели на сцену и усадили в президиум, куда я был избран делегатами конференции.

Я тихо сел с краю, стараясь не мешать соседям слушать доклад, с которым выступал председатель Совнаркома республики Дадаш Буниатзаде (тот самый, который в былые времена, когда я учился в шушинской партийной школе, был инициатором и создателем летних учительских курсов; я вспомнил, как шутливо назывались эти курсы: «Фабрика учителей Дадаша Буниатзаде»).

Раздались аплодисменты, и улыбающийся Буниатзаде пробрался на свое место, совсем недалеко от меня. Секретарь областного комитета партии пригласил меня сесть ближе и познакомил нас. Дадаш Буниатзаде тотчас заинтересовался делами Агдамского района, а потом вдруг неожиданно задал мне вопрос:

– Скажите, почему вы не ладите с председателем райисполкома?

– С бывшим?

– А разве Чеперли снят?

– Да, его отозвали.

И рассказал всю историю своих взаимоотношений с Ясин-беком Гюрзали, который выдавал себя за Чеперли.

– Да, – вздохнул Буниатзаде, – беда наша в том, что те, на кого мы можем опереться, малограмотны, а грамотен… Эх, – махнул он рукой, – когда нация наша придет в себя, чтобы работать честно и на совесть?

Вскоре и мне предоставили слово. Зал дружно аплодировал, и это воодушевило меня.

Я произнес короткую речь о нерушимой дружбе двух братских народов – азербайджанцев и армян.

– Враги наших народов, дашнаки и мусаватисты, не раз пытались натравить один народ на другой, разжечь огонь национальной вражды. Но ничто не может поколебать дружбу наших народов! Мы с радостью женим наших сыновей на армянских девушках и выдаем замуж азербайджанских девушек за армянских парней! Сегодня наша дружба зиждется на могучем гранитном основании Советской власти. Рука об руку мы идем к светлому будущему под алым знаменем партии Ленина!..

Речь моя была встречена горячо. Дадаш Буниатзаде встал, и следом за ним поднялись все.

– Спасибо! – пожал он мне руку, когда я пробирался к своему месту.

После окончания конференции Дадаш Буниатзаде предложил мне пересесть в его машину, обещая доставить вовремя в Агдам и заехать по дороге в Шушу.

* * *

Машина Дадаша Буниатзаде мягко катила в Агдам. Я был еще во власти слов, сказанных им мне вчера вечером в Шуше: «Посмотрите! Перед нами раскинулась жемчужина Карабаха, прекрасный, удивительный по своим природным данным и расположению город! Совсем немногое требуется, чтобы превратить его в лучший курорт республики. И все для этого у нас есть. Деньги? Есть! Материалы? Тоже! Рабочая сила? И это есть! Требуется энтузиазм! Работа на совесть! Именно в этом должна проявляться наша национальная гордость и честь!»

* * *

Вернувшись домой, я очень разволновался: Кеклик нигде не было. Тут же позвонил матери Нури, тетушке Абыхаят, и она обрадовала меня:

– Дочка у тебя родилась! Поздравляю! Светлая как луна! За Ильгара не волнуйся – мальчик у нас!

Я тут же решил съездить к Кериму. «Отдохну у них, узнаю, как дела, и сообщу радостную весть!» Мне не терпелось поделиться с ним.

Керим лишь в первую минуту был весел и радовался, а потом погрузился в мрачные думы, насупился.

– Не знаю, как выкручусь из беды, в которую попал!

– Что за беда?

– Забыл о счетоводе?

– Не падай духом! Каждый отвечает на свой участок, а побегом он продемонстрировал, что рыльце у него в пуху!

Керим недоуменно вскинул брови:

– Я отвечаю за весь колхоз и за все, что в нем происходит!

И тут вмешалась Мюлькджахан:

– Братец Будаг! Он стал совсем невменяемым! Помоги нам уехать, пусть Керима освободят!

– Это невозможно, Мюлькджахан! На работу его послала партийная организация.

– Тогда я напишу Джафару Джабарлы, пусть он поможет, поговорит с кем-нибудь повыше!

– У Джафара Джабарлы только и дел, что наши с тобой! – усмехнулся Керим.

– Когда надо помочь, – я почувствовал в голосе Мюлькджахан укоризну, – все уходят в сторону! Даже ржавого ружьишка не дали Кериму! Какое дело волку, сколько стоит баран?

– Как? – удивился я. – Ты еще не получил оружия?

– Водит меня Кюран Балаев за нос! Как ни приду к нему, слышу: «Приходи завтра!» И так каждый раз!

– А почему не пожаловался Аббасзаде?

– Неудобно беспокоить.

– А молчать удобно? Завтра с утра приходи и все расскажи Аббасзаде. Заставит Балаева выдать тебе оружие!

– Ладно, – нехотя ответил Керим, – только кого не уговоришь в малом, в большом и подавно не уломаешь.

– Если робеешь, зови меня на помощь.

* * *

Немен-муэллим, преподававший когда-то на курсах учителей в Шуше (который помог мне получить свидетельство о среднем образовании), жил теперь в Агдаме: вел математику в педагогическом техникуме, сельскохозяйственном училище и в партийной школе. И везде был на хорошем счету. Встречаясь, мы неизменно вспоминали Шушу, учительские летние курсы и то упорство, с которым я готовился к поступлению в университет. А потом начинались мои вздыхания о прерванной учебе. Немен-муэллим успокаивал меня: мол, жизнь еще впереди, наверстаю упущенное и получу диплом о высшем образовании.

Но последнее время я не встречал старого учителя на улицах Агдама. Стал беспокоиться. Позвонил в партшколу, и мне сказали, что педагог по математике сменился. Когда набрал номер телефона его квартиры, жена учителя горько заплакала, и я толком ничего не узнал. Но понял, что с Немен-муэллимом что-то стряслось. «Болеет?» – спросил я ее. Она не ответила. «Может, неприятности какие-нибудь?» И вновь молчание, только слышны в трубке ее всхлипывания.

Тут же позвонил директору педагогического техникума, с которым у нас была договоренность провести читательскую конференцию (я обязался пригласить самого Джафара Джабарлы). На мой вопрос, не приходил ли к ним на занятия Немен-муэллим, он как-то замялся. Я понял, что не ошибся в своем предположении: действительно произошла какая-то неприятность.

* * *

Решил поговорить с директором в райкоме и пригласил его.

Намик Худаверды был высоким, стройным человеком. Я спросил его о занятиях. И он с жаром стал рассказывать мне о своей работе, об уроках литературы, которые он вел, об изучении творчества Маяковского и Пушкина, турецких поэтов Тевфика Фикрета и Назыма Хикмета.

Я дал ему выговориться, а потом словно невзначай спросил:

– Скажите, товарищ Худаверды, что за лозунги были вывешены в аудитории во время ваших занятий?

– Я сторонник классического стиля, – начал он пояснять, – в русской поэзии выше всего ценю Пушкина и стремлюсь выработать и у своих студентов правильное отношение к творчеству великого поэта. И вот двое моих студентов – они отличники учебы, – полемизируя со своими крикливыми однокурсниками, написали и повесили в аудитории три лозунга: «Да здравствует высокое искусство!», «Хорошие идеи требуют ясных форм!», «Нет места поэзии громких фраз!» – И умолк, ожидая, что я скажу. Мое молчание он истолковал как неодобрение. – Я не вижу в этих лозунгах чего-нибудь вредного, – твердо заявил он. – А как полагаете вы?

– Надо признаться, – ответил я, – что эти лозунги далеки от важнейших запросов нашего времени, хотя ничего в них запретного нет. Однако как вы объясняете, что на мое имя пришла вот такая бумага? – и протянул ему конверт.

Намик Худаверды внимательно прочел письмо.

– Узнаю руку Мовсума Салахова.

– А кто он такой?

– Завхоз нашего техникума.

– Ну и что?

– Как что?! – изумился он. – Это же зять самого Кюрана Балаева!

«Намик напуган», – решил я.

– А этот Мовсум лично вам говорил, что порицает вашу систему преподавания?

– Никогда. Но он крупный мастер мутить воду.

– Тогда гоните его в шею.

– Вы, надеюсь, не хотите, чтобы мои дети осиротели?

– Никто не посмеет вас и пальцем тронуть! – заверил я его.

– Так и никто? А кто запугал Немен-муэллима?

– Кстати, я так и не узнал, что с ним?

– А его Кюран Балаев отстранил от работы и ведет следствие.

Как можно спокойнее я сказал ему, что это недоразумение и ему некого бояться.

Ободренный моими словами, директор педтехникума ушел. Не знаю, как протекал его разговор с завхозом, но через два дня ко мне позвонила жена директора и сказала, что ее мужа ночью увели к Балаеву и он еще не вернулся.

Я немедля кинулся к Аббасзаде. Гнев душил меня. Только за последнюю неделю подвергнуты преследованию два педагога, с которыми я был в дружеских отношениях. Я чувствую, что обязан нести за их судьбы ответственность.

Лицо Аббасзаде было непроницаемо. Он дал мне выговориться. Потом негромко подытожил:

– Это начало. Сейчас он взялся за вас: вы ему мешаете.

Я недовольно вздрогнул.

– Почему мне следует молчать, если я знаю об этом?

– Молчать или не молчать – не столь важно. Самое главное сейчас, признаются ли педагоги, что именно вы их подготовили вести националистическую пропаганду.