Текст книги "Будаг — мой современник"

Автор книги: Али Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 58 страниц)

РАДОСТНЫЕ ВЕСТИ

В те годы, когда я сражался со своими врагами в деревне, многие мои ровесники, набирая опыт, расширяя кругозор, стремительно двигались вперед по дороге знаний и культуры. Я спешил сократить расстояние, отделявшее меня от них.

Что ж, буду мало спать, чтоб и ночи подчинить себе! И днем буду работать не покладая рук!

И учился, и писал.

В журналах выходили мои рассказы, в газетах печатали статьи. Теперь и критики упоминали мое имя. Когда меня называли в числе подающих надежды, сердце мое трепетало от радости. Мне хотелось писать все время, словно какой-то зуд не оставлял меня в покое. Я пытался записать все, что видел раньше и теперь; знакомые и незнакомые люди сталкивались и разговаривали в моем воображении, я видел их жизнь, заботы; меня волновала их любовь и ненависть. Перечитывая каждый законченный рассказ, я восхищался своим умением, удачно найденным словом, запоминающимися характерами, языком своих героев. Но как только рассказ попадал на мои глаза уже в напечатанном виде, я не знал, куда деться от стыда: все казалось невыразительным, бесцветным и скучным. Я мучился и переживал, ругая себя за самонадеянность и самовлюбленность. «Как я мог рискнуть отдать эту бесталанную вещь в журнал, и как там могли ее напечатать?!» – недоумевал я и давал слово никогда больше не брать перо в руки. Но проходило несколько дней, и все повторялось.

Я решил обязательно показать вновь написанное своим учителям и товарищам. И показывал, внимательно выслушивая советы и замечания, а потом заново перерабатывал написанное.

По прошествии некоторого времени, я все-таки рискнул собрать вместе несколько моих наиболее удачных, с моей точки зрения, рассказов и отнес их Мустафе Кулиеву с просьбой издать небольшую книгу.

Мустафа Кулиев посмотрел на меня с удивлением:

– Ну и аппетиты у тебя! Если так будет продолжаться, для тебя одного надо будет открыть специальную типографию. Дай выйти сперва одной книге, а потом проси издать вторую!

– О какой книге вы говорите, Мустафа-муэллим? – изумился я.

Он смотрел недоуменно на меня:

– «Явление имама» разве не твоя книга?

– Так называется мой рассказ.

– А кто передал в Азербайджанское государственное издательство сборник твоих рассказов?

– В издательство? – еще больше изумился я.

– Ты, конечно, не знаешь…

Видимо, что-то в выражении моего лица подсказало ему, что я говорю правду. Не сомневаясь больше в искренности моих слоя, он посоветовал мне сейчас же пойти в Азернешр, как для краткости все называли Государственное издательство.

– Найди Алигусейна, он тебе все объяснит.

Я помчался в издательство на Большую Морскую и спросил, где найти Алигусейна?..

Алигусейн оказался молодым человеком. Узнав, кто я, он показал мне редакционное заключение Мамеда Сеида Ордубады, рекомендовавшего мою книгу к изданию. Потом протянул мне кипу листков, на которых были напечатаны на пишущей машинке мои рассказы.

– Сядь и прочти внимательно подготовленную к набору рукопись! – И усадил за пустовавший письменный стол, на котором расчистил место для меня.

Я с удивлением обнаружил, что кто-то неизвестный удачно подобрал мои рассказы: они и мне самому казались лучшими.

– Ты должен держать связь с издательством. Мы не знали твоего адреса и страшно задержали рукопись, не смогли вовремя сдать в типографию! Захаживай время от времени!

Эти слова воодушевили меня.

– А кто может почитать и другие мои рассказы? С кем можно поговорить по этому поводу?

Он на удивление серьезно отнесся к моим словам и, отложив в сторону какие-то бумаги, сразу ответил:

– Собери все, что у тебя есть, и приноси.

– А когда могу вас побеспокоить?

– Никакого беспокойства нет. Когда сможешь – приноси.

Я распрощался с Алигусейном, радуясь, что судьба свела меня с таким хорошим человеком.

Неделю я приводил в порядок свои рассказы, что-то дописывал, что-то переделывал. И понес в издательство.

Алигусейн тут же начал читать, потом отложил в сторону и в раздумье сказал:

– Знаешь, а мне не нравится название «Карабахское счастье». Это хорошо для газетной статьи, но не для книги. Придумай другое.

Один из моих рассказов назывался «Приданое моей тетушки». Я предложил назвать так всю книгу. Алигусейн улыбнулся и тут же, повторив вслух, написал на папке, в которую вложил принесенные мною сегодня рассказы: «Приданое моей тетушки».

За редактирование книги взялся Мамед Сеид Ордубады, который занимался и первой моей книгой. Было лестно, что такой известный писатель будет редактором двух моих книг. Я мечтал с ним познакомиться, чтобы поблагодарить за труд, – он с таким чутьем отобрал рассказы для первого моего сборника!..

Однажды, когда я пришел в очередной раз в Азернешр, Алигусейн приветствовал меня словами:

– Ты хотел познакомиться с Ордубады? Вот он!

За столом возле окна оживленно беседовали два человека. Одного из них я знал – это был известный поэт-импровизатор Алиага Вахид, автор сатирических стихов и лирических газелей. Он был в шелковой рубашке с расшитым воротом. Рядом с ним сидел длиннолицый пожилой человек с огромной лысиной, в парусиновом пиджаке. Он, улыбаясь, поглядывал на меня.

Я подошел к беседовавшим, Ордубады прервал свою речь на полуслове и спросил:

– У вас ко мне дело? – Голос его звучал сухо.

Я показал на лежавшую перед ним папку с надписью «Приданое моей тетушки».

– Это мои рассказы.

– С чем и поздравляю, – с неожиданной язвительностью произнес Мамед Сеид Ордубады. – Что еще?

Я растерялся и не знал, что делать. Уверенности моей как не бывало. Извинившись, что нарушил их беседу, я попятился к двери. Но Мамед Сеид остановил меня:

– Твои первые стихи я напечатал в газете «Коммунист» года три-четыре назад, когда был ее главным редактором. Вот и на первой твоей книге будет мое имя. Ты откуда родом?

– Из Зангезура.

Он неожиданно помрачнел, я так и не понял – почему.

– Что ж, удел редактора – читать чужие рассказы. Пусть и твои будут среди тех, что должен прочесть я. Только внемли моему доброму совету: пореже появляйся здесь. Не будь надоедливым, как некоторые молодые.

Один из известнейших азербайджанских писателей Мамед Сеид Ордубады был разносторонне одарен: писал стихи, рассказы, фельетоны, романы. Некоторые сатирические свои произведения он подписывал псевдонимами. Он был лет на тридцать старше меня и прошел большую школу революционной борьбы, сидел в царских тюрьмах. Этот талантливый человек отличался, как мне потом говорили, сложным, вспыльчивым характером. Порой собеседник не знал, что последует в следующую минуту за первыми благожелательными фразами… Однако это не мешало ему деятельно помогать молодым литераторам.

В тот день я вернулся домой в дурном настроении. Ночью спал плохо, тревожно, не мог отвязаться от упреков Ордубады. «Не будь надоедливым!..» – кричал он мне. А утром вахтер громко постучал в нашу дверь и вручил телеграмму от Агила-киши: в ней сообщалось, что у меня родился сын. Читал и глазам не верил! От радости хотелось петь и плясать. Но я старался никому не показывать, как я растроган, – неловко проявлять излишнюю чувствительность. Уединившись, я снова и снова перечитывал слова телеграммы. «Скорее в Назикляр!» Эта мысль не покидала меня ни днем, ни ночью. Взять сына на руки, посмотреть на цвет его волос, глаз, узнать, какой нос, брови, ресницы!

Но тут же я сам себя осек: а учеба? А курсы, где я теперь преподаю? А книга, которая скоро должна выйти? Ведь я могу срочно понадобиться в редакции…

В этот день на лекциях я ничего не слышал и не видел. Все время представлял Кеклик с ребенком на руках. Я слышал ее нежный голосок, каким она разговаривает с нашим сыном: «Когда же наш папа приедет посмотреть на своего сына?»

Мечтами я давно уже был в Назикляре, ласкал ребенка, который еще крепче соединит нас с Кеклик. Теперь-то я обязан взять ее с ребенком к себе. Но снова слышал голос моей Кеклик, полный упрека: «Тот, кто любит, станет птицей, чтоб прилететь хотя бы на три дня!..»

Я твердо решил ехать и ждал только малейшей возможности – у меня не было терпения дожидаться летних каникул!.. Стал потихоньку собираться, считая дни.

А вскоре получил новую телеграмму: тетушка Абыхаят сообщала, что женится Нури, и приглашала на свадьбу. Был указан и день. Нет, надо ехать!.. И еще: в газете «Коммунист» я прочитал сообщение о том, что доктору Рустамзаде за многолетнюю самоотверженную работу в области здравоохранения в деревне и спасение жизни сотням людей присвоили звание профессора медицины.

В общежитии, в довершение ко всему, меня ждало письмо от Керима, в котором он делился радостным известием: у Мюлькджахан родилась девочка, которую счастливый отец назвал Гюльтекин.

Эти вести, которые шли ко мне одна за другой, сделали меня самым счастливым человеком на свете. Я забыл горести и невзгоды прошедших лет, муки, выпавшие на мою долю, – будто за потери близких судьба награждала меня в избытке радостью. Что ж, у бывших батраков жизнь строится так, что сердца их врагов должны гореть…

«Все позабыто», – говорил я. Но можно ли забыть годы унижений и тяготы батраческой жизни?.. Я решил, что если судьба будет благосклонной ко мне, то я обязательно опишу все, что пережил.

Пусть идущие вслед за нами молодые узнают, какими трудными путями шли те, кому довелось строить новую жизнь.

СТАРЫМИ ДОРОГАМИ

Я твердо решил ехать домой: до Евлаха поездом, а оттуда на фаэтоне в Лачин. Поздравлю Мансура Рустамзаде и Нури.

Заеду в Шушу к Кериму, чтобы обрадовать его и Мюлькджахан, а оттуда прямо махну в Назикляр – к жене и сыну.

Я с трудом отпросился на несколько дней и стал обдумывать, что бы купить в подарок каждому, кого буду поздравлять. Для Керима, Мюлькджахан и Айдына найти подарки не составило труда, а вот игрушку для новорожденной Гюльтекин пришлось поискать. Все, что видел, не нравилось мне. Только под конец повезло: нашел куклу с открывающимися и закрывающимися глазами, ну совсем как живая! И хоть малышка еще долго не сможет с ней играть, я все же купил.

Для невесты Нури нашел белую шелковую шаль с кистями, а для Мансура Рустамзаде – роговую оправу для очков, маленький саквояж и складную трость – укорачивающуюся и удлиняющуюся по желанию. Ее всегда можно спрятать в саквояж. Мне понравились подарки: вещи, как мне казалось, достойные профессора.

В конце апреля я покинул Баку, выбрав верхнюю дорогу Баку – Евлах, по которой чаще ходили поезда. От железнодорожной станции в Евлахе до Лачина я собирался нанять фаэтон. Но тут меня окликнул шофер Курдистанского уездного комитета партии. Мы поздоровались и поинтересовались, как идут дела друг у друга. Узнав, что я направляюсь в Лачин, шофер опустил голову.

– Не хотел начинать с дурной вести, но… Профессор тяжело болен, – сказал он.

Вначале я даже не сообразил, о каком профессоре идет речь, но из дальнейшего разговора выяснилось, что так теперь в уезде все называли Рустамзаде. Оказывается, Мансур попал в автомобильную аварию и находился в тяжелом состоянии. Шофера посылали в Гянджу за нужным лекарством.

Вместо того чтобы отправиться на фаэтоне в Лачин, я сел в автомобиль и поехал с шофером в Агдам, в больницу. Но, к сожалению, к Мансуру меня не пустили. Взяли передать только мою записку:

«Свет моих очей Мансур! Узнав о том, что ты стал профессором, я обрел крылья. Но горестное известие о твоей болезни повергло меня в уныние, я стал словно побитое градом дерево. Обнимаю тебя, верю, что ты скоро встанешь на ноги.

Всегда твой Будаг».

Из Агдама шофер предложил довезти меня до Лачина. Но я попросил его остановиться хотя бы на два часа в Шуше. Так мы и сделали.

…Но когда в доме Керима услышали, что я хочу часа через два уехать, и Керим и Мюлькджахан на меня обиделись.

– Брат так не поступает. Ты торопишься, будто пришел в дом к чужим! – расстроилась Мюлькджахан.

– У меня всего три дня!

Но Керим и его жена слышать ничего не хотели. Пришлось проститься с шофером, так как до следующего утра и думать не имело смысла об отъезде из этого гостеприимного дома.

Мы говорили с Керимом о несчастье, случившемся с Рустамзаде, а Мюлькджахан кормила девочку в соседней комнате. Потом вынесла ребенка показать мне. Если Айдын был словно копией Керима, то малышка Гюльтекин была вылитой Мюлькджахан.

– Ах, какая красавица! – восторгался я. – Если бы она родилась на год позже, я бы взял ее в жены своему сыну!

– Лишь бы у тебя был сын, а девушку мы для него найдем! – улыбнулся Керим.

– Сын у меня уже есть, вот только не может дождаться, когда к нему отец приедет! – невольно вырвалось у меня.

– Так что же ты сразу не сообщил? Нет, это надо обязательно отметить! Сейчас побегу звонить в Зарыслы зятьям, пусть приезжают праздновать рождение твоего сына и моей дочери.

– Подожди, Керим, не торопись. Теперь, когда Мансур в тяжелом положении, не время устраивать пиры! У нас с тобой кусок в горло не полезет!

Керим тотчас остановился.

– Я и сам себе места не нахожу! Такой замечательный человек! Если бы не его помощь, может быть, у нас и по сей день не было бы радости в доме!

– Оттого, что вы здесь будете стоять с вытянутыми физиономиями, ничего не изменится. Надо хлопотать, чтобы его лечил такой же хороший профессор, как сам Рустамзаде! – воскликнула Мюлькджахан.

Мы с Керимом переглянулись: Мюлькджахан была совершенно права.

– Когда будешь в Лачине, поговори с Рахматом Джумазаде, – предложил Керим.

– Обязательно!

В Лачине я задержался ненадолго. Поздравил Нури с его молодой женой, отдал им подарки. Когда Нури и тетушка Абыхаят узнали, что у меня родился сын, они радовались, как будто родился кто-то родной у них.

Я постарался в тот же день встретиться с Рахматом Джумазаде, чтобы поблагодарить за ежемесячное пособие и добиться перевода Рустамзаде из агдамской больницы в Баку.

Рахмат пообещал заняться этим и велел шоферу отвезти меня в Кубатлы. Ни Джабира, ни Текджезаде я не увидел: первый был в отъезде, у второго шло судебное заседание.

Только под вечер я смог добраться до Назикляра. Агила-киши дома не было, и я, несмотря на присутствие тещи, поцеловал Кеклик. Теща не только не сделала мне замечания, что я не постыдился при ней поцеловать свою жену, а еще пошутила:

– Ты должен был поцеловать прежде всего меня. Ведь это я родила для тебя Кеклик!

– А Кеклик родила мне Ильгара! – Жена и теща переглянулись. И тут я спросил: – Что вы молчите? Как вы назвали моего сына?

Кеклик смущенно произнесла:

– Гоэлро.

Я опешил:

– А что это значит?

– А об этом ты спроси у секретаря партийной ячейки.

– Этим именем его назвал секретарь?

Я знал, что теперь часто имена для детей коммунистов принято давать на заседании партийной ячейки. Но чтобы это коснулось моего собственного сына – я об этом как-то не думал.

– Когда он на ячейке предложил это имя, все проголосовали единогласно.

Рассказ Кеклик задел меня за живое. Чуть свет я отправился к секретарю. И тут же спросил:

– Что за имя такое ты дал моему сыну?

Он напустил на себя важный вид и принялся меня упрекать:

– Я думал, что отец мальчика учится на историко-общественном отделении.

– Учится, и что с того?

– А ты не перебивай меня!.. И конечно же отец ребенка знает о Государственном плане электрификации всей страны.

– Да.

– Так вот, партячейка учитывала эти обстоятельства, давая имя твоему сыну.

Я не мог скрыть своего удивления, так как его доводы показались мне несерьезными.

– Ты что же, – продолжил он, – против электрификации?

– Вы бы еще назвали моего сына Трактором!

– А что, хорошее имя, в следующий раз обязательно дадим кому-нибудь.

Я усмехнулся. Секретарь в недоумении вскинул брови:

– Ничего смешного нет, товарищ Деде-киши оглы!

– Если так рассуждает учитель начальной школы…

Он перебил меня:

– Когда давали имя твоему сыну, на заседании присутствовало двадцать человек! Допустим, я ошибался, а остальные? Это голос коллектива!

– Но я все равно изменю имя! – сказал я твердо.

– Не глупи. Придадут этому политическую окраску. Скоро начнется чистка партийных рядов, скажут, что идешь против времени! И не то еще сказать могут!

– Подумаешь, скажут! А я заявлю им, что это демагогия!

Секретарь разозлился:

– Ты меня обвиняешь в демагогии? Секретаря партячейки?

– Извини, – как можно мягче сказал я, – я говорю не о тебе. Я согласен, что сегодня, может быть, старомодно называть детей именами пророков и имамов – Мухаммед, Али, Муса, Иса. Новому поколению надо искать новые имена. Но такие, чтобы было ясно, что они означают, и чтоб сохранялся национальный колорит, национальное звучание! И чтобы дети потом не дразнили!..

Он снова перебил меня:

– Думай, о чем говоришь! Никто не посмеет дразнить твоего сына, а того, кто осмелится, мы крепко проучим!

– Я официально заявляю, что изменю имя сына и назову его Ильгаром, что значит Верный слову. Это имя у нас каждый поймет! И новое имя, и звучное, и понятное. Не возражаешь?

– Очень даже возражаю! Имя дано на заседании партячейки, и изменить его может только партячейка!

– Я завтра возвращаюсь в Баку. Прошу вас созвать партийное собрание сегодня же!

– А если собрание не согласится изменить решение и назвать заново твоего сына Ильгаром?

– Это ваше дело! А я сегодня же изменю имя. У сына отец я, а не собрание!

Дома согласились со мной. Агил-киши казался хмурым. Устал, наверно, решил я и не приставал к нему с расспросами. А он курил трубку, прислонившись к стене по обыкновению, и о чем-то сосредоточенно думал, не глядя в мою сторону.

Возвращаться в Баку я решил не верхней дорогой (Евлах – Баку), а нижней (Джульфа – Баку). До станции Акери – на коне, а оттуда – поездом. Теща готовила мне еду в дорогу, Кеклик возилась с Ильгаром, а я не знал, как обратиться к Агилу-киши с просьбой о коне: мне почудилось, что он почему-то недоволен мной. И правда, он вдруг заговорил, глядя на меня, будто охотник на жертву:

– Сынок, я слышал, ты книгу пишешь?

– Да, есть такое дело.

– О чем, если можно спросить?

– О том, что видел и слышал.

– Хорошее дело.

– И как же будет называться твоя книга?

– «Явление имама».

Честно говоря, я очень гордился этим рассказом, в котором показал религиозную мистерию, во время траурного дня по убиенному имаму Гусейну. По рассказу назвали и всю книгу.

– Еще раз скажи, как называется твоя книга?

Я повторил.

Лицо Агила-киши покраснело, и он начал читать молитву, которую правоверные мусульмане читают, заслышав богохульные речи. Он стоял на коленях, повернув лицо в сторону священной Мекки, потом распростерся на полу, снова приподнялся, воздев руки к небесам. Только закончив священнодействовать, он повернул ко мне разгневанное лицо:

– Ты же говорил, что пишешь только о том, что сам видел?

– Истинная правда.

– Как же ты говоришь, что наблюдал явление святого имама? – Он снова забормотал молитву, прося ниспослать ему очищение от греха за то, что лишний раз помянул святого имама: это не рекомендуется правоверному мусульманину.

– Это название книги, дядя Агил.

– Что, другого названия ты не нашел?

– Но почему я не могу назвать книгу так?

Агил-киши махнул рукой с нескрываемым раздражением.

– Лучше уходи… Скажу тебе правду: я ошибся, когда мой выбор для дочери пал на тебя.

– Дядя Агил, все-таки объясните, что произошло?

– А что еще может произойти хуже этого? Ты взрослый человек, разве трудно понять?

– Заклинаю вас именем вашего Герая, что я должен понять?

– Не клянись именем моего сына! Или уже наступил конец света, что безбожникам дано право выискивать недостатки у имамов? – И, показав рукой на Ильгара, добавил: – У тебя самого, пощади аллах, есть щенок, не боишься разве гнева аллаха всемогущего?!

Я промолчал, надеясь, что Агил-киши успокоится, но он продолжил:

– Когда этот рассказ только появился в газете, несколько односельчан пришли ко мне с предупреждением, чтобы ты прекратил богохульные писания в газете. Но я не поверил им, думал – наговаривают. И только поэтому не написал тебе. А сейчас, когда ты сам мне сказал о своей книге, я говорю тебе как сыну: не вмешивайся в подобные дела, не трогай пророка и его имамов! Смотри, возненавидят тебя люди, потеряешь ты их уважение. Я уже не говорю о гневе пророка, который обрушится на твою голову! Проклянут тебя, и ты никогда не оправишься!

Все бы ничего, но моя Кеклик, ласковая и нежная как птица, слушая взбучку, которую мне устроил ее отец, тоже смотрела на меня осуждающе. Ее неодобрение меня насторожило и обидело. Но я, поразмыслив, пришел к выводу, что самое лучшее в моем положении – молчать.

Провожая меня до станции Акери, чтобы забрать моего коня, Агил-киши поучал меня. А я все молчал. В конце концов ему это надоело и он закричал:

– Почему ты молчишь и ничего мне не отвечаешь? Не слышишь разве?

– Я все слышу, но какой смысл в моих ответах?

Он покачал головой:

– Сынок, скажи откровенно мне, с глазу на глаз: веришь ли ты в благословенного пророка и его святых имамов? Понимаешь ли, как они всесильны?

– Если бы не понимал, то и не писал бы.

Тесть то ли не расслышал моего ответа, то ли решил не вдаваться в выяснения сути моего ответа, но больше ни о чем меня не спрашивал.

Кони шли быстро, подковы стучали по булыжнику, иногда высекая искры. Вскоре мы выехали к реке Акери и поскакали совсем рядом с кромкой берега. Незаметно доехали до станции железной дороги.

Агил-киши не стал дожидаться прихода поезда и начал прощаться. Он обнял и поцеловал меня, крепко прижав к груди. Последние его слова были:

– Не забывай, о чем я тебя просил! Не трогай наших святынь! Не то проклянут тебя люди.