Текст книги "Будаг — мой современник"

Автор книги: Али Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 58 страниц)

МОИ ПЕРВЫЕ СТИХИ

Но собрания приносили пользу. Мы учились спорить, выступать с трибуны, не бояться устремленных на тебя глаз. Надо было говорить так, чтобы тебя понимали, чтобы ты мог убедить.

Я тоже любил выступать.

Со временем в партийной школе были созданы кружки самодеятельности: пения, музыки, декламации, театральный.

Я разрывался на части: я очень любил петь, многие хвалили мой сильный верный голос; к тому же я любил сочинять стихи к мелодиям знакомых старых песен; а еще меня очень привлекал драматический кружок – я все не мог забыть выступление самодеятельных артистов в учительской семинарии.

Уроки игры на таре давал нам старый учитель Микаил Велиханлы. Он же был руководителем драматического кружка, учил нас исполнять женские роли, – ведь в старое время женщинам было запрещено участвовать в представлениях, и женские роли играли мужчины. Он показывал характерные черточки, напоминающие мимику женщин; наставлял, как перенять легкую женскую походку, как говорить более высоким голосом. Для исполнения женских ролей слушатели-шушинцы выпрашивали у своих сестер и матерей женскую одежду.

Кружком пения руководил наш директор Муслим Алиев. Однажды он предложил нам испробовать свои силы в написании собственной песни, чтоб она стала гимном нашей партийной школы.

Три дня уже я сочинял небольшое стихотворение «Союз молодежи», к которому подобрал знакомую мелодию. Когда мы собрались на очередное собрание кружка, я протянул листок с песней Муслиму Алиеву. Он внимательно прочел и предложил мне спеть ее перед товарищами.

– Пусть ребята послушают и сами решат, нравится им песня или нет.

И я спел:

 
Союз молодежи
Взял красное знамя,
И реет, как пламя,
Над нами оно!
От края до края
Звучат не смолкая
И песни наши,
Зовут нас вперед!..
 

Ребята зааплодировали, а вместе с ними и сам директор. Все наперебой хвалили меня. Потом попробовали спеть вместе, и получилось неплохо.

С тех пор, выходя в город строем, мы всегда пели эту песню.

Первый успех придал мне уверенности, и я отважился написать сатирические стихи.

Дело в том, что театральному кружку уездный отдел культуры обещал прислать костюмы, грим, парики для наших представлений. Но время шло, а обещания оставались обещаниями. Вот тогда я и написал фельетон в стихах и отнес его в газету «Карабахская беднота».

Каково же было мое удивление, когда газета поместила на своих страницах фельетон «Не верим вашим обещаньям», который заканчивался так:

 
Устали мы от болтовни,
От ваших лживых обещаний,
Мы ждем не слов,
А дел реальных!
 

И снова товарищи по школе поздравляли меня, а кое-кто говорил о «рождении нового поэта».

Наша партийная школа помещалась в двух зданиях, раньше принадлежавших городскому реальному училищу. В одном здании мы учились, в другом помещалось общежитие для слушателей и столовая.

На третьем этаже учебного здания был зрительный зал со сценой и бархатным занавесом. Если бы не стулья грубой работы местных шушинских мастеров, ни к чему бы нельзя было придраться. В школе было удобно учиться, жить и отдыхать. Только одно доставляло нам немало неудобств: в зданиях было холодно.

В Шуше осень туманная и сырая, а зима холодная, морозная. Местное население, живущее здесь постоянно, летом запасается топливом. Наш директор был человеком нездешним; никто его не предупредил о суровостях здешней зимы, поэтому запастись топливом забыли.

В школьном хозяйстве основной тягловой силой были два осла. Дежурные навьючивали на спины ослов корзины и отправлялись за топливом для школы. В их обязанности кроме того входила еще и доставка хлеба из пекарни.

Когда дежурство выпало на мою долю, напарником моим в тот день оказался паренек по имени Эйваз. Мы быстро доставили в школу дрова и отправились в пекарню за хлебом. На дверях пекарни нас ожидало объявление: «Сегодня хлеба не будет, так как в пекарню не завезли дрова».

Возвращаться в школу без хлеба нельзя. И тут мне в голову пришла неожиданная мысль. Один из бывших вюгарлинцев, Мешади Аскер, держал на базаре большую хлебную лавку. При лавке был хороший тендыр, в котором удачливый хозяин выпекал на продажу домашние чуреки. Их расхватывали покупатели. Я часто покупал у него хлеб для дома Вели-бека, который особенно ценил хорошие чуреки.

Эйваз сразу понял меня. И мы отправились на базар. Мешади Аскер приветливо со мной поздоровался, мы обменялись новостями о знакомых земляках, о жизни, а потом я сказал:

– Меня послал директор партийной школы договориться о ежедневной покупке хлеба для нашей столовой. Я не хотел, чтобы такой выгодный заказ попал в чужие руки. Что ты думаешь по этому поводу?

Мешади Аскер обрадовался и возблагодарил аллаха, что у него такие верные друзья.

Прежде чем заключить деловую сделку с нами, он послал подручного в соседнюю лавку купить сыру и принести из чайханы три стакана хорошего чая. Мы пили чай, и Мешади Аскер поинтересовался, какое количество хлеба требуется школе.

Мы с Эйвазом стали подсчитывать: тридцать пять слушателей; учителей и других работников школы – пятнадцать человек; всего – пятьдесят; а если каждый в день съедает по два чурека, значит, сто чуреков.

Мы аккуратно сложили чуреки в корзины, нагрузили на ослов, а хозяин пекарни все крутился около нас, не решаясь спросить, и перед самым нашим уходом все же решился.

– Да буду я жертвой твоей, – спросил он застенчиво, – а где же деньги?

Но я не смутился:

– Под вечер к вам заедет наш школьный счетовод и рассчитается с вами, а заодно договорится о необходимом количестве и о цене.

Мы погнали ослов по дороге к школе. Эйваз всю дорогу веселился, вспоминая, как я говорил с пекарем.

Когда мы привезли и выгрузили свежие чуреки, золотившиеся оттого, что были щедро смазаны сметаной и яичным желтком и посыпаны густо маком, сытный запах хлеба разнесся по всей школе.

Директор похвалил нас, и Гюльмали Джуварлинский тоже. Но об уплате Мешади Аскеру никто и не вспомнил. И я отгонял о нем мысли, как назойливую муху, но чувствовал, что перестарался с обещаниями.

«Ничего, не обнищает, – решил я про себя, – стольких он обманывал на своем веку, не грех однажды и его обмануть. К тому же не чужой я ему, а земляк!..»

Я столько думал о Мешади Аскере, что стихи о нем сложились у меня в голове сами собой:

 
Прости нас, грешных, Мешади,
Но денег за чурек не жди.
Нажив на бедных капитал,
Ты жертвою обмана стал.
И опустела хоть сума, —
Надеюсь, не сойдешь с ума!
 

Когда я прочел эти стихи Эйвазу, он долго смеялся:

– Ну и пройдоха ты, Будаг! Ну и хитрец!

Но мне от его слов становилось стыдно, я уже не думал, что поступил хорошо.

Вообще-то с питанием у нас было неважно. Чаще всего на завтрак мы ели пшенную или ячневую кашу, заправленную небольшим количеством бараньего сала. На обед нам давали суп из баранины. Ужин ничем не отличался от завтрака.

В больших жестяных бидонах кипятили воду, которую только закрашивали чаем, а потом так называемый чай разливали по чайникам и расставляли по столам, а там уж мы сами хозяйничали. Горячие края жестяной кружки жгли губы, кружку трудно было держать в руках – чай в ней никак не остывал, пили его без сахара.

Неделю мы готовились к празднованию пятой годовщины Октябрьской революции. Маршировали в колонне под сочиненную мною песню. Самый рослый и сильный из нас нес впереди красное знамя, он ухитрялся нести его так высоко, что каждый в колонне видел алое полотнище.

Драматический кружок репетировал пьесу местного самодеятельного автора, и называлась она «Права батрака».

ЧЕТКИЕ ШАГИ

Осень в Шуше сырая и мглистая, а в день седьмого ноября ветер разогнал над городом тучи, туман рассеялся, и над головой засияло солнце.

Директор осмотрел придирчивым взглядом нашу колонну и остался доволен: мы были в одинаковой форме – в пиджаках, брюках, ботинках, на голове у каждого – шапка.

По его команде мы двинулись к центру города. На большой базарной площади заранее сколотили трибуну. К площади шли демонстранты-горожане, в руках они несли портреты Ленина и Нариманова.

С трибуны перед демонстрантами выступил с речью председатель уездного исполнительного комитета. Потом на трибуну поднялся директор нашей партийной школы Муслим Алиев. Чуть ли не каждая фраза ораторов, особенно нашего директора, прерывалась аплодисментами. Демонстрация продолжалась до полудня.

Кроме горожан в празднике принимали участие крестьяне окрестных сел, которые специально приехали к этому дню в Шушу и готовились к скачкам на Джыдыр дюзю.

После демонстрации мы вернулись в школу, где повар уже приготовил в честь праздника плов. Все давно мечтали о плове, но сварить его было не из чего. Поэтому мы заранее собрали деньги, у кого сколько было, купили на базаре баранину и масло и все это отдали повару.

Давно так сытно и вкусно, как в этот день, мы не обедали.

А вечером в зале школы состоялось торжественное собрание. Вступительное слово Муслима Алиева было коротким. После директора выступил Гюльмали Джуварлинский, который рассказал о том, как Ленин и большевики готовили Октябрьскую революцию.

Незаметно пролетел небольшой перерыв, и началось представление нашего драмкружка.

В пьесе «Права батрака» было занято шесть человек. Единственную женскую роль должен был исполнять я.

Речь шла о том, что сын батрака Мансур полюбил дочь Агалар-бека красавицу Симузар. Агалар-бек и его жена Лале, роль которой играл я, противятся браку дочери с Мансуром. Подговариваемые беком, староста села и управляющий бекским имением притесняют Мансура и его отца Тахмаза.

Бедняк Тахмаз не в силах бороться с теми, у кого в руках власть. Он уговаривает Мансура отказаться от своей любви, но Мансур непреклонен.

Несмотря на все трудности, которые встают на его пути, Мансур выходит победителем в этой борьбе…

Свою роль я вызубрил назубок, чего нельзя было сказать о других участниках спектакля. Поэтому было договорено, что наш руководитель Микаил Велиханлы будет подсказывать тем, кто не знает хорошо своей роли. Накануне праздника Микаил Велиханлы неожиданно заболел, поэтому мы попросили одного из наших сеидов, который был грамотнее других, взять на себя обязанности суфлера.

Занавес открылся, и все увидели на сцене Агалар-бека, который сердито расхаживал из угла в угол. Конечно же он забыл все слова от волнения и бросал быстрые взгляды в сторону нашего суфлера.

Наш сеид хоть и умел хорошо читать, но совсем не различал в тексте пьесы – что должны произносить актеры, а какие заметки имеют отношение только к режиссеру спектакля, поэтому он читал все подряд.

«Агалар-бек сердито расхаживает по сцене», – прочел он.

Агалар-бек продолжал сердито расхаживать по сцене, бросал красноречивые взгляды на бестолкового сеида. Но тот упорно твердил: «Агалар-бек сердито расхаживает по сцене».

Это продолжалось довольно долго, наконец парень, исполнявший роль Агалар-бека, разозлившись, топнул ногой и громко сказал:

– Слушай, хватит ему расхаживать по сцене! Пусть лучше скажет, чего он так расстроен!

Репетиции шли давно, поэтому многие присутствующие знали содержание пьесы. В зале стоял хохот. Актеры тоже еле сдерживались, чтобы не рассмеяться.

В одной из сцен комичная ситуация создалась у меня. Лале-ханум, жена Агалар-бека, вначале хотела по-хорошему уговорить Мансура отказаться от ее дочери. Но Мансур гордо отвечает ханум: «Лучше умереть, чем отказаться от Симузар. Я обязательно женюсь на ней!»

Разгневанная Лале-ханум бьет Мансура по голове. Оскорбленный батрак бросает шапку под ноги госпоже и уходит. Все шло хорошо, но только до того момента, как, размахнувшись, Лале-ханум ударила батрака по голове. Я так вошел в образ, что стукнул Ахмеда, исполнявшего эту роль, изо всей силы по голове. Он, охнув от боли, схватился за голову и во всеуслышание завопил:

– Эй, ты что, сошел с ума?! Бьешь совсем по-настоящему!

Чтобы хоть как-то выкрутиться, я быстро нашел ответ:

– Батрак должен знать свое место! Если будешь перечить хозяйке, будет еще хуже!

Ахмед зло посмотрел на меня и, сняв папаху, швырнул ее в суфлера со словами:

– Если вы лопнете от злости, я не откажусь от Симузар!

Но тут произошло непредвиденное. Папаха, брошенная в нашего суфлера, попала в керосиновую лампу, стоявшую около него. Лампа опрокинулась, керосин разлился, и язычки пламени побежали по сцене. Я еще думал, что можно спасти наш спектакль, и голосом Лале-ханум закричал:

– О люди! Враги наши подожгли наш дом! Несите воду! Несите воду!

Зрителей не пришлось просить дважды, они уже обо всем догадались. Весь зал принял участие в тушении пожара. Многие побежали за ведрами, принесли старые ковры и набросили на очаги огня. Водой залили всю сцену. Но все-таки некоторые костюмы обгорели, и на ковре, покрывавшем пол в бекском доме, остались большие черные пятна.

Спектакль так и не закончили. Когда волнение и возбуждение, вызванное пожаром, улеглось, Новруз Джуварлинский смеясь сказал:

– Что хорошего можно ждать от спектакля, где женскую роль исполняет Будаг, а суфлером пригласили сеида Али? Надо было с самого, начала вызвать пожарную команду! – А потом обратился к сеиду: – Слушай, Али, а как у вас, сеидов, отнесутся к тому, что ты играл на сцене?

Сеид не остался в долгу перед Новрузом:

– А может быть, я правильно все сделал, за что же меня должны осуждать мои братья?

Но тут вмешались музыканты, аккомпанировавшие в нужных местах. Один из них желчно спросил:

– Не понимаю, зачем было нас приглашать, если едва лишь мы начинали играть, как ваш руководитель тут же прерывал нас?!

Муслим Алиев, стоявший тут же, удивился:

– Как это – прерывал?

– Ну да, как только мы начинали играть, он стучал карандашом об пол и вынуждал нас остановиться!

Все повернулись к «суфлеру». Он тут же перешел к трудностям своего задания:

– Во-первых, вы все готовились целый месяц, а мне велели читать сразу же! И во-вторых, я не знал, что ваши музыканты такие тупые. У меня привычка, я всегда стучу карандашом, едва слышу музыку. Когда я стучал, я вовсе не думал прерывать их игру, – наоборот, только удивлялся тому, что они ни одной песни не доиграли до конца!

– Почему ты нас не предупредил, что, у тебя такая привычка? – возмутился Новруз.

– Как я могу в себе осуждать то, что заложено во мне по воле всемогущего аллаха? И не тебе, безбожнику, делать мне замечания! Неужели ты не боишься гнева аллаха?

– Хватит тебе надеяться на милосердие аллаха, сеид! Подумай лучше о той, чтобы вступить в комсомол! Когда ты возьмешься за ум, несчастный? С помощью своего предка ты далеко не уедешь!

Али смолчал. Мне показалось, что он все-таки побаивается и директора школы, и Новруза, и не всегда уповает на силы своего святого предка.

Если говорить откровенно, я все чаще задумывался над тем, отчего Новруз, все время наскакивающий на основы шариата и на святых мучеников, до сих пор не наказан за богохульство. Я был совершенно уверен, что за насмешки и надругательства над священными именами, которые мы беспрестанно слышали от него, он давно должен превратиться в камень или сгореть в аду. А он день ото дня становился все напористей и веселей. Мне все время хотелось его одернуть: «Поступил в школу, так учись, и нечего цепляться к другим! Можешь сам не верить, если не страшишься гнева пророка, но другим не мешай!» Но вслух я этих слов не произносил.

Религиозные споры в школе шли постоянно; думаю, что не один я не спал ночами и раздумывал над доводами, которые приводили противники религии.

Однажды учитель Гюльмали Джуварлинский дал мне небольшую книжку:

– Возьми, прочитай. А потом поговорим!

На обложке стояло имя автора – Мамед Сеид Ордубады. Я знал, что он известный поэт и писатель. Книга называлась «События в Кербеле».

Это было именно то, что меня интересовало больше всего. Я едва смог дождаться момента, когда начну читать. После обеда пришел к себе в комнату, сел на кровать и открыл книгу.

Только недавно, во время ашуры, я вспоминал тех несчастных, кто подвергся гонениям и смерти в Кербеле много веков назад. Вместе со всеми я оплакивал имама Гусейна и его сподвижников, твердо веря в их святую миссию.

А в книге эти события рассматривались как политическая и религиозная борьба за власть представителей разных направлений ислама. Об имаме Гусейне в ней говорилось как об обыкновенном предводителе племени, который хотел властвовать над другими. Но имам Гусейн оказался побежденным своими противниками, потому что у него было меньше оружия, и сторонники его оказались в меньшинстве. Автор убеждал, что имам Гусейн был обыкновенным рядовым человеком.

Я закрыл книгу и положил под подушку. Противоречивые думы обуревали меня. Я понимал, что даже само чтение такой книги – святотатство. Но и не читать ее я не мог.

Читал со страхом, боязнью. Перед моими глазами снова оживали картины, о которых я думал с детских лет. Сирийская пустыня, река Евфрат, город Кербела… Здесь произошла кровавая битва, натягивалась тетива луков, летели копья и стрелы, ржали в страхе кони, во имя аллаха и его пророка сражались и умирали соратники праведного имама Гусейна. Их жены и дети, подгоняемые плетьми, брели по страшным, полыхающим от жара, дорогам на Дамаск…

Я не мог прийти в себя долгое время от растерянности и удивления. Мне с детства втолковывали, что за пророка и его имамов не жаль отдать жизнь, что поступки их и слова священны для каждого мусульманина, что и в мыслях не может быть сомнения в их правоте и всемогуществе. А тут в книге напечатано обратное всему этому, и автора за это не покарал аллах, и меня, читавшего греховную книгу, не тронули имамы.

Когда меня встретил Гюльмали, он не стал расспрашивать о моих впечатлениях от прочитанной книги, а попросил выступить на уроке и пересказать содержание книги.

В начале урока учитель шутливо сказал:

– Пусть сын высоких гор расскажет нам о событиях, происходивших в Кербеле.

Я рассказал о том, что младший брат имама Гасана – имам Гусейн, живший при Муавии в изгнании в Медине, откликнулся на зов сторонников своей семьи. Покинув Медину, он двинулся к Куфе, чтобы соединиться с ними. Имама Гусейна преследовали омейядские всадники, которые окружили преследуемого у Кербелы. Десять дней Гусейн, сопровождаемый небольшим, плохо вооруженным отрядом своих сторонников, надеялся, что случай выручит его. Командующий халифским войском хотел вынудить отряд Гусейна сдаться без боя. Но они упорствовали. Завязался бой четырехтысячного войска халифа с маленьким отрядом Гусейна. Весь отряд во главе со своим предводителем был разбит наголову.

Гюльмали Джуварлинский поблагодарил меня и сказал, обращаясь ко всем:

– Не стану что-либо добавлять к рассказу Будага. Подумайте сами над тем, что услышали, а ты, Будаг, – над тем, что прочел.

Когда же я хотел вернуть учителю книгу, он сказал, что дарит ее мне.

* * *

В школе постоянно ощущался недостаток продуктов. Муслим Алиев очень рассчитывал на то, что бакинские товарищи не оставят нас в беде, и поехал в Баку просить о помощи.

Эта поездка коренным образом изменила положение дел в школе. Увеличилась норма хлеба для слушателей, наладили снабжение мясом и маслом. Кроме того, школе выделили пятьдесят овец. Руководство школы решило, что лучше всего нанять чабана, который бы неотлучно был при отаре. И знали бы вы, кто пришел наниматься на работу к нам! Мой старый друг Керим, с которым мы подружились еще в Эйвазханбейли, а потом пасли вместе скот и в Учгардаше!..

Не было предела нашей радости. Мы обнялись и расцеловались, как братья. Керим рад был за меня, но ему тоже не терпелось начать учиться. Я сказал об этом Гюльмали Джуварлинскому.

– Послушай, Керим, если ты будешь хорошим чабаном для нашей небольшой отары и овцы доживут до весны, то я засчитаю тебе это за вступительный экзамен в нашу школу, – пошутил он.

Керим серьезно отнесся к словам учителя. Днем он пас овец на тех склонах гор, где еще сохранилась трава; ночью же загонял их во двор соседнего дома, разрушенного во время распрей между армянами и мусульманами.

В комнатах брошенного дома Керим устроил нечто вроде загона для овец, а в одной из комнат занимался сам, готовясь к поступлению в нашу школу. Когда выпадала свободная минута, я забегал к Кериму, чтобы помочь ему.

И в партийной школе дела пошли на лад. Из Баку Муслим Алиев привез любопытную новость: успешно окончившие шушинскую партийную школу будут направлены в Баку, в Центральную тюркскую партийно-советскую школу. Я не сомневался, что окончу школу одним из лучших. Мечты о том времени, когда поеду в Баку учиться, не давали мне покоя! Скорей бы!

Начало 1923 года в Шуше ознаменовалось сильными морозами и снегопадами. Три дня подряд валил снег. Замело все дороги в округе. Казалось, что нас отрезало от остального мира. Даже до овчарни, устроенной Керимом в соседнем доме, не так-то просто было добраться. Несколько часов подряд, выйдя с лопатами на улицу, мы прокладывали путь в нижнюю часть города, чтобы привезти оттуда хлеб. Вот когда мы добрым словом вспомнили бакинских товарищей, которые выделили для нас полсотни овец. Если бы не овцы, нам пришлось бы затянуть потуже ремни. А так через день повар резал одну овцу и готовил нам вкусные, сытные обеды.

Ежедневно-дежурные расчищали дорогу в центральную часть города. Несмотря на сильные морозы и недостаток топлива, занятия в школе шли своим чередом. Программа занятий была очень насыщенной, многим не хватало подготовки, поэтому мы занимались с утра и до вечера, боясь потерять хоть час драгоценного времени.

Особенные трудности у многих вызывала подготовка к урокам по теории марксизма. После этих занятий мы сами понимали, что наш кругозор расширяется день ото дня. Среди нас не было ленивых, каждый понимал необходимость того, чем мы занимаемся, каждый стремился узнать побольше.