Текст книги "Будаг — мой современник"
Автор книги: Али Велиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 58 страниц)
ГЮЛЬДЖАХАН В РАЗДУМЬЕ
Я осторожно вошел в дом Вели-бека, поднялся на балкон. Было уже за полдень, и в доме шли приготовления к обеду.
Имран даже не посмотрел в мою сторону, по всему было видно, что его разморило от жары и кухонного чада. Не ожидая окрика, я стал помогать ему накрывать на стол. Он тяжело опустился в кресло и вытер фартуком лицо и шею.
– Ради всех святых, – взмолился он, – дай мне глоток воды. – Он учащенно дышал.
Я бросился на кухню и из большого глиняного кувшина, что стоял в углу всегда прикрытый, налил полную кружку холодной воды и отнес повару. Он жадно припал к кружке и выпил до последней капли.
– Да вознаградит небо твоих отца и мать! – сказал он благодарно. И я понял, что сердиться на меня за отсутствие он не будет.
Вернувшись на кухню, я принялся мыть посуду, оставшуюся после завтрака. Имран не задавал мне вопросов, что я делал в доме Дарьякамаллы. И сам я не лез с разговорами. Спроси он меня, был ли я в мечети, я бы ему признался, но он молчал.
Чайную посуду убрал в шкафы, а потом начал готовить стол к обеду: проверил солонку и перечницу, достал из глиняной банки маринованные баклажаны и перец, перемыл зелень, нарезал хлеб, разложил салфетки, наполнил графин свежей водой. Я злился, что занимаюсь никому не нужным делом, когда люди строят новую жизнь.
Обед был уже готов, стол накрыт, но хозяев не видно. Я вышел на балкон и прошел его из конца в конец, заглядывая во все комнаты. Нигде никого.
Закончив приготовления к обеду, усталый Имран задремал на сундуке, стоявшем в углу, кухни. Я спустился вниз, где услышал голоса Гюльджахан и горничной хозяйки – Гюльбешекер. Гюльджахан что-то шила, а Гюльбешекер была в саду.
– Где твоя тетка? – спросил я.
– Пошла к Дарьякамаллы.
«Вот тебе раз! – подумал я. – Если Имран сказал, что я там, то ханум рассердится, когда узнает, что я не только не приходил, но и что меня сегодня не видел Мехмандар-бек».
– А где Вели-бек?
– Не знаю, – пожала плечами Гюльджахан. – Говорят, что а мечети какое-то собрание, и его туда пригласили.
«Ну и ну! – разволновался я. – Значит, он меня там мог видеть! Что ж, тем лучше! Он тоже слушал, о чем говорил Нариманов, и сам теперь знает, за кого стоит Советская власть. Пусть только попробует упрекнуть меня!..»
Но все-таки мне было не по себе, когда я представлял, что говорят обо мне Вели-бек и ханум. С недавнего времени она взяла в привычку обращаться ко мне с иронией: «Товарищ пролетарий всех стран, повтори, пожалуйста, что ты хочешь сказать?» И все вокруг начинали хохотать; меня от ее слов коробило, но я молчал; теперь, надеюсь, Вели-бек посоветует ей быть осторожнее.
– О чем ты задумался, Будаг? – спросила меня Гюльджахан.
Я хотел рассказать ей о выступлении Нариманова, особенно о том месте, где он говорил о правах женщин. Но здесь нам могли помешать Имран, вздремнувший после обеда, или Гюльбешекер. И тотчас донесут ханум. Поэтому я приложил палец к губам, а потом поманил Гюльджахан за собой на второй этаж.
Она поднялась по лестнице, прошла в свою комнату, оставив дверь открытой, и села на тахту. Убедившись, что Имран спит, а Гюльбешекер все еще в саду, я подошел к двери в комнату Гюльджахан и остановился на самом пороге, – войти в комнату, где находилась одна Гюльджахан, я не осмелился, чтобы не вызвать нареканий.
И рассказал все, что слышал: и о том, что девушек продают мужчинам, которые им в отцы годятся, и что женщины отныне должны сами решать свою судьбу.
Девушка слушала меня внимательно, и только побледневшее лицо и плотно сжатые губы выдавали ее волнение. Я кончил говорить, а она не произнесла ни слова.
– Слушай! – разозлился я. – Почему ты молчишь? Ты мне вот что скажи: тебе хоть немножечко нравится этот Кербелаи Аждар?
Готовая расплакаться, она отрицательно покачала головой.
– А ты хоть раз сказала тетке, что не хочешь за него выходить?
Она замотала головой и тихо заплакала.
– Теперь другие времена, – стал успокаивать я ее, – если ты не согласна, никто не имеет права тебя неволить! Ты слышишь, никто!
Она глубоко вздохнула, всхлипнула.
– Нам даже говорить с тобой долго нельзя, – проговорила она обреченно, – и тебе стоять тут тоже. Начнут болтать глупости… Вот-вот тебя позовет Имран или сюда поднимется Гюльбешекер.
– Хочешь, – не сдавался я, – отвезу тебя к твоему парню, а? Или куда скажешь!.. Прошу тебя, только не плачь! Ты мне как сестра! Я ведь знаю, за что Кербелаи Аждар приносит ханум драгоценности!.. Это же настоящая сделка! Он хочет купить тебя!
Плечи девушки дрожали, она уткнулась носом в подушку и расплакалась. А я продолжал:
– Теперь все зависит от тебя! Сегодня же заяви тетке, что ты не согласна и не пойдешь за него!
Сквозь всхлипывания до меня донеслось:
– Я сама не знаю, как мне поступить.
– Я же сказал тебе, что делать! Соберись с силами. Тебе решительности не хватает – надо только сказать, что ты не согласна, и все!
Наступила тишина. Я прислушался к тому, что делается во дворе. «Пусть подумает», – решил я, не убежденный, однако, что она послушается моего совета. Бек и ханум могли вернуться в любую минуту, и я вышел на балкон, прислонился к перилам. Отсюда было видно, как Гюльбешекер сидит на скамье и что-то напевает тоненьким голоском. И ее тоже ханум хочет пристроить – замуж за Имрана выдать, чтобы и повар и служанка всегда были при ней.
Солнце стояло еще высоко. Раскидистые деревья в саду отбрасывали прохладную тень. Было время, когда только-только стали поспевать слива и вишня, а с шелковицы уже недели две как сняли урожай. В листве прятались наливающиеся соком яблоки и груши.
Я спустился во двор и вышел за ворота, где сразу же начиналась Джыдыр дюзю – Долина скачек. Я медленно побрел по траве. Как приятно пахли дикие цветы!.. Меня могли хватиться в любую минуту, поэтому я вскоре вернулся. Вот во двор вошел Вели-бек и упругим шагом поднялся на балкон второго этажа. Почти следом за ним вкатил фаэтон ханум.
Бек, как всегда, переоделся перед обедом и вышел на балкон умыться. Я приготовил холодную воду. На балконе был умывальник, но Вели-бек любил умываться, когда ему сливали воду. И сейчас он попросил меня, чтоб я полил, потом насухо вытерся полотенцем и прошел в столовую, где уже сидела ханум. Он опустился на стул рядом с нею во главе стола.
Имран выкладывал приготовленное на блюда, а я относил в столовую. Когда я поставил очередное блюдо на стол перед беком, он тихо сказал мне:
– А ты на самом почетном месте сидел!
«Ну вот, видел!» – пронеслось в голове.
Съев куриный бульон, бек спросил у ханум:
– Скажи, пожалуйста, почему в последнее время Гюльджахан не обедает с нами? Может быть, ты ее обидела? Мне показалось, что она чем-то опечалена и расстроена.
– Как будто ты не знаешь, бек, чем больна Гюльджахан, – заулыбалась ханум. – Как увидела, что Кербелаи Аждар из-за нее приходит чуть ли не каждый день к нам, и стала капризничать! Еще бы! Такая удача! Возможно, она стесняется показать тебе свою радость, поэтому избегает тебя.
Не знаю, поверил ли бек объяснению жены, а я, негодуя, унес тарелки из-под бульона на кухню и вскоре внес только что снятую со сковороды яичницу с зеленью и простоквашу с чесноком, которой поливают готовую яичницу.
Вели-бек неожиданно нахмурился, внимательно оглядев жену, у которой в ушах и на пальцах сверкали драгоценности, подаренные Кербелаи Аждаром. Раньше ему все было недосуг поинтересоваться, о чем толкуют ханум и Кербелаи Аждар, когда остаются в комнате вдвоем. А сегодня он решил, что пора поговорить с женой.
– Жениться или выходить замуж, – начал он как бы издалека, в упор глядя на свою жену, – значит, отдать себя другому человеку до своего судного дня. Тут нельзя насиловать чью-либо волю. Заклинаю тебя своей жизнью, не принуждай Гюльджахан выходить замуж, если она этого не хочет! Я с уважением отношусь к Кербелаи Аждару, но мне кажется, что он не пара ей. И потом… я слышал, что аксакалы рода Гаджи Гуламали противятся этому браку. Они не хотят, чтобы Кербелаи Аждар нарушал традицию их купеческого сословия.
Ханум ела яичницу, отделяя вилкой небольшие кусочки и обмакивая в простоквашу с чесноком. Прожевав очередной кусочек, она подняла на Вели-бека невинные глаза:
– Послушай, Вели! Ведь ты сам прекрасно знаешь, что со стороны покойного отца у Гюльджахан такие родственники, что от них не дождешься дельного совета. Ни ума у них на это, ни смекалки!
– И что дальше? – спросил Вели-бек. – К чему ты клонишь?
– А я о том, что кому, как не нам, позаботиться о Гюльджахан? И что она сама понимает, что ей в радость? Разве можно обращать внимание на то, чего хочется или не хочется этой глупой девчонке?
– Да рухнет его дом, ему же много лет!
– Не советую тебе вспоминать, сколько кому лет! Я ведь тоже вышла замуж не за молодого, а вот не жалею!
Вели-бек тяжелым взглядом смерил разнаряженную жену, всю в драгоценных камнях и золоте.
– Почему ты всех сравниваешь с собой?.. – Голос Вели-бека звучал глухо.
– Если она моя племянница, то пусть слушается меня! – нашлась ханум. – Если она вообще думает о замужестве, то пусть держится за Кербелаи Аждара. А нам не следует верить всему, что говорят о семействе Гаджи Гуламали. Все в руках самого Кербелаи Аждара: как он захочет, так и будет.
– Послушай, Джевдана! Давай заниматься своими детьми, а не чужими. У нас есть сыновья, есть дочь, старшую мы уже выдали, думай больше о них, чем о семейных планах, Кербелаи Аждара!
– Ты сам прекрасно знаешь, бек, – настойчиво продолжала ханум тему старого мужа и молодой жены, – что жена может омолодить старого мужа и, наоборот, молодого сделать стариком… Если у нашей Гюльджахан хватит ума, она сможет превратить Кербелаи Аждара в юношу!
Вели-бек, не отвечая жене, вышел на балкон, походил из конца в конец, а потом зашел к себе. Вскоре снова вышел, – никак не может успокоиться.
Ханум улыбаясь тоже вышла на балкон, подошла к беку и прижалась к нему.
– Кербелаи Аждар в ближайшее воскресенье хочет угостить нас шашлыком из молодого барашка. Я ничего не сказала ему, не зная, согласишься ли ты. Он скоро должен прийти. Что мне ему ответить?
– О чем твой вопрос, о свадьбе или о шашлыке?
Ханум деланно рассмеялась:
– Догадливому достаточно и намека!
Бек нахмурился, немного помолчал и неожиданно сказал!
– Если ты этого так хочешь, то я готов поздравить с помолвкой Гюльджахан!
Ханум развеселилась:
– Только человек поживший понимает человеческую душу и умеет ценить свою жену. Девушки, мечтающие о молодых парнях, не имеют понятия, что такое жизнь. Ну что в молодом? Ты ему слово, – он тебе два!
Я убирал со стола и слышал весь их разговор. По правде говоря, я не ожидал, что дело повернется таким образом, но еще больше меня удивило, что у бека внезапно улучшилось настроение. Он вернулся к себе и улегся на тахту с книгой в руках. А ханум, довольная достигнутой победой, запела какую-то песню об уточке, ищущей на озере селезня. Мне даже послышалось, что она вставила в песню имена «Аждар» и «Гюльджахан». Напевая, она открыла дверь в комнату племянницы.
Я спустился вниз, съел остывший бульон, остатки яичницы и начал мыть посуду.
Вдруг дверь открылась, и я увидел Гюльджахан. Она была похожа на человека, у которого отняли последнюю надежду: лицо осунулось, глаза покраснели. Мне стало ее жаль. Я сразу понял, что произошло. Они ее принудили дать согласие! Ее погубило безволие и рабская покорность. Но смею ли я осуждать ее?! А я сам? Кто мне объяснит, почему я до сих пор в этом доме?.. Я непременно уйду с бекского двора! Дождусь сентября и уйду!
Гюльджахан еле слышно прошептала:
– Я не смогла отказать тете. Не в силах перечить Вели-беку. Своей волей я бросаюсь в огонь.
Я ответил резко:
– Каждый сам знает, что ему делать!
Она зарыдала.
– Будаг, клянусь аллахом, я не могу забыть хлеб, которым меня здесь кормили. Если бы я могла, я ни минуты бы здесь не оставалась. Но мне некуда идти, понимаешь, некуда!.. Мама сама живет из милости у дяди, а куда мне идти? Я не могу…
– А ты сообщила тому, кому слово дала, что выходишь замуж? Он ведь не сводит глаз с дороги, ждет тебя!
Гюльджахан не успела ответить – мимо двери прошла Гюльбешекер и подозрительно посмотрела на нас, волосы ее были взлохмачены, на щеках горел яркий румянец. «Где она была? – подумал я. – Уж не у Имрана ли?»
Часа через полтора на кухне появилась ханум. Она подошла ко мне вплотную, внимательно глядя, выпалила:
– Поздравляю, Будаг! Говорят, тебя берет к себе на работу сам Нариман Нариманов?
Имран растерянно посмотрел сначала на ханум, а потом на меня. Ханум села на стул.
– Бек говорит, что среди тех, кто ест наш хлеб, нет и быть не может недовольных. А я ему отвечала всегда, что он ошибается. И вот пожалуйста! Посмотрите только, до чего дело дошло! Этот сопляк идет на собрание в мечеть, сидит в первом ряду и слушает речь Нариманова!
– Когда это было, ханум? – спросил Имран.
– А ты спроси у него! – И снова обратилась ко мне: – Я не ожидала от тебя такой наглости! Разве ты не видел, что в мечети собрались аксакалы города? Ты не постеснялся присутствовать на том собрании, где находится твой бек, чей хлеб ты ешь!
Я понял, что если я не отвечу сейчас же, то уже потом не смогу на это решиться.
– Ханум, сначала бы узнали, для кого было это собрание: для беков или для таких, как я, а потом уже и ругайте!
Хозяйка явно не ожидала отпора и закричала на меня еще громче:
– Без моего разрешения или разрешения Имрана не смей отлучаться из дома! – Она явно хотела привлечь Имрана на свою сторону и заставить его тоже наброситься на меня. Но на сей раз Имран молчал, хотя и был зол. – Уйдешь – больше не возвращайся! Ты, как я теперь понимаю, весь в своего отца! И отец твой был таким же неблагодарным! И зять твой похож на овода! Слава аллаху, он уже несет свое наказание!
Я не сдержался:
– Ханум, говорите обо мне, а зятя оставьте в покое!
– Нет, вы только на него посмотрите! – всплеснула руками ханум. – Каков наглец! Он уже кричит на меня! – И еще и еще какие-то слова она обрушивала на мою голову. Я хотел возразить, но Имран дернул меня за рукав: «Не перечь!»
– Вот мое окончательное слово: твои дороги – базар и родник! И будь послушным! Не брыкайся, как норовистый конь! Только с моего разрешения ты можешь покинуть дом! – Она собралась уходить и, громко вздохнув, раздраженно проговорила: – Надо было мне помнить, что тот, кто держит в доме шелудивого пса, никогда добра от него не увидит!
Хоть я дал себе слово молчать, но тут не сдержался:
– Когда хозяин с палкой идет на собаку, та может укусить и хозяина!
Хозяйка зашлась в крике:
– Советская власть научила тебя говорить! Нахал! Обрел дар речи!
«Говорить так говорить», – решил я.
– Ханум, если бы я действовал так, как велит мне Советская власть, то давно должен был бы потребовать у вас все, что положено мне за мои труды.
Она вдруг отступила:
– А ты разве договаривался со мной о плате?
– При Советской власти ни один человек не может присвоить труд другого человека! – выпалил я.
– Смотрите, какой он грамотный! Если ты еще хоть раз посмеешь говорить со мной таким тоном, то мы с тобой больше не сможем находиться в одном доме!
– Подумаешь! Прошли времена, когда этим можно было меня напугать, ханум! Для чего же мне тогда две руки, если они не смогут прокормить одну голову?!
– У тебя так развязался язык… очевидно, ты нашел себе новое место. Да?
– Если бы у меня было место, я и минуты бы не оставался в этом доме! – вырвалось у меня.
– Тогда прикуси язык и сиди смирно! – С этими словами ханум ушла.
Теперь за меня принялся Имран. Но я не хотел с ним ссориться.
– Имран, – перебил я его, – ханум уже сказала все, что хотела! Но она – хозяйка, а ты кто такой? Ты такой же слуга бека, как и я, так что не лезь в душу со своими советами! Или ты думаешь, что стал важным человеком? Ты варишь, а я ставлю на стол – вот и вся разница между нами.
Наверно, Имран понял, что со мной лучше не связываться. Мы оба молча занялись своими делами.
Я вынес на балкон самовар, наполнил его водой и разжег угли, приладил кривую дымоходную трубу.
Было время готовить чай, отбирать для хозяев фрукты, накрывать на стол.
Я выбрал самые спелые сливы, отложил в сторону чуть примятые или со щербинками, взял самые красивые груши, вымыл и уложил в большую вазу. Наколол мелкими кусочками сахар от большой головы, наполнил вазочки только что сваренным вишневым и ежевичным вареньем, разложил чайные салфетки.
«Столько я для них делаю, и вместо благодарности еще и упрекают!.. Совести у них нет!» – думал я, протирая стаканы и блюдца, прежде чем налить в них чай.
Имран часто выглядывал на балкон, чтобы увидеть Гюльбешекер, которая с хозяйскими детьми была в саду. Дочь ханум пошла в гости к своей сводной сестре – Дарьякамаллы.
Бек только что встал и умылся после дневного отдыха, когда во двор вошел Кербелаи Аждар в сопровождении грузчика-амбала, который нес в могучих руках дары гостя: огромную корзину с фруктами и десяток цыплят. Имран спустился вниз, молча взял подарки гостя. Амбал ушел.
Вели-бек пригласил Кербелаи Аждара к чаю. Гость был молчалив и сдержан, полагая, что именно сегодня состоится главный разговор и его следует вести не за столом и не в присутствии слуг.
После чая и фруктов Вели-бек пригласил Кербелаи Аждара к себе. Ханум тут же направилась к Гюльджахан.
Приближалось время ужина, но Имран не торопился. Из комнаты Вели-бека слышались сдержанные голоса, изредка прерываемые раскатистым смехом хозяина. О чем говорили Вели-бек и Кербелаи Аждар – неизвестно, но то, что Имран медлил, давало мне возможность немного отдохнуть.
С балкона хорошо была видна Долина скачек. Оттуда дул свежий ветерок, даже в самое теплое время года здесь не жарко, и по вечерам сюда собиралась местная публика: прогуливались, слышались звуки тара, саза, бубна.
На вершине холма открылись два магазина, где продавали чай и какао, именно оттуда и неслась музыка. Вдруг, одолев все расстояния, оттуда донесся сильный голос певца, который пел на свадьбе Дарьякамаллы. Это был знаменитый на весь Карабах Хан из Шуши.
В чадрах женщины, а в папахах из серого, коричневого, золотистого и черного каракуля – мужчины, длиннополые черные чохи и короткополые архалуки которых были подхвачены серебряными поясами. Можно встретить и семинаристов в одинаковой форменной одежде. Все выходили на Джыдыр дюзю послушать Хана.
Если сказать правду, то нет в Карабахе человека, который бы не славился сильным голосом. Говорят, что шушинская вода и воздух способствуют этому. Старики, которым за восемьдесят, и пятилетние малыши – все неплохо поют. И с некоторых пор подражают пению Хана. Конечно, голоса подражателей рядом с голосом Хана звучали как кукареканье петуха, соревнующегося с трелями соловья.
Вели-бек с Кербелаи Аждаром тоже спустились вниз и вышли на Джыдыр дюзю. И тут открылась дверь комнаты Гюльджахан, и мы услышали ханум, которая уговаривала Гюльджахан таким елейным голосом, что становилось противно ее слушать:
– Ты же видишь, он не скупится ни на какие расходы, приходя к нам! Когда поедем в Дашалты, надень свое красное бархатное платье, а к нему – подаренные им ожерелье, серьги, браслет и кольца. Не забудь про красные туфли на каблуке и красную шаль! В таком наряде ты словно лебедь. И Кербелаи Аждар, взглянув на тебя, не будет знать, чем еще тебя одарить – парчой или золотом! Но если говорить откровенно, аллах всемогущий дал тебе такую красоту, все тебе идет, что ни наденешь: и в грубом платке ты хороша, и в шелковой шали! – Она тараторила, будто трещал мельничный жернов, дробя твердую пшеницу. – Тебе очень повезло, девочка! Сама будешь как сыр в масле кататься, и твоим близким кое-что перепадет. Дай аллах тебе счастья! Как только сыграем свадьбу, дадим знать твоей матери – пусть приезжает сюда со всеми детьми!
Гюльджахан молчала, ни словом не давая понять, о чем она думает. Уж не о своем ли любимом? А ее тетка тем временем продолжала:
– Не слушай сплетни болтунов, отговаривающих тебя от замужества со стариком. Старый, молодой – не в этом счастье! Вот я, родная сестра твоей матери, разве не вышла замуж за человека, который намного старше меня? А что я потеряла? У меня муж, который исполняет любое мое желание, и дети, в которых он души не чает, и дом – полная чаша. И ты будешь такой же счастливой и довольной, если проявишь ум! Веди себя так, чтобы друзья твои радовались, а враги были в трауре!
Я был так расстроен, что отошел от двери – не хотелось слышать уговоров хозяйки!
Ласковое шушинское солнце не торопилось садиться. Но пришел и его час, и оно закатилось.
В ущелье – между двух гор – сгустился мрак. Узкая лента реки еще долго поблескивала где-то снизу, а потом и она утонула во тьме. На Джыдыр дюзю стало тихо, но на улице города еще долго слышались разговоры и смех. Никто не спешил покинуть оживленные улицы города и уйти домой.
Вели-бека и Кербелаи Аждара еще нет, и ханум проявляет беспокойство. Опершись на перила балкона напротив дверей в комнату Гюльджахан, она внимательно смотрит в сторону Джыдыр дюзю. И Гюльджахан и Гюльбешекер выглядели утомленными и обессиленными, у обеих покраснели глаза. Но никто не спросит их, какая печаль гложет им душу?
Не вернулась и дочь ханум от сводной сестры. Хозяйка уже несколько раз обращалась с вопросом к Имрану:
– Куда же запропастился бек?
Имран молча пожимал плечами.
– Пойди на Джыдыр дюзю, – сказала мне ханум, – поищи там Вели-бека и Кербелаи Аждара, узнай, что их так задержало…
Только я выбежал за ворота, как увидел медленно идущих к дому трех мужчин. Это были Вели-бек, Кербелаи Аждар и еще Мирза Гулуш, которого в первое мгновенье я не узнал в темноте.
Все трое поднялись наверх и, вымыв руки, уселись за стол, накрытый на сей раз на балконе по случаю очень теплого вечера. Они ели, продолжая, очевидно, ранее начатый разговор. Речь шла, по всей видимости, о выступлении Наримана Нариманова в мечети. Всех троих возмутил призыв Нариманова к женщинам сбросить чадру и заняться делами общества. Мирза Гулуш, с недавнего времени преподававший в советской школе родной язык, называл женщин, сбросивших чадру, безнравственными и бессовестными и советовал попросту бить тех девушек, которые осмелятся ослушаться родителей и сбросят чадру, пока греховные мысли окончательно не свили гнезда в их глупых головах.
Кербелаи Аждар предпочитал в этот вечер помалкивать и лишь иногда кивал головой и приговаривал одно и то же: «Совершенно справедливо, совершенно справедливо…»
Вели-бек был человеком дальновидным и придавал большое значение выступлению Нариманова, понимая, что оно непременно приведет, и очень скоро, к серьезным последствиям.
– После того как многотысячное население услышало это выступление, трудно будет сладить с женщинами. Все девушки захотят пойти учиться в школы. Как мы все видели, у него огромный авторитет в народе.
Каждое слово этого разговора слышали все в доме, в том числе Гюльджахан и Гюльбешекер. Имран, стоя у кухонного стола, неожиданно разговорился:
– Нет у людей другого дела, не знают, чем еще заняться?! Какое дело правительству и его начальникам, кто на ком хочет жениться? Почему они должны давать советы, заключать брачный договор или не заключать?! Не думал, что доживу до такого времени, когда разрешение на женитьбу придется брать у человека по имени Женотдел! Никогда раньше о таком не слышал, а теперь он появился откуда-то и принимает жалобы от всех женщин.
Выпили чай, ужин закончился, хозяин и гости пожелали поиграть в нарды. Стук костей и выкрики играющих гулким эхом раздавались во дворе. Кербелаи Аждар проиграл подряд три партии, и Мирза Гулуш неуклюже шутил:
– Кербелаи Аждар, когда человеку не везет, он проигрывает во всех делах, придется раскошелиться на угощение!
– Ошибаешься, дорогой Мирза, – с улыбкой вмешался Вели-бек, – Кербелаи Аждар будет нас угощать не один, а по крайней мере четыре раза, включая сюда и сегодняшний проигрыш!
Кербелаи Аждар говорил нарочно громко, чтобы и в комнатах было слышно:
– Мои деньги, все мое богатство, как и свою жизнь, я с радостью принесу в жертву прекрасной семье Вели-бека! Разве есть такие расходы, которые могли бы меня испугать? – хвастал он. – Будем здоровы, и вы поймете, какой человек Аждар! Видно, вы еще плохо меня знаете!..
Гости собрались уходить, ханум отозвала Мирзу Гулуша и договорилась с ним, чтобы он с завтрашнего дня возобновил свои занятия с Гюльджахан. А Вели-бек попросил Кербелаи Аждара пригласить в Дашалты на шашлык Хана и его музыкантов.
Кербелаи Аждар приложил правую ладонь к правому глазу, что означало: дескать, он с радостью исполнит пожелание бека.
Наступила ночь.
Имран отправился спать, поручив мне все убрать.
Я мыл посуду горячей водой, тер казаны и кастрюли, вычищал золу из самовара, протер мокрой тряпкой пол на кухне, принес дрова на завтрашнее утро. Глаза мои слипались, я чуть не заснул тут же на кухне.
