Текст книги "Будаг — мой современник"

Автор книги: Али Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 58 страниц)

ЖЕНСКИЙ КЛУБ

Уже к концу февраля руководство уездного комитета партии и директор школы решили, что мы вполне готовы к чтению лекций среди населения. Меня направили в женский городской клуб, заранее оговорив, что я буду касаться вопросов женского равноправия, а также положения женщины в семье. Говоря честно, я не очень представлял себе, о чем конкретно буду вести речь. Но приближался Международный женский день, и выступление мое было не за горами.

Женский клуб помещался в одном из зданий, расположенных в центре города. Меня встретил полнеющий мужчина с холеным лицом, на котором читалось самодовольство. Он пригласил меня в переполненный зал. Множество женских лиц было открыто, но были и такие, кто прятал лицо под чадрой.

Директор клуба спросил, кто я такой и о чем буду говорить. У меня похолодело внутри, но делать было нечего – я шагнул к трибуне и посмотрел а зал. На меня глядело множество глаз. Как они смотрели! В них можно было увидеть и боль, и удивление, что вот, осмелились прийти сюда, и интерес к необычности происходящего, и приветливость, вообще свойственная женщине, если, конечно, она не такая, как Джевдана-ханум. Некоторые глаза сверкали из-под чадры, надвинутой по самые брови и прикрывающей рот и подбородок.

В первое мгновенье я совершенно позабыл, о чем хотел говорить раньше, и начал с истории нашей страны, называя имена известных и замечательных дочерей своего народа. Я хорошо помнил, как выступал Нариман Нариманов, и многое, взял из его, выступления. Я не боялся, что моим слушательницам будет неинтересно, – на том собрании в зале было от силы восемь-девять женщин. А сейчас на меня смотрели сотни глаз.

Я рассказал о храброй и гордой Хаджар, жене и сподвижнице легендарного Гачага Наби, о строительнице мечети Гехар-ага, о Хуршидбану Натаван, поэтессе и создательнице поэтического меджлиса в Шуше, где обсуждались произведения не только самой Натаван, но и других поэтов. Именно Хуршидбану Натаван, заботясь о благе жителей Шуши, провела в город водопровод, которым пользуются и поныне.

Женщины слушали меня с радостным изумлением, ловили каждое мое слово, внимали мне так, словно хотели все запомнить наизусть.

Внимание к моему выступлению вдохновило меня. Я уже мечтал о той минуте, когда, переубежденные моими словами, женщины скинут с головы чадру и откроют свои лица солнцу.

И тогда я перешел к вопросу о «варварском, унизительном пережитке» закрывать лица. Я с воодушевлением говорил о том, что веками попиралось человеческое достоинство женщины. Мне казалось, что мое первое публичное выступление проходит с успехом. Все новые и новые сравнения приходили мне в голову: «Как тучи заслоняют луну, как туман окутывает горы, так и чадра закрывает прекрасные женские лица…»

Свое выступление я закончил обращением, в котором повторил слова, сказанные несколько месяцев назад Нариманом Наримановым:

– Разве не настала пора собрать в один узел все те платки, которые закрывают человеческие лица, и сжечь их? Поймите, что чадра – самая настоящая тюрьма для женщины!

К моему удивлению, не многие из женщин аплодировали мне. Я сел к маленькому столику, стоявшему на сцене, а директор клуба с постным выражением на лице спросил слушательниц:

– У кого будут вопросы к выступавшему?

В задних рядах послышался старушечий голос:

– Что нового сообщил нам выступавший здесь юнец? Стоило ли собирать стольких женщин для того, чтобы выслушивать всякую ерунду?

Директор клуба смерил меня презрительным взглядом и предоставил слово женщине в третьем ряду, чье лицо скрывала чадра.

– Говорят, что сейчас женщин призывают снять не только чадру, но и укоротить юбки! Какой стыд! Неужели какой-нибудь уважающий себя мужчина захочет, чтобы его сестра или мать ходила с открытым лицом, на высоких каблуках?! Просим тех, от кого это зависит, в следующий раз присылать к нам в клуб пожилых людей, а у этого еще молоко на губах не обсохло, и он смеет нас учить жизни!

В зале стало шумно и тревожно.

– Края моей чадры украшает не один ряд золотых монет! – выкрикнула еще одна в чадре. – Если мой муж когда-нибудь услышит о таких разговорах, которые осмелился вести здесь этот молокосос, он свернет ему шею!

К сцене подошла молодая светлолицая женщина.

– Как говорится, всякий по-своему солнце видит, а еще говорят: «Ардебиль – большой город, и каждый в нем хозяин сам себе». – Она помолчала. – Что вы напали на этого паренька? Сами ничего решить не можете, уж лучше бросать камни в человека, который ничего плохого вам не сделал! – Она окинула взглядом зал и медленно пошла к своему месту, высокая, спокойная.

Директор клуба постарался закрыть собрание и выпроводить всех женщин домой. Я вышел вслед за ним и увидел, что в комнатке за сценой сидит работник уездного отдела молодежи, веселый энергичный парень. Он подмигнул мне:

– Говорят, ты тут вел недозволенные речи? Что, если об этом услышат в уездном комитете комсомола?

– Присылают тут всяких! – зло бросил директор клуба.

Я покраснел. А парень из отдела молодежи неожиданно сказал спокойно:

– Доклад был очень интересным и содержательным. Все слушали его с большим вниманием.

– Особенно в том месте, когда докладчик предложил забрать и сжечь чадру у каждой женщины! – съязвил директор клуба.

Я решил не остаться в долгу.

– Наверно, у товарища директора женского клуба собственная жена спрятана под чадрой, поэтому ему не понравилось мое выступление, – сказал я.

Представитель укома расхохотался.

– Действительно, из ста собравшихся в клубе женщин лишь три-четыре рьяно защищали чадру, – поддержал он меня. – Задача директора клуба заключается в том, чтобы в нужный момент прийти на помощь выступающему, а не вставлять ему палки в колеса. К тому же, уважаемый, до нас дошли сведения, что в собственной семье вы соблюдаете то положение, с которым призван бороться женский клуб! К лицу ли это директору? Не знаю, как на это другие смотрят, но думаю, что найдется человек, который напишет о ваших замашках в газету «Карабахская беднота». – Представитель укома при этом выразительно глянул в мою сторону.

«Неужели, – подумал я, – он знает о моем фельетоне в газете?»

Директор надулся от злости, но спорить с нами не стал.

Вернувшись в партийную школу, я зашел к директору, чтобы рассказать, как прошла моя лекция. Но, к моему удивлению, Муслим Алиев не очень одобрил резкость и категоричность моего выступления.

– В таких вопросах, Будаг, надо быть более терпеливым и не рубить сплеча.

Но на заседании отдела пропаганды уездного комитета партии, созванного назавтра, чтобы подвести итоги лекционной работы слушателей партшколы, он поддержал меня. Здесь присутствовали педагоги партийной школы, секретарь нашей партийной ячейки, руководители тех организаций, где проводились лекции, в том числе и директор женского клуба. Он косо посматривал на меня. Слушатели сидели рядком на диване, чуть в стороне ото всех.

Первым выступил секретарь уездного комитета комсомола и рассказал о выступлениях слушателей. В самом конце он говорил о том недовольстве, которое возникло в связи с моим выступлением в женском клубе.

За ним слово взял директор женского клуба, который начал с нападок на меня, дескать, это заметили и женщины, присутствовавшие на собрании: мол, лектор «слишком молод и неопытен», «резок в своих суждениях».

Вот тут-то и выступил наш Муслим Алиев:

– Если с самого начала доклады слушателей партийной школы будут приниматься в штыки, к тому же без всяких на то оснований, никто впредь не согласится выступать. Как известно, молодой перец сильнее жжет, но еда без перца кажется пресной!

Следом за ним поднялся представитель укома, присутствовавший на собрании:

– Будаг Деде-киши оглы – знающий комсомолец! Я сам с интересом слушал его выступление! Просто он задел больное место директора клуба, не пустившего собственную жену и сестру на это собрание!

Его поддержал заведующий отделом пропаганды:

– Активно вмешиваться в жизнь, в ее переустройство – вот истинная цель будущих выпускников партийной школы! Я еще раз порадовался тому, что учиться в партшколу пришли такие люди, как Будаг, что мы с товарищем Муслимом Алиевым не ошиблись, когда принимали его. Здесь раздавались голоса, что лектор был резок в своем выступлении, в своих призывах к женщинам. Нам кажется, что Будаг некоторым образом растерялся после выступлений и нападок отсталой части женского собрания. Ему следовало тут же ответить тем, кто обвинял его в молодости и неосведомленности. Как известно, молодость – быстро проходящий недостаток. А знания у Будага есть, и он доказал это! – Он помолчал немного, а потом продолжил, уже обращаясь непосредственно к директору клуба: – Я бы хотел посоветовать товарищам запомнить следующее: партия громогласно объявила, что в нашей стране мужчины и женщины равноправны, и мы – работники партии – будем претворять это решение в жизнь каждый день, в каждом своем деле и поступках. Кто этого не понимает, тот не с нами! – Он снова обвел взглядом присутствующих. – Не кажется ли вам, товарищи, что дела женского клуба пойдут на лад, если им будет руководить женщина? Кто лучше женщины знает и понимает нужды и заботы женщин? Как получилось, что в таком большом городе, как Шуша, не нашлось ни одной активистки, могущей стать во главе клуба? По-моему, это наша недоработка, товарищи!

Присутствующие зашевелились, заулыбались смущенно. Заведующий женским отделом газеты «Карабахская беднота» что-то пытался сказать заведующему отделом просвещения, но тут с места бросил реплику секретарь уездного комитета комсомола:

– А может быть, поручить эту работу одной из наших учительниц? Они, несомненно, представляют самую передовую часть наших женщин.

– Вот об этом мы и говорили с завотделом «Карабахской бедноты»!

– Да, надо продумать это предложение, – сказал председательствующий и объявил совещание закрытым.

Пока мы совещались, туман, окутывавший горы, рассеялся, небо прояснилось. Словно приблизились к нам покрытые снегом вершины.

* * *

Прошло несколько дней горячей поры наших занятий. Зимние дни становились короче, снег осел и темнел под кронами деревьев, из-под снегового покрова вытекали ручейки.

Уездное начальство выделило школе двух старых буйволов и корову (вдобавок к уменьшающейся с каждым днем отаре). Кериму прибавилось хлопот.

После одного из занятий в драматическом кружке меня встретил в коридоре Новруз Джуварлинский.

– Надо было тебе сказать женщинам на том злополучном собрании, что ты играл Лале-ханум, – может быть, они бы и пожалели тебя!

– А меня не надо жалеть!

Новруз огляделся по сторонам и наклонился к самому моему уху:

– Напрасно ты так думаешь. Очень хорошо, когда тебя жалеют женщины… Вот бы мне на твое место!

Я обошел его стороной:

– Какую чепуху ты городишь, Джуварлинский! – А про себя подумал: «Не так плохи мои дела, если мне завидует Новруз Джуварлинский!»

Да, впервые в жизни мне кто-то позавидовал.

НОВЫЕ НАДЕЖДЫ

Я опять должен был играть женскую роль в новом спектакле «Кто виноват?», поставленном нашим драмкружком. Мужскую роль исполнял парень на полголовы ниже меня. Первую неделю наш режиссер не знал, как быть. А по размышлении решил, что со сцены это будет выглядеть очень смешно, и успокоился.

Я думаю, это даже к лучшему: все будут смеяться и не заметят наших огрехов.

На этот раз все прошло хорошо. «Артисты» выучили свои роли, играли с воодушевлением, слаженно, так что спектакль удался. Зрители нам бурно аплодировали, а в конце многократно вызывали на сцену.

И тут Новруз не оставил меня в покое:

– Мать должна была Будага родить девочкой! Играл так правдоподобно – не догадаешься, что перед нами мужчина!

Ребята расхохотались, но я не обиделся на Новруза; знал, что он по-настоящему мне друг. Это и есть студенческая жизнь – пошутить, посмеяться от души, не вызывая в том, над кем подшучиваешь, обиды или злобы. А иногда и поделишься с товарищем, а в ответ и его вызовешь на откровенность. Если все это уживается вместе, тогда и возникает большая дружба.

«Если бы Новруз не пришел учиться в партийную школу, не обратил бы на меня внимания, как бы я подружился с ним? – думал я часто. – Как здорово, что он выбрал именно меня в друзья! Разве можно на него обижаться?»

О том, что мне удаются женские роли, говорил не только Новруз, но и другие товарищи. Однажды во время репетиции ко мне подошел Микаил Велиханлы, наш руководитель, и, улыбаясь, сказал:

– Ты очень меня радуешь, Будаг! Лучше тебя никто с женской ролью справиться не может. Пожалуй, я поручу тебе роль в новом спектакле. Будешь играть Телли в «Аршин мал алане». – И, помолчав, добавил: – Честно признаюсь, я считал, что лучше меня никто не может исполнять женские роли! А увидев твою игру, Будаг, я понял, что ошибаюсь.

Слов не было выразить мою радость и гордость похвалой Микаила Велиханлы.

В тот день я решил, что театр – именно мое призвание! Я мечтал о том времени, когда буду играть на сцене настоящего театра. Почему-то я видел себя в женских ролях. Мне тогда не приходило в голову, что настанет момент, когда женщины сами будут превосходно играть свои роли. Я ратовал за равноправие женщин, но не связывал его с возможностью прихода женщины в театр.

Прошло совсем немного времени, и я уже не так уверенно говорил о будущей своей специальности.

Как-то я наблюдал за тем, как Мехмандар-бек осматривает слушателей в кабинете доктора и я тут же подумал, что хорошо бы, стать врачом, исцелять людей от недугов, спасать больных от смерти.

С другой стороны, когда перед слушателями с лекциями выступали Муслим Алиев или Гюльмали Джуварлинский, я надеялся, что из меня со временем получится способный педагог. А на уроках арифметики я завидовал учителю и думал, что нет ничего лучше, чем быть математиком.

Мечты и надежды переполняли мою душу, и я не знал, чему отдать предпочтение. Наверно, многие в молодости так мечутся в поисках того главного, которое в будущем составит существо жизни.

С каждым днем приближалась весна. Солнечные лучи растопили снега на равнинах Карабаха и подбирались к заснеженным склонам все ближе и ближе. И вот уже и со склонов Аскерана сошел снег.

В горах шумели дожди, смывая остатки зимы мутными и бурными потоками, которые неслись к руслу Каркара. На низинах весна уже была в полном разгаре.

Еще долгое время вода в горных реках была мутной и пенистой. Но в Шушу пришло тепло. На солнечной стороне улиц у заборов и у стен домов стала пробиваться молодая крапива.

На Джыдыр дюзю зацвели первые весенние цветы. Это была первая весна моей счастливой жизни.

Ушли навечно те дни, когда я проклинал сиротскую долю и ожидал новых ударов судьбы. Новая жизнь влекла меня к себе целеустремленной направленностью всего, что мы делали в партийной школе. Теперь бы я не смог отказаться от нее хоть на миг и боролся бы за нее, не жалея сил и жизни.

МЕЧТЫ И ОКРЫЛЕННОСТЬ

Апрель начался проливными дождями, но к середине месяца установилась сухая, теплая погода. С ясного, безоблачного неба ярко светило солнце. Но вскоре наступила жара, преждевременная в этом году. Она порождала беспокойство: если весна такая жаркая и сухая, то каким же будет лето?

Несмотря на эти тревоги, мы тщательно готовились к празднованию третьей годовщины установления Советской власти в Азербайджане, который отмечается двадцать восьмого апреля.

Местный автор, уроженец шушинского квартала Мамаи, писал небольшие пьесы, одну из которых Микаил Велиханлы репетировал с нами к празднику. У меня роли в этом спектакле не было, но я ходил на все репетиции. Это была пьеса об историческом братстве азербайджанского и армянского народов. В спектакле участвовали двое слушателей-армян, учившихся в нашей школе и прекрасно говоривших на нашем языке.

Уездный комитет партии и работники исполкома придавали большое значение этому спектаклю. Решено было показать его не только для слушателей партийной школы, но и для всех желающих. Для представления выбрали зал неполной средней школы.

Назавтра после спектакля появилась статья в газете «Карабахская беднота», в которой хвалили слушателей нашей школы за мастерскую игру, воодушевление и энтузиазм. Автор статьи придавал большое значение тому, что в пьесе воспевается дружба двух братских народов.

Было решено приближающийся Первомай провести вместе с горожанами на демонстрации. В городе бесплатно раздавали бутерброды с маслом, вареные яйца, вкусные котлеты. Ели прямо в колонне демонстрантов, радуясь солнцу, весне, хорошему настроению. Все пели, танцевали и веселились. Только поздним вечером закончилось празднество.

А на следующий день слушатели партшколы отправились к источнику Иса-булаг, повар зарезал и освежевал двух последних овец из нашей отары. Кто собирал хворост и дрова для костра, кто затачивал из ивовых прутьев шампуры, другие помогали повару нанизывать мясо.

После шашлыка мы начали петь. Наши школьные музыканты знали множество песен – народных и сочиненных в последнее время. Пели и мою. Неподалеку, на той же поляне, веселились семинаристы.

Потом начались танцы. Каждый показывал все, что умел. Когда все устали, я предложил сыграть в игру, которой меня когда-то научила покойная Гюллюгыз: кто-нибудь говорил одну строку, другой придумывал к ней рифму-продолжение. Игра всех увлекла, никто не мог и вообразить, как много у нас оказалось способных «поэтов».

Только на одно мгновенье мне взгрустнулось. Я вспомнил праздничный шашлык, который устроил для семьи своей будущей жены Кербелаи Аждар.

Тот день оказался днем помолвки для бедной девушки. Я так и не смог ей помочь, хотя обещал. Тогда Гюльджахан впервые танцевала с Кербелаи Аждаром и в страхе от него убежала…

Один из слушателей предложил играть в «города». Не могу сказать, что многие из нас могли похвастаться знанием географии. Как всегда, самым находчивым оказался Новруз. Он называл города, о которых я впервые слышал, – а он их придумывал тут же, говоря, что они находятся в Джебраильском уезде. Все от души смеялись, когда находился человек, разоблачавший лгуна.

Неожиданно Новруз обратился к одному из наших школьных сеидов:

– Заклинаю тебя именем великого пророка, говори правду: хочешь ли ты жениться?

Сеид застенчиво опустил голову, но взгляд его карих глаз говорил о том, что для него вопрос Новруза не является таким уж неожиданным.

– Если откровенно, Новруз, то скажу тебе: неведение – благо, но быть незнающим – все равно что сидеть в темном тесном ящике.

– Ай да сеид! Ты прав! Перед знающим незнающий – слепец!

Так в шутках и разговорах незаметно пролетело время. Солнце давно село. Мы собрали посуду и погрузили все на ослов, привели себя в порядок и направились в город.

Неярко светила луна. Воздух был чистым и прозрачным. Из леса слышны были крики сов, пряно пахло цветами и травами; ноги легко несли нас по дороге, мы летели словно на крыльях.

На следующий день, в пятницу, в школе не проводились занятия. В те годы воскресенье не считали общим днем отдыха, и по старинке пятница была нерабочим днем. Веселье, начатое накануне, продолжалось в школе. К нам присоединились наши, учителя. Мы пели, танцевали, шутили до самой ночи.

Всем так понравилась маевка у Иса-булага, что к концу мая мы снова отправились за город, на этот раз в Дашалты. В складчину купили баранину, зелень, тендырные чуреки и лаваш. И хоть с Дашалты у меня были связаны не очень приятные воспоминания, я был рад снова оказаться здесь. Высокая трава, разросшиеся шелковицы, кусты ежевики – все было ярко-зеленым, блестящим, вымытым утренней росой.

В тот день мы много играли в лапту. Каждый старался отличиться своим искусством: те, кто родился в Магавызе, хорошо бегали, уроженцы Кубатлы точно попадали в цель камнем, джебраильцы во главе с самим Гюльмали Джуварлинским ловко бросали и ловили на лету мяч.

От беготни и стремления отличиться мы довольно быстро устали. Конечно, давали себя знать усердные занятия в школе и трудности прошедшей зимы.

Мы перешли к спокойным играм. Здесь показали себя акдашцы, которые знали множество прибауток, присказок, загадок.

Мы так увлеклись, что не обратили внимания на исчезновение «родственников пророка». Они вернулись уже под вечер изрядно пьяными. Оказалось, что они тайком купили у крестьян-армян две бутылки тутовой чачи, которую распили в лесной чащобе.

Слушателя, который первым обнаружил, что они пьяны, сеиды долго уговаривали не выдавать их. Но такое разве утаишь? Все собрались вокруг провинившихся, а они с тупой настойчивостью, свойственной пьяным, утверждали, что очень нас всех любят и что выпили самую малость.

Кто-то посоветовал затолкать их в реку; чтобы хмель выветрился. Вода в реке была еще очень холодной, но нашлись охотники искупаться и окунуть туда пьяных. Когда их вывели под руки из реки, у них зуб на зуб не попадал, но выглядели они много лучше, чем в первый момент, и уже не заверяли всех в своей любви.

Наш повар, который влез в реку вместе со всеми, пробыл в воде дольше всех. За привязанность к воде его в школе давно прозвали «водяной птицей».

Он особенно негодовал на сеидов:

– Ашуг говорит: «Жажду праздника, чтобы я мог спеть!» Молла больше всего надеется на поминки, на которых за чтение молитв по усопшему ему положена мзда. А сеид во все дома в округе заглянет в поисках своей доли, которую ему обязан отдать каждый правоверный мусульманин.

Все смеялись, а сеиды на сей раз смолчали: возразить нечего.

Уже поздно вечером мы вернулись в Шушу. Заметно похолодало. С гор тянуло сыростью. Ребята разбрелись по дороге: одни уже у самой школы, а другие – лишь добравшись до окраины.

Повар с Керимом гнали ослов, нагруженных посудой, по большой дороге, стараясь не отставать от слушателей. Я добежал до школы быстрее всех, казалось – ноги мои в этот день не знали усталости, мог бы идти хоть на край света!