Текст книги "Будаг — мой современник"

Автор книги: Али Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 58 страниц)

Будаг – мой современник

Эту книгу я посвящаю памяти Гумру-ханум – верному другу, жене, с которой более сорока лет прошел по этой земле

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЕРВОЕ

СЕЛО ВЮГАРЛЫ

Село наше раскинулось у подножья горы Салварты. С незапамятных времен здесь пролегли три дороги. С первых весенних дней, когда появляется возможность пройти по горным тропам, и до середины осени, когда горы становятся трудноодолимыми, по этим дорогам кочуют люди. Первые пешеходы появляются с лучами восходящего солнца, последних можно различить в сумерках, когда солнце давно спряталось, ушло за перевал. Весной кочевники-скотоводы поднимают на горные пастбища – эйлаги – бесчисленные отары. Летом проходят караваны, с которыми отправляются паломники на поклонение мусульманским святыням в Мекку, Кербелу и Мешхед. То тут, то там слышны зазывные крики бродячих армянских купцов. В дни мусульманских постов и праздников стекается по дорогам народ из окрестных селений в наше село – самое большое во всей округе, и его справедливо называют «Вюгарлы, имеющее пятьсот домов». Преувеличение, конечно, но как не возгордиться?

В Вюгарлы у меня было два друга, два врага, а также два недоброжелателя. Первым врагом была собака с необрубленными ушами, живущая в доме нашего соседа Алемгулу. Уши собакам обрубают, чтобы были злее, а этой оставили, но злости в ней – словно кроме ушей обрубили еще и хвост! Стоило выйти из дома, как она с хриплым лаем кидалась мне наперерез, наскакивала, свирепо скаля зубы. Мне казалось, что сию минуту она разорвет меня на части. На лай сбегалось множество собак со всей округи, и все они готовы были наброситься на меня. Я ненавидел ее и боялся.

Вторым моим врагом была наша собственная корова Хна. Другой такой коровы не сыскать на всем белом свете: не корова, а прожорливый речной сом с широкой пастью, никогда не знающий сытости. Хна начисто общипывала траву по обочинам дорог, объедала молодую люцерну, прокладывала тропинки в посевах ячменя, выискивала сочные травы на некошеных лугах, но желудок ее, как высохший колодец в пустыне, никогда не наполнялся.

Из-за этой проклятой коровы я должен был каждое утро подниматься с теплой постели и плестись на пастбище, пригонять ее к дойке и снова брести с нею за ворота. Если корову оставляли утром дома, она принималась жалобно мычать, будто целую неделю не видела ни травинки, и я выслушивал горестные причитания матери, которой хотелось одного: чтобы я хорошо пас корову и чтобы она давала много молока.

И пока пес отравлял мой покой, не было мне жизни. И пока корова мычала по утрам и по вечерам, не было у меня ни отдыха, ни сладкого сна. Не знать мне дороги в школу, не постичь мне азов грамоты. Почему? А вы послушайте – я расскажу. Мать считала, что парень моих лет, не маленький уже, вымахал, должен приносить семье какую-нибудь пользу и есть хлеб, заработанный им самим. Конечно, она была права, и я не стану жаловаться на родную мать.

А теперь о недоброжелателях. Одним из них была наша соседка Гызханум. Мама моя еще с молодых лет терпеть не могла пересуды и сплетни. А Гызханум поднималась раньше ворон, чтобы молоть своим языком. По утрам она обходила всех соседей и в каждом доме чесала языком до тех пор, пока у хозяев не темнело в глазах. Приходя к нам, она принималась перемывать косточки обитателям тех домов, где уже успела побывать, а заодно и тех, куда намеревалась попасть после нас. И сыпала проклятьями по адресу тех, кого не любила. И еще злило меня в ее россказнях то, что Гызханум постоянно расхваливала свою дочь Телли. И хотя Телли нисколько не походила на свою мать, а была скромной и тихой девушкой, да еще и красавицей, из боязни породниться с Гызханум никто не сватал бедняжку. Уже давно ее сверстницы, уступавшие ей и по красоте, и по уму, повыходили замуж, а Телли оставалась в родительском доме.

Однажды я брел за коровой на пастбище и только миновал соседнее гумно, чтоб свернуть к роднику, как столкнулся с Гызханум. Приоткрыв при виде меня лицо (до того закрытое платком), она улыбнулась мне и так затараторила, что я будто языка лишился, стою как околдованный, ни одного слова вымолвить не могу! А надо б как следует выдать ей, чтоб мои слова узлом в свой платок завязала, – но куда там!

Гызханум приподнялась на цыпочки, чтобы достать до моего плеча, вытянула шею и проникновенно проговорила:

– Я всегда мечтала о таком зяте! Сам аллах послал нам тебя! Ну как не подивиться мудрости нашей Телли? Скажу тебе откровенно, кто ищет, тот всегда находит! Вот и я: искала жениха для дочки, а вот он – ты!.. Если мечтаешь о красавице, похожей на белого лебедя, приходи к нам. Если ночами тебе снится быстроногий джейран, его ты встретишь в моем доме! Если лишили тебя покоя думы о нежной куропатке, присылай к нам сватов.

– Один говорил о горах, другой о садах, а ты о чем, тетушка Гызханум? – притворился я непонимающим.

Гызханум как-то странно хмыкнула:

– Не прикидывайся бестолковым! О тебе я говорю! Ведь ты не оставляешь в покое девушку!

Я с недоумением покосился на ее раскрасневшееся лицо и прибавил шагу, чтобы догнать Хну.

Гызханум быстро засеменила за мной.

– О чем ты, тетушка Гызханум? – снова прикинулся я простачком.

– Догадливому и намека достаточно! Меня недаром называют дочерью Гюлюмаги! Мое ухо не пропустит и шороха колышущегося под легким ветерком проса, мои глаза видят и то, что впереди, и то, что сзади. Как только посмотрю человеку в лицо, так и узнаю, что у него на душе. Ты на моих руках вырос. Сам с ноготок, а вздумал меня разыгрывать?

Я разозлился:

– О чем ты?

– В народе говорят: не таись, а прямо скажи: так, мол, и так, вышел на базар – показывай товар! Ты сам знаешь: во всем Зангезуре нет девушки красивее Телли! Не осталось ни одного уголка, ни одного села, откуда бы не присылали сватов к нам, порог моего дома стал глаже речного камня. Но зачем нам далеко ходить? Ты единственный сын своих родителей, вырос на наших глазах, и Телли – единственная наша с Азимом-киши дочь. Когда всевышний предрешал судьбы, он соединил и ваши имена.

Я понимал, какую петлю пытается набросить на мою шею соседка, но с детства мне твердили о почтительности к старшим.

– Тетушка Гызханум, – сказал я ей, – из меня купец плохой. К тому же мне рано идти на базар… и покупать нечего.

– А от моей бедняжки одни глаза остались: то она уставится на дверь в ожидании тебя, то льет слезы от горя. Мы с отцом были как громом поражены, когда Телли призналась, что тоскует по тебе. Вот и решил Азим-киши не придерживаться дедовских обычаев, а сразу поговорить с тобой. Ты что же – задумал что-то серьезное или просто швырнул палку в дерево со спелыми персиками? И учти, что я посоветовалась с твоей матерью, прежде чем поговорить с тобой с глазу на глаз!

Если б кто услышал со стороны наш разговор, непременно пристал бы ко мне с расспросами: «Ну, когда свадьба, Будаг?» А я ни разу в жизни еще не разговаривал с Телли! От такого бесстыдства я разъярился – какая там женитьба?! Я мечтал о сельской школе! Многие мои сверстники учились во вновь открытой в нашем селе русской школе. Я так хотел попасть в учительскую семинарию в городе!.. А тут женитьба! Особенно меня обидело, что соседка успела поговорить с матерью, а она ни словом не обмолвилась мне об этом разговоре. Как ни рано женятся у нас в Вюгарлы, но никогда еще не было случая, чтобы женили парня, которому меньше семнадцати; а мне не исполнилось и шестнадцати!..

Короче, не стану морочить вам голову всей этой чепухой! И потом: откуда я мог знать, что все, о чем говорила Гызханум, ложь? И никаких советов держать с Азимом-киши она не могла – ведь он уже полгода находился в Баку, работал, как и мой отец, на промыслах. Бедняга, наверно, сбежал от своей сварливой жены: в селе говорили, что, разозлившись на мужа, Гызханум морила его голодом! И с матерью моей ни о чем не договаривалась Гызханум. Но и в ту минуту я хорошо понимал, что болтливая наша соседка старается выставить свою дочь подороже на свадебных торгах. И хоть нас воспитывали в Вюгарлы в духе уважения к старшим, я решил, что скажу старой своднице все, что о ней думаю.

– Как тебе не стыдно самую красивую девушку села сватать за первого встречного, набивать ей цену, как будто она сама ничего не стоит! Болтовней о замужестве извела девчонку. Уходи, иначе ославлю тебя на все село, опозорю перед людьми! Ищи там, где потеряла, и не мешай мне пасти корову!

Гызханум побагровела, видимо не ожидая от меня такой отповеди, и какое-то время топталась у родника, уставившись в журчащий источник.

Замахнувшись палкой на Хну, я погнал ее выше в горы. Мне было жаль Телли: с такой матерью не совьешь гнезда!

Мы с Хной поднялись на скалу, похожую издали на голову упрямого барана. Отсюда Вюгарлы видно как на ладони. Да, большое и красивое село!.. «Вюгарлы» – «Поселение гордых»! Так оно и есть! Есть у нас парни – за день накосят сорок снопов ячменя и траву из ста садов сметут в стога. Наших молодцов никто не обгонит на скачках. Девушки словно нераспустившиеся бутоны, а невесты – как раскрывшиеся цветы. Хорошие люди живут в Вюгарлы, жаль только – моего отца давно уже нет в нашем селе. Когда я вижу мужчину, спешащего от дороги в сторону нашего дома, у меня замирает сердце. Мать часто мне повторяла, что отец живет в Баку и работает тартальщиком на промыслах хозяина Манташева. Я не знал толком ни что такое промысел, ни что такое тартальщик. Но почему отец не с нами? Почему он не пьет воду из одного из четырнадцати наших родников, такую холодную, что от нее ломит зубы?

У всех моих товарищей отцы были рядом, только мой вот уже одиннадцать лет живет с нами врозь. Я отца совсем не помнил: мне было пять лет, когда в последний раз видел его; к тому же в доме у нас не было ни одной его фотографии.

Но отец помнил о нас. Каждый месяц присылал нам с матерью двадцать пять рублей. И нам бы их вполне хватало, если б мать не покупала на эти деньги хорошей шерстяной пряжи, чтобы соткать своими руками тонкое сукно на архалук для отца или связать ему толстые разноцветные носки, а то фуфайку и с первой же оказией отправить в Баку. Она постоянно думала об отце, но всякое упоминание о нем огорчало ее, и неулыбчивое лицо, матери становилось хмурым, даже суровым. «Взял и уехал в Баку, – иногда ворчала она, – а меня оставил с сиротой! Да, да, при живом отце – сирота!»

ГОРОД ГОРИС

Мать была права: где это видано, чтобы глава семьи жил не с семьей? С кем посоветоваться, на чье плечо опереться? И работать было бы намного легче – и в поле, и на гумне. Вместе бы косили, вместе бы возили зерно на мельницу.

Отец посылал деньги в Горис знакомым, а те, получив деньги на почте, привозили их нам.

Когда впервые я поехал в Горис за деньгами, лето только начиналось. Говорили, что русский падишах уже год как воюет. Ни коня не осталось в деревне, ни осла – всех забрали.

Старики говорили, что голубю, выпущенному в Вюгарлы, надо пролететь всего пятнадцать верст, чтобы оказаться в Горисе. Но между нашим селом и Горисом лежит множество гор, ущелий и скал, и если даже идти самыми короткими горными тропами, то наберется верст тридцать, а если не сходить с проезжей дороги, то пройдешь все сорок.

Мать строго-настрого запретила мне идти горными тропами, особенно на обратном пути.

– Времена сейчас тревожные. Что стоит какому-нибудь разбойнику отнять у тебя наши деньги?! Будь осторожен.

Первый раз в жизни я уходил далеко от своего дома, да еще совершенно один. Сознание, что меня посчитали достаточно взрослым, для того чтобы самостоятельно отправиться в путь, наполняло мое сердце гордостью.

По обе стороны дороги, которая то спускалась в ущелье, то круто поднималась вверх или вилась среди зеленых лугов, усыпанных головками диких тюльпанов, моему взору открывалось много неожиданного. Угрюмые скалы нависали над самой головой, шумели горные реки, скрывавшиеся в густых непроходимых зарослях карагача и терновника, новыми и новыми гранями поворачивалась ко мне недоступная ледяная вершина горы Ишыглы, и все так же, не удаляясь и не приближаясь, уходил в небо неприступный Зангезурский хребет.

Сама дорога была пустынна, но слева и справа виднелись кибитки кочевников-скотоводов, а невдалеке паслись отары овец.

Я приближался к кочевью Алханлы, когда меня догнали всадники. Их было четверо. Надвинув папахи на самые глаза, они мерно покачивались в седлах и вполсилы пели грустную и унылую курдскую песню. Я отскочил в сторону, а всадники, пришпорив коней, свернули на проселочную дорогу, ведущую к эйлагу Салварты. Я снова остался на дороге один.

Сразу за поворотом к эйлагу Салварты дорога спустилась в глубокое безлюдное ущелье. Мне вдруг стало как-то не по себе. Страх усилился, когда я услышал за собой конский топот и увидел одинокого всадника. Недоброе предчувствие охватило меня. Но, разглядев всадника, я успокоился: он был мне хорошо знаком (этот человек часто сопровождал группы паломников, отправлявшихся на поклонение мусульманским святыням в Кербелу. Дважды в году он объезжал окрестные села в поисках желающих отправиться в очередное путешествие к могиле имама Рзы. Зачастую перед дорогой он сам совершал молебен перед паломниками. Я даже знал имя этого человека – Чавуш Бабаш, и он однажды мне сказал, что хорошо знает моего отца).

Чавуш Бабаш натянул поводья, и красивый карабахский иноходец остановился рядом со мной. Я вежливо поздоровался, а он спросил:

– Ты идешь в Горис? Садись, подвезу!

Дважды ему не пришлось повторять приглашение: впереди была еще половина пути, а я уже устал. Чавуш Бабаш помог мне взобраться на нетерпеливо приплясывавшего на месте иноходца. Я удобно устроился позади Бабаша. Обычно словоохотливый, сегодня он молчал всю дорогу, даже не спросил меня, зачем и иду в Горис.

– Отсюда тебе ближе, сойди здесь! – сказал он мне возле самого города и показал на еле заметную тропу. – Иди по этой тропинке, мне здесь на лошади не проехать.

Я соскочил с иноходца, не обратив тогда внимания на то, что Чавуш Бабаш осведомлен, к какому дому я держу путь. Отец посылал деньги в Горис на имя купца Мешади Даргяха, а он уже пересылал их нам в Вюгарлы с каким-нибудь знакомым.

Вот и Горис. Я впервые в жизни видел город. С окраины, где я стоял, он напоминал мне наше село. Расположенный в долине, он со всех сторон окружен горами. Небольшие дома прятались в садах. А центр – огромная базарная площадь, на которую раз в неделю пригоняли на продажу скот, лошадей, привозили домашнюю утварь, шерсть, овощи, фрукты, масло, сыры, – да мало ли чего еще…

На восточной стороне площади высилось мрачное здание с башнями по обеим сторонам. Уже много позже я узнал, что в подземельях этого замка содержался народный герой Гачах Наби – предводитель крестьян Карабаха, борец против ханов и беков. Вместе с ним в этом замке томилась в неволе его боевая соратница и жена Хаджар. Гачаху Наби и Хаджар посчастливилось бежать через подкоп: сначала побег удался самому Наби, а позже он освободил и Хаджар.

Спустившись по крутой улочке и пройдя несколько кривых переулков, я выбрался наконец на базарную площадь, где мне надлежало найти лавку Мешади Даргяха, человека, известного в Горисе. Ему принадлежали кроме лавки караван-сарай и харчевня. В лавке услужливые приказчики бойко торговали всем, что может понадобиться и жителю города, и сельчанину, и скотоводу-кочевнику: по стенам были развешаны седла, медная посуда, пеньковые веревки и канаты, на прилавках рулонами сложена мануфактура, на полу у стен посуда, бидоны с керосином, в ящиках уголь, отдельно продавали муку, сахар, соль, чай, рис. Харчевня примыкала к лавке, а за нею находился караван-сарай. По всему было видно, что Мешади Даргях не жаловался на судьбу.

Высокий толстяк, а это был сам хозяин лавки, как только узнал, кто я такой, весело со мной поздоровался. Потом он позвал одного из своих сыновей и велел получше меня накормить. Войдя в приземистую харчевню, маленькую и длинную, я вздрогнул от неожиданности: на ковре, поджав под себя ноги, сидел Чавуш Бабаш, а перед ним на скатерти стояла большая пиала с пити. Парень усадил меня напротив Бабаша. Мы оба молчали. Через минуту хозяйский сын принес и мне пиалу пити, я занялся едой. Я, наверно, громко причмокивал, обсасывая кости, и почувствовал на себе насмешливый взгляд Чавуша Бабаша. Мне захотелось поскорее покончить с едой, найти Мешади Даргяха, забрать отцовские деньги и вернуться домой.

Но вдруг боковая дверь открылась, и в комнату вошел сам хозяин. Он оглядел нас глазами-щелочками и сказал, обращаясь к Бабашу:

– Это сын Деде. Прямо вылитый отец! Клянусь аллахом, хорошим помощником будет матери. Его теперь смело можно посылать за деньгами.

Бабаш, слушая Мешади Даргяха, медленно кивал головой. Закончив есть, он достал из кармана папиросы, вставил одну в отверстие мундштука, прикурил над стеклом горящей лампы, с удовольствием затянулся, а потом поблагодарил за пити и ушел. Все это он проделал, не говоря мне ни слова.

Я не мешкая доел и досуха вытер куском чурека дно пиалы. Хозяин повел меня снова в лавку.

– Сколько у вас в семье женщин, не считая матери? – спросил он неожиданно у меня.

Я не знал, почему это так заинтересовало Мешади Даргяха, но вежливо ответил:

– Еще три сестры.

– Настоящий мужчина, собираясь домой, всегда должен помнить о женщинах, ожидающих его возвращения, – сказал он, хитро глянув на меня, и, подойдя к кассе, вынул несколько монет и протянул их мне (две золотых десятки и два серебряных рубля). – Вот, получай, а на три рубля я отрежу тебе мануфактуры для сестер и матери.

Не ожидая ответа, он ловким движением развернул штуку пестрого ситца, потом так же раскинул передо мною несколько рулонов и начал аршином отмерять ткань. Все смешалось перед моими глазами: отправляя меня в Горис, мать не давала никаких поручений о покупках. К тому же я слышал, как мама говорила моей старшей сестре, что из следующих отцовских денег надо будет купить корову с теленком, а упрямую Хну продать. Только я собрался сказать об этом Мешади Даргяху, а он уже заворачивал отрезанную ткань в черный головной платок с золотыми петухами по всему полю. В сверток он положил еще кусок земляничного мыла, немного колотого сахару и две пачки чаю.

– Эти мелочи от меня в подарок, – проговорил он, – а мануфактуру, скажи маме, выбрал по своему вкусу и посоветовал тебе взять. Но не вздумай идти по проезжей дороге. Иди горными тропами через Учтепе, потом спустишься к Черному роднику и сразу попадешь в Урут. Это самый короткий и спокойный путь, Как говорят, путнику быть в пути. Иди! Да поможет тебе аллах!

Он подвел меня к двери и слегка подтолкнул в спину. Я не успел опомниться, как оказался на площади. И снова кривыми переулками, а потом по крутой улочке вверх, все выше и выше, – и я уже на тропе. Ноша не оттягивала мои плечи. Узел с ситцем казался легким, от него приятно пахло, ничуть не хуже, чем от настоящих живых цветов. Но все мое внимание было приковано к четырем монетам, звеневшим в кармане при каждом моем шаге, и я испуганно прятался, чуть завидя фигуру на дороге.

ТОСКА ПО ОТЦУ, МАТЕРИНСКАЯ ЛЮБОВЬ

Солнце уже скрылось за отрогами Ишыглы, когда я спустился к Черному роднику, от которого рукой подать до селения Урут. У самого селения из скалы бьет горячий источник. Здесь всегда многолюдно. Издавна известно, что вода горячего ключа целебна. Говорят, что избавляет от ревматизма, от болей в суставах, желудочных колик. Жители окрестных сел, скотоводы-кочевники и даже горожане приезжали сюда и жили подолгу в надежде на исцеление.

Я проскользнул мимо источника и зашагал дальше, вздрагивая и поминутно озираясь, сердце учащенно билось. Когда из темного ущелья я вышел на Белую равнину – Агдюз, стало значительно светлее. Радость охватила меня при мысли, что самое страшное уже позади. Я даже попытался свистеть, но не хватило дыхания, ибо шел слишком быстро. Когда показались первые дома нашего села, я был готов расплакаться и, только увидев мать, дал волю слезам.

– Ну ладно, ладно, – прижала меня мама к груди, – хорошо, что ты уже дома! А это что у тебя? – показала она на узел в моих руках.

– Это… Это Мешади Даргях посоветовал купить.

Мать тут же развязала черный платок с петухами и, узнав, что его содержимое обошлось в целых три рубля, всплеснула руками:

– Аллах всемогущий! Остерегала сына от грабителей на дороге, а он оказался в лавке у Мешади Даргяха! Ну что за люди?! Не могут не урвать для себя!.. Ну да ладно, вернулся живым-здоровым. – И снова обняла меня. – Да пошлет аллах здоровье отцу, пускай бы уж возвращался к себе домой и становился главой семьи. Сколько я могу быть и за отца, и за мать? С утра и до позднего вечера нет мне покоя!..

И два чувства не оставляли меня ни на секунду, пока я слушал мать: я тосковал по отцу и горячо любил свою мать, не понимая, отчего они живут врозь.