Текст книги "Будаг — мой современник"

Автор книги: Али Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 58 страниц)

ПРОСЬБА

Через несколько дней, отпросившись у Вели-бека, я пошел навестить Бахшали. Когда я вошел в комбед, Бахшали с кем-то разговаривал по телефону, тень озабоченности не сходила с его лица. Положив трубку, он некоторое время теребил пальцами усы. Взглянул на меня и в сердцах кого-то проклял. Я удивился, он и объяснил:

– Мусаватисты снова орудуют в Гянджабасаре! Да… убили восемь представителей Советской власти!.. На что они рассчитывают? Достаточно увидеть человека в одном деле, чтобы понять, каким он будет и в остальных!.. Запугивают людей, грозя им гневом аллаха. – Он махнул рукой. – Знаю, знаю, зачем ты пришел: судьба племянниц не дает тебе покоя! Угадал?.. Знаешь что: давай пошлем девочек в сиротский приют в Шуше, а? Там им будет хорошо.

Я обиделся на Бахшали, – получается, что я хочу избавиться от дочек сестры.

– У них что же, нет отца и дяди, что ты хочешь отправить их в сиротский приют?! Пока он жив и я работаю, мы не допустим, чтобы девочки чувствовали себя сиротами! Если можешь, помоги с одеждой и обувью, а нет, то и на том спасибо! Пока я жив, буду помогать им встать на ноги. – Я поднялся.

– Послушай, Будаг, ну присядь, – остановил он меня. – Смотри, каким гордым стал! Твой покойный отец был терпеливей, а ты чуть что – обиделся!

– Вовсе я не гордый, меня повар ждет. А вечером надо к девочкам зайти.

Бахшали взял в руки маленький колокольчик, стоявший на столе, и позвонил. Тотчас в комнату вошла девушка.

– Позови сюда Зарбали. – Когда она вышла, он объяснил: – Сейчас напишем письмо в Агдам, может быть, что-нибудь и пришлют девочкам.

Вошел совсем молодой парень, не старше меня. Это и оказался Зарбали, секретарь комитета бедноты. Молодой, а какой важный пост занимает!..

Бахшали продиктовал ему письмо, в котором просил о помощи внучкам старого большевика Деде-киши. Зарбали писал, а я через его плечо видел ровные и красивые буквы, выходившие из-под его пера. Такой почерк мог мне только присниться. И снова давнее желание заставило меня посетовать на судьбу: другим дала возможность учиться, а меня держит вечно в батраках! А теперь ко всем моим несчастьям прибавилась ответственность за судьбу дочек Яхши.

Вернулся я в бекский дом как раз вовремя, чтобы помочь Имрану с обедом. К вечеру, получив у Имрана чурек и кувшинчик молока, я пошел к Абдулу.

Страшный кашель готов был разорвать тщедушную грудь Абдула, но он сразу же спросил, удалось ли поговорить с Бахшали. Я рассказал. Прижимая к губам покрытый багровыми пятнами платок, он глухо проговорил:

– Боюсь, что если мы еще и на этот год останемся на низине, то сгорим… Надо бы подняться в горы, но у меня нет на это сил.

Да, Абдула и девочек надо отправить в горы (и младшая племянница нехорошо кашляет по ночам, и ее маленькое тельце к утру покрывается потом). Но что я мог сделать? Проклятая нищета! Безденежье! Чтобы отвезти их в горы, нужны немалые деньги, нечем даже заплатить вознице! Надо работать, до учебы ли теперь?! И так горько от этих дум!..

Абдул, казалось, прочитал мои мысли.

– Будаг, дождаться бы мне дня, когда ты станешь ученым, выйдешь в люди!

Подумать только, о чем мечтает Абдул, который прежде награждал меня тумаками и незаслуженными оскорблениями! До возвращения в Учгардаш мне казалось, что я никогда не захочу с ним разговаривать. А теперь мы с ним как одно целое: я опора ему, а он – мне. И самый близкий мне, человек на свете.

Он горевал, что стал таким беспомощным и зависит от других. Всякий раз, когда своей маленькой семьей мы садились за стол, он воздевал руки к небу и молил всевышнего даровать мне здоровье.

Я осмелился обратиться к Вели-беку:

– Если дети сестры останутся здесь и на этот год, то они погибнут. Помогите мне перевезти их в горы. Всю жизнь я буду молить аллаха, чтобы он ниспослал вам благоденствие.

Вели-бек с удивлением посмотрел на меня. Видимо, к нему не рисковали обращаться с такими просьбами. Но он не рассердился, а только сказал:

– На днях мы поедем в Союкбулаг. Ты поедешь с нами. Когда устроимся там, вернешься за девочками и заберешь их с собой.

Вечером я рассказал об этом обещании Абдулу. Он недоверчиво отнесся к словам Вели-бека.

– Однажды лисице сказали, что она будет пасти кур. Лисица горько заплакала. «О чем ты плачешь, лисица?» – спросили ее, а она и говорит: «Боюсь, как бы обещание не оказалось ложью!»

Я промолчал. Чем я мог возразить?

А тем временем в доме готовились к отъезду: запаковывали посуду, ковры, книги. Длинный ряд заколоченных ящиков выстроился на балконе. Был назначен день отъезда. А накануне вечером меня вызвали к воротам. Там стоял Бахшали.

– Из Агдама прибыл ответ на наше письмо, – сказал он. – В посылке прислали девочкам хорошие вещи. Зайди утром за ними.

– Утром я с господами уезжаю в Союкбулаг. Скажу Абдулу, чтобы он сам зашел к тебе за вещами. Очень тебя прошу, дядя Бахшали, не забывай о девочках, пока меня здесь нет!

– Будь спокоен, – заверил он меня.

Но утром наш отъезд был отменен: ночью бандиты напали на паровую мельницу, принадлежавшую Вели-беку, убили мельника и его помощника, вывезли четыре арбы муки и зерна. Они собирались погрузить мешки с зерном еще в несколько телег, но в этот момент на дороге показались два милиционера верхом. Милиционеры так бы и проехали мимо, если бы сами бандиты не начали стрельбу. На помощь к милиционерам прибежали вооруженные крестьяне из близлежащей деревни, завязалась перестрелка, есть убитые и раненые.

Бахшали связался с Агдамом, и оттуда сообщили, что в Учгардаш выехал конный отряд по борьбе с бандитизмом.

Бандиты, занявшие мельницу, поняли, что в осаде им не удержаться против хорошо вооруженного отряда, подожгли мельницу и под прикрытием пламени и дыма скрылись в неизвестном направлении. Отряд принял участие в тушении пожара. То, что не смогли увезти, уничтожил пожар.

Два дня, что длилась осада мельницы и шла перестрелка, Вели-бек не промолвил и слова. Когда пожар потушили, к Вели-беку собрались все Назаровы. Беки выражали своему аксакалу соболезнования.

– Дело не в убытках, – прервал их Вели-бек. – Этот поджог – сигнал для нас, предупреждение: мол, как свергнута трехсотлетняя династия Романовых, так и карабахское бекство обречено на гибель, ищите возможность спастись! И вот кое-кому из вас мой совет: пусть нэп не сбивает вас с толку, это явление временное. Я завтра уезжаю в Союкбулаг. С помощью аллаха, если будем живы, через месяц поднимусь в Шушу. Может быть, останусь там навсегда.

– Не все ли равно – Учгардаш, Союкбулаг или Шуша, – вставил Агаяр-бек, шурин Вели-бека. – Всюду эти большевики, от которых нам проходу нет!

– Пока такие, как Бахшали, у власти, нам не останется ничего, кроме смерти, – мрачно заявил Гани-бек.

– Если бы вместо Бахшали был кто другой, – отозвался Вели-бек, – молла уже читал бы на наших могилах заупокойную молитву.

– Помнишь, Вели-бек, мы как-то говорили с тобой, что настало время мужчинам сменить папаху на женский платок. Мне начинает казаться, что в первую очередь это относится к тебе. Ты так испугался Бахшали, что сдался ему без борьбы!

– Мужчине не подобает зря трепать языком! – вспылил Вели-бек. – Бахшали слишком мелкая сошка, чтобы решать нашу судьбу. Если бы дело было в Бахшали!

– Здесь Советская власть – он! – не унимался Гани-бек.

– Но у Бахшали есть голова на плечах, и он человек чести. На сегодняшний день он никого из нас не тронул, и тебя, между прочим, тоже.

– Дайте мне рубашку Бахшали, я на ней совершу намаз! – съязвил Гани-бек.

– Полить бы твой колючий язык змеиным ядом, – зло отрезал Вели-бек. – Вынь вату из ушей, Гани-бек! Если до конца года ты продержишься в беках – горы рассыплются! Помяни мои слова: твоя власть над слугами скоро кончится!

– Чем сто дней быть курицей, – упрямо гнул свое Гани-бек, – и прятаться в сарай при каждом шорохе, лучше один день быть петухом, хлопать крыльями и во весь голос кукарекать!

– Не показывай лишний раз свое невежество, Гани-бек. И не уподобляйся петуху. Сейчас не время для подобных шуток. Я не советую вам сидеть здесь и попусту ворошить прошлое. Завтра я уезжаю, и вот вам мой совет: поменьше болтайте, особенно это относится к Гани-беку. Бекство сейчас подобно снегу, лежащему на солнечной стороне горы. Он растает если не сегодня, так завтра. В нынешние времена окажется умным тот, кто сумеет невредимым исчезнуть, спасая хоть часть своего имущества.

Все подошли к Вели-беку и его жене прощаться.

Признание Вели-бека придало мне силы. Но я понял и то, что Вели-беку теперь не до моих племянниц и что Абдул как в воду глядел, когда говорил: у бека свои печали и слезы, а у нас – свои.

Этим вечером господа даже забыли про чай. Ханум спешила к матери и сестре, жившим в доме ее брата – Агаяр-бека. Она хотела взять с собой в Союкбулаг, а потом и в Шушу старшую дочь сестры – Гюльджахан. Сама Мелек-ханум с матерью и братом пока оставались в Учгардаше.

И все же надежда не покидала меня. А укладываясь спать, я успокаивал себя тем, что обязательно вернусь дня через два из Союкбулага за Абдулом и девочками.

СЕЛО СОЮКБУЛАГ

Прежде чем рассказать, что нас ждало в Союкбулаге, я должен еще раз вспомнить, что прощание мое с Абдулом было горестным. Мы обнялись, и он мне шепнул: «О нас не думай, наша песня спета… Нет, нет, я знаю, не возражай!.. Постарайся получше устроить свою судьбу!»

И вот мы переехали в Союкбулаг.

Я видел много бекских домов: и очень бедных, ничем почти не отличающихся от крестьянских, и богатых. Но дом сестры Вели-бека Салатын-ханум (она была женой бывшего шушинского уездного предводителя) отличался среди всех роскошью и богатством. Шахгулу-бек Мурадов, хозяин дома, был одним из самых ярых сторонников мусаватского правительства. Крах мусавата явился для него ударом. Но он, как и его бывший начальник – генерал-губернатор Карабаха Хосров-бек Султанов, не только не примирился с падением правительства мусавата, но с первых дней Советской власти стал убежденным ее противником, организуя и направляя удары бандитских банд.

Части Одиннадцатой Красной Армии, которые пришли на помощь трудовому народу, успешно боролись и с этими бандами. И к весне Шахгулу-бек вдруг с удивлением обнаружил, что его сторонники рассеяны, а вокруг него пустота. Шахгулу-бек решил спрятаться от народной власти в имении жены, полученном ею в качестве приданого, – в Союкбулаге. Но в нынешние времена, когда повсеместно люди переходят на сторону Советской власти, пребывание в имении небезопасно. И действительно, скоро стало известно, что бывший уездный предводитель прячется в доме жены. За ним пришли, но хозяйка заявила, что муж уехал накануне. Вооруженным всадникам и в голову не пришло обыскать дом и допросить слуг: они поверили в искренность Салатын-ханум. С тех пор Шахгулу-беку устроили тайник на сеновале, о котором знала лишь сама госпожа. Ни слуги, ни домашние и домочадцы не знали, где прячется хозяин.

Это произошло за несколько дней до нашего приезда, и я узнал о месте, где прячется Шахгулу-бек из случайно оброненной Вели-беком фразы, произнесенной в моем присутствии. Если бы он знал, к каким последствиям это приведет, предпочел бы промолчать.

В Союкбулаге у меня были такие же обязанности, как и в Учгардаше: помогать Имрану на кухне, убирать хозяйские комнаты, приносить воду из родника.

На третий или четвертый день после нашего приезда, утром, как всегда, я отправился с большим медным кувшином и ведром к роднику. Не успел я набрать воду, как к роднику подошел человек в бараньем полушубке (несмотря на теплую погоду), в высоких сапогах и солдатской шапке. Не поздоровавшись, даже не кивнув мне, он бесцеремонно спросил:

– Ты чей слуга?

Я с неодобрением посмотрел на него, но скрывать мне было нечего, и я ответил:

– Вели-бека.

– Одной легавой стало больше! – сердито произнес он, продолжая меня хмуро разглядывать. – Когда вы приехали?

– Три дня назад.

– Скажи мне, кто моложе – Шахгулу-бек или Вели-бек? – неожиданно спросил он.

Я удивленно посмотрел на него.

– Откуда мне знать? Шахгулу-бека я и в глаза не видел.

– Почему?

– А где я мог увидеть?

– Как где? Дома!

– Он дома не живет.

– Разве? – усмехнулся он.

– Толком не знаю. Кажется, на сеновале… – растерянно ответил я и тут же сообразил, что проговорился.

Человек внимательно посмотрел мне в лицо и, ничего не сказав, вдруг присел на корточки и уставился в зеркало озерка, в которое вливалась вода из родника. Перевернутое отражение его слегка колыхалось. Мне ясно было видно его смуглое лицо, большой нос, торчащие из-под шапки уши и пышные усы.

Только я подумал, что это он высматривает в воде, как неожиданно встретился с ним глазами и понял, что он разглядывает меня. Мы оба улыбнулись своей догадке.

– Где твои родители? – Он отвернулся от воды и смотрел прямо на меня.

– Умерли.

– Из близких кто-нибудь остался? Сестры, братья?

– Сестры тоже умерли, остались две маленькие племянницы и зять, муж одной из сестер… – И почему-то поспешно добавил: – Только у него чахотка.

– А где они?

– В Учгардаше.

– Плохо дело, – сказал он. И в моей груди затеплилось доброе чувство к этому человеку.

– А вы здешний? – поинтересовался я.

– Зачем тебе?

– Так просто. А кто в Агдаме главный?

– А это тебе зачем?

– Хочу послать письмо.

– Жалобу на Вели-бека?

– Нет, не жалобу. Хочу попросить, чтоб помогли моему больному зятю и племянницам.

Он не ответил мне, а снова стал задавать вопросы:

– Воду ты носишь сколько раз в день?

– Это зависит от количества гостей.

– У вас каждый день бывают гости?

– Нет.

– Ну что заладил: «да», «нет», как будто с беком говоришь! Не нравишься ты мне! – И ушел от меня широким размашистым шагом.

«Что за странный человек?» – подумал я и медленно побрел домой.

Имран сразу спросил у меня:

– Почему тебя так долго не было?

Я ничего не ответил, но вид мой не понравился Имрану.

– Ты чем-то встревожен?

Я молчал.

– Ну, выкладывай, что у тебя произошло.

И я не удержался, рассказал ему о встрече у родника.

– Вот что, не будь дураком второй раз, сейчас же пойди к Салатын-ханум и все ей расскажи! А если боишься, то давай я пойду.

Я отказался идти к ханум, и пошел Имран.

В доме началась суета. Салатын-ханум тут же побежала на сеновал и увела оттуда Шахгулу-бека в глубину своего огромного сада. Только она вернулась, как в ворота постучали. Впереди шел тот самый человек, с которым я беседовал у колодца. Салатын-ханум вышла к пришедшим. Они поздоровались, и Рашид – так звали этого человека – сказал:

– Есть решение осмотреть все хозяйственные постройки.

Салатын-ханум ничем не выдала своего волнения.

– Пожалуйста, Рашид-киши, можете все осмотреть, ваше право!

Люди сразу прошли на сеновал, покрутились там, но ничего не нашли. Уходя, Рашид увидел меня, и на его лице я прочел негодование.

– Вы все закончили или еще придете завтра? – безмятежным голосом спросила Салатын-ханум.

Не глядя на хозяйку, Рашид нехотя проговорил:

– Придем, когда будет нужно. Сами увидите.

Ворота за незваными гостями закрылись, хозяйка и Вели-бек поблагодарили меня, а Салатын-ханум подарила мне ношеную рубаху мужа.

– Будем живы, – сказала она мне, – я отблагодарю тебя!

Меня благодарили, а я и сам не понимал, для чего я спас бека. Наверно, только потому, что невольно проговорился о его местопребывании.

А в доме Салатын-ханум негде было повернуться от гостей. Сама хозяйка занимала только одну комнату на втором этаже. Рядом с ее кроватью стояла другая, всегда аккуратно застеленная канаусовым покрывалом. Это была кровать хозяина.

Рядом с комнатой хозяйки жили Вели-бек с нашей ханум, тоже в одной комнате. В третьей – приехавшая из Баку, где она училась, дочь Вели-бека от первого брака, а также племянница нашей ханум и их с Вели-беком дочь. В соседней поселили сыновей Вели-бека. В крайнюю комнату въехали Гани-бек с женой, которую звали Танзиле-беим. Вели-бек рассердился, увидев фаэтон Гани-бека, въезжавший в ворота. Но как он мог отказать двоюродному брату?

В нижнем этаже жил вместе со своей семьей механик паровой мельницы, построенной Вели-беком неподалеку от Союкбулага. Там же, за стеной, жили старая кормилица детей Салатын-ханум, несколько девушек-служанок и целая орава слуг.

Я не мог точно сказать, чем занимались слуги в течение всего дня. Как ни странно, в этом доме больше всех работала сама хозяйка. С восхода и до темноты она на ногах. И часто, вместо того чтобы приказать слуге, она берется за дело сама. Глядя на нее, можно подумать, что она родилась в крестьянском доме: за что ни возьмется – все у нее ладится. От работы руки у нее почернели и погрубели, и родственники часто называли ее в шутку «черной Салатын». Она была образованной и умной женщиной с независимой манерой поведения. Вели-бек считался с мнением сестры и часто советовался с ней по важным для себя вопросам.

Все бы хорошо, и Салатын-ханум уже свыклась с положением жены, постоянно прячущей мужа, если бы ее не огорчали три человека: известный всем неуживчивостью Гани-бек, повар Имран и племянник, да еще ее огорчало, что старший брат – Вели-бек так не вовремя построил паровую мельницу.

Зафар, племянник Салатын-ханум, сын ее и Вели-бека сестры, примкнул к большевикам и разъезжал по селам и городам Карабаха с представителями новой власти, и это огорчало всех членов семьи Назаровых.

Что же касается паровой мельницы, то Салатын-ханум советовала брату избавиться от нее как можно скорей. Вели-бек и сам рад был продать мельницу, но кому? Это следовало сделать, пока существует нэп, а с изменением политики, как он понимал лучше других, мельницу просто отберут.

За дело взялась Салатын-ханум. Как только местные зажиточные крестьяне прослышали о продаже мельницы, к Салатын-ханум стали наведываться покупатели. Но всех отпугивала цена, которую она называла. Проходили дни за днями, но Салатын-ханум не сбавляла цену ни на одну копейку. И все-таки она дождалась. Самый настойчивый покупатель, долго торговавшийся с нею, не выдержал и сдался – купил мельницу! Салатын-ханум поспешила обрадовать брата удачной сделкой.

Но с другими огорчениями Салатын-ханум дело обстояло сложнее. Умная, энергичная женщина, она совершенно терялась, сталкиваясь с шумным и самодовольным двоюродным братом. Гани-бек держал себя в Союкбулаге так, будто имение принадлежало ему. Во все вмешивался, отдавал распоряжения, кричал на слуг, своих и чужих, поучал всех и вся.

Гани-бек страдал бессонницей и поднимался на ноги раньше всех в доме. И уже с восхода солнца в доме слышался его грубый и резкий голос, от которого звенели стекла в окнах.

Салатын-ханум пыталась урезонить двоюродного брата, но безуспешно. Тогда она обратилась за помощью к Вели-беку. Едва Вели-бек захотел тихо и спокойно посоветовать Гани-беку уняться, как тот начал кричать в своей обычной манере:

– Может быть, я должен ждать твоего соизволения на то, чтобы утром открывать глаза? Или чтоб ты разрешил мне отругать своего батрака?!

Вели-бек болезненно поморщился:

– Человек должен страшиться гнева всевышнего, а у тебя ни страха перед аллахом, ни почтения к старшим. Ты ведешь себя не как человек, получивший бекское воспитание, а как последний аробщик! Ты так кричишь и ругаешься, будто здесь все глухие. Я за тебя краснею. Стыдись, Гани-бек!

– Мне нечего и некого стыдиться! – раздраженно бросил Гани-бек.

– Словно нарочно, чем тише я говорю, тем громче ты кричишь. Умерь свой пыл! И не забывай, что не к лицу нам ссориться, наши жизни висят на волоске, я тебе не раз об этом говорил. Мы живем в такое время, когда наибольшие шансы выжить у тех, что тише и незаметнее других!

– Раз я всем в тягость, я уеду отсюда! – решительно отрезал Гани-бек, ожидая в душе, что, по законам гостеприимства, его начнут уговаривать остаться. Но его никто не уговаривал.

Гани-бек никуда не уехал. Несколько дней ходил надутый, потом накричал на собственную жену, та обиделась и весь день просидела, запершись, в своей комнате.

Когда вечером все собрались на ужин, Гани-бек, не стесняясь присутствующих и обозленный тем, что весь день ему пришлось провести на виду у всех – в кресле под большой шелковицей, сказал жене:

– Ты словно восемнадцатилетняя девица, что ссорится с женихом и тут же мирится. Быстро же ты испугалась!..

Обычно робкая и немногословная Танзиле-беим, никогда прежде не перечившая мужу, не сдержала возмущения:

– С Салатын ты разругался, это тебе мало, с Вели-беком рассорился, этого тебе тоже показалось мало, теперь взялся за меня! Стараешься побольнее уколоть.

Гани-бек не ожидал от жены отпора. Он изумленно раскрыл глаза, и в них вспыхнул гнев:

– Как? И ты с приходом Советской власти осмелела, свой голос обрела?! И ты думаешь, я это потерплю?!

Свидетели семейной сцены по одному покидали столовую. Танзиле-беим прикрыла за последним дверь и тихо сказала:

– Вели-бек ушел к себе, остальные тоже, перестань шуметь, а то выгонят тебя из дома!

– До чего я дожил! – Гани-бек изумленно таращил глаза на жену. – Да, поистине наступил конец света, если стали верховодить женщины! Лучше умереть, чем видеть такое! Да рухнет дом, где царствует равноправие мужчины и женщины! Да провалится в ад страна, где начали властвовать батраки и слуги! Кому нужен наш хваленый Карабахский край, если здесь не осталось ни почитания именитых, ни почтения к знатным людям нации! Лучше покинуть страну, чем терпеть подобное унижение.

– Нас прогонят, если мы будем так себя вести! – невольно вырвалось у Танзиле-беим.

– И ты с ними? Запугиваешь меня?! – взорвался Гани-бек. – С тех пор как мы кладем головы рядом на подушку, я такого от тебя не слышал!.. – И, чуть поостынув, добавил: – Я тебя и не виню, времена такие наступили, все идет прахом!..

– А я за всю свою жизнь не слышала столько упреков и оскорблений! – Танзиле-беим расплакалась.

Слезы отрезвили Гани-бека. Он подошел к ней и погладил по голове.

* * *

Сильный стук в ворота заставил всех насторожиться. Имран уже давно предупредил меня, чтобы я не открывал никому ворота.

Салатын-ханум собиралась в новый тайник – отнести мужу еду: горячее, чурек, зелень, соль и перец. Услышав стук, она оставила приготовленное на столе и сделала вид, что собралась сама обедать, а Гани-бека попросила открыть.

И снова проверка. Впереди, как и в те разы, шел Рашид.

Салатын-ханум и на сей раз встретила непрошеных гостей весьма приветливо:

– Пришли с проверкой?

– Да, – хмуро ответил Рашид, скосив на меня неодобрительный взгляд.

На этот раз представители власти пробыли дольше обычного: осмотрели и дом, и надворные постройки, но так ничего и не нашли. О новом тайнике не знал и я.