Текст книги "Будаг — мой современник"

Автор книги: Али Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 58 страниц)

НОВАЯ ПЬЕСА

Заведующий центральным городским клубом по нескольку раз на день приходил ко мне в Политпросвет, советуясь иногда даже по пустякам. Но за последние дни он исчез. Это вызвало недоумение работников Политпросвета.

Через несколько дней кто-то сказал, что теперь Абульфат так же часто, как раньше к нам, стал наведываться в управление внутренних дел уезда. Мы голову ломали: что он там делает?

Прошло еще несколько дней, и до нас дошли слухи, что в центральном клубе репетируют новую пьесу под названием «Окровавленный платок». Работники Политпросвета заинтересовались, что за пьеса и кто ее автор. Но директор клуба нас явно избегал. Тогда я послал за ним курьера.

– Абульфат, – сказал я, – говорят, что в клубе репетируют новую пьесу. Почему мы ничего не знаем о ней?

Он помялся:

– Вы часто бываете в деревне, поэтому я не успел вам сказать…

– Послушай, любезный, сколько же тебе надо времени, чтобы сообщить о новой пьесе? Месяц? Может, ты все-таки принесешь ее нам, чтобы и мы могли ознакомиться с тем, что ставит на своей сцене центральный клуб?

Тут вмешался в разговор один из инструкторов Политпросвета:

– Абульфат, иной раз ты пристаешь к нам с такими пустяками, а теперь, когда в клуб принесли новую пьесу, ты избегаешь нас, а ведь надо, чтоб мы прочли ее и высказали свое суждение.

Абульфат начал защищаться:

– Пьеса у нас только месяц, но автор ее вызывает меня каждый день к себе, дает дополнительные указания. А в остальное время мы репетируем, так что и минуты не остается ни на что другое.

– А пьеса хоть хорошая?

– Мы над ней работаем с актерами, правим то, что не удалось автору…

– А кто автор?

– Зюльджанахов.

– Начальник уездного ЧК? – удивился я.

– Да, а что? – дерзко переспросил Абульфат.

– Нет, мы не возражаем, но, пожалуйста, – настоял я, – принеси нам пьесу, хотим ее прочесть.

И он принес. Когда мы прочли пьесу в Политпросвете, начался хохот. Собственно, назвать прочитанное «пьесой» было нельзя. Зюльджанахов записал случаи из своей практики – из работы загса, милиции и пожарной охраны. Ему, видимо, казалось, что собранные вместе эпизоды могут составить пьесу. А директор центрального клуба из страха, что автор – человек, обладающий большой властью, – сможет усложнить его жизнь, испугался сказать автору, что пьеса никуда не годится.

Сейчас мы думали: кому из нас поговорить начистоту с Зюльджанаховым? Все молчали, и пришлось мне взять на себя эту неприятную миссию.

И я поговорил с ним. Но с того дня Зюльджанахов затаил обиду на меня. Если бы только обиду!.. Он вызывал к себе в кабинет и допрашивал почти всех людей, имевших со мной какие-либо дела или говоривших со мной: соседей, сослуживцев… Он собирал против меня «материалы».

Дела Политпросвета шли хорошо, о наших успехах упоминали в газете «Коммунист» и «Ени фикир» («Новая мысль»), выходившей в Тифлисе, поэтому я не особенно огорчался тому, что меня невзлюбил Зюльджанахов.

Однажды меня послали с лекциями в село Пирджахан.

Как всегда, после лекции люди собрались вокруг меня, говорили о жизни, о порядках. И тут я узнал, что заместитель председателя исполкома – сеид и близкий человек Султан-бека Султанова, бывшего владыки этих краев, оставившего о себе недобрую память.

Самому сеиду было лет сорок – сорок пять, у него были три кябинных жены, с которыми он заключил брачный договор у моллы. И от каждой жены у него было по пять сыновей.

Пользуясь своим служебным положением, сеид за взятки освобождал от призыва в армию сынков местных богатеев, а своим родственникам и женам снижал нормы налогов.

Председатель исполкома, преданный делу большевик, опасался критиковать своего заместителя, зная его вредный и крикливый нрав. К тому же председатель был малограмотным человеком и зависел во многом от своего заместителя.

Я вернулся в Лачин и все рассказал в уездном комитете партии.

Мою докладную переслали Зюльджанахову. А он вызвал к себе заместителя председателя исполкома из Пирджахана и показал ему мою докладную. Не знаю, на чем они порешили, но сеид так и остался на своей должности.

Тогда я подумал, что нельзя оставлять безнаказанным Зюльджанахова, позволяя ему вершить и дальше свои грязные дела.

Я написал фельетон в стихах, но не успел его никуда отправить: в Лачин приехала наконец давно ожидаемая комиссия.

КОМИССИЯ

Я знал, что противники мои готовятся к бою, но не намерен был отступать. Во мне росла уверенность, что и Кепюклю, и сеид, и Зюльджанахов будут разоблачены. А на их освободившиеся места придут дети рабочих и крестьян.

Комиссия, состоявшая из трех человек, заняла одну из комнат исполкома. В течение недели в эту комнату приглашались люди, так или иначе связанные с Кепюклю.

Город Лачин, имевший всего одну улицу, разбился на два лагеря: с одной стороны были мои сторонники, с другой – враги.

Надо прямо сказать, что сторонников было намного больше. Даже те, кто был с Кепюклю в неплохих отношениях, опасались открыто встать на его сторону, так как догадывались, что он занимается махинациями.

Основные положения моей статьи подтвердились: процветает торговля из-под полы и взяточничество, пересортица и утаивание дефицитных товаров, завышение цен и хищения.

Через неделю состоялось расширенное заседание бюро укома, на котором члены комиссии доложили результаты проверки.

– Мы пока не можем с точностью назвать сумму ущерба, нанесенного государству и населению, этим, мы думаем, займутся следственные органы, – сказал председатель комиссии.

Многие в растерянности молчали. Картина, нарисованная членами комиссии, была страшнее, чем о ней предполагали.

И тут поднялся прокурор Тахмаз Текджезаде. Он был немногословен:

– Должен сказать, что вина за попустительство подобным элементам лежит прежде всего на управлении внутренних дел, призванном охранять государственное и народное добро. Наши партийные органы и советские организации должны хорошо знать людей, которых посылают на руководящие должности в торговую сеть и коопсоюз… – Похвалил мою статью: – Мне хочется отметить честную и принципиальную статью Будага Деде-киши оглы, он первым забил тревогу по поводу тех безобразий, которые творились у нас. Только после нее следственные органы занялись проверкой, что, кстати, не делает нам чести: именно они должны были вовремя подметить нарушения в торговой сети.

В зале зашумели. Для многих слова прокурора явились неожиданностью. Сардар Каргабазарлы втянул свое большое тело в кресло, в котором сидел. Рахман Аскерли укоризненно покачивал головой, показывая свое возмущение (пока непонятно – чем). А Кепюклю сморщился – вот-вот заплачет. Зюльджанахов, опустив голову, рассматривал свои начищенные сапоги. А секретарь укома комсомола Нури Джамильзаде нашел меня взглядом и незаметно взмахнул ладонью с поднятым большим пальцем: этим жестом с недавних пор выражали одобрение.

Неожиданно встал Зюльджанахов. Видимо, он хотел выгородить Кепюклю, но навредил и ему, и другим. Он сказал, что, наверно, не за всем мог уследить председатель коопсоюза, кое-что делалось без ведома.

Почувствовав поддержку, Кепюклю обнаглел и начал отрицать участие в операциях с товарами, поступавшими в коопсоюз.

– Может быть, вы расскажете присутствующим, куда делся и кому продан английский шевиот, поступивший на склад коопсоюза? – задал вопрос прокурор.

– Я не кладовщик, чтобы помнить о всех поступающих к нам товарах!

– А все-таки?

– Мне нечего добавить!

– Отчего же вы забыли, что весь шевиот отпускался только по вашим запискам? Не отпирайтесь, так уж получилось, что несколько таких записок лежат в вашем деле!

Заволновался Рахман Аскерли, его длинные пальцы выбивали дробь на столе. Каргабазарлы еще ниже опустился в своем кресле.

Кепюклю что-то невнятно пробурчал.

И тут снова поднялся Зюльджанахов:

– Мы, коммунисты, считаем, что критика, и особенно самокритика, – движущий фактор нашей жизни. Я думаю, что товарищ Кепюклю по-большевистски призна́ет свои ошибки и пообещает, что впредь в его работе мы не найдем недостатков! (Очевидный ход: поставить точку на обсуждении, чтобы больше ничего не выплыло наружу.) – И чтоб вытянуть из Кепюклю слова признания, спросил: – Признаете ли вы свои ошибки, товарищ Кепюклю?..

Но тут его прервал председатель комиссии:

– Именно вы, товарищ Зюльджанахов, должны были пресечь в самом зародыше преступление, защитить социалистическую собственность! К сожалению, – сказал он, уже обращаясь ко всем, – товарищ Зюльджанахов не оказался на высоте. А сейчас, это ж так очевидно, изо всех сил старается выгородить Кепюклю, пытается свести дело к простому признанию допущенных ошибок!

– Дело ясное, чего тянуть?! – вставил Нури Джамильзаде. – Надо, чтобы этим делом занялся прокурор, пусть привлечет к ответственности Кепюклю!

Мне передали записку от Тахмаза Текджезаде:

«Почему ты молчишь? Выступи и расскажи о пьесе!»

Но я посчитал разговор о пьесе непринципиальным и не имеющим к делу отношения. Я хотел послушать, что еще скажет Зюльджанахов. Ждать пришлось недолго.

– Я не собираюсь, – снова поднялся он с места, – подвергать сомнению авторитет товарищей, приехавших из Баку. – Говорил спокойно и с чувством уверенности, словно собирался открыть собравшимся нечто очень важное. – И все же я должен предостеречь товарищей от предвзятого мнения, с которым они приехали к нам. Прокурор здесь хвалил Будага Деде-киши оглы за проявленную якобы оперативность и принципиальность. А кто такой Будаг? Каков его моральный облик? Каждый житель Лачина знает, что он обманул девушку, наградив ее ребенком, и отказался жениться. Каждый скажет вам, товарищи члены комиссии, что это правда. Что же получается?! Бесчестный человек пытается оклеветать других?! Можно принимать во внимание слова такого человека? Я со всей серьезностью заявляю, что необходимо новое разбирательство дела Кепюклю товарищами, объективно смотрящими на вещи. Это – во-первых. А во-вторых, товарищам из укома партии не мешало бы в свете вышеизложенного уяснить себе, кто такой Будаг Деде-киши оглы!

С больной головы на здоровую?.. Такого поворота событий я не ожидал.

Тахмаз Текджезаде укоризненно посмотрел на меня: мол, сам виноват – надо было вовремя выступить!..

– Разбираться так разбираться! – сказал он и поднялся. – А что касается. Кепюклю, то проверка, проведенная комиссией, обстоятельна и объективна. Следственные органы, проводившие ревизию коопсоюза, за это ручаются. А теперь о Будаге Деде-киши оглы, которого обвинили в недостойных поступках. Я не хочу его выгораживать. Если есть какие-то сигналы, что ж, следует, очевидно, создать комиссию, и пусть она разберется в существе дела. Но хотел бы при этом отметить: те, кто знает Будага, не сомневаются в смехотворности обвинений, выдвинутых против него, находящихся в вопиющем противоречии с его обликом, образом жизни, взглядами.

И все же на расширенном заседании укома была назначена комиссия, в которую вошли секретарь комитета комсомола уезда, председатель женотдела, прокурор и заведующий отделом народного образования. Делом Кепюклю заинтересовались следственные органы республики.

Однако мои враги, как мне казалось, выиграли первое сражение со мной.

КЛЕВЕТА

Мне стало известно, что Зюльджанахов лично заходил в дом к отцу Кюбры и о чем-то с ним беседовал. О чем? Не стоило труда догадаться. Но это бы еще ничего! Пошли слухи, что я посягнул на честь участницы художественной самодеятельности центрального клуба и что вообще я неоднократно приставал к женщинам, приходившим в Политпросвет. Назывались даже имена.

Зюльджанахов и Кепюклю не принадлежали к числу людей, которые легко признают поражение: они готовили мне сюрпризы.

Я был в растерянности. Но тут вернулся из командировки Джабир, как всегда усталый и голодный. Мы вместе направились в столовую.

– Как только я уезжаю, у тебя портится настроение. Неужели ты так скучаешь в мое отсутствие? Или снова приготовил мне какие-то неожиданности? – спросил он участливо.

Я рассказал Джабиру, как меня оклеветали. Раньше товарищи всегда считали меня честным человеком, а теперь работает комиссия, которой предстоит доказать мою правоту. И в чем!

Джабир помолчал, а потом предложил:

– Давай сходим в новую баню, а? Там и поговорим… А о твоей беде я знаю, даже в селах об этом судачат. Но ты, погруженный в заботы, забыл о могуществе своего брата. Мы еще посмотрим, кто выиграет!..

Баню для города построили недавно. Хотя воды в Лачине было вдоволь, из-за недостатка топлива баня работала только три дня в неделю. Для семейных были специальные номера. Чтобы спокойно поговорить, мы с Джабиром взяли отдельный номер.

Пока мылись, Джабир обдумывал ситуацию.

– Сколько времени ребенку Кюбры? – неожиданно спросил он.

– Немногим более трех месяцев.

– Так… так… Надо вспомнить, где ты был в то время, когда Кюбра с кем-то сошлась. Да, брат, – помолчав, добавил он, – в холостяцкой жизни ничего привлекательного! Все несчастья и беды случаются с человеком, пока он холост. Каждый, кому не лень, может болтать о тебе чепуху, распускать слухи. А тут ты еще на виду у всех сельчан не раз говорил с Кюброй на улице да еще выпил айран у них в доме! Куда уж дальше? От этих фактов не укроешься! – Он яростно тер голову, потом ополоснулся водой из тазика и неожиданно спросил, глядя на меня в упор: – У тебя действительно с ней ничего не было?

– Ну вот, дожил я, самый близкий друг мне не верит!

– Верю, верю я! Но только хочу быть строже самой строгой комиссии, чтобы потом стоять за тебя насмерть! – Он неожиданно запел.

– Слушай, Джабир, ну чего ты так развеселился?

– Подожди, как говорится у нас: в хороший день всяк хорош, а в плохой – о брате вспоминают. Я рад, что ты вспомнил обо мне. А я хочу вспомнить… Сейчас октябрь. Ребенку три с половиной месяца. Надо до дня высчитать, где ты был год назад… В прошлом октябре, дорогой, ты был еще в Шуше, а твоя Кюбра жила себе в Абдалларе, и здесь ни одна собака еще не знала тебя! Вот так-то, брат! А по приезде в Лачин тебя сразу направили в Мурадханлы, и там тебя видел Горхмаз Гюлюбуртлу, член партии с шестнадцатого года. Уж он врать не станет!

Я молча слушал. Рассуждения моего друга кое-чего стоили!..

– Только мы с тобой прибережем этот аргумент, – заметил он, – напоследок Подождем, пока Кепюклю и Зюльджанахов не выложат все, что еще придумали!..

Мы вышли из бани, когда солнце уже закатилось. С гор потянуло прохладой. Домой возвращаться не хотелось.

– А что, если нам пойти к кому-нибудь выпить чаю? – неожиданно предложил Джабир. – Умоляю тебя, не кисни и не порть мне настроение!

– Хочешь – пойдем. Ложиться спать еще рано…

– Послушай, Будаг, уж не ты ли ратовал за «вторую революцию»? Где ж твоя воинственность?

– Я от своего не отступлю…

– Правильно! Революция – значит борьба! Борь-ба! А не растерянность! Не паника! Борьба за справедливость и правду!

– Это мне ясно.

– А раз ясно, идем!

Через пять минут мы стояли перед домом Тахмаза Текджезаде. На наш стук выглянул он сам.

– Пришли после бани выпить чаю, не возражаешь?

– Ну что ты, Джабир! Только, кроме чая, увы, ничего!

– А мы надеялись на сытный ужин. Когда ты женишься, чтобы к тебе можно было прийти на обед?

– Вам тоже не мешало бы спастись от одиночества, отвыкать от жизни на даровых харчах! Пойдемте лучше к Нури. Его мать обязательно нас всех накормит и напоит чаем!

Когда мы подошли к дому Нури Джамильзаде, звезды уже высыпали на небе, дул прохладный ветерок.

СЕРДЕЧНОЕ СЛОВО

Мать Нури, тетушка Абыхаят, встретила нас приветливо. Тотчас отправилась на кухню готовить нам еду. А Нури принес нарды и предложил Тахмазу сразиться с ним. Чтобы не мешать им, я снял с полки книгу Джалила Мамедкулизаде и принялся в который раз за рассказ «Почтовый ящик». Джабир пошел на кухню помогать хозяйке.

Время от времени в особенно смешных местах рассказа я начинал громко смеяться над злоключениями бекского слуги Новрузали с почтовым ящиком. Преданность его своему беку была поистине комичной!.. Тахмаз, заслышав мой хохот, поднимал голову от доски и с недовольством смотрел на меня – ему сегодня явно не везло, и он проигрывал Нури.

Тетушка Абыхаят накрыла на стол, принесла чихиртму, а Джабира попросила посмотреть, как там самовар. Ей было уже далеко за пятьдесят, но двигалась она с легкостью и живостью восемнадцатилетней девушки. Все спорилось под ее руками.

Когда уселись за стол и начали нахваливать чихиртму из цыпленка, которая таяла во рту, мать Нури с чувством произнесла:

– Дай аллах, дети, мне всех вас видеть женатыми!

– Тахмаз и Нури сначала должны одного из нас освободить от такого пожелания, – пошутил Джабир.

– И не говори, сынок, – посочувствовала тетушка Абыхаят, – эта негодница Кюбра долгое время крутилась вокруг моего Нури, и она, и ее мерзкий папаша. Когда увидели, что дело не выгорит, присмотрели себе политпросвет!

Начался спор: хорошо ли, что девушкам дали свободу? И как быть, чтобы в будущем они пользовались ею осмотрительно, не забывая о своей чести и стыдливости?

– Меня просто пугает поведение современных девушек, – вскричал Джабир. – Девичья честь, невинность – об этом теперь не принято говорить. В моду входят легкость в обращении с мужчинами, так называемая «свободная любовь» и незаконнорожденные дети!

– Ты сгущаешь краски, Джабир, – остудил его пыл Нури. – Свобода для женщины так же прекрасна, как и для мужчины. Только ею может пользоваться тот, кто обладает необходимой внутренней культурой. А ее не получишь вместе со свободой. Она воспитывается веками. За то время, которое существует Советская власть, лозунг освобождения женщины многие поняли превратно. Многие решили, что они вольны делать все, что им заблагорассудится. И комсомол, и партия должны вести работу с женщинами и девушками. Лучше всего, чтобы эти беседы вели сами женщины, у них бы это получалось лучше и убедительней!

– Ты прав, родной, – похвалила сына тетушка Абыхаят. – Если птицу, которую долго держали в клетке, выпустить на волю, она сразу устремится ввысь. Но в клетке у нее притупилось зрение, она привыкла видеть все на близком расстоянии, поэтому свободное небо вызовет у нее растерянность и страх. Ее или собьет сильный ветер, или она станет жертвой хищника. – Говорила тетушка долго. Видимо, уже не раз думала об этом. – В таком же положении оказываются многие девушки и женщины. Годами сидели взаперти в четырех стенах, выполняя лишь то, что им велели делать отцы, братья, мужья. Обретя свободу теперь, они еще не научились распоряжаться ею умно и правильно. Многие становятся жертвами своей доверчивости, а кое-кто теряет голову от возможности делать все, что захочется.

– Что же посоветуешь нам, тетушка Абыхаят, – спросил Тахмаз. – Ведь каждая девушка ищет счастья и прибегает порой к средствам, мягко говоря, недозволенным.

– Есть только один путь, – сказал твердо Джабир. – Надо издавать законы, запрещающие людям вступать в незаконную связь! Надо наказывать девушек, которые запятнали свою честь, и мужчин, имеющих незаконных жен и обманывающих девушек! Я бы публично наказывал провинившихся, чтобы и другим неповадно было!

– Ты перегибаешь палку, – вставил Нури. – Партия учит, что людей надо перевоспитывать. Главное – это воспитание молодежи на лучших примерах.

– Как хотите, так и думайте! – горячился Джабир. – А я сторонник серьезных мер! Может быть, стоит даже ввести публичное телесное наказание!

– Если согласиться с тобой, – вставил Тахмаз, – то надо отменить закон о равноправии женщин и мужчин и вернуться к чадре и законам шариата.

– Вот до чего довела всех проклятая Кюбра! – заохала тетушка Абыхаят. – Будь она неладна, бесстыжая! Хороших парней заставляет придумывать женщинам кары одна страшней другой! Законами, дети мои, мир не переделаешь. Время само научит женщин дорожить данной им свободой, не роняя при этом своей чести и достоинства.

– Как только мы переселимся в новый дом, я приведу тебе невестку, мама… – успокоил ее Нури. – Такую, о которой ты мечтаешь!..

– Тетушка Абыхаят, пошлите меня сватом в дом невесты! – попросил Тахмаз.

– Поручи дело лентяю, – пошутила Абыхаят, – он тебя же учить станет! Если ты такой хороший сват, отчего себе никого не приглядишь?

– Кто сочиняет законы для других, часто себя забывает!

– Была бы мука, а лаваш будет! – ответила Абыхаят.

ПЕРСОНАЛЬНОЕ ДЕЛО

Комиссия, назначенная для рассмотрения моего дела, заседала трижды. Были вызваны Кюбра, с которой говорили в мое отсутствие, и ее отец. Потом пригласили меня и потребовали написать объяснительную записку с точным указанием дат моих командировок, мест, куда я уезжал, и с кем виделся и разговаривал. Это объяснение отняло у меня около часа.

Комиссия с пристрастием расспрашивала меня о моих знакомствах, о том, как я обычно провожу свободное время. Я отвечал спокойно, с достоинством, потому что не считал себя виновным. Пусть мои обвинители изощряются в доказательствах, а я оправдываться не собираюсь.

На третье заседание пригласили Кюбру, которая пришла с отцом и братом, а также меня. Но в комнату, где заседала комиссия, впустили только нас с нею. Я старался не смотреть на Кюбру, – какое мне дело до ее клеветы? Знать ничего не знаю!

– На прошлом заседании комиссии вы утверждали, что отцом вашего ребенка является Будаг Деде-киши оглы. Расскажите комиссии, когда и как это произошло, – обратилась к ней заведующая женотделом. На мое несчастье, на эту должность совсем недавно назначили вместо жены Рахмана Аскерли жену Мусы Зюльджанахова. Я очень опасался ее предвзятого мнения, но делать было нечего, комиссия уже работала.

Кюбра стыдливо опустила голову и тихим голосом чуть слышно произнесла:

– Когда я в первый раз увидела Будага, он мне приглянулся, и я, как он сам сказал мне, понравилась ему. Мы несколько раз говорили с ним на улице, а потом он пришел к нам в дом… Отец и мать ждали, что он пришлет сватов. Но он что-то тянул со сватовством… А однажды, когда я спала в нашем саду, он оказался рядом со мной. Как и когда он пробрался в наш сад, я не знаю… Но только с той поры я поняла, что жду ребенка… С того злополучного дня он стал избегать меня, можно сказать – совсем исчез и больше не появлялся.

– Припомните, Кюбра, когда это было?

Кюбра начала подсчитывать:

– Получается, что чуть больше года назад, так как малышу сейчас три с половиной месяца.

– Вы сами говорите, что описываемые вами события произошли чуть больше года назад. Верно?

– Чего мне лгать и зря пятнать человека? Я говорю правду.

Нури, сидевший до той минуты спокойно, покачал укоризненно головой:

– Сестра, не бросай слов на ветер! Думай, о чем говоришь! Отвечай за свои показания! Будаг Деде-киши оглы год назад был в Шуше и не мог совершить того, о чем ты здесь говорила! Если бы это был Будаг, то ребенку твоему должно было быть только сорок дней!

Кюбра смешалась и густо покраснела. А Нури не унимался:

– Не стыдно тебе, сестра, клеветать на невиновного человека? Комиссия проверила все, что касается жизни Будага, и смело заявляет, что ты обманываешь нас. Лучше расскажи правду! Кто и почему заставил тебя сочинить такое?

С треском распахнулась дверь, и в комнату ворвался брат Кюбры – Велиш. Он явно подслушивал под дверью и теперь решил вмешаться в разговор!

– Зря вы защищаете Будага. – В его голосе слышалась угроза. – Учтите: если оставите без внимания чистосердечное признание моей сестры, то в центре найдутся люди, которые распутают клубок!

Подошел отец Велиша и вывел его из комнаты.

И тогда снова заговорила заведующая женотделом:

– Не упрямься, Кюбра! Мы хотим тебе помочь. Расскажи, почему ты решила заставить жениться на себе Будага Деде-киши оглы? Неужели ты не могла избрать другой, более достойный путь?

Кюбра упрямо опустила голову, не желая отвечать на вопросы. Но женщина не отставала:

– Ведь ты была замужем? Может, отец ребенка твой законный муж? Почему ты развелась с ним?

– Какое это имеет значение?

Нури рассердился:

– Не учи нас, что имеет значение, а что не имеет! Лучше скажи, виделась за это время с бывшим мужем или нет?

– Виделась! – с вызовом ответила она.

– О чем вы с ним говорили?

– Не помню! – так же резко ответила она, вскинув подбородок. – Какое это имеет отношение к делу?

– А где сейчас твой муж? – спросил Тахмаз.

– Здесь, в Лачине…

– Может быть, пригласить его сюда?

– Нет… нет, – неожиданно сникла Кюбра.

Но тут рассердилась заведующая женотделом:

– Слушай, Кюбра, почему ты морочишь нам голову! Сейчас же объясни причину развода! Или мы допросим его. Возможно, тогда откроются новые обстоятельства дела… Что вас рассорило?.. Молчишь!

И снова дверь открылась. На этот раз в комнату вошел отец Кюбры. Он с жалостью посмотрел на дочь и тихо сказал:

– Да пронзит стрела этого подлого человека! Кривое дерево не выпрямить! Съевший десять стручков перца горечи одного стручка не чувствует. Говори, дочка, говори!

Кюбра, казалось, собирается с силами.

– Мой муж работал под началом у Мусы Зюльджанахова, – начала она. – Часто задерживался на службе. Когда я однажды пришла о жалобой к начальнику, он сказал, что работа ни при чем, муж мой гуляет с другими женщинами и поэтому поздно приходит домой. Я рассорилась с мужем. А однажды Муса Зюльджанахов… – И умолкла.

– Говори же! – нетерпеливо сказала жена Зюльджанахова.

– Боюсь…

– Бояться некого! – прикрикнул Тахмаз.

– Ну? – Отец Кюбры был бледен.

– Он сам однажды пришел ко мне.

– Кто? – спросил отец.

– Зюльджанахов.

Не успела она произнести это имя, как заведующая женотделом вскрикнула. Ей стало плохо…

Уже после Кюбра рассказала, что Зюльджанахов подготовил ее выступить против меня, пообещав впоследствии жениться на ней.

– Но отец ребенка, – поспешила сказать Кюбра, – мой собственный муж!..

Комиссия все же приняла решение рекомендовать укому партии рассмотреть персональное дело Зюльджанахова.

В окружении друзей в благодушном настроении я шел домой. И Нури, и Тахмаз старались не говорить о событиях сегодняшнего дня. Оба они, так же как я, устали и были очень рады, что моего «персонального дела» уже не существует.

– Ну, как ты теперь смотришь на то, чтобы в Курдистане произвести «вторую революцию»? – спросил я у Нури.

– Конечно, в Курдистане не было гражданской войны, здесь сохранились многие беки, купцы и сеиды…

– Гражданская война – это трагедия для народа! – прервал нас Тахмаз.

– А мы не призываем к гражданской войне, Тахмаз, и никогда не допустим ее. Но и нельзя терпеть, чтобы наследники Султан-бека Султанова находились на руководящих постах. В уезде восемьдесят процентов ответственных работников – бывшие беки, купцы и сеиды, – с горечью промолвил Нури.

– Но мы с тобой не беки и не сеиды. И таких, как мы, много! – возразил Тахмаз.

Я не стал упорствовать и не вмешался в их спор. Я радовался, что есть еще люди, думающие как я: нужна «вторая революция»!