Текст книги "Будаг — мой современник"
Автор книги: Али Велиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 58 страниц)
ДРУЗЬЯ И ВРАГИ
Больница, в которой я лежал, стояла на окраине Абдаллара, у дороги, ведущей из Лачина, а значит, и с гор. Глядя в окно, я часами наблюдал, как шли кочевья с эйлагов.
Сентябрь был на исходе, и овечьи отары день и ночь спускались на равнины. Казалось, не будет конца этому живому, струящемуся потоку. Я слушал разговоры медсестер; одна из них говорила, что есть отары в тысячу голов. Смешные, только с виду неуклюжие животные спешат за вожаком, тряся тяжелыми курдюками. Молчаливые чабаны проносились на быстрых конях, следя за движением отар; женщины следили за лошадьми, на которых был навьючен скарб кочующей семьи. Мне не надоедало подолгу наблюдать за этой беспрерывной лавиной. Это движение словно вливало в меня жизненные силы: хотелось что-то делать полезное, нужное людям, кормящим наш край.
На следующий день после того, как меня выписали из больницы, Нури устроил новоселье по случаю получения квартиры в только что отстроенном доме.
Тетушка Абыхаят несколько дней готовилась к торжеству. Были созваны все друзья ее сына. Кроме меня и Джабира здесь были Тахмаз Текджезаде, доктор Мансур Рустамзаде, оперировавший меня, военком нашего уезда, только недавно назначенный на эту должность (у него уже были три кубика в петлицах). Приглашен был еще директор почты, но его ждали немного позже.
Я не спускал глаз с военкома. Он был одного возраста со мной, но казался и старше, и солиднее.
Чего только не было на столе! У меня глаза разбегались…
Мы шутили, что стол у нас мужской, а Абыхаят грозилась никогда больше ничего не устраивать для нас, пока не женимся. Даже если женится только ее Нури, говорила она, то и тогда холостяков и на порог не пустит!
Нури просил Джабира купить вина, а в городе ничего, кроме водки, он не нашел. Но все только притрагивались к своим рюмкам и не пили, стараясь, чтобы другие не заметили этого.
Нури предложил выбрать тамадой Мансура Рустамзаде, который был старше нас. Ему минуло сорок, но он тоже не был женат. Застольную речь Мансур начал с чтения стихов Физули, потом перешел к Вагифу и Сеид Азиму Ширвани. Сколько знал он газелей и стихов!..
Тамада заканчивал свой тост в честь матери хозяина дома, когда в дверь постучали – это пришел опоздавший директор почты. Вместе с ним в квартиру вошел начальник политуправления Омар Бекиров. Он оглядел всех веселым взглядом и медленно сказал:
– Как вовремя я заглянул к своим новым соседям! Слышу шум за стеной, а здесь, оказывается, принимают гостей. Авось и меня пригласят по-соседски.
Напряженная тишина сменила веселье. Но тетушка Абыхаят нашла выход из неудобного положения: она поставила на стол чистую тарелку и сказала нежданному гостю:
– Плов у меня получился сегодня отменный, попробуйте, пожалуйста. – И поспешила на кухню за новым блюдом.
Словно не замечая неудовольствия, которое читалось на лицах присутствующих, Бекиров непринужденно спросил:
– Так за что мы пьем?
– За хозяйку дома, – ответил Мансур Рустамзаде и снова повторил свой тост – специально для Омара Бекирова.
– А отчего же ты сам не пьешь? – спросил у Нури Бекиров. – И почему вы все точно языки проглотили?
– Достаточно, если будет говорить только один из нас! – пошутил Джабир.
– Тогда я скажу, – поднялся директор почты. – Я знаю нашего Нури много лет, и должен сказать, что это самый честный и принципиальный человек из всех, которых я знаю…
– А кого ты знаешь? – повторил в раздумье Бекиров. Директор почты в испуге замолчал. – Говори, говори, – обратился Бекиров к нему, – чувствуй себя свободно!
– Кто может чувствовать себя спокойно в присутствии товарища Бекирова? – снова в шутку сказал Джабир.
Улыбка медленно сошла с лица Омара Бекирова. Он осторожно, чтоб не разлить, поставил рюмку, доверху налитую водкой, в упор посмотрел на Джабира, а потом на Нури:
– Нури Джамильзаде, извини меня, но я вынужден уйти.
Тахмаз Текджезаде откинулся на спинку стула:
– Почему-то в последнее время у нас в Лачине о начальнике уездного политического управления говорят, только шепотом, а критиковать его работу и не пытайся! Вы задумывались над этим вопросом, Бекиров?
– Здесь, я думаю, такие разговоры неуместны, товарищ прокурор!
– А какие уместны?
С рюмкой в руках поднялся Мансур Рустамзаде:
– Я предлагаю выпить за то, чтобы между нами не было обид, независимо от должности и поста, который каждый из нас занимает!
Все выпили, а Бекиров демонстративно показал, что осушил полную рюмку до дна – повернул ее дном вверх. Нури обратился ко мне:
– Все ждут, когда ты скажешь свое слово!
Я растерялся. О чем говорить? Как сказать, чтобы все тебя поняли? Смутное предчувствие какой-то грядущей неприятности не покидало меня… Кто будет со мной в эти дни, кто пойдет против? Но и не говорить было нельзя.
– Я очень благодарен друзьям, что здесь вспомнили обо мне, – начал я. – Меня уже давно беспокоит одна мысль: что же такое национальное достоинство? Достоинство человека новой формации? По-моему, чувство национального и советского достоинства должны слиться! Без первого не может быть второго, а без второго можно утерять перспективу! Родина и нация…
Тахмаз Текджезаде перебил меня:
– Родина и народ!
Я тут же согласился с ним:
– Да, родина и народ, наша социалистическая родина и наш азербайджанский народ! Давайте выпьем за здоровье тех, кому принадлежит будущее!
Хоть мы и говорили о будущем, но в эти минуты я вспоминал Шираслана, которого больше нет. Зато его дети будут строить новую жизнь.
БОРЬБА ОБОСТРЯЕТСЯ
Мы с Джабиром вернулись в комнату, которую снимали сообща. Нас ждала записка.
Узнав, что я выписался из больницы, меня приглашал к себе Рахман Аскерли: записка была от него.
Ровно в девять, когда начинал работать аппарат укома, я был в приемной у секретаря укома. Но Рахмана еще не было. Вышел на крыльцо и тут же увидел секретаря: он разговаривал с Омаром Бекировым у здания политического управления.
Увидев, что я жду, он распрощался с Бекировым и заспешил к укому.
– Извини, задержался… – Он открыл дверь в свой кабинет и широким жестом пригласил меня войти. Вел себя так, будто не было его звонков в Кубатлы и Мурадханлы. Я тоже решил не напоминать ни о чем, пока он сам не заговорит.
Аскерли расспрашивал меня, как я теперь себя чувствую, советовал следить за здоровьем. Как бы невзначай он с укоризной сказал:
– Ах, не следовало вам ходить в лес с Ширасланом. И кому это первому пришло в голову?
– Шираслан пригласил прогуляться.
– А ты такой любитель природы, что не мог отказаться?
– Да! И покойный Шираслан любил свои места.
– А кто может теперь подтвердить твои слова, ведь он мертв! Понимаешь, Будаг, странная картина вырисовывается: ни с того ни с сего двое решили погулять в лесу. Одного из них убили, а другой отделался незначительными ранениями.
Я откинулся на спинку стула и удивленно посмотрел в глаза собеседника:
– Может, вы еще повторите те слухи, которые враги распускали в Мурадханлы? Или вы забыли об экспертизе, которая установила, что Шираслан убит из шестилинейной старинной винтовки, а меня ранили из другой? И разве не нашли людей, которые стреляли?
– Но тебя все-таки не убили!
– А вам бы именно этого хотелось!
– Не забывай, с кем говоришь, Будаг Деде-киши оглы! Не груби и не ссорься со мной! Не в твою это пользу!.. Учти, соответствующие органы интересуются тобой!
– Чем они интересуются? Разве дело не ясное?
– Не занимайся самоуспокоением!
– А я и не занимаюсь. Если кому-то пришла в голову нелепая мысль, что я завлек Шираслана в лес, чтобы его там убили, а меня легко ранили, то что мне остается?!
– И не торопись с выводами! Кое-кто лучше нас с тобой знает, как поступить!
– Уж не заменяют ли эти кое-кто и партию, и Советскую власть?
– Не забывайтесь, товарищ Деде-киши. Я говорю о карающем мече нашей партии! – Аскерли еще никогда не говорил мне «вы». – О бьющем ее кулаке, зорких глазах и чутких ушах!
– Не все, что бело, – снег!
– Ты договоришься у меня! По ночам вы поете, веселитесь, но это еще куда ни шло. Но на ваших сборищах вы болтаете бог знает какую чушь, ведете всякие недостойные коммунистов разговоры, критикуете кого хотите… Этого мы терпеть не намерены! Видно, некоторые молодые работники, когда им протягиваешь палец, хотят оторвать и руку, показываешь им, как говорится у нас в народе, верх шапки, а они хотят еще и изнанку увидеть!
– Вот-вот, об этом и я говорю! Некоторым кажется, что для них пришло новое время, чтобы и пост повыше, и денег побольше, и власть покрепче, чтобы верховодить людскими судьбами. Такие действительно не хотят довольствоваться тем, что им показывают лицо, им еще в душу человека влезть! Изнанку его увидеть!
– Я вижу, вам нравится играть словами.
– Не играю я словами, товарищ Аскерли. Мне только непонятны ваши намеки. Что вы все крутите рядом да около?
– Тогда скажи, о чем это у Нури наш инструктор Джабир Кебиров говорил?
– Ах вот вы о чем! Омар Бекиров уже успел доложить вам обо всем, – есть ли смысл в моих словах? Одно я скажу твердо: я знаю, что этот Омар гнилой человек!
Рахман Аскерли вздрогнул. Поднялся и закрыл открытое окно, проверил, есть ли кто за дверью, и плотно прикрыл ее, убедившись, что никого нет. А когда сел напротив меня на стул, укоризненно покачал головой.
– Я спрашиваю тебя о Кебирове, – сказал он уже другим тоном, – а ты говоришь мне о Бекирове. – Он помолчал и добавил: – И учти, всем рты не заткнешь…
– Хотелось бы мне знать, – сказал я, не понижая голоса, – можно ли хоть за дело критиковать Бекирова и его людей?
У секретаря побелели губы.
– Тебя не угомонишь! – зло пробурчал он. – На лекторских курсах из вас, очевидно, готовили спорщиков!
Затрезвонил телефон. Услышав чей-то голос, Рахман Аскерли повеселел:
– Да, да, заходи, я жду тебя.
«Наверно, кто-то из близких, – подумал я. – Уйду, чтобы не мешать».
– Я, пожалуй, пойду, – сказал я секретарю. – Но хотел бы знать ваше мнение: приходить мне на уездный съезд Советов или нет?
– Раз избран, приходи.
– А когда открытие?
Секретарь словно потерял ко мне всякий интерес.
– Послезавтра в десять утра, – нехотя ответил он.
ТЫ ДУМАЙ О СВОЕМ, А ПОГЛЯДИ, ЧТО ТЕБЕ ГОТОВИТ СУДЬБА
Я покинул кабинет секретаря укома с тяжелым чувством, не зная, что предпринять. Настроение испорчено, хотя я твердо знал, что готов кому угодно ответить за каждое слово, произнесенное или написанное мной. И что же? Может, я в чем ошибаюсь? Не прав я, может?
Я стал вспоминать все день за днем, месяц за месяцем, с тех пор как приехал на работу в Курдистан, выезды в волости и села, беседы с активистами и лекции в клубах, статьи и фельетоны в газетах, даже пребывание в больнице, из которой я так рвался, чтобы снова работать. С моей точки зрения, я был прав во всем. Выходит, что остальные не правы? Я не знал, что мне делать…
Однажды, приблизительно через неделю после выписки из больницы, почти накануне уездного съезда Советов, разбирая на своем столе накопившиеся бумаги, я вдруг наткнулся на конверту адресованный мне. Я тотчас раскрыл его и прочел:
«В связи с призывом заведующего уездным отделом политического просвещения Будага Деде-киши оглы в ряды Красной Армии, освободить его от занимаемой должности и направить в распоряжение военкомата. Финотделу произвести полный расчет с Деде-киши оглы».
Это был приказ, подписанный заместителем председателя уездного исполкома Мезлум-беком Фаттаховым, с которым я тоже вел борьбу в предвыборные дни.
Я рассказал работникам Политпросвета о полученном приказе, но мне показалось, что кто-то уже осведомил их о моем уходе. Я пообещал им поделиться практическими советами перед тем, как покину Политпросвет, а сам направился в уком партии.
В кабинете Рахмана Аскерли я застал начальника политуправления и Сахиба Карабаглы. Не хватало только Мусы Зюльджанахова из моих противников. Все трое молча разглядывали меня. Потом Рахман Аскерли попросил меня подождать в приемной, пока он освободится.
Едва только Омар Бекиров и Сахиб Карабаглы вышли от секретаря, я тут же вошел в кабинет.
Рахман Аскерли внимательно прочел бумагу, словно знакомился с ее содержанием впервые, и, не говоря ни слова, позвонил Мезлум-беку Фаттахову.
– Ответственного работника уезда мобилизуют в армию, а мы ничего не знаем. Может быть, что-то сможете сделать?
Очевидно, решил я, Аскерли не хуже Фаттахова осведомлен обо всем, и даже знает, что ему ответит Фаттахов, но демонстрирует свою заботу обо мне.
– А почему ты до сих пор не служил в Красной Армии? – спросил он вдруг меня.
– Вы же знаете, что выпускников партийной школы не призывали в армию.
– Оказывается, в уездный исполком пришла бумага, что ты уклоняешься от службы в армии.
– Уклоняются от призыва дезертиры, а дезертиров судит военный суд.
– Не будем с тобой спорить, иди лучше к военкому. Он тебе все объяснит: и к нему пришла такая же бумага.
– У нас в народе говорят, что и победитель может оказаться побежденным!
Рахман Аскерли разразился длинной тирадой, но я уже вышел из его кабинета.
Военком встретил меня по-дружески:
– Знаем, слышали, слухами земля полнится… – Он усадил меня на стул, а сам подошел к двери и позвал из канцелярии какого-то человека: – Мамедов, проверь, пожалуйста, когда пришла к нам бумага о мобилизации Деде-киши оглы?
– Вчера, товарищ военком.
– А ты когда ее получил? – спросил он у меня.
– Сегодня.
– Ясно… Первым делом направим тебя на медицинскую комиссию, а там поглядим.
– Видишь ли, друг, у меня уважительная причина, раны еще не совсем зажили.
– Так я и сам это понимаю, ведь только неделя прошла после твоей выписки из больницы.
– У меня большая просьба!
– Слушаю.
– Я не буду упорствовать, готов тут же отправиться служить, но мне обязательно надо быть на уездном съезде Советов.
– Что ж, даю тебе три дня, заодно пройдешь и медицинскую комиссию. Действуй!
В канцелярии военкомата я получил направление на медицинский осмотр в больницу. Председателем комиссии оказался Мансур Рустамзаде.
Мы поздоровались, и я протянул ему бумагу из военкомата.
– Что за чушь?! В твоем состоянии и речи быть не может о срочном призыве в армию. Только через недели две-три.
Пока собирались члены медицинской комиссии, Рустамзаде жаловался мне:
– Бекиров вызывает меня почти каждый день, всю душу вымотал, расспрашивает, не знаю ли о заговоре против него, несколько раз интересовался деталями экспертизы по убийству Шираслана.
– Не может быть! – удивился я.
– Если бы только это!.. Вы знаете, Будаг, – заговорил он негромко, – я очень опасаюсь, что этот негодяй запутает меня.
– А что он говорит?
Рустамзаде тяжело вздохнул:
– В годы мусавата я работал хирургом.
– Ну и Что же? Вы врач! При чем тут мусават?!
– Я тоже так думал, а меня трижды заставляли писать объяснительные записки о службе в царское время и во времена правления мусаватистов. Он и сегодня вызывал, говорил в угрожающем тоне… Как только вспомню об этом, тошнота подступает к горлу. Знаете, Будаг, его слова пахнут кровью!..
– Вы рассказывали об этом кому-нибудь в уездном комитете партии?
– Нет, я беспартийный. – Рустамзаде закурил и, выпустив дым, продолжал: – Я родом из Шуши. Мой отец был красильщиком, и это дало ему возможность учить меня в шушинской гимназии. В год, когда я заканчивал гимназию, отец умер. Заботился обо мне дядя, у которого в Шуше была пекарня, и там он работал вместе с сыном.
– Почему вы мне рассказываете это? – сказал я.
– Нет-нет, я хочу, чтобы вы знали… Помня отца, дядя послал меня учиться в Одессу, на медицинский факультет тамошнего университета. Закончив его, вернулся в родную Шушу, работал в больнице. За это время царское правительство сменил мусават, а через пять месяцев победили большевики. Все это время я продолжал лечить больных. Я выполнял честно свой врачебный долг, не задумываясь над тем, кто лежит на больничной койке, мусаватист или красноармеец. Вот в этом Бекиров и упрекает меня!
– А может, вам следует обратиться в Наркомздрав? Прямо в Баку?
– Нет, Будаг, я боюсь. Мне кажется, что этот человек читает мои мысли. Если увидит меня на окраине нашего города, заподозрит, что я намерен убежать из-под его контроля.
– Так дальше продолжаться не может, доктор!
– Я и сам это понимаю, но что делать, убей бог, не могу придумать!
– А ничего делать не надо, продолжайте лечить людей.
Собралась комиссия, и наш разговор прервался. А еще через полчаса у меня в руках было ее решение: мне предписывался отдых на ближайшие две недели.
С важной для меня бумагой я пошел в уком партии. Первым человеком, кого я встретил, был заведующий уездным отделом здравоохранения, мой старый недруг Сахиб Карабаглы. Я, словно невзначай, завел с ним разговор о больнице, в которой проходил медицинское освидетельствование. Сахиб с недовольством изрек:
– Нам не следует доверять таким людям, как Рустамзаде. Его общественное прошлое тревожит меня. Отец его, говорят, был купцом, дядя крупным торговцем. Сам он учился в Одессе, а потом верно служил мусаватскому правительству. Пока медицинское обслуживание в Курдистане в руках таких, можно ли говорить, что простому человеку будет оказана скорая и добротная медицинская помощь? Ему не место в наших рядах.
Нет, здесь бесполезно что-либо доказывать!
Мне вдруг показалось, что осталось слишком мало времени, чтобы предупредить Рустамзаде. Если такие болтуны, как Сахиб, открыто говорят о недоверии к доктору, то ему следует бежать отсюда, и как можно скорее! На мое счастье, как только я вышел из укома, мне повстречался сам Рустамзаде.
– Доктор, – сказал я негромко, но категорично, – не теряйте ни минуты. Прямо сейчас, без вещей, как есть, поезжайте в Баку!
– Что-нибудь случилось?!
– Пока ничего не случилось, – перебил я его, – но может случиться. Заклинаю вас моей дружбой, уходите немедленно! Не то будет поздно!
Когда я удостоверился, что Рустамзаде внял моему совету, я вернулся в свой Политпросвет. Сослуживцы ждали меня с нетерпением. Я объяснил ситуацию и сказал, что мы должны готовиться к съезду Советов нашего уезда, невзирая на то, что через две недели предстоит мой уход в армию.
В тот же день мы все были на репетиции праздничного концерта, который готовили для делегатов съезда.
«ВТОРАЯ РЕВОЛЮЦИЯ» ПОБЕДИЛА
Уездный съезд Советов открыл председатель исполкома Сардар Каргабазарлы (с которым я много спорил в былые времена, и он ретиво уговаривал меня бросить писать фельетоны).
Он предложил состав президиума съезда Советов и назвал при этом и имя своего заместителя Мезлум-бека Фаттахова.
Сразу же начались споры. Слово попросил один из делегатов Пусьянской волости.
– Как можно рекомендовать в президиум высшего органа Курдистанского уезда человека, которому отказали в доверии делегаты Пусьянской и Акеринской волостей? Это прямое нарушение устава Советов. Я предлагаю отвести эту кандидатуру.
Поднялся шум, кто-то попытался защищать Фаттахова, но большинство отвергло его кандидатуру.
Что ж, первая маленькая победа моих сторонников.
Сардар Каргабазарлы выступал напыщенно и велеречиво. Он в приподнятых выражениях говорил о пастухах, которые пасут несметные отары жирных овец в горах Курдистана, о прекрасном рисе, взращиваемом на полях Пусьянской и Акеринской волостей, о стадах породистых коров и буйволиц, способных залить реками молока весь Курдистан, о строителях, возводящих грандиозные новостройки.
Говоря по совести, в глазах населения Лачина Каргабазарлы был незаменимым человеком. При нем город стал расти особенно быстро, появились новые каменные жилые дома, гостиница, две школы, больница. Каргабазарлы был высоким, грузным, но очень подвижным человеком. В уезде о нем говорили как о большом шутнике и весельчаке. Но чувство юмора покидало его тотчас, если кто-нибудь пытался пошутить по его адресу. Тогда он лютовал, требуя немедленного извинения. В уезде Каргабазарлы побаивались. Являясь членом Центрального исполнительного комитета республики, он имел в уезде неограниченное влияние. И на съезде сумел показать перемены, происшедшие в уезде за время его работы.
Вслед за ним выступали делегаты со своими предложениями о будущем Курдистана. Один посоветовал открыть больницу рядом с источником Истису, где могли бы лечиться люди со всей республики.
Другие говорили об использовании богатств леса, о строительстве дорог, – словом, о делах важных и нужных.
С неожиданным предложением выступил Муса Зюльджанахов. Он сказал, что считает необходимым начать строительство тюрьмы в Лачине, так как в округе продолжают орудовать бандитские шайки, а в селах по-прежнему активно действуют знахари и дервиши, в торговле есть факты хищений и растрат. (Но о деле разоблаченного Кепюклю и об убийстве Шираслана ни слова.)
– Послушай, Муса, – перебил его Каргабазарлы. – Если бы подобное предложение внес обыкновенный милиционер, тебе следовало ответить ему, что мы со временем разрушим и те тюрьмы, которые у нас остались с царского времени. Дорогой мой! Не тюрьмы строить надо, а школы! Больницы строить! Театры, родильные дома и гостиницы, чтобы обеспечить трудящимся счастливую, радостную жизнь. А тратить народные деньги на то, что предлагаешь ты, исходя из того, что сегодня-де у нас еще есть несколько паразитов на теле рабочего класса, неразумно. Лично я против твоего предложения. Но раз оно исходит от должностного лица, я ставлю этот вопрос на голосование. Кто за, прошу поднять руки? Смотри, никого! Кто против?
Зал единодушно проголосовал.
– Как видишь, съезд против!
Сразу же за Зюльджанаховым слово взял секретарь уездного комсомола Нури Джамильзаде:
– Достойно удивления, что беки, не выбранные делегатами волостных съездов, сидят рядом с делегатами в этом зале! Значит, чувствуют за спиной поддержку, иначе они бы сюда не осмелились явиться!
Уездный прокурор Текджезаде молча слушал выступавших, но сам что-то выжидал. Он пристально следил за поведением Зюльджанахова, который шумно выражал возмущение выступлением Нури, стараясь вызвать сочувствие соседей в президиуме.
Тогда слово взял я:
– Товарищи делегаты, меня удивляет не только присутствие беков в этом зале, но и то, что товарищ Зюльджанахов, говоря о своей работе, совсем не упомянул о деле бывшего председателя коопсоюза, пресловутого Кепюклю, которого ожидает суд, и об убийстве секретаря партийной организации Акеринской волости. А между тем есть люди, которые пытаются обвинить в убийстве Шираслана меня! Мало того, они стараются подтасовать факты, уговаривали врача-патологоанатома изменить данные экспертизы.
– Это надо доказать! – бросил кто-то из президиума (я не разобрал – кто).
– И докажу!
Омар Бекиров сузившимися кошачьими глазами скользнул по мне равнодушным, казалось бы, взглядом и продолжал упорно разглядывать делегатов съезда ряд за рядом.
Сардар Каргабазарлы нахмурился.
– Не стоит переходить на личности, – неожиданно прервал он меня.
Но я решил высказаться до конца:
– Мне сдается, что и в деле с Ширасланом, и в деле с Кепюклю, и в истории защиты беков замешаны одни и те же люди. Пусть те, кто по роду службы должны заниматься подобными делами, подумают над тем, что я сказал.
Неожиданным было выступление учителя из Акеринской волости Эльмара, который сказал, что убийцу Шираслана за два дня до совершения преступления видели вместе с Зюльджанаховым неподалеку от Мурадханлы. В президиуме все повернулись в сторону Зюльджанахова, но тот и бровью не повел, а потом встал и демонстративно вышел из зала. Омар Бекиров сидел не шелохнувшись. Я заметил, что нет Тахмаза Текджезаде. «Под этим что-то кроется», – подумал я. Я вполуха слушал выступления Джабира и фельдшера из Гарыкишлака Гулу Самедова, но меня интересовало одно: куда делись Тахмаз и Зюльджанахов? Только когда на трибуну поднялся Рахман Аскерли, я не мог не слушать.
Секретарь укома говорил хорошо, прежде всего об успехах Курдистана, которые стали возможны благодаря Советской власти. Но, в отличие от предыдущих ораторов, не говорил о беках совершенно, будто и не было этого вопроса.
Последним поднялся Сардар Каргабазарлы:
– Не зря говорят у нас в народе, что ум не в летах, а в голове. Молодцы наши молодые товарищи, правильно указывают нам на недостатки. И на самом деле, там, где власть принадлежит бедноте, нет места бекам. Как это получается, что трудящиеся, которые сбросили власть капиталистов и помещиков и строят рабоче-крестьянское государство, вдруг опять сидят лицом к лицу с беками? С каких это пор бедный крестьянин и богатей бек стали двоюродными братьями?
Чей-то голос гулко произнес:
– Как же, сидели бы мы друг против друга!
Был объявлен перерыв, мы с Джабиром пошли искать Тахмаза, но никто не видел, когда он ушел.
…После перерыва на трибуну поднялся Рахман Аскерли:
– Товарищи делегаты! Я вынужден сделать важное сообщение! – Все насторожились. – Расследование обстоятельств убийства Шираслана, произведенное уездным отделом ГПУ и следственными органами, выявило связь между бывшим начальником управления внутренних дел Мусой Зюльджанаховым и убийцами, готовившими и совершившими преступление. Преступник признался, что оружие, боеприпасы и деньги за совершение убийства он получил от Зюльджанахова. – Он помолчал, а потом продолжил, повысив голос: – Товарищи! Как случилось, что рядом с нами орудовал преступник и карьерист, который занимал один из самых ответственных постов в нашем уезде? Я думаю, что все мы несем ответственность за совершенное преступление и проявленную халатность!
Сардар Каргабазарлы нахмурился и забеспокоился: почти все знали, что Муса Зюльджанахов работал вместе с ним в Геокчайском уезде и перебрался в Лачин вслед за тем, как Сардара Каргабазарлы назначили председателем уездного исполкома в Лачине. И самому Рахману Аскерли было явно не по себе, ведь он не раз защищал Зюльджанахова. Только Омар Бекиров уперся локтями в стол и положил подбородок на переплетенные пальцы обеих рук. Этой невозмутимости можно было позавидовать – как будто ничего его не касалось!..
Утром следующего дня, когда должно было состояться выдвижение кандидатов, у здания, где проходил съезд, меня поджидал Нури Джамильзаде.
– Сегодня ночью хирурга Рустамзаде сняли с работы и взяли с него расписку о невыезде, – шепнул он.
– Как сняли? За что? – «Значит, он не послушал меня или не успел!..» – с огорчением подумал я. – На Рустамзаде он не остановился!.. Меня отправляют в армию, Джабира услали в Кельбеджары… Кто следующий из нас? Ты или Тахмаз?
– Нельзя медлить, Будаг! Надо действовать! Пойду говорить с делегатами…
– Надо сделать все возможное, чтобы Бекирова не избрали в новый состав уездного исполкома, и нельзя допускать, чтобы его избрали на республиканский съезд Советов!
Перед началом заседания мы переговорили с делегатами, И вот началось…
Рахман Аскерли огласил список кандидатов, предложенных съезду уездным комитетом партии. В нем значились Омар Бекиров и Сахиб Карабаглы. Если их изберут, это равносильно нашему поражению! Именно эти двое повинны в ударе, который обрушился на Мансура Рустамзаде! Если они окажутся в руководящем составе уезда, нам несдобровать!
Утверждение кандидатур в списке обычно не вызывает особых разногласий. Называется фамилия. Спрашивают: «Есть ли отводы?» – «Нет», – говорят в ответ. «Хочет ли кто-нибудь высказаться по данной кандидатуре?» – «Все ясно», – слышится из зала. Так было и на этот раз. Но как только назвали имя Омара Бекирова, из зала послышался негромкий женский голос:
– Прошу слова!
Все головы повернулись к ряду, откуда раздался голос. К трибуне пробиралась невысокая полная женщина. Когда Сардар Каргабазарлы объявил, что слово имеет председатель Алхаслинского сельского Совета, все заулыбались. Эта женщина в течение нескольких лет избиралась односельчанами председателем местного Совета. Алхаслинские аксакалы признавали за ней ум, мужество и справедливость и отдавали ей предпочтение перед мужчинами-односельчанами.
Тават поднялась на трибуну и, поправив красный платок, концы которого были закинуты за спину, заговорила тем же негромким, но уверенным голосом:
– Омар Бекиров совсем недавно приехал в наш уезд и не успел побывать ни в волостных центрах, ни в селах. Население его не знает, даже мы, делегаты, видим его в первый раз. Так ли необходимо выбирать членом исполкома товарища, которого мы совсем не знаем? Пусть он поработает, проявит себя; сумеет завоевать необходимый авторитет, тогда изберем его на следующем съезде Советов.
Сардар Каргабазарлы строго произнес:
– Товарищу Бекирову по должности полагается быть членом исполкома!
– Такого закона нет! – твердо заявила Тават и села на свое место.
Тогда вышла пожилая активистка Яхши, член партии с двадцатого года. Была она малограмотной, но многие боялись ее резкого языка. Выступала Яхши всегда умно и правдиво.
– Я полностью поддерживаю отвод товарища Бекирова. Секретарь уездного комитета партии сообщил нам, что начальник управления внутренних дел освобожден от занимаемой должности и разоблачен. Видно, Зюльджанахов давно пошел по дурному пути. Так где же все это время был Бекиров, когда готовилось убийство такого замечательного парня, как Шираслан? Почему, когда все говорили ему, что убийцы из Алиянлы, он упрямо твердил, что в этом деле замешан и Будаг Деде-киши оглы? Нет, рано выбирать Бекирова в депутаты! Он не смог завоевать доверие народа, потому что сам не верит народу!
Не успела Яхши сойти с трибуны, как руку поднял Нури.
– А ты против или за? – разозлился Каргабазарлы.
– Я против! – громко, на весь зал, ответил Нури. – Но это не все, что я хотел сказать. Я тоже должен сообщить, что нигде не записано, будто все ответственные работники обязательно должны быть членами уездного исполнительного комитета, а нам говорят, что этого требует занимаемое им положение.
– По-моему, мы допустим грубую ошибку, если не изберем членом исполкома руководителя одного из важнейших органов Советской власти в Курдистане! – крикнул с места Сахиб Карабаглы.
– Постарайся и сам не совершать ошибок, а то Бекиров и тебя снимет с работы и возьмет расписку о невыезде! – Джабир подмигнул мне.
Началось волнение в зале. Делегаты повскакали со своих мест и яростно спорили друг с другом. Но на Бекирова старались не смотреть. Тогда Каргабазарлы, бросив смущенный взгляд на него, спросил, словно искал помощи:
– Может быть, есть кто-нибудь, кто хочет выступить за товарища Бекирова?
В зале продолжали шуметь, но к трибуне не вышел никто. Тогда председательствующий попросил проголосовать. За Бекирова поднялось тридцать рук, против голосовало двести семьдесят делегатов.
Сахибу Карабаглы отвод дал я. Рассказал делегатам, как он старался протащить беков делегатами на уездный съезд Советов и что из этого получилось.
