Текст книги "Будаг — мой современник"

Автор книги: Али Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 58 страниц)

В КАРАДЖАЛЛЫ

Мой новый хозяин считался в Вюгарлы зажиточным человеком. Сейчас в его хозяйстве было семь дойных коров. Четыре чабана пасли его две большие отары овец. Двое пастухов присматривали за восемью кобылицами, двумя жеребцами, шестью быками и тремя ослами. Конечно же это было намного меньше того, чем владел мой прежний хозяин Рафи. Но здесь не жалели для работника куска хлеба. И пастухи и чабаны ели то, что и хозяева.

Я проводил утром милиционеров и поднялся на скалы. Внизу раскинулось село, напоминавшее мое родное Вюгарлы. И тут вдали поднималась гора Ишыглы, которая была видна от нас.

Приняли меня приветливо. Если к этому добавить, что работа была мне знакома, то легко понять, как я был доволен.

Рано утром я выгонял из загона телят, приносил в кувшинах воду, собирал топливо, сбивал простоквашу в бурдюках на сыр. Так как я был сыт, то делал работу с удовольствием. Не надо забывать, что я прошел школу у Айны. Теперь я часто слышал: «Да наградит аллах твоих родителей милостью своей и в миру ином, – какого сына воспитали!»

Советская власть делала все возможное, чтобы облегчить тяжелое положение крестьян, оказавшихся в трудных условиях.

Из Шуши отправлялись караваны с мануфактурой и мукой, керосином и сахаром, мылом и зерном.

Однако не проходило и дня, чтобы на караваны не нападали грабители. Бывшие хозяева – беки со своими помощниками, вооруженными и беспощадными, нападали на селения, угоняли скот, убивали людей, помогавших Советской власти, сжигали дома, и склады.

Новая власть тоже нуждалась в помощи: обращаясь к беднякам и батракам, укрепляя в них сознание хозяев своей судьбы и призывая к борьбе с бандитами.

Все, кто приезжал в село из волости или уезда, обращались к нам не иначе, как «товарищ». Не раз называлось имя Ленина.

Я бывал на таких собраниях редко, но когда мне случалось слушать представителей новой власти, то старался не пропустить ни одного слова. Если раньше из села в село ползли слухи, что большевики не смогут удержаться и власть снова захватят беки, то в последнее время конные отряды навели порядок на дорогах, и люди стали верить, что Советская власть вовсе не собирается отдавать свои завоевания бекам.

Власти из волости решили открыть школу в Караджаллы. Приехал и учитель, только никак не могли найти подходящее помещение. Решили занять под класс комнату у одного из богачей. Но ни одному хозяину не хотелось, чтобы класс был в его доме, поэтому при приближении школьной комиссии хозяин дома прятался.

Наконец выбор пал на дом нашего соседа, самый большой в Караджаллы. Хозяин узнал о приближении комиссии слишком поздно и не успел спрятаться вне дома. Он залез под тюфяки и одеяла, сложенные одно на другое возле стены в большой комнате.

Жена хозяина сказала, что муж в соседнем селе и она ничего не может сказать комиссии. Все двинулись к двери, и тут председатель сельсовета заметил ноги, торчащие из-под груды одеял. Делая вид, что он ничего не заметил, председатель задержал комиссию и внезапно начал говорить, как разместить в комнате столы для учеников:

– Вот здесь мы поставим первый ряд, здесь – второй, а учительский стол и доска будут стоять здесь. – Он сапогами наступил на торчащие ступни хозяина. Тот взвыл от боли. Хозяину дома ничего не оставалось, как вылезти, отдуваясь и краснея, из своего убежища.

И школа начала работать. Но без меня: караджаллинские ребята учились, а я пас скот. Впрочем, если бы у меня и было время, делать в этой школе мне нечего: здесь начинали с изучения алфавита.

Все бы хорошо, если бы не приставания двоюродной сестры хозяйки дома. Она сделала мою жизнь просто невыносимой. Вначале она просто обхаживала меня, заискивающе улыбалась, а в последнее время норовила обхватить меня руками или, подкравшись сзади, ударить меня шутливо по голове, так что папаха съезжала мне на глаза.

Я как-то пожаловался на нее хозяйке. Но сама хозяйка, ничего не ответив мне, почему-то рассмеялась и внимательно посмотрела на меня.

Тогда я сам решил проучить свою мучительницу. Каждый день, возвращаясь с пастбища с телятами, я приносил две-три охапки сухого терновника. Сложив их возле очага, я подсаживался поближе к огню, чтобы отогреться после целого дня на морозном воздухе. В тот день, собирая дрова, я запасся длинными и острыми, как кинжалы, колючками. Перед тем как зайти домой, я снял папаху и воткнул в нее с внутренней стороны больше трех десятков колючек. Пригнав телят домой, я, как обычно, внес дрова в дом и, сложив возле очага, присел к огню погреться. И тут же услышал быстрые шаги. Не успел я и глазом моргнуть, как двоюродная сестра хозяйки, едва дотронувшись до моей папахи, с диким воплем отпрянула от меня. Сдвинув с глаз папаху, я оглянулся и тут же пожалел о содеянном: с удивлением и страхом рассматривала она свои окровавленные ладони.

В эту ночь я так и не заснул, размышляя, что мне делать дальше. Я никак не мог понять, отчего все так получилось, и вдруг неожиданно мне на ум пришли слова хозяина в самый первый мой день в Караджаллы: «Чем чужой придет и будет есть у нас, лучше ты ешь наш хлеб, как собственное дитя, да и живи с нами вместе». Теперь я понял ухмылку хозяйки, когда пожаловался на ее двоюродную сестру.

Но в мои планы вовсе не входила женитьба! И более того: чабаны и пастухи кроме еды получали деньги за свой труд, а я на правах будущего родственника не видел еще ни одной копейки и, как понял сегодня, никогда не увижу. Уйду ли я сегодня, уйду ли через месяц – в моем кармане будет так же пусто, как и в первый день. А если я заболею?

Я еще сам не знал, что намереваюсь сделать, когда руки откинули попону, которой я был укрыт, и принялись зашнуровывать чарыхи.

Холодным морозным утром я оставил Караджаллы и вышел на тянувшуюся вдоль Аракса дорогу. Эти места мне были хорошо знакомы. Полтора года назад, еще при жизни матери, в Горадизе, по этой равнине я направлялся в Чайлар. Теперь я шел к Горадизу.

Сильные ветры с Аракса забили снегом ущелья, засыпали дороги. Я проваливался в сугробы, скользил по ледяной корке, которая покрывала снежные поля, падал, вставал и продолжал идти упорно вперед.

Этот тяжелый и непривычный для меня путь по снежным равнинам не казался мне трудным. Я знал, что вытерплю все, чего бы это мне ни стоило.

Как я узнал в последние дни, в Учгардаше жила моя единственная теперь сестра. Там я найду и кров, и пропитание. Там я найду и работу, а осенью, если улыбнется мне счастье, пойду учиться.

* * *

Раньше я никогда не бывал в кочевье Кавдар, хотя слышал о нем достаточно, ибо здесь жили родственники матери – мои двоюродные братья и сестры.

Кавдарцы – кочевники, каждую весну они покидают свои места в поисках пригодных пастбищ и возвращаются, когда наливаются жиром бараньи курдюки. Двоюродных сестер выдали в Кавдар замуж за местных парней, а двоюродные братья перебрались сюда, когда бежали от войск дашнаков.

Кочевье лежало на моем пути, и я решил зайти в Кавдар и разыскать родичей. Если удастся, думал я, пережду холодные дни, и кто знает, авось кто из родственников положит мне в карман какую-нибудь мелочь и еду в мешочек. Я шел по заснеженной равнине Геян, и мысль о родичах, которые мне помогут, согревала меня.

ДВОЮРОДНЫЙ БРАТ

А дороге не было конца. С каждым шагом труднее идти. Я учащенно дышал, спина взмокла от пота.

Солнце поднялось высоко, мороз спал, а снег слепил глаза. Геянскую низину будто окутали саваном, белые-белые поля простирались до самого горизонта. Лишь чернели южные отроги гор и отвесные скалы.

Сначала была отчетливо видна протоптанная людьми и скотом тропа на снегу, а потом она стала менее заметна, пока вовсе не исчезла. Я шел наугад, а когда увидел следы каких-то зверей, остановился. Возможность встречи с четвероногим хищником ужаснула меня. Я огляделся по сторонам, но решил, что направление выбрал правильное.

Путь казался бесконечным, найти человеческое жилье – недосягаемой мечтой, а увидеть родичей – и вовсе недостижимой целью.

Быстро вечерело. Холод снова давал о себе знать. На равнине сталкивались ветры, дувшие с Аракса, с теми, что низвергались со склонов гор. Буранные завывания тревожили душу. Когда ночь надвинулась на меня, впереди показались огни деревни.

В первом же доме я спросил про кочевье Кавдар. Хозяин дома успокоил, что это близко, и показал, как идти.

Теперь дорога шла по берегу реки, то и дело пересекая ее. Трудно было ступать по скользким мокрым камням. Уже в полной темноте я подошел к первой кибитке; на мое счастье, она оказалась той, которую я искал: здесь жили мои родственники.

Три моих двоюродных брата сидели возле очага, а невестка, жена старшего из них, раскладывала по тарелкам рисовую кашу с бараниной.

Первым увидел меня старший брат, тот самый, который работал вместе с отцом на промыслах в Баку. По его хмурому взгляду я сразу понял, что мой приход его вовсе не обрадовал. Зато младшие братья с радостью кинулись мне на шею, а невестка заплакала от радости. И я не сдержал слез, но плакал от обиды.

Я валился с ног от усталости и поэтому сел, не обращая внимания на недовольство, промелькнувшее в глазах двоюродного брата.

Невестка протянула мне полную тарелку каши с кусками жирной баранины. Я быстро и жадно все съел и сильно вспотел.

За все это время старший брат не проронил ни слова, сидел как немой. Он угрюмо слушал мои ответы на вопросы жены и младших братьев. Я рассказал им о матери и отце, о сестрах.

Наконец-то старший двоюродный брат обрел дар речи.

– Что ты думаешь делать? К кому собираешься устраиваться на работу? – спросил он у меня явно недружелюбно.

Я растерялся.

– А что случилось? – попыталась жена урезонить своего мужа. – Разве горит? Пусть настанет утро, тогда поговорите… Что за спешка?

А один из младших братьев просительно обратился к старшему:

– Пусть Будаг поспит сегодня со мной!

Второй поддержал его:

– Брат, прошу тебя, разреши эту ночь провести у нас!

Жена брата начала сердиться:

– Сегодня ночью Будаг никуда не пойдет! Где это видано выгонять брата из дома?! Пусть сегодня отдохнет, посмотри, как он устал!

Я был в полной растерянности. Двоюродный брат не раз говорил матери и отцу, что готов все сделать для нашей семьи, в память того, что отец когда-то помог ему на первых порах в Баку.

И вот, когда в минуту крайней нужды я пришел к нему, когда от усталости я валюсь с ног, он отказывает мне в пристанище! Откуда такая черствость? Эта неблагодарность?! Я ждал, что он скажет.

– Занимайтесь своими делами и помалкивайте! Сам знаю, что делать!

Я не сдержался.

– Родственник! – сказал я ему. – Я прибыл сюда не слугой наниматься, а в дом к брату. Если ты мне советуешь уйти, то я уже сам решу, куда мне пойти! Не волнуйся!

И все же я остался здесь, ибо идти было некуда. Работал как все и с полным правом рассчитывал на ночлег и еду.

Старший брат был нем: хмурился и молчал. Младшие в его присутствии затихали, но стоило нам остаться одним, как показывали мне свое расположение. И жена старшего брата, довольная, что муж угомонился, тихо радовалась, но внешне держалась со мной сухо, чтоб не злить мужа…

Прошли недели, и однажды я двинулся в путь.

* * *

О дороги!.. Полные опасностей и неожиданностей!.. Нас было трое, идущих здесь два года назад. В те дни справа от меня шел отец, слева – мать. А сейчас в сердце боль, и сам я согнулся под тяжестью дум. Будто ветви мои сломала буря, а зимний ветер сорвал листья. Смогу ли и вновь воспрянуть духом? Я устал от дорог, а дороги устали от меня.

Говоря сам с собой, я коротал время, а между тем чувствовалось, что уходит серый месяц март, такой свирепый в этом году, – погода улучшилась, а вскоре зазеленеют поля, овеет весенними ветрами карабахскую землю.

Миновав Хонашен, я ступил на низины Марзли. Еще идти и идти. Еще топтать эту липкую грязь. Как люди, так и природа словно хотят испытать мои силы и терпение.

На низинах уже чувствовалось приближение весны: светло-зеленые луга радовали сердце, по бархатистому ковру были разбросаны цветы.

Я думал о том, что никак не найду себе постоянное пристанище. С тех самых пор как мы покинули Вюгарлы, я все время иду и иду по дорогам, из села в село, с кочевья на кочевье. Мое сердце тянулось к единственной родной душе, которая осталась у меня на земле, – к моей сестре. Я только не знал, как осмелюсь сказать ей о смерти родителей и сестер, когда она спросит меня о них.

Надо идти, чтобы поскорее добраться до заветного дома, где живет сестра.

Я убыстрил шаг, усталости как не бывало. Дойдя до реки Каркар, я остановился пораженный, меня охватил ужас: река стремительно несла свои мутные воды, с ревом грабастая все, что попадалось на пути.

И лижут, и лижут, расширяя русло и отхватывая новые клочья от берега, быстрые грозные волны.

И в том, что река Каркар раньше обычного разлилась мутным потоком, были повинны дожди, обильно выпавшие у ее истоков.

УСТАЛЫЙ ПУТНИК

Понимая немыслимость затеи перебраться на тот берег, я пошел, оглушенный ревом реки, в близлежащее село и постучал в первый же дом, так как валился с ног от усталости. Мне открыл пожилой человек, который сразу пригласил меня внутрь. В доме за накрытой скатертью сидели еще трое мужчин.

Хозяин угощал гостей пловом. Он тут же наполнил и для меня тарелку.

Как я узнал из беседы присутствующих, хозяин писал стихи и подписывал их – «Багбани» что значит «Садовник».

Я, оказывается, прервал чтение. Не глядя на меня, он продекламировал, и я запомнил две строки, поразившие меня:

 
Куда деваться нам – везде нужда и дороговизна,
И рыщут по Карабаху дня, полные ужаса…
 

Как будто обо мне эти стихи: «…дни, полные ужаса».

Я молча сидел, прислушиваясь к разговору взрослых. Оказывается, старший сын Багбани был большевиком и, занимая высокий пост, жил в столице. Сам Багбани, как я уловил, не очень любил рассказывать о сыне. Когда я спросил о нем, он только махнул рукой, а потом из разговоров я узнал, в чем дело: сын недавно приезжал с большим начальником из столицы и при всем народе вырвал из рук отца Коран и бросил его в костер со словами: «Долой невежество!»

Хоть глаза у меня слипались от усталости, я с большим вниманием слушал все, о чем говорили эти интересные люди.

Я переночевал в доме Багбани, а утром сел на арбу, отправлявшуюся в Агдам, и волы перетащили нас на другой берег Каркара.

У села Мурадбейли я сошел и отсюда пошел пешком. В стороне осталось Эйвазханбейли.

Я миновал Чеменли, сердце мое сжималось от горестных дум: по этой дороге мы бежали с отцом и матерью от Алимардан-бека из Эйвазханбейли. От тоски я неожиданно запел пастушью песню о том, как люди спешат всегда к себе домой и только бездомному путнику некуда спешить.

Голос мой разливался по долине, но донесся ли он до Учгардаша?..

А вот и колодцы – и тот, с которого я гнал голубей. И не они ли взлетели, завидев меня? Этот колодец вырыл отец Керима.

А вот и Эшгабдальские луга, где мы с Керимом пасли скот… Ничто не изменилось, все такое же, каким было, когда мы оставили эти места. Будто не было ни зимних вьюг и метелей, не было горя и смертей.

Изменился только я. А еще появились могилы моих родителей, над которыми прошумела ветрами зима. И одежда моя истлела на мне. Новой была только белая рубашка, которую дала мне Сона, да еще новые, из разноцветных ниток, шерстяные носки, связанные ее руками.

Я подошел к Бекскому колодцу и остановился, чтобы отдышаться.

И при виде человека, идущего ко мне навстречу, я не поверил глазам: это был Абдул, мой зять и двоюродный брат!

Когда и он, вглядевшись, узнал меня, – ахнул вдруг и разрыдался. Это плакал Абдул!.. Сердитый и неприветливый, которого я так страшился в детстве!.. Он плакал навзрыд, обнимая меня.

– Брат мой, наконец-то ты вернулся! Когда твоя сестра узнает о твоем возвращении, даже песок над ее могилой воспламенится! Почему ты так поздно пришел? Она так ждала тебя!.. До самого последнего своего вздоха!.. Больше недели она боролась с болезнью и все время спрашивала про тебя, отца и мать.

Он наполнил медный кувшин водой, и мы пошли к нему в дом. Племянницы бросились мне на шею; я обнимал их и думал о том, как скажу о смерти отца и матери.

…Долго в тот вечер мы говорили с Абдулом. Я видел, что и сам он тяжело болен. Вместо крепкого, здорового мужчины, каким он был в Вюгарлы, я видел тощего, ссутулившегося старика, на котором болталась одежда.

Как часто горцы заболевают на низинах от недостатка чистого целебного воздуха! Да, он сильно исхудал и кашлял. О том, чтобы вернуться в Вюгарлы, не могло быть и речи: так плох был Абдул. Оставалось одно: снова идти в услужение к беку.

В тот же вечер я вошел во двор Вели-бека, и первым, кого я увидел, был, как и в первый наш приход в этот дом, Мирза Алыш. Он искренне обрадовался моему возвращению и сказал, что тут же доложит беку обо мне.

Меня позвали наверх. Когда я вошел, бек читал газету. Увидев меня, отложил ее в сторону.

– Да, очень ты вырос, – сказал он мне. А потом спросил: – Где умерли твои отец и мать?

– В Горадизе.

Бек повернул голову, и тут только я заметил, что в комнате была и ханум.

– А ты помнишь Горадиз? – обратился он к ней.

– Нет, – покачала ханум головой.

– А Ункутлу?

– Ункутлу помню.

– А чуть ниже – большое село, это и есть Горадиз. Теперь вспомнила?

Они переглянулись. Очевидно, что-то очень личное было у них связано с Горадизом.

– Надо одеть Будага, – сказала ханум Мирзе Алышу. – Он будет работать на кухне. Найди что-нибудь для него в кладовой. – Потом повернулась ко мне: – Иди отдохни, а с завтрашнего дня пойдешь помогать Имрану.

Мирза Алыш принес мне старую одежду. Я вымылся и переоделся.

Долго не мог заснуть я этой ночью. Вспоминал, как мы жили здесь втроем, как ушли отсюда и чем закончились наши скитания.

Я встал задолго до рассвета, поднялся наверх и начал убирать кухню: выгреб золу из плиты, принес воды, дрова, разжег огонь, вскипятил воду и перемыл всю посуду. Когда Имран появился на кухне, он явно огорчился, но не показал виду, а, хлопнув меня по плечу в знак приветствия, произнес:

– Раз появился Будаг, здесь всегда будет чистота! Сколько раз я говорил беку, что в доме, где служат Мирза Алыш и Будаг, никакая зараза не появится, оба они такие чистюли!

Слушая Имрана, я думал: «Когда же кончится для меня жизнь в услужении?» Слова повара жалили словно осы.

О ЧЕМ ГОВОРИЛ ВЕЛИ-БЕК

В карабахских селах уже отпраздновали первую годовщину победы Советской власти, но быт беков существенно не изменился. Правда, большую часть земель и скота у них отобрали, но оставалось у них еще предостаточно всего, чтобы вести безбедную жизнь.

Как и раньше, в доме у Вели-бека работали двенадцать человек. По-прежнему раз в неделю в доме устраивались для гостей приемы.

На пятый день после моего возвращения в Учгардаш сюда прикатил на фаэтоне Гани-бек, живший теперь в доме своего тестя. Перед обедом они с Вели-беком играли в нарды. Двери в гостиную открыты настежь, и все, о чем говорится в комнате, хорошо слышно.

– Вот видишь, Вели-бек, теперь уж ты не возразишь, согласишься со мной! Я и раньше говорил, что Советская власть рано или поздно исправит ошибки, допущенные в отношении бекского сословия. Ты качал головой и не верил мне. Надо уметь быть дальновидным!

Вели-бек отвечает Гани-беку:

– Я и сейчас это говорю: надо быть дальновидным. Ты что думаешь, Ленин вводит этот твой нэп для того, чтобы ты мог и дальше жить, ни о чем не заботясь? Ошибаешься! И запомни: эта власть не бекская, а батраков!

– Вели-бек, – расхохотался Гани-бек, – ни ты меня не понимаешь, ни я тебя понять не могу! Ленин увидел, что никак не остановить голод и дороговизну, и поэтому фабрики, заводы и промыслы возвращают бывшим владельцам, чтобы они дали людям работу!

– Гани-бек, не будь наивным, – в свою очередь стал Вели-бек учить Гани-бека. – Все не так просто, как ты думаешь! Открыв дорогу нэпу, Ленин преследует две цели. Он, во-первых, восстановит и пустит в ход фабрики и заводы, а во-вторых, узнает, что осталось в карманах хозяев!

– А мне кажется, что ты не прав. Просто Советская власть отступила от своих первоначальных планов.

– Только время покажет, кто из нас прав, Гани-бек. А пока обращайся с людьми поласковей. Никого не обижай, не восстанавливай против себя, пусть будут довольны тобой.

Гани-бек долго молчал, слышно было лишь, как катятся по доске игральные кости и стучат фишки. Когда он снова заговорил, в голосе его слышалось смятение:

– В таком случае, чем же все кончится, Вели-бек?

– Дела наши плохи, Гани-бек, если я не ошибаюсь… – И некоторое время из комнаты не доносилось ни звука, лишь шуршали страницы перелистываемых газет.

Имран зашел в гостиную и забрал со стола нарды. Потом постелил скатерть.

Молча и чинно господа поели, а как только я убрал со стола, Гани-бек заговорил снова:

– Вели-бек, честно скажи, а ты абсолютно уверен, что Советская власть удержится?

– Видишь ли, Гани-бек… Для меня не было бы большей радости узнать, что я ошибаюсь. Но мы должны смотреть на вещи реально. Советская власть существует уже год и день ото дня крепнет. Нет никаких оснований считать, что она не удержится. В прошлом году османский генерал Нури-паша захватил Шушу. Где он сейчас? Осенью дашнаки подняли голову в Зангезуре. Где их войска и где они сами? Вот уже полгода как Советская власть победила в Армении, и целых два месяца как грузинские вожди переменили свой тифлисский адрес на парижский!

– И когда все это кончится?

– Все очень грустно, Гани-бек. И от нас, к сожалению, ничего не зависит. Надо только обуздывать свой характер и язык!

Гани-бек вышел на балкон и долго расхаживал по нему. Он был задумчив и опечален.

– Короче говоря, – вернулся он в гостиную, – надо надеть на голову женские платки… Мужчин уже нет в этой стране!

Вели-бек рассмеялся:

– Ты забыл, что большевики все время говорят о равноправии женщин и мужчин.

– Ты прав, Вели-бек, ох как прав! Те, у кого головы покрыты платками, отталкивают тех, у кого папаха на голове. Странное время! Счастлив тот, кто вовремя умер и не увидел этого позора.

– Не могу и не хочу тебя успокаивать, Гани-бек. Большевики только стали устраиваться, а когда укрепятся, возьмутся за нас. По их программе и земля, и вода, и леса, и фабрики, и заводы, и промыслы – все должно принадлежать народу, который трудится. Перепел – господин в поле, пока не уберут просо!

– Что ж, остается надеяться на милосердие аллаха и его всемогущество. – Гани-бек повернулся к жене: – Вставай… пойдем, уравненная со мной в правах и возможностях! Пойдем и подумаем, как жить дальше.

Был уже вечер, когда фаэтон Гани-бека выезжал за ворота.

Вершины гор заволокли тучи, далеко грохотал гром, и сверкнула яркой вспышкой молния. Вихрился сильный ветер. «Будет ливень», – подумал я.