Текст книги "Будаг — мой современник"

Автор книги: Али Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 58 страниц)

Когда Сулейманов узнал, что я выложил Чеперли все, что о нем знаю, он развел руками:

– Да, из тебя начальник не получится!

– А я и не собираюсь им быть.

– Зря ты сболтнул ему!

– А он и без того догадался, как только увидел меня.

– Теперь я понимаю, почему Чеперли собирает материал о тебе!

– Какой материал?

– Ты освободил от посева хлопка бекскую вдову Бике-ханум?

– Да. Еще какие преступления?

– Выдвинул заведующим отделом здравоохранения профессора, чье прошлое туманно.

– Еще что выудил?

– Подрываешь авторитет председателя райисполкома.

– Что ж, все правильно, ни от одного факта я не собираюсь отказываться. – Только я сказал это, как неожиданная мысль подтолкнула мой следующий вопрос: – Послушай, хотя тебя тогда здесь не было, но, может быть, ты знаешь, за что был арестован два года назад учитель русского языка из школы в Геоктепе Гасан Эйвазханбейли, больше известный как Гасан-бек? Где он сейчас находится? Если ты сможешь дать мне хоть какие-нибудь сведения о нем, я буду тебе чрезвычайно благодарен.

– А откуда ты знаешь Гасан-бека? Что у тебя с ним общего?

– Во-первых, он помог нам, когда моя семья батрачила на его брата, уйти из Эйвазханбейли. И еще помог скрыться моему отцу, когда на его след в Учгардаше напала охранка. Мне судьба Гасан-бека небезразлична.

– Дай несколько дней сроку.

Я поздно вернулся домой. Не было никаких сил отвечать на расспросы Кеклик. Голова раскалывалась от боли.

И на следующий день мое настроение не улучшилось. Дома я ловил тоскливый и мрачный взгляд Кеклик. Чувствуя нервозность матери, хандрил и капризничал Ильгар. И на работе круговерть, которой нет конца.

ПЕРВАЯ ЖЕРТВА

Открылся пленум ЦК АКП(б), в Баку уехали Мадат Кесеменский и Салим Чеперли. В тот же день в газете «Коммунист» была опубликована моя статья, озаглавленная: «Не допускать нарушений». За день до ее появления я позвонил в Баку и попросил дополнить одним абзацем, в котором рассказал о перепаханных землях, уже засеянных зерном.

Статья вызвала переполох в Агдаме и селах нашего района. В первичных ячейках колхозов прошли летучки и обсуждения, в результате чего стало ясно, что коммунисты на местах согласны со мной.

Среди тех, кто горячо поддержал меня, был Бахшали, бессменный председатель сельсовета в Багбанларе, куда он давным-давно перебрался из Учгардаша, где был в первые годы Советской власти председателем комитета бедноты.

С тех пор как я был назначен в Агдам, Бахшали затаил на меня обиду за то, что я ни разу не навестил его. Приезжая в Агдам довольно часто, он обходил мой дом стороной и даже не заглядывал в райком. Теперь же сразу явился пожать мне руку.

И Нури пришел ко мне, как только прочитал статью, радостный и взволнованный.

Уезжая, Мадат Кесеменский поручил мне замещать его. Нури рассказал о нескольких делах, возбужденных прокуратурой. Слушая старого друга, я удивлялся, как много он успел за короткое время: работал и готовился к экзаменам в университет. Хотел сдать экстерном за весь курс по уголовному и процессуальному кодексу.

– Я вижу, ты доволен своей новой работой?

– В общем, да, хотя и очень трудно.

– Сам согласился или принудили?

– И хотелось попробовать силы, и боязно было. Это ты струсил стать чекистом.

– Откуда знаешь?

– Рассказал человек, который тебе предлагал.

– С моим характером, Нури, мне надо быть подальше от этой работы. Если говорить честно, то больше всего мне бы хотелось заниматься литературным трудом.

– Ты молодец! Хорошую статью написал! И для меня там есть материал. Если хочешь знать, твоей статьи достаточно, чтобы привлечь к ответственности Чеперли. Я хочу запросить разрешения в республиканской прокуратуре: нельзя проходить мимо того, что он натворил в колхозах и сельсоветах.

– Зряшная затея!

– Не понимаю.

– Такое разрешение тебе не дадут: дискредитация председателя райисполкома!

– А я попробую. И еще кое-кого не мешало бы привлечь к ответственности!

– Кого?

– Твоего друга Бахшали! Столько дел натворил вместе с Чеперли. Ездил вместе с трактористами и перепахивал посевы зерновых!

– Да не может быть! Ведь он вчера приходил ко мне, поздравлял со статьей, руку мне жал… Он член партии с семнадцатого года, подпольщик!

– Его прежних заслуг никто не отнимает! А за преступления человек должен нести ответственность!

– Нури, ты погубишь старика.

– Не надо было ему слушать Чеперли! Натворил бед на свою голову. Правда, говорит, что действовал вопреки своему желанию.

– Вот видишь?

– Что вижу? Я вижу, тебе не нравится, если обвиняют друзей!

– Не то ты говоришь, Нури! Время сложное, трудное. Людей распознать нелегко. Вчерашний батрак сегодня защищает кулака. Бывший бек сегодня оказывается с партбилетом в кармане и вершит делами целого района. Кулак пользуется уважением односельчан за то, что смог в тяжелые времена выбиться в люди. Темные крестьяне больше доверяют молле, чем людям, которые к ним прибыли из города укреплять колхозы.

Нури не выдержал:

– И долго будет продолжаться твоя лекция? – Увидев, что я растерялся, успокоил меня: – Разберемся!.. Знаешь что? – предложил он вдруг. – Давай прекратим бесплодные споры, а завтра, в пятницу, возьмем жен и детей и махнем на денек в Шушу?

Я тут же согласился. Вот радость для Кеклик!.. И только собрался ей позвонить, как раздался телефонный звонок.

– Товарищ Сулейманов уехал в Баку, – услышал я голос Кюрана Балаева, – поставил для вас письмо.

– Зайдите с ним, пожалуйста, в райком.

Нури ушел, напомнив напоследок, что завтра поутру мы выезжаем.

Через несколько минут в кабинет секретаря райкома, где я сейчас сидел (замещая Кесеменского), вошел Балаев. Щелкнул каблуками, приложил правую руку к красному околышу фуражки и протянул мне конверт.

Я пригласил его сесть.

С того момента, как я впервые увидел Балаева, у меня родилось какое-то неосознанное чувство недоверия к нему. Все меня в нем раздражало, казалось неискренним и напускным. Но я старался себя не выдать.

Вскрыл конверт и вынул листок бумаги, на котором рукой Сулейманова было написано:

«По интересующему вас вопросу подробные сведения имеются в Народном комиссариате внутренних дел. Сулейманов».

Скажу честно, записка обидела меня. Во-первых, было неясно, к чему она относится. Сулейманов обещал заняться двумя людьми: Чеперли и Гасан-беком. С Чеперли для меня все ясно, а вот о Гасан-беке я не знал ничего: ни причины ареста, ни где он сейчас находится.

Я пожал плечами и отложил записку Сулейманова в сторону.

Кюран Балаев не сводил с меня взгляда. По выражению его лица было ясно, что он в некотором замешательстве: относиться ли ко мне как к будущему начальнику (а что, такое возможно!) или как к равному, когда неизвестно, кто кого обскачет на служебной лестнице. Чтобы прервать молчание, я спросил, показав на стену за спиной:

– Вы что-нибудь знаете об этом ковре?

Балаев поднялся и подошел к стене. Внимательно посмотрел номерок инвентаризации на ковре и спокойно ответил?

– Ковер изъят из квартиры Гасан-бека Эйвазханбейли, учителя русского языка из Геоктепе.

– А почему он здесь?

– Мадат Кесеменский просил найти что-нибудь для украшения кабинета, вот ему и выдали ковер. Теперь это собственность хозяйственного отдела райкома. – Помолчав, он спросил: – А почему вас это волнует?

Я не стал скрывать.

– Два дня назад ко мне приходила вдова Саттар-бека из Эйвазханбейли, умершего лет пятнадцать назад, и сказала, что ковер принадлежит ей. В доказательство она нашла имя покойного мужа, вытканное на ковре, и показала мне. Вот оно. – Я показал Балаеву.

– Саттар-бек и Гасан-бек – родные братья, надеюсь, вам это известно? Но ковер я собственноручно изъял из квартиры Гасан-бека в Геоктепе.

– Если не секрет, в чем обвинялся Гасан-бек?

– Он преследовал старых большевиков при мусавате.

– Это ложь.

Балаев пожал плечами:

– Вы что, его знали?

– В годы иные мы батрачили в доме, который принадлежал его брату.

– И лично знаете Гасан-бека… А чем он тогда занимался?

– Чем занимался – не знаю. Но он помог моему отцу спастись от преследования властей!

– Мусаватских властей! Наверно, имел влияние на них?

– Не все, кто жил в те годы в Азербайджане, служили мусавату! Короче, я попрошу вас дать мне подробную справку, по какому обвинению изолирован Гасан-бек и где он сейчас находится.

– Справку? – Оценивающим взглядом Балаев смерил меня с ног до головы. – Видите ли, следствие по делу вел сам начальник отдела, а я только произвел конфискацию имущества.

– Но ведь архив сохранился.

– Законченные дела отсылаются на хранение в центральный архив. Но я, конечно, могу затребовать дело, если на то будет ваше письменное распоряжение. Подготовить соответствующий документ?

– Готовьте! – попросил я, хотя был не совсем уверен, что за словами Балаева не кроется какого-нибудь подвоха. Как я тут же убедился, он использовал мою просьбу как зацепку, чтобы выяснить собственные вопросы.

– Товарищ Деде-киши оглы, когда же получат работу прежний директор сельхозтехникума и Ходжаталиев?

– Ходжаталиев, как вам, наверно, известно, уже заведует хлопкосборочным пунктом в Хындрыстане, а бывший директор техникума может сам за себя похлопотать, не маленький.

Я надеялся, что сейчас Балаев уйдет, но он не намеревался прерывать разговора.

– Хотел вас уведомить вот о чем, – начал он снова. – В селе Багбанлар орудует некий Багбани или молла Мамед, который постоянно собирает вокруг себя жителей села и отвлекает от полезного дела, ведет религиозную пропаганду. А председатель сельсовета Бахшали не только не принимает мер против проходимца, но и сам частенько выслушивает проповеди этого Багбани!

– Позвольте усомниться в ваших сигналах! Бахшали – член партии с семнадцатого года!

Балаев усмехнулся:

– Но это факт!

– Вы что же, видели это собственными глазами или вам кто-то рассказал?

– Источники информации не имеют никакого значения, – сухо заметил Балаев, заложив руки за широкий ремень, которым была подпоясана его гимнастерка.

– Хочу вам прочитать стихи самого Багбани, товарищ Балаев! – И я прочитал наизусть:

 
Сам с любимой повидался,
С глазу на глаз,
Чужие речи – сплетни,
Способные разрушить дом твоего счастья…
 

Вот какие стихи! Так что не следует верить сплетням! Лучше самому досконально узнать, чтобы не прийти к поспешным выводам, которые часто бывают причиной непоправимых бед!

Балаев слушал внимательно, его глаза с бесцветными ресницами смотрели с холодным любопытством, иногда мне чудилась в них насмешка.

Меня передернуло от необъяснимой брезгливости, но я решил подавить ее в себе.

– Тот самый Гасан-бек, – продолжал я, – о котором я вас расспрашивал, сделал много доброго людям. Я могу поклясться, что тут не обошлось без козней наших врагов или недоброжелателей.

– У меня просьба к вам, – сказал вдруг Балаев, словно весь предыдущий разговор его не касался, – освободите моих сотрудников от собраний и летучек, им некогда работать!

– Если это в интересах дела, что ж, пойдем навстречу. Что еще? – Я не сводил с него взгляда, стараясь угадать, что он думает.

Он потер впалую щеку чисто выбритого лица и промолвил:

– Почтальона червендской почты хотят перевести в хындрыстанское отделение. Если возможно, пусть Мисира оставят на прежнем месте.

– Поручу начальнику почты. («Что за глупая просьба», – подумал я.) Еще что?

– У меня все.

– Тогда, пожалуйста, не забудьте о моей просьбе в отношении Гасан-бека.

* * *

Когда Балаев ушел, я позвонил домой и сказал Кеклик, что завтра вместе с Нури и его семьей поедем в Шушу; предупредил, что сегодня буду дома поздно, так как мне предстоит командировка.

Вызвал фаэтон и поехал в Багбанлар.

…Когда подъезжали к селу, солнце садилось за вершину Абдулгюлаблы. Бывший бекский дом был разрушен: двери, оконные рамы, настил полов разобрали и унесли местные жители. Некогда огромный плодоносящий сад был вырублен, цветники вытоптаны крестьянами, раньше работавшими на бека. Паровая мельница была разграблена, машина куда-то унесена.

В сельсовете никого не оказалось; мне сказали, что председатель уехал в соседнее село. На мой вопрос, где дом Багбани, какая-то женщина сообщила, что и Багбани уехал в Гусейнбейли на похороны.

– А кто умер?

– Сегодня ночью убили секретаря комсомольской ячейки.

– Где? Когда?

– В постели, когда спал, пятью выстрелами…

Я заметил, что женщина, разговаривая с нами, не закрывала лицо платком. Говорила с достоинством. Я подумал о том, что она, наверно, уже забыла о чадре навсегда.

Я поблагодарил ее и велел фаэтонщику ехать в Гусейнбейли.

На кладбище собрались все жители села. Худой, аскетического вида старик читал заупокойную молитву. С трудом я узнал в нем Багбани, которого видел много лет назад.

Печальная церемония подходила к концу, когда среди молящихся я заметил Бахшали. «Значит, все, что говорил Балаев, правда? Эх, Бахшали, Бахшали! Как ты подвел меня и себя!» Я собственными глазами видел молящегося Бахшали, повторявшего за Багбани слова из Корана!..

Молчать было нельзя.

Когда Багбани кончил читать молитву, я подошел к открытой могиле.

– Товарищи! – тихо произнес я. – Вот первая жертва подлых убийц. Бандиты пролили кровь честного человека, который знал, кто истинные друзья трудового народа. Именно поэтому они избрали его для подлой расправы. Сейчас, когда особенно обострилась в деревнях классовая борьба, большевики подчеркивают, что врагам Советской власти нет и не будет пощады! И оттого наши противники злобствуют, зверствуют. Но колхозный строй, вопреки предсказаниям врагов и злопыхателей, утвердится на нашей земле! Не оставим неотомщенной кровь комсомольского вожака!

Слова мои были выслушаны с вниманием.

После похорон Багбани взял меня под руку и пригласил в свой дом; следом за ним шел Бахшали.

– Скажите, и в других селах убивают людей? – спросил Багбани, перебирая четки.

– Случается… – ответил я не сразу. – Но только там сельчанам труднее найти моллу, который бы согласился читать над усопшим молитву, как это делаете вы!

Багбани уловил упрек, прозвучавший в моих словах, и тихо проговорил:

– А какой вред приносит совершение траурного намаза, сынок?

– А какую пользу он приносит? – спросил я.

– Таков обычай. Это традиция, ее надо уважать.

– А от вредных привычек надо, по-моему, отказываться.

Молчавший все время Бахшали вдруг сердито вмешался:

– Будаг, ты соображаешь, что говоришь?!

– Я-то соображаю, что говорю, а тебе придется отвечать за свои поступки!

– В чем моя вина?

– Ты принимаешь участие в религиозных ритуалах.

Бахшали насупился:

– Мы живем среди мусульман, твои и мои родители были мусульманами, и надо уважать обычаи предков, если даже сам не веришь в религиозный дурман. Иначе люди от тебя отвернутся!

– Большевики – враги суеверий и мракобесия! – возразил я.

Бахшали намеревался что-то ответить, но вместо него заговорил Багбани:

– То, что вы приехали из Агдама, – большая честь для меня. Но когда вы говорите неуважительно о людях, которые в два-три раза старше вас, вы нарушаете еще одну традицию нашего народа – уважение к старшим. Можете хулить аллаха и его служителей – это, как говорится, на вашей совести, – но идти против народа, по-моему, не в ваших интересах, товарищ райком!

– А вправе ли вы, – решил я не отступать, – объединять себя со всем народом?

– У меня есть не только религия, объединяющая меня с верующими! – нахмурился Багбани.

– Знаю! Но для меня поэт Багбани – один человек, а молла Багбани – другой!

– Спасибо, что знаете обо мне.

– Именно уважая поэта Багбани, я и пришел в этот дом!

– И поэтому так со мной говорите? Отвергая все, чему я поклонялся всю свою жизнь?

– Вы большой поэт! Своим искусством вы открываете народу глаза, учите его добру и справедливости! Когда-то стрелами своего таланта вы разили врагов нашей родины. Почему же вы не пишете сейчас стихов, обличающих убийц? Не вскрываете подлинных причин этой трагедии? Гасите молитвой гнев народа?

Багбани, как мне показалось, не мог ответить по существу. И он прибег к туманным оправданиям:

– Несчастье учит лучше, чем книга. Всему свое время. Не торопитесь. Правда на вашей стороне, и народ понимает это не хуже меня. Не заставляйте с поспешностью рвать все узы, связывающие людей с прошлым. Поспешность часто вредит хорошему делу.

ВЫСТРЕЛЫ ИЗ-ЗА УГЛА

Фаэтон только въехал на нашу улицу, как я увидел освещенные окна нашей квартиры: Кеклик не спала, ждала моего возвращения. Тут только я вспомнил, что во рту у меня не было ни крошки за весь день.

Ранним утром следующего дня, когда Кеклик стала готовиться к намеченной нами поездке, зазвонил телефон: сообщили, что еще в трех селах убили верных нам людей.

Я тут же созвонился с Нури и Балаевым и срочно попросил их прийти в райком.

– Наверно, в Шушу мы не поедем? – спросила Кеклик.

– О каком отдыхе может идти речь, когда творится такое?!

Мы узнали, что в Алыбейли средь бела дня в собственном доме задушили женщину – председателя ревизионной комиссии, которая первой записалась в колхоз.

В селе Гангерли убили и повесили на дереве головой вниз молодого учителя, который проводил кампанию за коллективизацию. К одежде убитого была приколота записка:

«Вот участь тех, кто обеими руками держится за колхоз».

И в Геоктепе неизвестные до полусмерти избили тракториста, работавшего на колхозном поле, а потом привязали к колесам трактора и, запустив двигатель, скрылись.

Враги поднимали голову.

По всему фронту шло наступление на кулака, и враг в отчаянии уничтожал все, что попадалось ему под руку, убивал невинных людей, стараясь запугать сторонников колхозного строя. Как и во всей стране, в нашем районе остро стоял вопрос: кто кого?

На коротком совещании, которое я созвал в райкоме, было решено выехать в села, где совершены злодеяния. Каждый по мере сил должен был сделать все возможное, чтобы выяснить имена предполагаемых убийц.

Мне выпала поездка в Алыбейли.

Гроб с телом убитой стоял на небольшом возвышении, окруженном плотной толпой жителей села. Комсомольцы и школьники выстроились шеренгой. Секретарь партийной ячейки открыл траурный митинг и предоставил слово мне.

– Дорогие товарищи! – начал я. – В вашем селе совершено зверское злодеяние, о котором я думаю с болью в душе, как и каждый из вас. Убитую я знал много лет. Бесправной батрачкой беков Намазовых начала она жизнь: доила коров и выполняла всю черную работу в коровнике бека. Советская власть принесла ей освобождение. Уже после установления Советской власти она окончила курсы ликбеза, научилась читать и писать, стала одной из активисток вашего села и первой записалась в колхоз. За честность и добросовестность односельчане избрали ее председателем ревизионной комиссии, и она твердо стояла на страже общественного достояния. – «Разве выразишь словами всю боль?» – думал я и продолжал: – Дорогие товарищи! Нас не испугают пули вероломного врага. Как бешеные волки, убийцы будут пойманы и уничтожены!.. – Я воспользовался своим выступлением, чтобы рассказать о положении дел в районе. – В ряде мест по указанию сельских советов перепахали земли, которые уже были засеяны зерном, – сказал я. – Знайте, товарищи: такие преступные указания противоречат политике нашей партии и правительства. В некоторых селах вдовам, не имеющим тягловой силы, дают тяжелые, непосильные задания. А в одном селе комсомольцы заставили моллу танцевать лезгинку. В своей антирелигиозной горячке они дошли до осквернения заветов предков – уважения к старшим! Этому будет положен конец. Виновные понесут строгое наказание. Но в некоторых селах, надо честно признаться, сельчане по старинке прикрывают кулаков, защищают их. И на это мы не будем закрывать глаза. И к защитникам наших врагов, и к самим врагам мы будем беспощадны!

Когда тело убитой опускали в землю, ко мне наклонился следователь ГПУ, приехавший в село на часа два раньше меня, и тихо сказал:

– Зять и свояк убитой намекают на то, что это дело рук председателя колхоза.

– А что говорят односельчане?

– Поговаривают, что в этом замешай ее дальний родственник Алиаббас: мол, спорили из-за золота.

– Но ведь она очень бедна! Какое золото?

– Будто бы, когда она служила в бекском доме, там пропало золотое ожерелье ханум…

– Если вы будете слушать подобную чепуху, вряд ли обнаружите настоящего убийцу! Пока его не найдете, в Агдам не возвращайтесь!

* * *

Только вечером я вернулся в райком. Там уже ждали меня Нури Джамильзаде и Кюран Балаев: первый вернулся из Гангерли, а второй – из Геоктепе. Мы обменялись новостями. Никто не мог сообщить ничего утешительного. Зато поступили сведения от следователя, занимавшегося делом об убийстве в Гусейнбейли. По предположениям следователя, убийство было делом рук разбойника Асадуллы.

Что греха таить: не ко времени, но я улыбнулся.

– Асадулла разбойничал в двадцать первом и двадцать втором году. Если мне не изменяет память, его арестовали и расстреляли, – сказал я. – Как можно приписывать преступления, совершенные сегодня, давно несуществующему человеку? Кое-кому, очевидно, выгодна эта версия, чтобы увести следствие по ложному пути, запутать разбирательство. И странно, что опытный следователь клюнул на эту удочку…

Нури промолчал, а Балаев что-то пробормотал в защиту следователя.

Нури и Балаев ушли, а я позвонил в Баку. Меня соединили с Мадатом Кесеменским, и я рассказал о печальных делах, которые его ожидают по приезде. Кесеменский долго молчал, не перебивая меня, будто отключили его; а потом проговорил, огорошив меня:

– Может быть, я вообще не вернусь.

– Как так?! – удивился я.

– Всякое случиться может!.. Вообрази, что ты секретарь райкома, и действуй соответственно. В других районах такая же ситуация. Мобилизуй все силы на розыски убийц! Да, кстати, к нам направляют на работу пять человек из числа двадцатипятитысячников. Большинство из них, а может и все, станут председателями колхозов. Ты поручи начальнику коммунхоза приготовить им жилье.

– А как там Чеперли? – поинтересовался я.

– Ты его так опозорил, что ему долго не оправиться… Не скоро, я думаю, вы будете его лицезреть.

Не могу сказать, чтобы меня огорчило известие, что Чеперли пока не собирается возвращаться.

Закончив телефонный разговор, я зашел в редакцию газеты, чтобы просмотреть передовую статью, посвященную последним трагическим событиям в районе. Вторая полоса газеты называлась: «Никакой пощады кулакам и их прихвостням!» Сразу под названием была помещена карикатура на Чеперли, которого художник изобразил в виде наседки, прячущей под крыльями своих цыплят. Надпись под карикатурой гласила: «Кулаки под крылышками своих покровителей».

С кем бы я ни встречался в последующие дни, каждый предупреждал меня, что я играю с огнем. А один напомнил старую поговорку:

– В присутствии плешивого не говорят о лысом!

Даже на уроках в партшколе и в педагогическом техникуме шел разговор о газетных публикациях. На лекциях я подчеркивал, что печать призвана заострять внимание читателей на классовой борьбе, которая становится с каждым днем все острее.

– Старый мир расшатан до основания, и возврата к прошлому не будет!

* * *

На очередном бюро райкома партии основной пункт повестки дня – расследование недавних убийств. Пока ни один убийца не был найден. Строились различные догадки, высказывались предположения, но результатов не было. Бюро постановило обязать следственные органы и прокуратуру поскорее добиться эффективного расследования.

Когда перешли к организационным вопросам, я предложил назначить Ходжаталиева заведующим отделом социального обеспечения.

К удивлению, накинулась на это мое предложение Кяхраба Джаваирли.

– Только что человека назначили заведующим пунктом приемки хлопка, не успел он освоиться, как его переводят снова в Агдам. Когда будет положен конец преследованиям честных людей?

Ее поправили, что «преследование» – не то слово.

– Пусть! – сказала она. – Но так играть кадрами нельзя!

Я заверил Кяхрабу-ханум, что Ходжаталиева вовсе не преследуют, наоборот: идут навстречу его пожеланию не покидать Агдама!

Но она не сдавалась:

– Боевого товарища, бакинского рабочего сплавляют в архив, в музей!..

Я перебил разбушевавшуюся Кяхрабу:

– Не занимайтесь демагогией, Джаваирли! Социальное обеспечение – один из фундаментов экономической основы Советской власти! Рекомендуя Ходжаталиева на эту работу, мы оказываем ему доверие. Если вам так уж нравится дискутировать, спросите у самого Ходжаталиева, доволен ли он новым назначением или нет!

Все члены бюро единогласно проголосовали за мое предложение, даже Кяхраба-ханум, поколебавшись, все же в последний момент подняла руку.

Бюро закончилось, все разошлись, в комнате задержался Нури. Но поговорить нам не удалось: принесли телеграмму от Керима, в которой он сообщал, что завтра приезжает поездом в Евлах и ждет машину из райкома. Я, разумеется, обрадовался его приезду, но не мог догадаться, с чем он связан. И Нури ничего не приходило на ум. Уже было поздно, и Нури ушел. А я остался в своем кресле, чтобы в тишине просмотреть центральные газеты, журналы, письма, телеграммы. Надо было подготовить к завтрашнему дню материалы, знать, как ответить на жалобы и просьбы. В своем рабочем блокноте я сделал пометку о том, чтобы завтра в Евлах к приходу поезда была послана машина встретить Керима.

Жизнь в городе затихла. Сонно ворковали голуби на соседней крыше, где-то вдалеке залаяла собака. Гулкие шаги одинокого прохожего отдались эхом в стенах домов. Неслышный ветер едва шевелил листву на деревьях.

Город спал, когда я вышел из здания райкома партии. В соседнем дворе раздалось первое призывное кукареканье петуха, где-то поодаль отозвался другой. Глаза не сразу привыкли к темноте, но дорога была мне хорошо знакома. Холодный ночной воздух ощутимо обвевал голову.

Я вспомнил, что забыл оставить заведующему общим отделом письмо в ЦК, чтобы отправили с утренней почтой, но возвращаться не хотелось.

Между домом, где мы жили, и центром города, где располагался райком, текла река. Совсем неподалеку от моста, соединявшего две части Агдама, когда-то стояли мельницы Кара-бека, куда мы пришли с отцом и матерью в поисках работы, где отец познакомился с Алимардан-беком из Эйвазханбейли, и мы нанялись к нему в батраки, кажется, тысячу лет назад… Мысли мои, как всегда, унесли меня в далекое прошлое.

Я вступил на мост, и каблуки моих ботинок звонко застучали по деревянному настилу. Какой-то шорох привлек мое внимание, я мгновенно обернулся и сжался, как для прыжка. В кустах у реки мелькнул силуэт, яркая вспышка осветила кромку берега. Я метнулся вниз и прильнул к доскам настила. Ночную тишину прорезали три громких выстрела, один за другим. Я услышал шуршание башмаков по гравию. Покушавшийся – он был один – удалялся вдоль берега реки. По-видимому, он был уверен, что я убит. А я остался в живых только потому, что почти одновременно с первым выстрелом упал и пуля задела меня на излете, вскользь.

Рукав быстро набухал кровью, хотя особой боли я не чувствовал; лишь сильное жжение в правом предплечье говорило, что пуля прошла именно там. Убийца решил, что все три выстрела достигли цели. «Как я разочарую его завтра, когда он увидит меня живым!» – подумал я.

Я осторожно поднялся и, придерживая здоровой рукой пострадавшую, медленно побрел домой. У меня мелькнула мысль вернуться в райком и вызвать туда профессора, но я понимал, как будет волноваться Кеклик, которая, как всегда, не спит, ожидая меня. Лучше прийти в окровавленной одежде, но на своих ногах, чем звонком предупреждать о ранении. И в больницу идти не имело смысла: нельзя подвергать Мансура Рустамзаде опасности ночного хождения по городу, в котором скрывается убийца.

В первый момент Кеклик испугалась, побледнела, но быстро взяла себя в руки и кинулась за теплой водой, чистыми тряпками и йодом. Стащила с меня пиджак, разорвала рубашку, прилипшую к ране, и охнула.

Я, как мог, успокоил ее, сказав, что не чувствую никакой боли.

– Позвони Нури, может, пришлют из больницы фельдшера или дежурного врача?

Через несколько минут у дома затормозила машина, приехали Нури, следователь, начальник милиции и Мансур, которого они захватили с собой.

– Профессор, я не хотел вас беспокоить… – извинился я.

– Опять мне придется тебя лечить, – улыбнулся он. – Никак не можешь без меня обойтись! И опять руку. Но, к счастью, ничего страшного. Задеты мягкие ткани, через пару недель забудешь, где у тебя болело.

– Жаль, что накануне приезда Керима! – посетовал я.

– Ты родился под счастливой звездой! А Керим и в таком виде узнает тебя.

Когда перевязка была готова, приехал Балаев.

– Классовый враг не дремлет, – криво усмехнулся он.

Когда все разошлись, Кеклик помогла мне улечься поудобнее, и я мгновенно уснул. Ильгар спал, не ведая, что творится на свете.

Рано утром меня разбудил звонок. Бадал Сеидов требовал меня к телефону, а Кеклик не хотела беспокоить меня. Но Сеидов настоял, утверждая, что у него для меня важное и срочное сообщение.

И действительно, сообщение секретаря районного комитета комсомола было чрезвычайно важным: нашли убийцу секретаря комсомольской ячейки из села Гусейнбейли. Он был пойман комсомольцами. Я поблагодарил Бадала, но не сказал ему, что ранен.

Не успел положить трубку, как снова раздался звонок. На этот раз профессор беспокоился о моем самочувствии. Я сказал, что все в порядке.

И снова тяжелый, беспокойный сон взял меня в плен.