Текст книги "Будаг — мой современник"

Автор книги: Али Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 58 страниц)

ПОВАР ИМРАН

Утром следующего дня я уже не спешил выгонять скот на пастбище, а пришел на кухню. По указанию повара Имрана я ополоснул самовар, налил в него свежей воды, разжег и вынес на балкон. Потом подмел пол в столовой, расстелил чистую скатерть, расставил тарелки с закусками и свежими чуреками, разложил ложки, вилки и ножи. И бек и ханум следили за каждым моим движением. Я, как мне казалось, справлялся с моими обязанностями.

После завтрака бек ушел в свою комнату, лег с книгой в руках. Ханум с детьми вышла в бекский сад, скорее похожий на опушку леса, и устроилась на ковре под деревьями. Была поздняя осень, но погода стояла теплая.

Повар вынес на балкон низкий столик, на котором он всегда занимался приготовлением обеда, поставил на него огромный поднос, высыпал на него горку риса. Потом уселся перед столиком и начал перебирать рис. Он был явно чем-то рассержен. Если говорить честно, то я знал, что его особенно разозлили: когда госпожа при нем стала хвалить меня, он помрачнел и насупился.

– Мы думаем, что со временем ты из этого паренька сумеешь сделать хорошего себе помощника, – сказала госпожа Имрану. – Он парень грамотный, подвижный, схватывает новое быстро!

Госпожа говорила, а он думал про себя, как от меня избавиться. Мои опасения вскоре оправдались. Я мыл в кухне посуду.

– Эй, парень, – позвал меня повар Имран, – принеси миску.

Раньше я не слышал такого слова, но чтобы не признаваться в незнании, выглянул на балкон и спросил:

– Какую миску? – Я надеялся, что Имран или сам возьмет то, что ему надо, или скажет как-нибудь иначе. Но он только недовольно буркнул:

– Глубокую.

Я внимательно огляделся. Казан – он и есть казан, он бы его не назвал иначе. Наверно, ему нужно что-то под перебранный рис. По мне – вот этот таз с длинной ручкой, похожий на тот, в котором варят варенье, вполне подходит. Я взял его и внес на балкон.

Когда я появился, Имран всплеснул руками и так громко захохотал, что его голос конечно же был слышен и беку в его комнате, и ханум в саду.

– Если человек состоял при коровах и буйволицах, может ли он прислуживать за столом господам? Такой человек только мешает работать и готовить еду для бекского стола! – Он нарочно говорил громко, надеясь, что бек услышит. – Не знаю, чем мне раньше заняться: учить эту деревенщину или готовить обед?

Но Имран на этом не успокоился. После обеда подошел к хозяйке:

– Бейим, у меня нет времени обучать медведя поварскому искусству. Я раньше обходился без помощников и теперь обойдусь.

Ханум слушала повара, а он пытался представить меня как чуть ли не виновника гибели убиенных имамов. Я понимаю теперь, что он во что бы то ни стало решил отвадить меня от кухни. В бекском доме повар – уважаемый человек, у него прямой доступ к семейству бека, он часто бывает у бекского стола, слышит разговоры. Вкусная еда располагает господ к шуткам, близости. Поэтому Имран и не хотел, чтобы кто-нибудь выучился его искусству; ему хотелось выглядеть перед беком и ханум незаменимым.

– Ну что ж, Имиш, – ответила ханум (она и бек называли повара Имишем), – бек и я хотели облегчить твой труд. Но если Будаг только мешает, пусть с завтрашнего дня возвращается на свою прежнюю работу – пасет коров и буйволиц. Это у него лучше получается.

Станет госпожа из-за меня портить отношения со своим поваром!..

Повар вернулся на кухню и стал притворно утешать меня:

– Честное слово, пасти скот намного легче. Выгнал скотину, а сам прилег отдохнуть под большой чинарой. А здесь крутись с утра и до позднего вечера без устали, то и дело бегай с кухни во двор, со двора на кухню.

Утром, поднимаясь наверх, я был похож на молодого, только что оперившегося сокола, а когда спустился вниз, то обо мне можно было сказать: вот птица, у которой поломали оба крыла. Утром и мать радовалась, глядя на меня: «Ну вот, сынок, кончились твои тяжелые дни, когда ты целый день жарился под солнцем…»

Вечером, огорченный и обиженный, я спустился вниз и застал в нашей комнате отца, он только недавно вернулся.

– Когда куда-нибудь уходишь, – укоряла мать отца, – не забывай о тех, кого оставил дома! Ты ведь знаешь, мы волнуемся! Что мог подумать о тебе Вели-бек? А Мирза Алыш? Он на дню несколько раз справлялся о тебе!

Отец снял чарыхи, размотал портянки, аккуратно сложил их, вытянулся на постели и задумчиво произнес:

– Теперь ты часто будешь сердиться, что я редко бываю дома.

Мать гневно посмотрела на него:

– Этим ты меня не удивишь! За двадцать лет, прошедших со дня нашей свадьбы, ты и трех месяцев кряду не провел со мной.

– Об этом ты должна была думать раньше, когда выходила замуж!

Мать вдруг расхохоталась:

– Сладкими речами заморочил мне голову, быстро же ты забыл об этом!

Отец не стал спорить.

– А как у тебя, сынок? – обратился он ко мне.

Я рассказал обо всем, что со мной произошло. Мать огорчилась, а отец только сказал:

– Теперь разговорами не поможешь.

УГРОЗЫ ВЕЛИ-БЕКА

Отец не успел выпить чаю, как в комнату вошел Мирза Алыш. Остановившись у порога, он с укоризной в голосе спросил:

– Где же ты так долго пропадал, братец?

Отец не очень внятно стал объяснять, что встретил на базаре односельчанина, который привез из Чайлара рис на продажу, и тот рассказал о том, как живут там его дочери.

Возмущенный Мирза Алыш вышел из комнаты, но через несколько минут вернулся и сказал отцу, что его хочет видеть бек.

Недовольно поморщившись, отец стал натягивать старые чарыхи, которые ему отдал несколько дней назад Мирза Алыш.

– Да буду я твоей жертвой, Деде-киши, – взмолилась мать, – не спорь с ним. Что будет с нами, если и здесь не удержимся?!

– Где ты пропадал так долго, вюгарлинец? – спросил бек, когда отец вошел к нему.

Отец повторил сказанное Мирзе Алышу.

– Неужели столько-времени понадобилось твоему односельчанину, чтобы рассказать о твоих дочерях? А когда же он собирался торговать своим рисом, или он забыл, зачем приезжал в Агдам?

Голос бека звучал вполне миролюбиво, но в нем уже послышалось раздражение. Отец промолчал.

– Тебя никто не приглашал в этот дом, ты сам пришел и попросил здесь защиты и работы. Вот и работай! – Голос бека на сей раз звучал сухо. – Или ты думаешь, что снова попал на бакинские промыслы?!

На этот раз отец взорвался:

– А чем вам не угодили бакинские рабочие?

– Не мешало бы им всем, как и тебе, языки укоротить!

– Очень много языков пришлось бы отрезать, бек!

Бек вскипел от дерзости отца:

– Пока вся твоя семья ест мой хлеб, потрудись научиться разговаривать с беком! В моем доме тебе не причинили никакого зла, тебя никто не обидел.

– Если бы у меня был свой хлеб, я бы не стоял здесь и не слушал ваши упреки, бек. Всю свою жизнь и я, и мой отец, и мой дед кормили своим трудом вас, вашего отца и вашего деда. Теперь и вам не грех поделиться со мной куском хлеба. Я не нищий, чтобы можно было меня попрекать им.

– Не будь неблагодарным, Деде-киши!

– Пока мне вас благодарить не за что!

– Если ты так храбр, Деде-киши, почему же, когда за тобой сюда прискакал Алимардан-бек, ты спрятался сам и проглотил свой язык?

Отец и тут не смолчал:

– Когда два бека спорят, то слуге делать нечего.

Эти слова почему-то рассмешили бека:

– Вот видишь, какой ты, оказывается, воспитанный. Если бы ты всегда был таким!

– Слово следует за словом, бек. Угроза вызывает угрозу, обида вызывает обиду, – уже миролюбиво добавил отец.

– Не будем пререкаться. С нами не посчитался, пошел куда вздумал, что ж, да будет это жертвой твоему необузданному норову, но хотя бы постыдился жены и сына, которые извелись, ожидая тебя эти двое суток!

Отец нервничал, но на этот раз молча выслушал бека. А бек с настойчивостью и твердостью предупреждал:

– Хочу дать тебе добрый совет, Деде-киши. Как говорится, сироте на чужбине лучше свернуться калачиком, чтобы меньше есть. Сироту жалеют все, но накормит лишь кто-нибудь один!

– Вот-вот! – не сдержался снова отец. – А кто дал хлеб, тотчас кричит сироте: «Мой хлеб ешь – помалкивай!»

На этот, раз терпение бека лопнуло: он впервые, наверно, встретил такого упрямца, как мой отец.

– Слушай! Сейчас тревожные времена. Каждый надевает папаху набекрень и выходит на майдан с пятизарядной винтовкой в руке, весь увешанный патронташами. Не вынуждай меня выгнать тебя на майдан вместе с семьей, чтобы вы стали мишенью для любого, кто умеет стрелять! А теперь покончим на этом. Если еще хоть раз, не спросив у меня разрешения, ты отлучишься, то можешь сюда не возвращаться. Мой дом не постоялый двор.

– Хорошо, бек. Отныне, куда бы я ни пошел, буду спрашивать у вас разрешения. Спокойной ночи.

Я готов был поклясться, что в голосе отца звучала ирония.

А утром я снова погнал скот в поисках новых пастбищ в окрестных низинах. О пастбищах мне сказал Имран, стараясь, очевидно, загладить передо мной вину и успокоившись, что мое присутствие больше ему не угрожает.

Эшгабдальские луга!.. Скот пасся, а я, сидя на камне, смотрел на дорогу, которая уходила вдаль. То проедет фаэтон, то проскачет всадник, то пропылит арба или пройдет пешеход. И никому до нас никакого дела. Ни пеший к нам не заглянет, ни всадник не прискачет, и на арбе нам ничего не привезут, а в фаэтоне не приедут гости.

А дорога становилась все многолюднее. Здесь недалеко находилось святилище Эшгабдал. Говорили, что в святилище можно вымолить исцеление недуга или исполнение несбыточных надежд.

Смотрел я на дорогу и думал свою думу, вспоминая, как спорили отец и мать перед тем, как уснуть. Мать упрекала отца, что он дерзил беку, который приютил нас и от которого мы плохого не видели. А отец с упрямством, присущим ему, твердил, что не позволит, чтобы его унижали. И хотя слова отца вызывали во мне понимание, я все же был согласен с матерью. Иначе снова отмерять нам шагами длинные дороги, когда груз давит на плечи, а веревки впиваются и режут.

Отец нам рассказал, что падение царя пошло на пользу бекам. Новая власть развязала им крылья, утвердила их права, готова прислать им на защиту свои отряды. Но и сами беки приходили на помощь новой власти своими собственными отрядами, состоящими из подвластных им людей. И всюду теперь верховодили беки: и в суде, и в мечетях, и в торговых операциях. Сами они держали крестьян в повиновении. Правда, иногда крестьяне роптали, но их ропот был не очень слышен: станут беки обращать внимание на крестьянские выкрики и недовольство!..

И тут вдруг я увидел Керима. Он шел по дороге, ведущей к Эшгабдальскому святилищу. Что ему там делать?

Но Керим, оказывается, шел ко мне, узнав, где я пасу скот! А к святилищу чаще всего, объяснил он мне, приходят жертвы несчастной любви.

С того дня стали мы встречаться с Керимом, как и прежде, на пастбище. Он пригонял свою отару, а я своих коров и буйволиц. Только я днем отводил животных на дойку, а он с отарой дожидался моего возвращения.

И каждый день Керим рассказывал мне новости. Но однажды он пришел взволнованный и огорошил меня известием, что местные крестьяне Акбер и Шукюр сказали людям, что подпустят красного петуха в дом Назаровых.

– Но их же поймают!

– Сожгут и скроются, уйдут в бега.

– Откуда ты обо всем этом знаешь? – выразил я сомнение.

– Сам Акбер отцу моему сказал.

В тот же вечер я об этих удивительных делах рассказал матери, когда она доила корову.

Она испуганно шикнула на меня: «Ссс!» – и рукой чуть не закрыла мой рот.

В тот вечер что-то уж очень развеселились наверху: смех лился без продыху, так и животы заболеть могут. Умолкнут, а потом вдруг такой взрыв хохота!.. Наверху – смех, а внизу – горестные вздохи матери. Она, наверно, боялась, что об угрозах Акбера и Шукюра узнает отец.

Отцу я ничего не сказал, а только вспомнил его присказку, что, мол, снизу вверх идет волна вздохов, а сверху вниз – волна угроз. Но только сегодня как-то получилось наоборот: снизу грозили, а наверху смеялись.

В ГОСТЯХ

У Назаровых, богатого и широко разветвленного рода беков Учгардаша, был обычай, существовавший с незапамятных времен: в один из дней недели собираться на пиршество в доме то одного, то другого бека. На эти пиршества приезжали близкие и дальние родственники с чадами и домочадцами. Из Учгардаша выезжало до пятнадцати фаэтонов, а некоторые фаэтоны приезжали и уезжали дважды.

Сегодня собирались у Садых-бека.

По правде говоря, еще не была очередь Садых-бека. Назаровы два дня назад собирались у Осман-бека и долго говорили об угрозах Акбера и Шукюра: слухи дошли и до них. И решили, как потом выяснилось, что учгардашские беки ни словом, ни делом не должны показывать, что они готовятся что-то предпринять в ответ. Но сами беки должны найти людей (наемных убийц), которым можно было бы поручить убрать смутьянов; денег беки на это дело не жалеют! И придумал расправу Гани-бек. Вот и решили собраться не в Учгардаше, а в другом месте, и пригласить на это застолье людей, которых обещал найти Гани-бек.

Чтобы, помогать поварам, повезли и меня, и маму. Мать промывала желудки и внутренности освежеванных баранов, густо засыпала солью снятые бараньи шкуры и складывала в сторонку. Отмывала от крови бараньи ноги и головы. А я на побегушках у трех поваров, выполняю их приказания: собираю и мою горячей водой грязную посуду, тру песком медные казаны, иду к арыку с ведрами, а к колодцу – с высокими медными кувшинами. Водой из арыка мыли посуду, а из колодца – шла на приготовление еды. Потом меня позвали помогать накрывать столы.

Три барана уже были разделаны для жарки и варки, рис перебран и промыт, горы зелени очищены и вымыты, тесто замесили. Длинный обеденный стол был уставлен тарелками, рюмками. Вокруг стола стояло около пятидесяти стульев, и у каждой тарелки – ножи и вилки.

Тендырный чурек, что был разрезан крупными кусками и высился в стеклянных вазах, был испечен из особой муки, только вчера смолотой из отборного пшеничного зерна на одной из мельниц Вели-бека. Знаменитая в этой округе своим искусством печь хлеб Гызгаит не жалела яиц и мака, оттого хлеб получился румяным и высоко поднялся, – видевшие его готовы были насытиться только одним хлебом. А гостям предстояло еще съесть восемь-девять разных кушаний. Недаром были приглашены сюда три повара. Наш Имран был занят приготовлением восточных блюд. Повар другого бека должен был блеснуть европейской кухней и сервировкой, а третий повар готовил сладости. Каждый, взяв необходимое количество продуктов, уединился, чтобы никто не мог проникнуть в тайны его мастерства.

Ни из Учгардаша, ни из других сел никто еще не приехал. Хозяин был занят своими делами, а госпожа следила за приготовлениями.

К закату гости начали съезжаться. Первым во двор въехал фаэтон, запряженный четверкой лошадей. Это приехала жена Вели-бека с детьми. Во втором фаэтоне с Вели-беком приехали Муса Алыш и Джалал. Следом появился фаэтон Гани-бека, запряженный парой белых рослых лошадей. Все уже не раз видели этих двух так похожих друг на друга лошадей (их не мог отличить даже конюх Гани-бека), но и сегодня залюбовались ими. Их светлые гривы были аккуратно подстрижены, бока и загривки отливали шелком. Хороший конюх служил у Гани-бека последние пять лет. Все были увлечены рассказами о «братьях-близнецах», как называли пару рысаков учгардашцы, и не заметили, как появились рослые, здоровые парни; оба в больших лохматых папахах. Они поднялись на балкон, а потом уже в комнату для гостей. Это были приглашенные Гани-беком Гачай и Аббас.

Быстро наступила темнота. Гости уселись за стол. На самом почетном месте Вели-бек, рядом – Гани-бек и Фарадж-бек. На столе нашлось, как говорят карабахцы, даже птичье молоко. Пиршество было в разгаре, когда пришел Бахшали. Он со всеми поздоровался и, не ожидая приглашения, сел на свободный стул, который оставался пустым между беками и двумя парнями, Гачаем и Аббасом.

Вели-бек тем временем поднялся. Обращаясь к сидящим, он начал свою речь с жалоб на тяготы времени:

– Кое-кто считает, что государство теперь без хозяина и можно позволять себе все, что заблагорассудится!..

Не называя никаких имен, Вели-бек говорил о зазнавшихся батраках, дерзящих хозяевам, норовящих отлынивать от работы: мол, «опорожняют полные едою казаны и переворачивают их вверх дном, будто ели свое или отцовское, заработанное по́том и кровью».

Встал Гани-бек:

– У меня слово будет коротким. Я хочу напомнить хорошие слова: когда у козла чешутся рога, он трется о палку чабана!

Хозяин дома, сам Садых-бек, чувствуя, что речи сегодня совсем не праздничные, попытался направить их в иное русло:

– Не может страна остаться без хозяина, когда у нее есть такие смелые, мудрые, красивые сыновья, как беки из рода Назаровых!..

– Ваша правда, – поддержал его Бахшали, – страна без хозяина не останется.

Гани-бек, разозлившись, что Садых-бек и Бахшали прервали его хорошо продуманный переход к Гачаю и Аббасу, предложил выпить за здоровье «бесстрашных львов, которые высоко держат знамя ислама и не жалеют сил и жизни ради независимости родного края». Он пожелал им «довести до конца начатое благородное дело», которое поможет создать «в нашем краю железный порядок».

Гости зааплодировали и снова выпили. Лишь трое не притронулись к своим рюмкам: Мирза Алыш вообще никогда не пил спиртного, Бахшали сказал, что у него сегодня еще есть дела, а Джалал стеснялся пить в присутствии своего бека – из почтения.

И снова поднялся Гани-бек. Все зашевелились на своих местах, потом наступила тишина. Это был высокий крупный мужчина, чье присутствие красило любое застолье. Все знали, что у него острый язык и он может грубо осадить, каждого, кто чем-то не угодил ему. «Не язык, а отрава, – говорили о нем и добавляли: – Если какая беда и приключится с ним, то виной будет его язык!»

Но больше всех внимали ему Аббас и Гачай.

– Вели-бек! – обратился Гани-бек к негласному главе рода. При этих словах Мирза Алыш почему-то низко опустил голову, а управляющий Джалал часто-часто заморгал глазами, будто почуял угрозу. – Вели-бек! Я хочу поддержать слова Садых-бека. У нашей нации немало героических сынов. – Вздохнул, казалось бы, облегченно Джалал, но снова насупился. – Двое из молодых удальцов сидят с нами за этим столом и красят наше застолье! Они верны своему слову и с пониманием относятся к выпавшей на их долю миссии. Это наши ястребы, Гачай и Аббас, взгляды их остры, а удар точен! Во имя долга перед нашей родиной они растерзают любого!

И тут снова хозяин дома, Садых-бек, заметно встревоженный, встал и, обращаясь ко всем, поднял вверх руку, и заблестело, заиграло на пальце золотое кольцо с большим камнем.

– Беки, – сказал он, но посмотрел при этом на Вели-бека, как на признанного главу, – наше сегодняшнее пиршество грозит превратиться в заседание мусаватского народного собрания, на котором я недавно был. Слова, которые здесь говорят, сами по себе неплохие, но уместны ли они, прибавляют ли радости нашим сердцам? Ведь мы собрались здесь для веселья, наслаждения жизнью, которая так быстротечна! Мы собрались пить и есть лучшее, что родит наша благословенная земля и умеют делать руки наших замечательных умельцев поваров. Давайте рассказывать веселые истории, вспоминать о тех днях, которые продлевают жизнь. Короче, я призываю всех к тому, чтобы наше застолье прошло весело. Пусть первым это сделает наш аксакал Вели-бек, он и мне родной брат, и всем нам опора! Попросим его проложить для нас тропу, а мы все пойдем по ней!

Вели-бек не заставил себя ждать и, встав во главе стола, ухмыльнулся:

– Да, Садых-бек прав. Но я вспомнил вот о чем. Вряд ли кто скажет лучше и точнее Моллы Насреддина, а он по этому поводу сказал вот что…

Но в этот момент четверо юношей внесли в комнату дымящиеся шампуры с шашлыком, они сочились, от них шел одуряющий аромат. Поднялся шум, оживление, гости задвигались, зашевелились, у каждого на тарелке оказалось по шампуру. Наступила пауза, а потом Вели-бек продолжил:

– Я буду краток, потому что шашлык не любит ждать. Так вот, однажды к Молле Насреддину пришел человек с жалобой: «Ай молла, помоги мне справиться с непокорной женой. Как мне быть?» Молла Насреддин, грустно вздохнув, ответил: «Если бы лысый знал лекарство, он начал бы со своей головы, братец!»

Все за столом понимающе переглянулись. Потом каждый по очереди произносил тосты. Когда подоспел черед Бахшали и все уставились на него, он поднялся, и все обратили внимание, что большой палец его правой руки черный от табака (он часто уминал его в своей трубке и гасил).

– Гончар, пахарь, рыбак да еще комар, – начал Бахшали, – обратив лица к аллаху, просили всевышнего. Гончар мечтал о жарких днях, чтобы горшки, которые он делает, быстро сохли. Пахарь умолял, чтобы часто лил дождь и засуха бы не погубила посевы. Рыбак день и ночь просил аллаха, чтобы дули сильные ветры, пригоняющие к берегу косяки рыбы. А комар пел о том, чтобы дни были тихими и спокойными. Аллах растерялся, не зная, чью мольбу услышать, чьей просьбе внять… – Бахшали умолк, но к чему был его тост, так никто и не понял. Да и все были заняты едой, шашлык прибывал, вино лилось, гости шумно переговаривались. А потом хозяин дома предложил позвать слуг, чтобы они повеселили хозяев.

Внизу, возле длинных столов, расставленных прямо во дворе, кутили кучера, слуги и бекская челядь и охрана. Откушавшие стояли у раскрытых окон и дверей, готовые выполнить любое распоряжение своих хозяев.

Позвали слуг, и каждый бек заказывал своему слуге сделать то, в чем он был мастер: один демонстрировал умение кукарекать, как заправдашний петух, другой блеял ягненком, третий даже выл шакалом. Вели-бек почему-то велел позвать меня. Мной овладело вдруг смущение, иначе бы я сообразил, что лучше всего рассказать собравшимся одну из сказок, которые я слышал от моего друга Керима. Но вдруг дерзкая мысль осенила меня.

– Господин мой, – сказал я, обращаясь к Вели-беку, и увидел, что такое мое обращение пришлось ему по душе. – Я умею показывать фокусы.

– Какие? – удивился он.

– Словами сдвигать с места камень.

Больше всех изумился Гани-бек:

– Но как? Покажи!

– Ну что ж, попробуй! – весело сказал Вели-бек.

– Нужен камень, и чтоб на него встал кто-нибудь.

Тотчас принесли камень. Вели-бек обвел слуг взглядом, нему бросился в глаза наш толстый повар Имран. Я весь взмок от радости, когда бек поманил его рукой и велел встать на камень. А я уже был в ударе и продолжал, обращаясь ко всем:

– Я буду говорить, а вы все за мной повторяйте! Тогда камень сдвинется.

Глядя прямо Имрану в глаза, я громко говорил только что сочиненные мной стихи: тут мне пригодились уроки моей покойной подружки Гюллюгыз.

 
О ты, слепец, с башкой телячьей,
На камень взгромоздясь лежачий,
Как ходит он, никем не тронут,
Скажи мне, видел ли кто зрячий?
 

Имран, тупо уставившись на меня, надулся и будто прилип к камню, а гости оглушающе орали, повторяя за мной: «О ты, слепец…»

Вели-бек хохотал, гости держались за животы, а Имран все ждал, когда камень сдвинется с места, чтобы не пропустить момент и не свалиться. Наконец Вели-бек не выдержал и, вытирая слезы, сквозь смех сказал Имрану, который по-прежнему не понимал, что происходит:

– Ты не переживай, что камень не сдвинулся, пойди лучше за пловом, а то перестоит на огне!

Имран сошел с камня и бросил на меня взгляд, полный угрозы. «Будь что будет», – решил я, довольный, что отомстил повару за его козни против меня. А он отправился на кухню.

В шести больших круглых и продолговатых блюдах золотился шафранный плов. В небольших судках принесли всевозможные яства – жареную баранину, тушенную с зеленью, кур в соусе с курагой и кишмишом, баранину, сваренную с каштанами, и многое другое.

С трудом проталкиваясь сквозь толпу любопытных и слуг, столпившихся возле окон и дверей на веранде, лишь слегка освещенной светом, падавшим из окон столовой и дверей раскрытой кухни, в комнату вбежал сторож Гани-бека и, задыхаясь, сообщил горестную весть: полыхает огнем дом Гани-бека! Гости повскакали со своих мест, возмущаясь и угрожая поджигателям.

– Известно, чьих это рук дело! – мрачно оглядел присутствующих Гани-бек, побледневший и осунувшийся за несколько минут. Он поспешил к фаэтону. – Это Акбер и Шукюр! Что ж, они нас опередили!

Следом поднялись Аббас и Гачай. Аббас при этом бросил:

– Не расстраивайтесь! Днем раньше, днем позже, они свое получат!

Я услышал, как повар Имран сказал Садых-беку (мстя мне):

– Наверно, в этом деле курды замешаны…

Фаэтоны один за другим покидали двор, спеша в Учгардаш.