Текст книги "Будаг — мой современник"

Автор книги: Али Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 58 страниц)

ПОЕЗДКА В ШУШУ

Я вернулся вовремя. На утро следующего дня был назначен переезд в Шушу. Уже приготовлены два фаэтона и три арбы. Арбы доверху нагрузили ящиками, которые стояли нераспакованными после приезда из Учгардаша. Поверх ящиков поместили постель и съестные припасы. Решили, что в фаэтонах поедут бек с ханум и детьми, повара, кормилицы и даже кое-кто из слуг.

Салатын-ханум должна была выехать через несколько дней.

А мне снова идти пешком. На мое попечение отдали рыжую корову с теленком. Не ожидая, когда фаэтоны и арбы двинутся в путь, я погнал скот по очень мне знакомой теперь дороге.

В какой уже раз я перешел вброд Каркар, добрался до Мурадбейли и, оставляя Агдам в стороне, направился вверх по дороге. Слева показалась мельница Кара-бека, возле которой мы провели несколько дней с отцом и матерью (здесь отец продал винтовку и нашего осла). Я подумал: если бы отец в тот день послушался мать и мы бы остались в доме Кара-бека, может, избежали бы тех бед, которые настигли нас. Я вспомнил, что отец все время торопился, хотел успеть что-то важное сделать, но ничего не успел. Но что сейчас обо всем этом думать? Только лишнее расстройство!..

Когда я очнулся от дум, то увидел, что куда-то исчез теленок: корова паслась на обочине, а его нигде не видно. Погоняя корову, я поспешил вперед, расспрашивая встречных, не видел ли кто рыжего теленка (и снова вспомнил погоню отца за нашим теленком).

Навстречу шли люди, проезжали телеги и арбы, проносились всадники. Каждый куда-то спешит по своим делам, лишь я занят поисками чужого теленка, бреду по дорогам за чужой коровой, вообще работаю на кого-то. От злости я гнал корову почти бегом. Мне встретился кочевник-скотовод, его зоркий взгляд обратил внимание на рыжего теленка, и он сказал, что теленок идет следом за белой арбой. Еще быстрее я погнал корову вперед, с нее клочьями падала пена. И вдруг увидел теленка: он мирно пасся на обочине дороги, как будто ждал нас.

Я так устал, что отогнал корову и теленка подальше от дороги на пастбище и пустил попастись, а сам прилег отдохнуть.

Все живое вокруг тянулось к солнцу: травинки, цветы, только мне жизнь была в тягость!

Корова и теленок долго паслись. Брюхо рыжей раздулось, иногда теленок принимался сосать материнское вымя, но я лениво отгонял его прочь: надо сохранить молоко для семьи Вели-бека.

Животные насытились и улеглись в тени.

И снова в путь. Корова шла, раскачивая тяжелым выменем. Теленок все норовил ткнуться к матери под брюхо, пососать молоко. Я ему не мешал теперь – пусть!..

Чем выше в горы дорога, тем воздух прохладнее. На противоположном берегу реки Каркар зеленели леса. Далеко внизу девушки стирали белье на речных камнях, и эхо доносило до меня их голоса.

С мощеной дороги я свернул на проселочную, изрытую колесами нагруженных арб, которые с трудом одолевали крутой подъем. Вершины гор были окутаны туманом, но ясно были видны дома Шуши.

Я миновал селение Ходжалы, которое недавно отстроилось заново после кровавой резни, где армяне дружно жили рядом с азербайджанцами.

Село Ханкенди лежало в распадке горного кряжа по обеим берегам реки, через которую был переброшен мост Ага.

Я решил здесь отдохнуть, потому что дальше начинался непрерывный крутой подъем к Шуше.

Пригнал корову и теленка к берегу реки, напоил их, отогнал на удобное пастбище и привязал на длинной бечеве к кустам, росшим недалеко. А сам пошел к чайхане, в которой всегда многолюдно. Отсюда по округе разносились звуки музыки. Увидел музыкантов, которые были на свадьбе Дарьякамаллы в Союкбулаге. Они аккомпанировали певцу, который с чувством пел народные песни. Я прислушался, меня удивили слова: «Шалон идет», – пел он, переиначив слово «эшелон» (песня о событиях последнего времени, когда эшелоны демобилизованных с фронтов мировой войны возвращались в Гянджу).

Присутствующие притихли, внимательно слушая певца, а хозяева чайханы трудились не покладая рук: ею владели три брата, старший подавал чай и еду, средний был поваром, а младший убирал со столов и мыл посуду. Эти люди с самого раннего утра и до поздней ночи не присаживались ни на минуту и никогда не произносили слово «устал», что же жаловаться мне?

Я решил, что достаточно отдохнул, и вышел из чайханы. Был полдень. Солнце в зените. Корова и теленок наелись до отвала, и я снова погнал их перед собой.

Дорога поднималась вверх, петляя и выбирая чуть более пологий склон горы. Ветерок доносил ароматы цветущих лугов, в лесах по обеим сторонам дороги пели птицы. Мы миновали развалины двух сел – Киркиджана и Гебели, сожженных несколько лет назад во время армяно-азербайджанских столкновений.

В Ханкенди в то время стояли войска, и местные жители называли село «Штабом».

Усталость давала знать, хотелось спать. Корова упиралась, не хотела идти. Как только мы останавливались, рыжий теленок тут же стоя засыпал.

Верстах в двух от Шуши я увидел на обочине дороги большую толпу, собравшуюся вокруг фаэтонов и арб. Плакали женщины. Приблизившись, я увидел семью Вели-бека. Тут же и семья Джаббар-бека, нового родственника моего хозяина, еще какие-то господа.

Печальной вестью встречали Вели-бека шушинцы: прошлой ночью Шахгулу-бек Мурадов, муж Салатын-ханум, умер от разрыва сердца. Рассказывали, что в бытность свою в Шуше Шахгулу-бек не раз показывал это место над Шушой и завещал похоронить его именно здесь. Ему возражали: ведь могилы всех его близких были в Союкбулаге. Но он упорствовал: будучи уездным начальником, он много раз любовался отсюда своими владениями. Отсюда был виден весь Карабах и любимая им Шуша, где воздух самый чистый в целом мире.

Здесь же я узнал, что Шахгулу-бека, главу знатнейшего в Карабахе рода, переодели, оказывается, в женское платье и под видом свахи Дарьякамаллы вместе со всем свадебным поездом увезли в Шушу.

Вот почему, подумал я, в последний день моего пребывания в Союкбулаге меня поразило, что Салатын-ханум стала как-то спокойнее и уже не убегала в дальний конец сада, неся свой неизменный поднос, на котором под крахмальной белой салфеткой пряталась еда для Шахгулу-бека.

Как стало позже известно, уже после отъезда Вели-бека в дом к Салатын-ханум снова пришел в сопровождении вооруженных людей Рашид, но сколько они ни обыскивали дом, надворные постройки и сад, не нашли Шахгулу-бека. Рашид пригрозил, что отныне они будут обыскивать все фаэтоны, приезжающие во двор и выезжающие из него, на что Салатын-ханум смеясь ответила:

– Откуда вырасти камышу, если дождь не пойдет?

Салатын-ханум была еще у себя в Союкбулаге и ничего не знала о смерти мужа.

Родственники Шахгулу-бека, исполняя его волю, приказали вырыть могилу на том месте, которое он указал.

По обычаям мусульман, покойника надо побыстрее предать земле, ибо он уже не принадлежит живущим на ней. Могила была уже готова, а тело еще из города не привезли. Вели-бек настаивал на том, чтобы дождались приезда Салатын-ханум, ее сына и дочери.

– Пока Салатын не приедет, хоронить нельзя, – говорил он. – Надо отложить похороны!.. Несчастная, муж скончался в Шуше, а она не ведает в Союкбулаге о постигшем ее горе.

Быстро темнело, солнце вот-вот скроется за горами. Все заторопились.

Я не стал ждать, чем все кончится, и погнал дальше скот.

На дороге, ведущей от моста Ага в Ханкенди, ни одного путника или арбы. В селениях Шушикенд и Кешишкенд замерцали огоньки.

* * *

Дом Вели-бека Назарова был построен в живописном месте Шуши. С балкона дома город был как на ладони – весь целиком. Купола церквей и башни минаретов, бесчисленное множество плоских крыш прятались в зелени густых садов, между ними белели ниточки дорог.

Справа от дома Вели-бека расстилалась Джыдыр дюзю – Долина скачек, с одной стороны словно срезанная высокой отвесной скалой, на которой высился дворец Ибрагим-хана, повелителя Карабаха, который правил Шушой в середине восемнадцатого века.

Хотя ужин в тот вечер не готовили, Имран тут же послал меня за водой, чтобы приготовить беку чай. Слегка перекусив дорожными припасами, бек и ханум с детьми пошли спать.

ЖЕНИХ ДЛЯ ГЮЛЬДЖАХАН

Семья бека легла поздно, поэтому и утром поднялась, когда солнце стояло уже в зените. Едва Вели-бек сел завтракать, как во дворе появился человек лет сорока или сорока пяти с кустистыми, с проседью усами и бровями. Он был нарядно одет: черный из дорогого сукна архалук подхвачен ремнем с золотой пряжкой, на ногах блестящие хромовые сапоги, на обоих мизинцах сверкают толстые золотые кольца.

– Скажи Вели-беку, что пришел Кербелаи Аждар. – Я сразу сообразил, что этот человек был паломником в священной Кербеле, за что и получил приставку к своему имени – Кербелаи.

Только услышав имя пришедшего, ханум тут же пригласила его в дом. Я провел гостя в столовую. Вели-бек и ханум вышли к нему навстречу из-за стола, осведомились о его здоровье и успехах. В свою очередь Кербелаи Аждар расспросил о детях и родственниках бека и ханум. После слов приветствий он попросил бека выйти с ним на балкон. И здесь он рассказал, что ночью неизвестные засыпали могилу, вырытую вчера для покойного Шахгулу-бека. А возле приготовленного надгробного камня оставили записку, в которой написали следующее… – Гость повременил чуть и продолжил. Голос его звучал громко, я весь дом замер, слушая, что написано в оставленной записке: – «В этой могиле мы зарыли поганого пса. Если положите в эту яму Шахгулу-бека, то мы разроем и бросим туда, чтобы беку не было скучно, еще пару псов».

Было от чего взволноваться Вели-беку!..

Он тут же послал за родственниками и друзьями Шахгулу-бека, за мужем старшей дочери, Мехмандар-беком, и его отцом.

Они совещались недолго и решили, что тело Шахгулу обмоют, завернут в саван и сегодня же отвезут в Союкбулаг, тем более что Салатын-ханум пока еще там. Были отданы распоряжения, договорились, кто поедет на похороны. Все торопились.

Когда с минарета мечети Гехар-ага раздался призыв к полуденной молитве, тело, завернутое в саван, погрузили на фаэтон, в который впрягли четверку лошадей. За ним следовали шесть фаэтонов с родными и близкими умершего. Им предстояла грустная дорога в Союкбулаг.

Отъезд хозяев, а потом и подготовка к поминальным дням – третьему и седьмому, как заведено у мусульман, – позволили мне походить по улицам Шуши и познакомиться с городом, который делился на две части – армянскую и азербайджанскую. Во время беспорядков здесь было подожжено и разрушено немало домов. С горечью я смотрел на развалины и в той, и в другой частях города.

Кербелаи Аждар часто навещал наш дом и в свои приходы не раз рассказывал мне историю города. Оказывается, мусульманская часть Шуши состояла из семнадцати кварталов. В каждом квартале – своя мечеть, баня, колодец или родник. Мало того: в городе действовал старинный водопровод, единственный в своем роде. Он был построен в девятнадцатом веке дочерью карабахского хана, знаменитой поэтессой Хуршидбану Натаван, которую в народе называли Хан-кызы, Дочь хана. Она не пожалела денег, чтобы в город, страдавший от безводья, провели воду. Многие красивые здания в мусульманской части Шуши были построены в ее времена и не без ее участия.

Я удивлялся, что Кербелаи Аждар любит и знает замечательных людей Карабаха, живших в не столь близкие времена, и не задумывался над тем, почему он так часто посещает наш дом и с удовольствием рассказывает мне случаи из истории родного города.

Когда он приходил, в доме начиналась суматоха: тут же накрывали стол к чаю, Имран готовил какое-нибудь специальное блюдо, любимое Кербелаи Аждаром. А он, как стало известно, был очень привередлив в еде. Ноги мои не знали отдыха, я носился по поручениям Имрана, надеясь, что в конце обеда со мной поговорит Кербелаи Аждар.

Недели через две-три мне стало ясно, почему он так зачастил в наш дом и хозяева оказывают ему знаки внимания как близкому родственнику.

Наша госпожа увезла с собой из Учгардаша свою племянницу Гюльджахан, дочь своей сестры Мелек, которая овдовела несколько лет назад и жила в доме брата Агаяр-бека вместе с матерью. Так вот красавица Гюльджахан приглянулась Кербелаи Аждару!..

А будущий жених – один из самых богатых и известных купцов в Шуше из рода Гаджи Гуламали. Многие поколения рода жили в Шуше, в квартале Гуйлуг. Отец четверых детей, Кербелаи Аждар несколько лет назад похоронил жену. И вот теперь снова искал невесту, чтобы прислать к ней сватов по всем законам шариата. Он высматривал невест во всех мусульманских кварталах города, бывал во многих домах у знакомых, но пока ни на ком не мог остановиться. Он мечтал, как любил часто повторять, «сварить такой плов, чтобы вкус его никогда не исчезал изо рта и чтоб обоняние долго хранило его аромат…».

Увидев Гюльджахан, он решил: вот невеста! И красива, и статна, и хороша собой. Желанный гость во всех домах, куда приводила его мечта о новой женитьбе, он был дорогим гостем и в доме Вели-бека.

А Вели-бек и ханум, взявшие на себя попечение над Гюльджахан, не могли и мечтать о лучшем женихе для девушки. Они знали о богатстве Кербелаи Аждара, о его влиянии на торговую жизнь города. Ханум часто повторяла девушке, что ей, сироте без отца, счастье само идет в руки.

В отличие от Дарьякамаллы, которая закончила в Баку гимназию, Гюльджахан нигде не училась. Вот и решили бек и ханум подыскать девушке учителя.

МИРЗА ГУЛУШ

Когда утихли волнения и заботы, связанные с похоронами и поминальными днями, ханум занялась поисками учителя. Ей рекомендовали молодого человека, который в свое время собирался стать моллой, но после установления Советской власти давал уроки в богатых домах.

С некоторого времени Мирза Гулуш стал ежедневно появляться в доме Вели-бека. Он занимался с Гюльджахан: один час они читали суры Корана, а второй – Мирза Гулуш учил Гюльджахан писать. Двери в комнату, где шли занятия, были всегда открыты, и я слышал, как новоявленный учитель ведет уроки. И вскоре с удивлением обнаружил, что Мирза Гулуш сам-то не очень силен в чтении: читал Коран с ошибками, неправильно толкуя значение арабских слов. Да и писал он с ошибками: выполняя его задания, Гюльджахан часто обращалась ко мне за помощью, так как знала, что я учился в моллахане и в русской школе.

Больше всего меня удивляла сама хозяйка: ведь во время урока она сидела в той же комнате, слушая Мирзу Гулуша! И не вмешивалась в его дела, а, наоборот, была довольна уроками!..

За то время, что я помогал девушке, мы с ней подружились. Когда же в доме все настойчивей стали говорить о предстоящем сватовстве Кербелаи Аждара, девушка призналась мне, что знать ничего не желает об этом «старике» и что в имении ее матери есть человек, которому она дала слово верности в любви и мечтает только о нем.

Я тоже рассказал Гюльджахан о своей несчастной любви и о смерти моей Гюллюгыз. Девушка даже всплакнула от жалости к так рано умершей моей подруге. Разумеется, никто, кроме меня, не знал, что творится в душе Гюльджахан.

Кербелаи Аждар начал переговоры с жены Вели-бека и сразу понял, что она на его стороне. Но как человек современный, он хотел получить согласие и убедиться в благосклонности самой Гюльджахан. И все чаще появлялся за бекским столом.

Кончился май, началась сильная жара. И вот однажды Гюльджахан не вышла к завтраку, сославшись на то, что ей нездоровится. Она не пришла и на урок, когда ее позвали к Мирзе Гулушу. Так продолжалось довольно долго. Кербелаи Аждар осунулся и побледнел от расстройства. В доме не было слышно гнусавого голоса учителя, Кербелаи Аждар вел теперь беседы только с ханум.

Никто в доме, кроме меня, не знал, что у Гюльджахан теперь прекрасное настроение и ест она не меньше, чем раньше. Притворившись больной, она скрывалась от ненавистного ей жениха и глупого учителя.

Первое время наша ханум ничего не подозревала об обмане, но наконец догадалась об уловке и начала уговаривать племянницу:

– Аллах сжалился над тобой и открывает перед тобой дверь, войти в которую мечтает каждая девушка. Ты попадешь в богатый и изобильный дом, и если всю жизнь будешь горстями разбрасывать деньги, то и тогда они у тебя не иссякнут! Знаешь ли ты, что Кербелаи Аждар самый богатый купец в Шуше? Его даже называют миллионером! Образумься, встань с постели, детка. Кербелаи Аждар хочет завтра вечером поговорить с тобой. И учти: он ведь не за твои красивые глаза хочет тебя взять в жены! Сколько здесь молодых девушек, есть и покрасивее тебя!.. Любая охотно пойдет за него и будет за это благодарить аллаха. Он хочет породниться именно с нами, ведь мы – беки!

Гюльджахан сидела на своей постели, закутавшись в одеяло, и плакала, по ее щекам катились крупные слезы. Она кляла себя за то, что не осталась в Учгардаше с матерью и бабушкой.

Я забыл про свои несчастья и беды и думал, как ей помочь. Но что я мог?.. «Что ж, – вздохнул я, – видел тысячу и одну беду, пусть это будет тысяча вторая… Но ведь кончится когда-нибудь эта неустроенность людских судеб!..»

Придя с очередным визитом, Кербелаи Аждар принес дорогой подарок жене Вели-бека – бриллиантовое кольцо, почти уверенный, что дарит его своей будущей родственнице. Ханум не могла налюбоваться на игру камней и старалась почаще поднимать левую руку, на средний палец которой было надето кольцо.

НЕЗАБЫВАЕМОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ

В Шуше Имран загружал меня работой, и у меня не было свободной минуты. Если я не мыл посуду – приносил воду, перебирал рис, чистил овощи, наводил блеск на столовом серебре или ставил самовар, разжигал угли, накрывал на стол, убирал в столовой.

Мы с Имраном поднимались в доме раньше всех, когда господа и большинство домочадцев еще спали и видели сны. Имран диктовал мне список необходимых для сегодняшнего дня продуктов и выдавал деньги. Захватив корзины, я отправлялся либо на Шайтан-базар, либо на Крытый базар. В эти ранние часы улицы Шуши были пустынны. Свежий воздух приятно холодил лицо. Я покупал все, что наказывал Имран, и возвращался домой.

Когда я переступал порог кухни, Имран тут же забирал у меня корзины, аккуратно разбирал мои покупки, пересчитывал сдачу, – цены на базаре были сравнительно постоянными, так что сделать необходимый подсчет истраченного не составляло труда. Подсчитает, и – новое мне поручение. Боялся, что разленюсь.

В тот памятный день я пошел на Крытый базар. Путь туда лежал мимо мечети Гехар-ага, но улица, на которой возвышалась мечеть, была перекрыта. Я остановился в недоумении среди других людей, тоже спешащих на базар.

Подметальщик объяснял, что сегодня из Баку должен приехать большой начальник, который будет в мечети держать речь перед карабахцами. К его приезду наводят в мечети порядок, украшают прилегающие улицы. Человек двадцать подметали двор мечети, выносили мусор, накопившийся, казалось, за десятилетия.

Я вспомнил выступление в Вюгарлы представителя мусаватского правительства, споры с ним отца. И как я ходил по домам вюгарлинцев с вопросником. Но я ни разу не слышал выступления настоящего представителя Советской власти из самого Баку. Вот бы пойти на это собрание! Может, он скажет что-нибудь о том, когда смогут батраки пойти учиться? К тому же мне очень хотелось побывать в самой почитаемой и красивой мечети Шуши.

Окольными путями пройдя на базар и купив все необходимое, я быстро вернулся домой. «Как же отпроситься?» – думал я. А Имран сразу заметил, что я взволнован и работа валится у меня из рук.

– Что опять с тобой случилось? Скверный сон приснился? Или снова вести дурные тебе сообщили?

Я знал, что на собрание Имран меня ни за что не отпустит, поэтому соврал:

– На базаре я встретил Мехмандар-бека, и он сказал: «Пусть братец Имран сегодня отпустит тебя к нам. Ты нужен Дарьякамаллы». – В доме Вели-бека ни одна просьба Дарьякамаллы не получала отказа, это я знал точно.

– Считается, что у меня есть помощник, – недовольно заворчал Имран. – А где он, помощник?.. Вертись тут целый день в этой жаре!.. – Он посмотрел на меня. – Что же ты стоишь? Раз зовут – иди!

Я кинулся бежать, прихватив с собой ломоть чурека и кусок сыра.

В мечеть еще не пускали, на площади толпились люди. Из близлежащих переулков и улиц подходили опоздавшие. Наконец мечеть открыли и толпа хлынула внутрь.

Я шел со всеми, стараясь протиснуться к месту, с которого было бы хорошо видно и слышно.

Просторная мечеть заполнилась до отказа. Люди стояли и в углублениях ниш, и у самой кафедры. Двери открыли настежь – во дворе толпились те, кто не смог попасть внутрь. Мечеть и двор заполнили почти исключительно мужчины, среди огромной толпы было только восемь или девять женщин. Но узнать, кто они – мусульманки или армянки, – было невозможно.

Я уселся на ковре перед самой кафедрой. Впереди меня в первом ряду сидели моллы, уважаемые люди города и представители новой власти. Знакомых лиц среди них не было.

Но человека, который оказался моим соседом, я знал. Это был местный водонос Мамедали. С утра и до позднего вечера он наполнял бурдюки то у одного, то у другого источника, разносил по домам воду, этим зарабатывая себе на пропитание. Родом водонос был с той стороны Аракса и более двадцати лет назад перебрался с семьей на этот берег. Продажей воды не разбогатеешь, но Мамедали благодарил аллаха денно и нощно за то, что он дает ему постоянный кусок хлеба. Иногда Мамедали заходил и в дом Вели-бека, был словоохотлив и набожен. Сидя рядом со мной, он тихонько поведал мне, что ему снился имам Гусейн, убитый в седьмом веке и похороненный в Кербеле. Имам Гусейн будто бы призывал водоноса к себе.

– Этой осенью, как только управлюсь с делами, присоединюсь к паломникам и направлюсь в священный город, – сказал он мне.

Я не стал спрашивать Мамедали, на какие деньги он собирается совершить это паломничество, а только прошептал, так как в мечети вдруг наступила тишина:

– Ты не знаешь, кто этот большой начальник, который приехал из Баку?

Водонос молча покачал головой.

Я разглядывал мечеть и сидевших в ней людей. Купол мечети был значительно выше, чем в вюгарлинской. По стенам развешаны тридцатилинейные керосиновые лампы. Скука вдруг напала на меня, я пожалел, что пришел сюда, но выйти из мечети невозможно, так тесно люди заполнили все свободное пространство.

Одни в нетерпении перебирали четки, другие пытались изменить положение, чтобы дать отдых уставшим коленям. Моллы, сидевшие передо мной, бормотали молитвы, покачиваясь в такт словам из стороны в сторону, и перед моими глазами ритмично качались белые кисти из шелковых нитей, прикрепленные к белой чалме в знак того, что их обладатель является ахундом – высшим духовным лицом.

Я вспомнил старого Абдулали из нашего Вюгарлы, который учил нас молитвам и чтению Корана. Когда он рассказывал о мученической гибели имамов, бил себя кулаком в грудь и искренне плакал, и мы плакали вместе с ним. Потом я почему-то вспомнил канатоходцев, которые выступали на деревенской площади рядом с мечетью. Счастливое было время в Вюгарлы!.. Я так размечтался, что не заметил, как на кафедру поднялся коренастый, плотный человек с чисто выбритым лицом. Люди инстинктивно поднялись со своих мест, некоторые зааплодировали. А он улыбался, его глаза как будто кого-то отыскивали в толпе: он переводил внимательный взгляд с одного лица на другое неторопливо, словно стараясь запомнить всех. Белая рубашка под черный европейским костюмом еще более подчеркивала бледность его одухотворенного лица.

Кто-то крикнул из задних рядов:

– Да здравствует Ленин!

Большинство присутствующих неистово аплодировало.

Мужчина, сидевший неподалеку от меня и до того читавший книгу, неожиданно зычным голосом пророкотал:

– Да здравствует товарищ Нариманов!..

И снова все рукоплескали гостю.

Прошло несколько минут, прежде чем люди успокоились и расселись по местам. Кто-то стоявший рядом с человеком, приехавшим из Баку, то поднимал руку, то звенел в колокольчик, но никто не обращал на него внимания.

Когда народ успокоился, человек этот все-таки сказал свое слово:

– Жителям Шуши выпало большое счастье принимать у себя такого уважаемого всеми человека, как Нариман Нариманов! Вождь Востока приехал в Карабах повидаться с нами, шушинцами!.. – И начал хлопать в ладоши, и снова мечеть взорвалась аплодисментами.

Потом начал говорить Нариман Нариманов. Его речь звучала негромко, неторопливо; сказав что-нибудь, с его точки зрения не совсем понятное слушателям, он повторял сказанное, но уже другими словами. Он так интересно говорил о том, что волновало меня, что в какой-то момент мне показалось, что мы с ним одни и что говорит он специально для меня. Меня поражало, откуда он догадался о том, что меня мучает и на что я сам не мог дать ответа?

Он говорил о том, что ханы и беки еще пользуются отсталостью и невежеством трудящихся, их слепым поклонением власти беков и молл, религиозными предрассудками. Но Советская власть давно заявила, что ни один человек не может присваивать себе труд другого человека, и если Советская власть сейчас пошла на то, чтобы разрешить предпринимателям открывать небольшие фабрики и заводы, то это временная мера, имеющая целью скорейшее восстановление промышленности, разрушенной войной и междоусобицей. Первейшая забота новой власти – интересы трудящихся!

Нариманов говорил уже больше двух часов. Он чуть наклонился вперед над кафедрой, обводил взглядом присутствующих и на какой-то миг, как мне показалось, встретился со мной глазами.

– Никто не позволит, чтобы трудящийся человек был угнетен и унижен, ибо наш строй – самый справедливый строй. У нас главными чертами человека стали честность, любовь к своей стране, добросовестность в труде! – И снова обвел глазами сидящих. – Смотрите, как странно получается, оглянитесь вокруг, и вы увидите, что в этой огромной мечети всего несколько женщин… А если вспомнить, кто построил эту замечательную мечеть Гехар-ага, которой вправе гордиться Шуша? Женщина построила! А кто провел в ваш город воду с гор Сары-баба? Снова женщина! И какая! Сама Хуршидбану Натаван, наша славная поэтесса, чье имя на устах у всего нашего народа!.. – И еще говорил он: – Будет трудно, может быть, и вообще невозможно укрепить нашу народную власть, если женщины, наши матери и жены, сестры и дочери не будут полноправными членами общества, не начнут работать рука об руку с мужчинами. А сегодня они намного отстали в своем развитии от нас, мужчин. Хочу поговорить с вами не только как представитель Советской власти, а и как врач по образованию, как писатель. Люди, лишенные солнечного света и свободы действия, обречены на медленное увядание. Давайте пожалеем их и вспомним, что женщины – это более половины всех живущих на земле людей! Я убежден, что женщины вашего города, в котором жили и творили такие выдающиеся деятели нашей культуры, как Молла Панах Вагиф, Касум-бек Закир, Хуршидбану Натаван, Мир Мохсун Навваб, – я бы мог назвать еще многих, но и этих имен, думаю, достаточно, – в скором будущем обрадуют нас своей общественной деятельностью на благо своего, народа!.. – Нариманов немного помолчал, быть может желая, чтобы его слова получше отложились в наших сердцах, и продолжил: – Проходя по вашему городу, я видел сожженные дома, покинутые очаги, развалины целых кварталов… Проклятьем истории будут заклеймены палачи, убившие невинных людей, поджигавшие их дома. Те, кто сеял рознь между армянами и мусульманами, кто надеялся удержать в руках власть ценой кровопролитной вражды между народами-братьями, народами-соседями, и есть подлинные предатели, злейшие враги, родной земли, своего народа! Будущие поколения заклеймят их ненавистью и позором. И с горячей благодарностью потомки воздадут должное партии коммунистов и ее великому вождю Ленину, благодаря которым все народы в нашей стране стали братьями, идут одной дорогой.

Каждое слово на всю жизнь отпечаталось в моей памяти.

А Нариманов все говорил:

– И вот что самое важное: в нашем обществе каждый народ свободен. И у каждого народа есть свой язык, своя культура. Зачем далеко ходить? Возьмем Шушу, которая славится как знаменитый культурный центр нашей республики. Независимо от численности народа, велик он или мал, – все нации вовлечены сегодня в полезный труд. По моему глубокому убеждению, человек, не уважающий другой народ, не может оценить и свое достоинство. Умным и культурным я назову тот народ, который использует преимущества, данные ему Советской властью, не покладая рук возрождает свой край, с уважением и чуткостью относится к народам-соседям, считая их друзьями и братьями.

Нариманов говорил, а мне казалось, что он видел, как бежали мы из нашего Вюгарлы в страхе перед беспорядками. Так же, как и мой отец, он призывал дружить с соседями-армянами. Когда он говорил о женщинах, мне вспомнилась бедняжка Гюльджахан, которую стараются выдать замуж за немилого ей человека… Я был несказанно рад, что мне удалось услышать Нариманова, и всю жизнь часто вспоминал его слова.