Текст книги "Будаг — мой современник"
Автор книги: Али Велиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 58 страниц)
УЧИТЕЛЬСКИЕ КУРСЫ
Утром я постарался не встречаться с Джабиром и ушел из школы. Спустился в город не обычным (самым коротким) путем, а мимо базарной площади – по улице, ведущей к мечети Гехар-ага, и мимоходом заглянул во двор мечети. Там возле длинного низкого здания, где раньше помещались кельи учеников медресе, я увидел толпу молодых людей. Судя по виду, это были вовсе не будущие священнослужители. Тем более что медресе при мечети Гехар-ага власти давно закрыли.
Я поинтересовался, что это за люди, и мне сказали, что в здании бывшего медресе открылись летние курсы повышения квалификации для учителей карабахских сел.
Строго говоря, учителями этих молодых людей называть было нельзя. Они окончили трехклассные школы – наподобие той, в которой я когда-то учился в Вюгарлы, или посещали моллахану при местных мечетях.
Но после установления Советской власти в Азербайджане повсеместно стали открываться школы для детей крестьян и рабочих. Учителей не хватало. Поэтому этих малограмотных людей послали учителями в сельские школы.
Чтобы хоть как-то повысить уровень их знаний, нарком просвещения республики Дадаш Буниатзаде распорядился в летние месяцы проводить с ними занятия.
Кто-то окликнул меня. Я оглянулся – Ильдрым, мой дальний родственник и соученик по моллахане. Не виделись мы с ним с тех пор, как бежали от дашнаков по дороге, ведущей из Гориса в Нахичевань.
Теперь большинство вюгарлинцев вернулось к родным очагам. И только мне было не к кому возвращаться в Вюгарлы.
От радости мы с Ильдрымом не могли наговориться, вспоминали детство, близких, расспрашивали о родных и знакомых.
Часть курсантов жила в бывших кельях, а некоторых расселили по частным квартирам, которые снял для курсов отдел просвещения исполкома. Ильдрым тоже жил на частной квартире: в комнате жили десять курсантов.
Мы вышли в город и пошли по направлению к Джыдыр дюзю. Когда я рассказал Ильдрыму, что закончил партийную школу, сдал экзамены в Центральную тюркскую партийно-советскую школу и скоро уеду в Баку, он воскликнул:
– Советская власть – для таких, как мы с тобой, Будаг! Где бы мы были сейчас, если бы не новая власть? Умерли бы с голоду, не иначе!
Да, Ильдрым был прав.
Я пошел с ним к дому, где он квартировал. Там познакомился с новыми слушателями, все они были молодыми, безусыми юнцами, лет по восемнадцать – двадцать. На квартире в основном жили приехавшие из Курдистана; парни не робкого десятка, из тех, кто за словом в карман не полезет.
Они надеялись в самое короткое время научиться всему тому, что необходимо знать учителю начальной школы в деревне. И верили, что научатся. Занимались они по пять-шесть часов в день. На уроках вели себя примерно, как подобает солидным мужчинам.
Почти все окончили моллахану и начальную русскую школу и учительствовали в своих селах.
Сегодня пятница, поэтому слушатели были свободны. Узнав, кто я, молодые учителя обрадовались, стали выказывать мне знаки внимания, порывались повезти куда-нибудь на шашлык.
Надо сказать, что учителям, работавшим в Курдистане, в то время платили двойную зарплату по сравнению со всеми остальными, поэтому возможность зайти в чайхану или питихану была им по карману, чего нельзя сказать о слушателях нашей партшколы. Они обещали обязательно повезти меня на шашлык на Иса-булаг или Дашалты, а сегодня мы все вместе отправились в Чанах-калу, где в крепости размещалась чайхана.
В Чанах-кале выступал Хан. Он пел народные песни и мугамы, слушать его собирались любители со всей Шуши. Да и шашлык в чайхане был очень нежный и вкусный. Мы допоздна засиделись там. Сговорились в ближайшую пятницу поехать погулять и повеселиться в Дашалты.
Я пошел в партшколу, а они на свою квартиру.
СЕРДЕЧНЫЕ СЛОВА
Было темно, когда я вернулся домой. Стараясь не разбудить Керима, я на цыпочках прошел по двору и бесшумно открыл дверь.
– Не старайся, я все равно не сплю. Знал бы ты, как я беспокоился! Где ты был до сих пор?
Я объяснил. А потом спросил про Джабира и его дружков.
– Они как ушли утром, так и не возвращались. На прощание Джабир оставил мне мешок риса и просил передать тебе.
– Смотри, какой добрый! Не пожалел одного мешка из восьми!
Он не обратил внимания на иронию, прозвучавшую в моем голосе, и грустно промолвил:
– И месяца не пройдет, как ты уедешь, Будаг. Не представляю, как я останусь здесь без тебя?
– Приедут новые ребята, вернутся учителя, которых ты знаешь. Ты будешь окружен друзьями, Керим.
– Никто мне не заменит тебя, Будаг, – глухо ответил он.
Сердце залила жаркая волна: я понимал, что для Керима я самый близкий человек, роднее родного.
– Будем с тобой переписываться, Керим! И знаешь, надо писать друг другу все, без утайки! А на следующее лето куда-нибудь с тобой вместе поедем. Будем живы, как говорится, и на свадьбе друг у друга будем самыми почетными и желанными гостями, как родные братья!.. Правда, не знаю, как ты, но я еще не намерен обзаводиться семьей. Сначала – учеба! Когда получим специальность, укрепим положение, тогда можно и жениться!
– О какой женитьбе ты толкуешь, брат? – улыбнулся Керим. – Сначала надо обуться, одеться, обзавестись жильем… А то ни кола ни двора!
– Окончишь партшколу, тоже приедешь в Баку. В Центральной партшколе получим среднее и высшее образование, а потом уж… А ты как думаешь? Согласен со мной?
– Мне бы только поступить сюда!
– А о будущем не мечтаешь?
– Мечтаю, а как же! Конечно, поеду в Баку! Отец мне говорил, чтобы я непременно, если представится возможность, учился или на доктора, или на инженера.
– Скажу тебе по секрету, Керим, мне совсем расхотелось быть учителем.
– Да что ты, Будаг, у тебя просто учительский дар. За два месяца ликвидировал неграмотность у такого пустоголового, как я!
– Не прибедняйся! Усердного ученика учитель любит больше родного сына! – возразили.
– Когда я стану доктором или инженером, – сказал он мечтательно, – вернусь сюда и женюсь на простой крестьянке. Хочу, чтобы семья моя обязательно жила в этих краях.
– Но почему на простой крестьянке? Если станешь доктором или инженером, мне что-то не верится, что женишься на неграмотной крестьянке!
– Почему неграмотной? К тому времени все в селе будут грамотными, всюду ликвидируют неграмотность – и в городе, и в селе! – Тут он неожиданно расхохотался. – Ну и ну, размечтался!.. Еще не сеяли, не жали, не мололи пшеницу, а уже едим горячие чуреки!
– Все будет так, как ты говоришь, Керим! А помечтать никогда не мешает! К тому же кому, как не нам, думать о том, чтобы на нашей земле не осталось темных и неграмотных людей? И о женщинах мы должны позаботиться в первую очередь. И у тебя, и у меня сестры не знали счастливой жизни, будем заботиться о чужих сестрах… – Я неожиданно вспомнил, как выступал перед женщинами в клубе и чем это кончилось.
– Чему ты улыбаешься? – спросил меня Керим.
– Помнишь, как я выступал в женском клубе? До сих пор уши горят, как подумаю о том, как опростоволосился!
ТЫ МЕЧТАЕШЬ ОБ ОДНОМ, А СУДЬБА ГОТОВИТ ТЕБЕ ДРУГОЕ
Да, я мечтал о своем, но рок готовил новые беды.
Утром я проснулся позже обычного и с трудом заставил себя встать с постели. Я не мог понять, отчего так ломит и ноет во всем теле, будто меня избили. Превозмогая дурноту, я, как всегда, направился к городской библиотеке. Но идти не мог – ноги не держали. Тяжелая усталость навалилась на меня, я остановился передохнуть недалеко от базарной площади.
На заборе, к которому я прислонился, висели объявления и афиши. В здании той самой школы, где мы выступали со спектаклем «Права батрака» теперь показывали «Аршин мал алан» и совсем неизвестные мне пьесы: «Ага Керим хан Ардебильский», «Коварство женщины» и «Храпун».
«Хорошо бы как-нибудь выкроить время и пойти на спектакли», – подумал я. Но мысль эта не удержалась в голове – меня взволновало мое состояние: что со мной?
В висках гулко стучало, голова раскалывалась от боли, ломило поясницу, жар волнами подкатывал к сердцу.
Я понял, что надо попытаться, пока не поздно, вернуться домой.
Не помню, как я переступил порог школы, как разделся и лег в постель. Дремота навалилась на меня, от жара горело лицо.
– Ты, наверно, заболел! – с тревогой сказал Керим. – Чем тебе помочь?
– Если бы ты помассажировал меня, может, тогда стало бы немного легче.
Керим откинул одеяло с моей спины и стал энергично мять мои плечи, спину, поясницу, даже ноги. Он прошел вдоль всего позвоночника, разминая каждую мышцу своими сильными руками. Потом укутал меня, принес горячего супа и кормил, как маленького, с ложки. Заставив меня съесть полную тарелку, немного подождал, пока я не вспотею. А потом мягкой сухой тряпкой вытер и растер меня и снова укутал.
Я то проваливался в сон, то просыпался, чувствуя во рту горечь. И так до самого утра.
А утром попытался встать с постели, но не смог: не было сил. И снова задремал. Когда днем захотел поднять голову от подушки, у меня все поплыло перед глазами.
Керим неотлучно был со мной: то вытирал испарину со лба, то приносил еду или питье, то укутывал меня поплотнее, чтобы я пропотел.
Вечером в четверг я вспомнил, что на завтрашний день молодые учителя из Курдистана пригласили меня в Дашалты на шашлык. Не желая выглядеть обманщиком или неженкой в их глазах, я заставил себя встать. Мне показалось, что болезнь отступила. «Может, это была обыкновенная простуда?» – упорно уговаривал я себя. И действительно почувствовал улучшение и поднялся. Меня тянуло назад в постель, но я решил себя перебороть.
Керим уговаривал не идти.
– Ты простужен, – твердил он, – отлежись день-два, а шашлык от тебя никуда не уйдет!
– Дело не в шашлыке, Керим, ребята будут ждать меня, я должен идти, – упорствовал я.
Он проводил меня до дома, где квартировали мои новые друзья и, как я его ни уговаривал, вернулся в школу.
Когда фаэтоны выехали из города, я почувствовал, что снова горю. Снял пиджак, чтобы ветром чуть остудило, лицо.
Въехали в лес, и повеяло прохладой.
Фаэтоны остановились неподалеку от родника. Молодые приятели Ильдрыма взяли с собой двух ягнят. Пока они свежевали их, разделывали на шашлык и нанизывали на шампуры, прошло часа три.
Я почувствовал, что мне с каждой минутой становится хуже: ломило поясницу, появилась противная сухость во рту, от жара готова была расплавиться рубаха. Но я убеждал себя: «Не раскисай, возьми себя в руки, не порть ребятам веселье!» И усиленно показывал, что мне очень весело, что и я способен шутить и смеяться.
Задымился костер, шампуры с мясом дымились над жаром раскаленных углей. Началось пиршество.
БОЛЕЗНЬ
Я очень люблю шашлык, но ел в тот раз мало. Почувствовав сильную жажду, спустился к роднику и припал губами к холодной струе. И вдруг хворь, которая несколько минут назад не давала о себе знать, словно на время затаилась, вновь напомнила о себе. Я чувствовал, что жар, одолевавший меня несколько дней, снова охватил меня. Я словно горел в огне! И тут я пожалел, что зря не послушался Керима! Напрасно возомнил, что, если захочу, смогу прогнать болезнь из своего тела.
Я с трудом вернулся к костру и, наклонившись к Ильдрыму, сказал ему на ухо, что заболел. Он только приложил руку к моему лбу, как тут же вскочил на ноги. Я отошел в сторону, не в силах вдыхать запахи дыма и шашлыка. Словно туман застлал все вокруг и ватой заложило уши.
Очнулся я в фаэтоне, но кто был рядом со мной, как далеко мы были от города – не знал. Помню только, что всполошился Керим, когда фаэтон въехал в ворота партшколы. Я потерял сознание, а когда пришел в себя, то увидел над собой лицо Керима.
В эти дни то и дело я проваливался в сумрак сновидений, потом вдруг наступала ясность. Я кричал во сне и просыпался от своего крика, спасался от бегущих за мной собак и пробуждался, как только одна из них хватала меня за ноги.
Я бредил, и мне казалось, что кто-то душит меня, мой язык был тяжелым и не ворочался во рту. Иногда я шел над пропастью и едва сдерживал дыхание, боясь упасть.
Керим побежал за врачом, которому объяснил, кто я такой и что со мной происходит. Врач тотчас явился.
И снова меня взяла в плен болезнь. Сколько их уже было в моей жизни! И как в прежние разы, она свалилась на меня в самый неподходящий момент – накануне поездки в Баку!
Задумавшись над тем, отчего это все происходит, я обнаружил странную закономерность: чаще всего я заболевал в конце августа. Начало осени для меня – самый трудный период.
В больнице, куда меня направил врач, внимательно отнеслись к моим суждениям о регулярности повторения болезни, на сломе лета и осени. После осмотра врачи все записали и долго совещались по этому поводу.
Но так или иначе, лишь семнадцатого октября я начал ходить по застекленной веранде больницы.
А жизнь шла своим чередом. Закончились занятия на курсах повышения знаний для учителей сельских школ. Ко мне пришли Ильдрым и его приятели, с которыми мы пировали у Дашалты. Они попрощались со мной и пожелали здоровья. Чем еще они могли помочь мне?
Потом я начал получать письма от Керима из Ханкенди, куда теперь перевели нашу тушинскую партийную школу. С недавнего времени перестал существовать Шушинский уезд, главным городом уезда стал Ханкенди, расположенный в десяти километрах от Шуши, по дороге на Агдам. Раньше в Ханкенди располагался штаб русских войск, квартировавших на Кавказе, а потом штаб Красной Армии. Вскоре Ханкенди (его еще называли Штабом) переименовали в Степанакерт – в честь борца бакинской коммуны Степана Шаумяна; уезд вместе с близлежащими селениями и городками выделили в особую Нагорно-Карабахскую автономную область со столицей в Степанакерте.
«Брат! Пусть твои болезни перейдут к твоим врагам! Ведь ты не должен болеть, потому что ты хороший человек. Пусть болеют плохие люди. Если бы в тот злополучный день ты послушался меня, то и не случилось бы всего этого. Меня приняли в школу! Половина наших учителей – азербайджанцы. Директор – армянин.
Хвала аллаху, что свел мои жизненные пути с тобой. Ты так хорошо подготовил меня, что я занимаюсь не только не хуже, но и лучше многих в нашей школе.
Твой брат Керим».
Я радовался за Керима. А что занятия в Центральной тюркской партийно-советской школе идут без меня, наполняло мое сердце тоской и горечью.
«Как будет дальше?» – эта мысль не оставляла меня ни на минуту.
Однажды, когда я уже гулял не только по застекленной веранде, но и в больничном саду, ко мне пришли Имран и Гюльбешекер. Мехмандар-бек, который работал в этой больнице, сказал Дарьякамаллы, что я болею, и она рассказала Гюльбешекер.
Имран заметно постарел. Одежда болталась на нем, взгляд тусклый. Гюльбешекер тоже изменилась, но к лучшему: пополнела, похорошела, движения ее были плавными, медлительными. Она рассказала мне новости: у Дарьякамаллы родился сын, а Гюльджахан ожидает ребенка. О Вели-беке и Джевдане-ханум ничего не рассказывала, а я не спрашивал.
Имран с женой принесли мне небольшой казан, накрытый тарелкой, в котором был плов с цыплятами. В отдельной салфетке завернута зелень, в бумажных кулечках соль и перец. В чистом полотенце – чурек, свежий, горячий, только что из тендыра.
Я очень обрадовался, когда увидел Имрана: столько лет мы были рядом! Да и все, что они принесли, было как нельзя кстати: я выздоравливал, а больничной еды мне не хватало.
Гюльбешекер еще несколько раз навещала меня и каждый раз приносила вкусную, горячую еду: то голубцы, то жареного цыпленка, то еще что-нибудь.
Иногда я задумывался над тем, куда я денусь после больницы. В Шуше мне теперь негде жить, ибо школа переехала, Имран жил в доме Вели-бека… Он, вероятно, приютил бы меня на короткое время, если бы у него была вторая комната… К Гюльджахан или к Дарьякамаллы я не хотел обращаться с просьбой. Как бы обе они хорошо ко мне ни относились, не хотелось идти на поклон в дом купца или бека.
В одном из последних писем Керим прислал мне немного денег. После некоторого раздумья я решил отправиться сразу же в Степанакерт. Расстояние от Шуши до Степанакерта небольшое, в прошлом я не раз одолевал этот путь пешком, но я вынужден был взять фаэтон – за время болезни сильно исхудал и ослаб.
Десять километров по горной извилистой дороге пролетели незаметно. Вот и знаменитый мост, а вскоре фаэтон остановился у здания партийной школы.
Слушатели были на занятиях. Мне пришлось немного подождать, пока не объявят перерыв.
Не передать словами, как мне обрадовался Керим, мы обнялись и расцеловались. Я был счастлив, что вижу его.
– Ты, наверно, хочешь есть? – спросил меня Керим. – Прежде всего давай…
– Нет, Керим, прежде всего надо решить, где я буду сегодня ночевать, а потом уже все остальное.
– Но сначала скажи, что говорили врачи, провожая тебя.
– Знаешь, меня сразу осматривали три врача. Один приободрил меня напоследок: уверил, что со мной все в полном порядке. Другой предупредил, чтобы недели две я оставался в Шуше, а еще велел мне остерегаться чрезмерного перегрева и резкого охлаждения. Третий коротко отрезал: «Тебе нужно оберегать легкие!»
НОВАЯ ПОЕЗДКА
– Теперь, брат, не беспокойся! Главное ты сделал – нашел партийную школу, а в ней меня. Больше всего на свете я хочу, чтобы ты был здоров! – Глаза Керима сияли от доброты и счастья.
В прошлые времена в Ханкенди было много караван-сараев, и при каждом непременно чайхана, в которой обыкновенно готовили пити.
– Сегодня я угощу тебя в чайхане! – сказал мне Керим. – Пойдем!
И мы пошли в ближайшую чайхану. Пока ели пити, а потом пили вкусный чай (каждый по два стакана), Керим рассказывал о своем житье-бытье.
Вышли, и вдруг Керим оживленно проговорил:
– У меня появилась мысль! Я отпрошусь у директора на несколько дней и повезу тебя к сестрам!.. Ты подожди меня здесь, я сейчас вернусь!
Ждать мне пришлось недолго. Минут через двадцать он вернулся довольный.
– Не будем здесь терять времени! Меня отпустили на пять дней, если выедем сейчас, у нас не пропадет ни дня!
В караван-сарае можно было взять напрокат лошадей. Так мы и сделали. Говорят, что «конь – крылья джигита», но, к сожалению, я давно уже не садился на коня, поэтому боялся опозориться перед Керимом. Но едва я опустился в седло, как забыл о всех своих хворях. Стройная гнедая лошадь, доставшаяся мне, была послушна моей руке. Я любовался тонкими ногами и небольшой вытянутой головой с полуприкрытыми большими темными глазами.
Мы предоставили лошадям самим выбирать, с какой скоростью спускаться со склонов, не подстегивали их на подъемах, не одергивали, когда они переходили на галоп.
Дул сильный ветер, он гнал пожелтевшие, пожухлые листья по дороге. Когда проезжали мимо лесных зарослей, ноги коней утопали в желтой листве. На оголенных ветвях деревьев висели налившиеся соком груши-дички, желтела перезревшая, почти прозрачная алыча.
В ущельях ветер ослабевал, было тепло и тихо, но на перевале он дул резко, пронизывая до костей.
Багровое солнце скрылось за вершиной Сорочьей горы, но еще долго алел горизонт над тем местом, куда упало солнце.
Мы продолжали путь по горным тропам и наконец добрались до небольшой деревушки, состоящей из полутора десятков домов. Яростным лаем встретили нас окрестные собаки, но выбежавшие из дома женщины прикрикнули на собак, и те примолкли. Это были сестры Керима. Женщины бросились целовать брата.
Собаки виновато завиляли хвостами. Керим назвал меня, и сестры радостно заохали: знали по рассказам и письмам Керима.
Я порядком замерз и надеялся, что нас сразу же поведут в дом, но женщины продолжали стоять на холодном осеннем ветру и, казалось, чего-то ждали. Вдруг из темноты к нам двинулся невысокий плотный молодой человек с черным бараном на плечах. Подойдя к нам, он, не произнеся ни слова, бросил к моим ногам связанного барана, выхватил из-за пояса нож и тут же его зарезал. Что ж, обычай… Такой чести в наших селах удостаивают человека, которого считают самым почетным гостем, дорогим и желанным для хозяев дома. Иногда барана режут у ног хозяина, когда он живым и невредимым возвращается из дальних странствий.
Ритуал жертвоприношения был завершен, и старшая сестра Керима, Гюльсум, пригласила нас к себе в дом. В центре горел очаг, дым от него уходил сквозь округлое отверстие в покрытии крыши. Окон в доме не было, свет проникал сквозь отворенную дверь и верхнюю отдушину.
Пока мужчины пили чай, женщины готовили мясо для шашлыка, тушили жаркое из баранины, жарили внутренности.
Агакерим, муж старшей сестры, тот, кто повалил барана у моих ног, был симпатичен мне. Он угощал нас с щедростью гостеприимного хозяина, одно кушанье сменяло другое, но самым замечательным был шашлык. После нескольких шампуров шашлыка мы съели еще по тарелке жаркого, потом пили кислое молоко, а после всего – чай с медом. Я даже не представлял, сколько могло в меня поместиться разнообразной еды.
Ночевать нас уложили в этом же доме. Здесь не было кроватей: на полу расстелили войлок, поверх положили толстые тюфяки. И тюфяки, и толстые легкие одеяла были набиты чистой шерстью и простеганы руками сестер Керима. Мы закутались в одеяла, и не успела голова коснуться подушки, как сон навалился на нас.
Утром я почувствовал небывалую легкость во всем теле, будто не я, а кто-то другой лежал в больнице всего несколько дней назад.
К завтраку на скатерть выставили кувшин со сливками, коровье масло, жареных цыплят, кормили нас так, точно боялись, что мы можем остаться голодными.
К обеду хозяин снова зарезал у наших ног барана. Но прежде чем это сделать, он обошел с ним на плечах вокруг каждого из нас, чтобы (такая примета) отогнать от нас беды, болезни и несчастья!
К вечеру нас пригласили в дом младшей сестры Керима и ее мужа – Оруджа.
Как и в доме старшей сестры, здесь тоже обе сестры были постоянно рядом с нами, старались угадать любое наше желание, предвосхитить любую возможную просьбу. Они все время что-то готовили, жарили, варили, стараясь поразнообразнее накормить.
Еще в те времена, когда я служил у Вели-бека, посылая меня на базар за молочными продуктами, Имран неизменно говорил мне: «Сливки и масло покупай только зарыслинские!»
Вот тогда я впервые услышал о селе Зарыслы. Мне тогда почему-то казалось, что Зарыслы большое село, наподобие нашего Вюгарлы. Но я ошибался. Если в моем родном Вюгарлы было пятьсот, а может быть, и семьсот домов, то в Зарыслы их было десять – пятнадцать. По большей части дома топились по-черному, так, как, это было в доме сестры Керима: в них было мало света, горящий очаг освещал лишь середину. Но местоположение села заставляло сердце биться сильней: со всех сторон поднимались пологие склоны гор, густо поросшие лесами, то тут, то там зеленели прекрасные пастбища с душистыми целебными травами, делавшими молоко коров особенно вкусным и жирным.
Люди здесь жили по старинке, новости доходили нескоро. Только в семье сестер Керима был человек, который учился в городе.
И утром следующего дня мне показалось, что я совсем здоров.
На третий день нашего пребывания в Зарыслы Керим сказал сестрам, что нам пора уезжать. Они никак не хотели нас отпускать, даже дети уговаривали меня: «Дядя, поживите еще у нас, погостите!»
Но, несмотря на уговоры, около полудня мы оседлали лошадей и покинули Зарыслы. Каждый из нас увозил по два хурджина, доверху набитые дарами добросердечных и щедрых сестер Керима.
К вечеру были уже в Степанакерте, подъехали к караван-сараю и вернули лошадей хозяину, а потом, перекинув хурджины через плечо, пошли к зданию партийной школы.
Керим освободил свой чемодан от вещей и начал укладывать в него большую часть того, что нам дали с собой в дорогу его сестры, только два кувшина меда и кувшин с жареной и залитой курдючным салом бараниной поставил в корзину, туда же уложил четыре вареных курицы. А мешок с чуреками и лавашем – в чемодан. Он отдал мне и две пары шерстяных носков с красивым цветным узором, связанных для него сестрами.
– Почему ты все это мне отдаешь? – с укором спросил я.
– Мне недолго съездить домой, – ответил он, – а где ты будешь это искать в Баку?
Когда все уложили, Керим пошел к фаэтонщику. Из Степанакерта до Евлаха регулярно отправлялись частные фаэтоны. Мы договорились, что завтра я поеду с ним, и внесли задаток.
Уже засыпая, Керим сонным голосом спросил:
– Говорят, что есть машина, которая летает, как птица. Аэроплан называется. Садишься и летишь куда захочешь… Врут, наверно.
– Есть, есть такая машина, – отозвался я. – Нам рассказывали о ней в школе. Когда-нибудь и мы с тобой сядем в аэроплан и полетим к твоим сестрам в Зарыслы!
– Нет, брат. – Мне казалось, что Керим улыбается, говоря это. – Зарыслы неподходящее место для аэроплана, там всюду горы, и барану негде разбежаться.
Ранним утром я покидал Степанакерт. Керим нес в руке чемодан, а я корзину. В караван-сарае фаэтонщик готовил фаэтон к дороге. Он взял из рук Керима чемодан и привязал его позади сидений. С нами в Евлах отправлялись еще двое. Мы расцеловались с Керимом, фаэтонщик взмахнул кнутом, и мы вылетели за ворота караван-сарая. В последнее мгновенье Керим сунул в карман фаэтонщику деньги и показал на меня: «Это за него вдобавок к задатку!»
Первая остановка была в Гарвенде: нужно было дать лошадям отдохнуть.
Чинары теряли свои последние листья. Ветер относил желтые листья, похожие на гусиные лапы, в сторону арыка, они плыли поверху, иногда цепляясь за корни деревьев, спускающиеся к самому берегу. Толстые ветви чинар сиротливо тянулись к холодному небу. Недаром говорят: деревом любуйся летом, а скот покупай осенью.
Фаэтонщик запряг лошадей. Мы уселись. Обтянутые резиновыми шинами ободья колес быстро вертелись, и фаэтон нес нас по мощеной дороге мимо незнакомых сел, пастбищ и лесов, все дальше и дальше.
А вот и Барда. Мы миновали этот небольшой старинный городок.
И река Тертер осталась где-то справа от нас. Солнце клонилось к закату. Постепенно наступали сумерки.
Рядом с дорогой бежали верстовые столбы. Потом впереди загорелось множество огней. Кто-то из моих спутников сказал: «Евлах!»
Радостно забилось сердце: мы приближались к цели нашего путешествия. Я неожиданно вспомнил, что отец называл Евлах «Караогланом». Почему так – я не знал. Волнения и радость сплелись воедино.
Все ярче горели огни впереди. Лошади замедлили бег, мы въехали в город; улица, по которой пролегал наш путь, была освещена электрическими фонарями. Я впервые в жизни видел электрический свет.
Фаэтон подвозит нас к вокзалу. Мне кажется, что он весь залит светом. Я благодарю фаэтонщика и направляюсь вместе с одним из попутчиков к билетной кассе. Я сую руку в карман, чтобы достать деньги, отложенные на дорогу, и обнаруживаю перевязанный веревкой пакет, а в нем сто пятьдесят рублей! Кто, кроме Керима, мог продумать так хорошо все детали моего путешествия?
Керим, Керим!..
