Текст книги "Будаг — мой современник"

Автор книги: Али Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 58 страниц)

«Жаль, – подумал я, – что в партию сумели протиснуться нечистоплотные. Интересно узнать, надолго ли они останутся в ее рядах? Наверное, нет. Как щепки и мусор морские волны выносят на берег, так и могучие силы партии отметут эту нечисть от себя!»

Джабир пользовался тем, что я не мог отказать ему в помощи в подготовке к зачетам и экзаменам. Он часто приходил ко мне и просил объяснить то, что он или пропустил, или не понял.

Как-то он проговорился, что завидует мне и в том, что мои статьи публикуют газеты.

– Здорово везет некоторым! И не скажешь, что вчера был батраком! Посмотри, какую большую статью написал!

Я, конечно, не оставил его слова без ответа:

– Ведь ты член партии с двадцатого года. Как же ты не знаешь, что Советская власть – это власть батраков? Моя власть – меня и печатают!

ТРАУР

Ежедневно мы поднимались в семь утра, а в восемь уже заканчивали завтракать и шли на занятия.

Однажды в январе, когда в классах уже начались уроки, дежурный по школе обошел все учебные помещения и сообщил, что всем надо немедленно собраться в клубе.

Смутная тревога вкралась в сердце. Мы понимали, что просто так нас бы не сняли с занятий.

В просторном зале партийной школы собрались все – и слушатели, и преподаватели, и технические работники школы. Голоса гулким эхом отдавались под сводами зала.

В глубине сцены стоял стол под кумачовой скатертью. Дверь в зал открылась, и по проходу быстро прошли и поднялись на сцену директор партийной школы и секретарь Центрального Комитета компартии Азербайджана Алигейдар Караев. Нас не могло удивить появление в школе Алигейдара Караева; этот выдающийся деятель нашей партии был частым гостем у нас: выступал с обзорными лекциями по международным вопросам, вникал в дела, связанные с подготовкой будущих партийных кадров республики. Всегда веселый и жизнерадостный, сегодня он был суровым и мрачным.

Зал замер, когда Караев подошел к краю сцены. Он долго стоял молча, словно не находил нужных слов. Тревожные предчувствия не обманули нас.

– Товарищи! Я принес вам черную весть. Вчера ночью скончался товарищ Ленин…

Мы все знали, что Ленин тяжело болен. Давно уже печатались бюллетени о состоянии его здоровья. В газетах первым делом мы искали сообщения о Владимире Ильиче. Последнее время в этих сообщениях говорилось, что Ленин чувствует себя лучше, высказывались предположения, что он скоро сможет работать. И вот…

Я уже не слышал, что еще говорил Алигейдар Караев. Думы унесли меня к тем, кого я потерял за эти годы: к отцу, матери, сестрам, их детям… В этом ряду родных и близких теперь стоял и Ленин. Как и тогда, когда опускали в землю тело моей матери, так и сейчас я почувствовал себя осиротевшим навеки. Но тут до меня донеслись последние слова Караева:

– Не слезами, не стонами мы встретим эту горестную весть. Мы еще больше сплотимся вокруг партии Ленина.

Все запели «Интернационал».

В тот день никто из слушателей не спустился вниз. Остыл обед, заветрился хлеб, до позднего вечера никто не прикоснулся к еде.

Когда все уже спали, я вышел в коридор и примостился на подоконнике. Сердце жгла боль невосполнимой утраты, стихи сами собой ложились на бумагу. Я понимал, что они очень несовершенны, но не писать не мог.

«Ленинские идеи заменили нам Коран, Талмуд и Библию. Пробудились от вековой спячки народы…»

Вскоре после смерти Ленина Центральный Комитет партии объявил ленинский призыв. Когда я заполнял анкету и писал заявление, я подчеркнул, что не могу, не имею права жить отдельно от своей партии. Рекомендации мне надо было получить у пяти коммунистов, принятых в партию не позже восемнадцатого года…

На следующее утро после выступления Караева я отнес свои стихи в газету «Молодой рабочий», и они были опубликованы.

И еще одно стихотворение я написал в память о нашем вожде. Эти стихи я послал известному деятелю и писателю Мамед Сеиду Ордубады. Он благожелательно отнесся к этим моим наивным стихам, в которых каждое слово было рождено кровью сердца. И это стихотворение было напечатано (с помощью Ордубады).

Бакинские рабочие постановили дать имя Ленина старому нефтяному району Балаханы и ткацкой фабрике, принадлежавшей в свое время миллионеру Гаджи Зейналабдину Тагиеву. Одну из центральных бакинских улиц, городскую библиотеку, площадь, школу также назвали именем Ленина.

Я понимал, что, вступая в ряды Коммунистической партии, я беру на себя трудные обязательства, что жизнь моя станет сложнее. В партийной организации нашей школы меня приняли единогласно. Теперь предстоял прием на расширенном пленуме городского комитета партии.

Прием в партию в связи с ленинским призывом состоялся в помещении бывшего Маиловского театра. Сорок два человека готовились предстать перед строгой комиссией старых большевиков и революционеров. Каждый должен был подняться на сцену театра, рассказать вкратце о себе, ответить на вопросы членов комиссии. Потом выступали те, кто дал рекомендацию.

Вызвали меня. Я решительно поднялся на сцену: передо мной уже приняли двадцать шесть человек, и первое волнение улеглось. Мне предстояло ответить на вопросы товарищей – я был к этому готов.

Не успел я вкратце рассказать свою биографию, как из-за стола, стоявшего на сцене, раздались голоса: «Ясно! Довольно!» Сразу же за мной встал рекомендовавший меня Савалан Ширинов. Его речь была такой темпераментной, что отпала необходимость в других выступлениях.

Секретарь горкома, обращаясь к залу, спросил, нет ли у товарищей каких-либо, вопросов.

И тут поднялся пожилой человек. Он назвался Мамедъяровым и спросил:

– Пусть товарищ ответит, был ли он когда на промыслах, где, как мы только что узнали, работал его отец?

Меня это и самого мучило, я так и не собрался на промысел, где столько лег проработал отец. Делать было нечего, пришлось говорить правду:

– Я собирался поехать на промысел, но так и не успел… – Мне было стыдно, ведь и мать, умирая, просила меня об этом.

– Это плохо, что не успел!.. Но вопрос я задал неспроста. Дело в том, что я прекрасно знал отца Будага – Деде-киши Ата-киши оглы, мы вместе работали в Бинагадах у Манташева до того дня, когда партийная организация отправила его с поручением в Зангезур. Хоть он и не был коммунистом, но выполнял поручения нашей организации. Из Зангезура, где сложились тяжелые условия, он присылал нам свои сообщения. Мне хочется подчеркнуть, что у Будага, о котором так хорошо отзывались товарищи, есть прекрасный пример для подражания!

Ко мне были еще вопросы: где сейчас живет бек, на которого я батрачил? Я ответил, что он остался в Шуше. Кто-то спросил, собираюсь ли я возбуждать дело против бека, который эксплуатировал меня? Я ответил, что, окончив партийную школу, я собираюсь трудиться на пользу Советской власти, а что-нибудь предпринимать, чтобы наказали бека, я не собираюсь.

Вопросы были исчерпаны, и председатель собрания поставил на голосование вопрос о моем приеме в партию. Приняли меня единогласно.

Пленум, посвященный ленинскому призыву, закончился поздно вечером. Когда я вернулся в общежитие, ребята встретили меня в коридоре с поздравлениями, волнение и возбуждение не оставляли меня. Встречавшие жали мне руки, говорили хорошие слова, а я был опьянен успехом. Поздравил меня и Джабир.

– Что же ты скрывал, что ты сын старого революционера? – спросил он, заложив руки в карманы галифе.

– Ни от кого я этого не скрывал, а только кричать об этом на всех перекрестках не собираюсь! Я и сам батрак!

Джабир недоуменно пожал плечами, удивляясь моей горячности:

– Но ты хоть знаешь того человека, который говорил о твоем отце?

– Знаю только, что когда-то под диктовку отца писал ему письмо.

– Почему же ты после пленума не подошел к нему?

– Неудобно было…

– Неудобно! Без петуха и утро не настанет! – зло проговорил он. – Человек от своего блага отворачивается!..

Я не понимал причины злости Джабира, а он, все еще засунув в карманы руки, раскачивался передо мной на носках.

– Что ты пристал, Джабир? Уже поздно, пошли спать!

– Подумаешь, знаменитость! Я к нему, видите ли, пристаю! Написал две заметки в газету и думает, что он лучше всех! Не слишком задирай нос, Будаг! Как бы самому плакать не пришлось!

– Я нос не задираю! Лучше думай о своих делах…

– Каждый доволен своим умом! Но только обижайся на себя, Будаг! Запомни: я не из тех людей, которые дважды повторяют одно и то же!

Джабир вдруг круто повернулся ко мне спиной и, хлопнув дверью, ушел. Я следил за ним. Он направился в отсек, где жили семейные пары. Спустя некоторое время я решил заглянуть к Шириновым: хотелось еще раз поблагодарить Савалана за его рекомендацию, он так хвалил меня!

Сона и Савалан Шириновы вместе со своим первенцем Тарихом занимали маленькую комнатку. Но всегда здесь было многолюдно: у них постоянно собирались земляки.

Сона приветливая хозяйка и никогда не отказывала в помощи тем, кто хотел отметить свой день рождения или какое-нибудь торжество праздничным ужином. Бесконечные чаепития, наверно, утомляли добрых хозяев и их маленького сына, но они никогда не выказывали неудовольствия. Сегодня, как и всегда, здесь царила непринужденная, дружеская обстановка.

Все пили чай. Савалан посадил меня рядом с собой, Сона тут же поставила передо мной стакан чая. Я заметил в углу Джабира: он хмуро уставился в свой стакан.

– Знаете, ребята, давайте сфотографируемся на память! – предложил неожиданно Савалан. – Чтобы у каждого на всю жизнь осталась карточка!

– Лучше отложим до весны, – тихо отозвался Джабир.

– Но почему весной лучше фотографироваться, чем теперь? – удивился Савалан. – Зачем на потом оставлять то, что можно сделать сегодня?

– Кто не может управиться с ослом, бьет его попону, – неожиданно вмешался я. – Кого нельзя уговорить в малом, того и в большом не уговоришь.

Сона с удивлением посмотрела на меня:

– Вы что, поссорились с Джабиром, Будаг?

Неожиданно подал голос Джабир:

– Мы как-нибудь сами разберемся, Сона.

– Почему сами? – остановил его Савалан. – Как говорится, одной ладонью хлопка не сделаешь! Мы здесь все свои люди, рассказывайте, в чем дело?

Я посмотрел на Джабира: его лицо ничего не выражало. Тогда я собрался с духом и начал рассказывать о том, чем занимался Джабир в Шуше во время каникул, и о том, какие покупки он делает на Кубинке. Я не умолчал и о наших спорах по этому поводу.

Все подавленно молчали, стараясь не смотреть на Джабира. Наконец Савалан тихо спросил:

– Джабир, это правда?

– Из-за такой ерунды столько разговоров!

– Ничего себе, ерунда! Да как ты можешь так думать?! – вскричала с возмущением Сона. – Разве к лицу члену партии, слушателю партийной школы заниматься спекуляцией и торговлей?!

– Через год, когда ты окончишь школу, тебя пошлют на ответственную работу, – вмешался снова Савалан. – Тогда каждый человек в твоем окружении будет внимательно следить за твоими поступками и словами, одни будут учиться у тебя, другие выискивать твои недостатки. Если люди увидят, что твои глаза разбегаются при виде наживы или легких денег, они не смогут тебя уважать. И еще я хочу сказать, что ты зря обижаешься на Будага. Будь на его месте другой, и твое дело давно бы уже разобрали на партийной ячейке. Пока не поздно и обо всем этом знаем только мы, десяток коммунистов и комсомольцев, собери купленные уздечки и мешки и отнеси в горкомхоз. Придумай там что-нибудь; мол, нашел, и передай в общее пользование. Если ты с нашим решением согласен, то и дело с концом. А теперь миритесь с Будагом.

Джабир не сдвинулся с места, молча смотрел под ноги. Савалан подал знак мне, я поднялся и протянул Джабиру руку, а потом подошел к нему и обнял за плечи. И вдруг все увидели, что Джабир плачет.

* * *

Прошло десять дней. Меня вызвали в горком и вручили кандидатскую карточку.

– Желаю тебе в скором времени стать членом партии, – сказал секретарь горкома, пожимая мне руку.

Теперь я участвовал во всех делах партийной ячейки. Раз в неделю мы созывали собрание. Четыре-пять вопросов в повестке дня и «разное». Откровенно говоря, я не очень понимал разницу между «главными» и «разными» вопросами. Случалось, что именно в «разном» решались основные наши дела: например, вопрос о состоянии столовой, о редакторе стенной газеты, о делах клуба.

Однажды на собрании было высказано предложение: хорошо бы товарищам, у которых имена взяты из Корана, носят религиозный смысл и не соответствуют духу времени, заменить на новые. Собрание вызвало необыкновенный интерес. Многие комсомольцы вняли предложению, приняв новые имена: один стал Октябрем, другой Инглабом (Революцией), третий Байраком (Знаменем), четвертый Вижданом (Совестью); еще появились имена: Адалет – Справедливость. Седагет – Верность, Хошбахт – Счастливый (а были Аллахгулу – Раб божий, Орудж – Пост, Ислам и еще что-то в этом роде).

В газете «Молодой рабочий» появилось сообщение о нашем собрании и о тех комсомольцах, которые взяли новые имена.

НА ЛЕНИНСКОЙ ФАБРИКЕ

Партийная организация нашей партшколы была тесно связана с комсомольской. Я принимал участие во всех делах комсомольцев.

В начале марта в Азербайджане был объявлен поход по ликвидации неграмотности. Комсомольцы партийной школы приняли участие в этом важном движении. Всех вас направили в различные районы города, меня – на фабрику имени Ленина.

Председателя фабкома на месте не оказалось. Меня встретил мрачный, небритый человек, который, узнав о цели моего прихода, сообщил, что большинство мусульман, работающих на фабрике, неграмотные.

– А скольким рабочим вы можете помочь? – спросил он меня.

– Все зависит от того, сколько человек поместится в классе.

Теперь я понимаю, что мой ответ был наивным, и меня прощало только одно – моя неопытность.

Мы прошли в соседнее помещение, и я увидел в большой комнате ряды парт, черную доску и карту полушарий земного шара на стене. Я сосчитал – в комнате поместилось двадцать парт, значит, сорок учеников. Если я научу стольких неграмотных разбирать алфавит и хоть что-то писать арабскими буквами, это будет великое дело.

– Класс приготовил фабком, – глухо проговорил мой сопровождающий.

– Вполне подходящий для занятий. Если ваши товарищи будут приходить регулярно и вовремя, я берусь за установленный срок научить начальной грамоте сорок человек. Начнем прямо с завтрашнего дня. Думаю, мы могли бы собираться в семь вечера. Пусть каждый принесет с собой карандаш и две тетрадки, а вы позаботьтесь, чтобы положили кусочек мела у грифельной доски.

– Завтра пятница, никого на фабрике не будет, поэтому начнете с субботы.

– А вы сами тоже работаете здесь, на фабрике? – спросил я его.

– Моя работа заключается в том, чтобы встречать незнакомых людей, вроде вас, показывать им, что нужно, и выполнять просьбы.

– Странные обязанности, – невольно вырвалось у меня. – Могли бы такими поручениями занять человека помоложе вас. Простите, если обидел…

Он промолчал. Казалось, что его мучает какая-то забота и он говорил со мной через силу. Расспросить бы его, но неловко обращаться к немолодому уже человеку с назойливыми вопросами.

В комитете комсомола мне сказали, что наши занятия с неграмотными должны продолжаться три месяца. Каждый, кто включился в кампанию по борьбе с ликвидацией неграмотности, обязан подготовить двадцать пять человек. Пообещали, что выполнившие обязательства будут отмечены в городской газете.

В пятницу после обеда, который, как всегда, состоял из тарелки супа, в которой возвышалась огромная кюфта, приготовленная из рубленого бараньего мяса и риса, я зашел к Савалану. Здесь собрались его земляки кубатлинцы. В этот день мы решили сфотографироваться.

Савалан незаметно завоевал авторитет среди слушателей школы. Он был членом партии с восемнадцатого года, проявил себя как храбрый и верный человек во времена борьбы с мусаватом. Его рассудительность и справедливость заставили нас считать его аксакалом. Приятно было сфотографироваться с ним на память.

Когда фотограф рассаживал нас и показывал, кому где стоять, Джабир взял меня за руку и предложил, чтобы мы встали рядом. Я с радостью согласился.

Фотография располагалась на той же улице – Двадцать восьмого апреля, что и наша школа. К сожалению, Сона с нами пойти не смогла: проснулся маленький Тарих. Мы не стали ее ждать и направились фотографироваться «мужской компанией».

Я, как и остальные ребята, был рад, что на память останется карточка, на которой мы вместе с Саваланом.

* * *

В субботний вечер я отправился на фабрику – на первый свой урок. Но занятий в тот день не было: покончил с собой человек, который встретил меня в прошлый раз на фабрике. Оказалось, что с его дочерью дружил какой-то комсомолец, он воспользовался неопытностью молодой девушки и обесчестил ее. Отец девушки предложил парню жениться, но тот ответил отказом. «Ты – отсталый элемент, – сказал он отцу девушки, – и враг свободной любви! Пока на земле существуют такие отцы, молодежь не сможет быть счастливой!»

Отец ушел из жизни, так как не смог вынести позора, выпавшего на долю дочери…

Мне было искренне его жаль, но помочь, увы, никто уже не мог. Правда, на следующий день я написал гневную статью в журнал «Молла Насреддин» под заглавием «Маклер свободной любви» и подписался псевдонимом «Горемычный». Статья вызвала горячие споры среди рабочих фабрики. Начались розыски парня, а уже через несколько дней его нашли в Дагестане, куда он сбежал, узнав о самоубийстве.

На фабрике состоялся показательный суд: негодяю вынесли строгий приговор – три года тюрьмы! Конечно же его исключили из комсомола.

Многие осуждали меня за разглашение тайны. Пожилые люди, отцы дочерей, говорили, что каждый бы поступил так, как отец девушки. Но среди молодых нашлись такие, которые ничего зазорного не видели в поступке парня: «Что тут страшного? Ну, встречались, ведь не на каждой жениться!» Были и такие, которые во всем винили девушку: «Не захотела бы – ничего бы не произошло! Надо самой думать о последствиях! Отцами завещано беречь свою честь и честь семьи больше жизни!» А некоторые просто отмалчивались.

И для меня эти разговоры были полезны: я понимал необходимость и важность журналистских выступлений.

ПЛОДЫ МОЕГО ТРУДА

Я считал потерянными дни, когда мне не удавалось прочесть книгу или написать что-нибудь. Я все больше приходил к мысли, что надо беречь время. Не успеешь оглянуться – а годы прошли, караван уже далеко, а ты остался ни с чем на дороге.

Кроме собственных занятий много времени у меня отнимала вечерняя фабричная школа. Все мои ученики были взрослыми людьми, не было ни одного моложе двадцати лет. Как я и просил, на занятия они принесли карандаши и тетради, к тому же ни один не опоздал. Это приободрило меня: я понял, что они (так же, как и я) хотят побыстрее покончить с неграмотностью.

С первых же минут моих объяснений я увидел, как трудно научить неграмотного человека писать и читать по-арабски. От написания арабских букв с точками или без них совершенно меняется звучание, а с ним и значение слова. Одна и та же буква в начале слова пишется так, в середине – по-другому, в конце слова – совершенно иначе.

Возможно, будь мои ученики помоложе, не обременяли бы их домашние заботы и хозяйственные дела, учение не отнимало бы у них столько сил и давало бы лучший результат. Да и опыта у меня было маловато для такого трудного дела. Но я не отступал от поставленной цели.

Значительно веселее и легче проходили уроки арифметики. Здесь сказывался жизненный опыт большинства, смекалка, давнее умение подсчитывать в уме траты и заработанные деньги.

Однажды мы получили книги, и занятия пошли успешнее. Вначале было оговорено, что уроки будут продолжаться по четыре часа три раза в неделю. Но я условился с учениками и приходил в школу еще дважды на три часа. Уже в марте ученики порадовали меня первыми настоящими успехами: я был счастлив, что они без ошибок пишут целые фразы!..

Приближалась четвертая годовщина установления Советской власти в Азербайджане. Слушатели второго курса рассказывали, что в прошлом году в этот день школа выезжала за город на маевку. Мы готовились провести и нынешний майский праздник за городом.

В эти же дни вошла в строй трамвайная линия. Вагон звонко бегал по первой бакинской линии. Его украшали красные транспаранты!

Город готовился к празднику. В газетах печатались отчеты об успехах на нефтяных промыслах, страна с каждым днем получала все больше нефти.

Погода заметно потеплела. По вечерам все больше людей гуляло по Приморскому бульвару. Сюда доносились песни с пароходов, совершавших прогулочные рейсы вдоль берега. В Черном городе, в Белом городе, на Баилове, в Биби-Эйбате, Бинагади и Сабунчах проводились торжественные собрания, и везде перед трудящимися выступали секретари Центрального Комитета и Бакинского горкома.

Двадцать седьмого апреля в клубе партшколы состоялось торжественное собрание, на котором с речью выступил секретарь ЦК Коммунистической партии Азербайджана Рухулла Ахундов. Его выступление было интересным и касалось разных сторон нашей жизни.

Второго мая партшкола в полном составе выехала на маевку в сад рабочего поселка неподалеку от Бинагади. Ради маевки вместо обычной обеденной кюфты нам приготовили шашлык. Слушателей даже угостили вином. Савалан и Джабир уговаривали меня попробовать вина, но я наотрез отказался. Ребята подшучивали надо мной, но я не взял в рот ни капли: не лежала у меня душа к спиртному.

Еще не улеглись разговоры по поводу маевки, как меня неожиданно вызвали к директору партшколы. Я помнил об условии, которое он мне поставил. Но в том, что я нагнал своих товарищей, ни я, ни другие не сомневались, поэтому меня удивило приглашение директора. Но с первых слов я понял, что речь идет о другом.

– Товарищ Будаг, ты не только смог догнать своих товарищей в установленные сроки, но за эти месяцы одолел всю двухлетнюю программу нашей школы. Она была, конечно, рассчитана на людей с меньшей подготовкой, чем у тебя. Да к тому же твое усердие и способности сыграли немаловажную роль в твоих успехах. – Он улыбнулся и помолчал, я не прерывал его. – Центральный Комитет принял постановление лучших выпускников нашей школы направить на трехмесячные курсы по подготовке лекторов для уездных партийных школ. Я думаю, ты вполне отвечаешь всем требованиям, поставленным отборочной комиссией, и на эти курсы решено отправить в числе других и тебя. Как ты на это смотришь?

Я был счастлив и сказал, что постараюсь оправдать доверие, оказанное мне. Вскоре были объявлены имена всех, кого посылают на курсы, в том числе и мое.

А в конце мая специальная комиссия бакинского политпросвета подвела итоги кампании по ликвидации неграмотности. Все мои сорок учеников выдержали испытания. Моя педагогическая работа была отмечена грамотой ЦК комсомола Азербайджана, а также партийной, профсоюзной и комсомольской организаций фабрики имени Ленина.