Текст книги "Будаг — мой современник"

Автор книги: Али Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 58 страниц)

ЛЕКТОРСКАЯ ГРУППА

В первых числах июня начали работу курсы, на которые был послан я вместе с лучшими выпускниками нашей партшколы. Для слушателей наступили каникулы, а у нас продолжались занятия.

Курсы размещались в районе пригородных бакинских дач – на северном берегу Апшеронского полуострова, в селении Мардакяны. Просторный дом бывшего миллионера-нефтепромышленника Мухтарова ждал курсантов.

Мы поездом приехали в Сураханы, а там пересели на старенькую «кукушку» и доехали до Мардакян.

Дом нефтепромышленника был хорошо приспособлен для отдыха в жаркие летние месяцы. В нескольких местах в саду были разбиты цветники вокруг фонтанов; струи, вздымаясь вверх, разбивались на тысячи переливающихся на солнце радуг. Мраморный бассейн, наполненный голубоватой морской водой, был предназначен для плавания. За большим просторным домом тянулись виноградники, а за ними – инжировый сад, окаймленный низкорослыми гранатовыми деревцами.

Здесь нет прохлады тенистых карабахских садов, где алыча чередуется с черешней, вишня с яблонями и грушами, персики с абрикосами. Нет и журчащих источников с хрустальной водой, зеленых лугов. Вокруг лежали пески, днем и ночью дули резкие ветры, поднимавшие тучи пыли. Я долго не мог понять, почему богатые люди приезжали на отдых сюда, в выжженную солнцем и зноем пустыню? Но, пожив здесь некоторое время, я ощутил необыкновенное удовольствие от чуть солоноватого морского ветерка, прохлады напоенных ароматами моря вечеров, прикосновения к телу ласковых волн, всепроникающего жара песка, который был приятен после остужающей свежести морской воды. И еще удовольствие от ощущения мягкости мелкого, словно пудра, белого песка под ногами.

Да, здесь нет фруктов карабахских садов, но зато с чем сравнить нежный и необыкновенно сладкий виноград шаны или плод инжира, прозрачно-медовый, сочащийся соком…

Занятия шли в доме при закрытых ставнях, поэтому жара не ощущалась, а все свободное время курсанты проводили в саду, под редкой тенью инжировых деревьев с большими резными листьями, или загорали на прибрежном песке, купались в море.

Иногда уходили в деревню, что была совсем рядом с нашим домом.

Мы присматривали за садом: рыхлили песок под виноградными кустами, подвязывали под наблюдением садовника лозы, чистили колодцы – их было несколько на территории усадьбы. Все самые жаркие бакинские месяцы мы прожили в Мардакянах.

Все бы хорошо, но только я остерегался купаться в море: всю жизнь прожил вдалеке от него и не умел плавать. Однажды наш преподаватель физики сказал, что с удовольствием научит плавать тех, кто не умеет. На следующий день желающие собрались у плавательного бассейна. Нас было человек пять.

Надо сказать, что бассейн был довольно глубоким, – может быть, в три, а может, и во все пять метров глубиной. С двух противоположных сторон в воду спускались металлические лестницы с поручнями. Надо было прежде всего научиться держаться на воде. Наш физик успокаивал подопечных, говоря, что, согласно законам физики, человек не может утонуть, так как вода сама будет его держать, если, конечно, знать некоторые дополнительные правила. Он показал нам, как надо двигать руками и ногами, велел раздеться и спуститься по лестнице в бассейн. Мы так и сделали.

По совету физика я отпустил поручни лестницы и взмахнул руками, но вместо того чтобы поплыть или хотя бы удержаться на воде, я в тот же миг с головой погрузился в воду. Еще мгновенье я слышал его слова: «Одновременно двигай руками и ногами», – но потом соленая вода заполнила мой рот и уши, и если бы не один из товарищей, который вытащил меня за волосы из бассейна, я никогда не слышал бы уже ничьих советов.

На шум выбежал руководитель курсов. Он отругал физика, что тот взялся за дело, которое знал не так хорошо (как законы физики).

Баку был совсем рядом, а в Кала-Маштагинском уезде, куда входили Мардакяны, царили отсталые нравы, суеверие. Еще сильны были устои мусульманства, моллы держали в узде прихожан мечетей, по-прежнему процветали служители разного рода святилищ, где якобы молящимся уготовано исцеление от всех недугов.

В соседних селах, таких, как Маштаги, Бузовны, Шувеляны, Шаган, Бюльбюли, Амираджаны, устраивались петушиные и собачьи бои. Со зрителей хозяева птиц и животных собирали мзду: они ставили пай за ту или иную сторону. Часто хозяева, чтобы барыш был побольше, жульничали, подбирали петухов или собак с той целью, чтобы победа была обеспечена тому, на кого ставили они сами. А потом делили прибыль поровну, оставляя зрителей в дураках. Смешно было смотреть на толпу мужчин с выкрашенными хной бородами, которые яростно спорили и кричали, чей петух или пес победит. Что и говорить, вид обливающихся кровью псов или петухов наводил страх на слабонервных, и, наоборот, разжигал низменные чувства в любителях подобных забав. Здесь властвовали жестокость и азарт.

Меня так потрясли эти кровавые сцены, что я написал большой фельетон в газету «Гяндж ишчи» («Молодой рабочий»). Редакция решила предварительно проверить факты, приведенные мною, и отправила запрос в уездный комитет комсомола Кала-Маштагинского уезда. Как выяснилось позднее, один из работников укома был родственником человека, о котором я писал в фельетоне. Поэтому он ответил в редакцию, что факты, о которых пишется в фельетоне, выдуманы.

Ответственный секретарь «Молодого рабочего» показал мне ответ укома комсомола и спросил, что я думаю по этому поводу. Я посоветовал редакции обратиться в комитет партии, где, наверно, работают люди более ответственные, чем в укоме комсомола. Результаты говорили сами за себя: через два дня мой фельетон был опубликован под псевдонимом «Зангезурец». А уездный комитет партии Кала-Маштагинского уезда собрал большое совещание с участием работников газет и журналов и представителей ЦК комсомола Азербайджана. На повестке дня стоял единственный вопрос: «О борьбе с суевериями и религиозными пережитками». На совещании говорилось и о тех фактах, которые были подмечены мной. Говорили и о том, что и Сураханах и Мардакянах среди молодежи слышна грубая брань.

Курсанты приняли деятельное участие в совещании. Если не считать этого события, жизнь в бывшем доме нефтепромышленника Мухтарова текла спокойно. Мы усердно занимались, а время спешило вперед.

Уже приближался сентябрь, когда окончившие курсы должны были разъехаться по местам своего назначения.

«ХОЧЕШЬ ЛИ РАБОТАТЬ В ГАЗЕТЕ?»

С таким вопросом ко мне обратился заведующий отделом рабочей жизни газеты «Коммунист» Мамедкули Алиханов.

Это был совершенно седой человек с моложавым, почти юношеским лицом. Все то время, что я был у него в кабинете, я чувствовал на себе его внимательный взгляд.

Честно скажу: когда я задумывался над тем, где бы мне хотелось жить в будущем, то я желал одного – возвращения в родные мне горные края. В Баку ветры и жара мне надоели. Я был словно скован в узких городских улицах и переулках, стиснутых с обеих сторон высокими домами. К тому же я все время ощущал в городе сладковатый запах нефти, который горожане совсем не чувствовали. От сильных ветров постоянно болела голова, першило в горле от пыли и песка, мне мерещилось, что даже от стен домов пышет жаром. И если я вначале стремился попасть в Баку, то теперь рвался из него. Но работа в газете, конечно, привлекала меня, я понимал, что это мое призвание. Эти думы пронеслись в голове, когда я ответил на вопрос Мамедкули Алиханова:

– Куда пошлет меня партия, туда и пойду работать.

– А если Центральный Комитет партии разрешит, согласишься работать у нас?

Я молчал. Видя мою нерешительность, в разговор вмешался Неймат Басиров, ответственный секретарь газеты:

– Если будешь работать в газете, сможешь писать фельетоны и статьи, ведь это то, к чему ты стремишься!

– Да, но ведь я окончил партийную школу, и партия должна послать меня в село, чтобы я там мог оказать ей помощь.

Моя пылкость обескуражила Неймата Басирова, но ненадолго.

– Слушай! А разве работать в газете – не партийное дело? Кроме того, здесь ты мог бы получить, законченное среднее образование, а потом поступить и в высшее учебное заведение, а в селе это исключено! Как говорится, по плечу и архалук!

Мамедкули Алиханов и Неймат Басиров стали, перебивая друг друга, доказывать мне, что образованный журналист может оказать куда больше пользы партии и обществу, чем тот, кто отказывается от дальнейшей учебы и работы в таком важном органе, как газета.

– Ты хоть это понимаешь? – Алиханов строго взглянул на меня. Видя, что я молчу, добавил: – Ладно, об учебе потом, а сейчас давай сходим к главному редактору нашей газеты, к товарищу Габибу Джабиеву.

Мы поднялись на второй этаж и сразу же вошли в кабинет главного редактора.

– Вот это и есть Будаг Деде-киши оглы, – сказал Алиханов человеку, сидевшему за большим столом, заваленным рукописями, стопками книг и еще какими-то бумагами. Из-за стола поднялся человек средних лет. Он пожал мне руку и указал на один из стульев.

Я дождался, пока сядет он, и опустился на стул.

– Мне нравится, как ты пишешь, – начал он, – и темы ты выбираешь удачно. Нам нужны молодые энергичные сотрудники. Нам говорили о тебе, товарищ Будаг, как о дельном, способном человеке. Хочешь у нас работать?

И хотя несколько минут назад я проявил упрямство в разговоре с Мамедкули Алихановым и Нейматом Басировым, но сейчас ответил утвердительно.

– У тебя будет прекрасная возможность овладеть профессией журналиста по-настоящему! – И главный редактор обратился к Алиханову: – Ты уже говорил о нем в ЦК?

– Пока нет, хотелось узнать сначала его мнение. В разговоре с нами он был не столь решителен, колебался, идти ли ему в газету или ехать работать в село.

– Неужели? – удивился Габиб Джабиев. – Почему?

Я ответил, что боюсь бакинской жары, мол, горцы плохо приживаются на низинах. Он только посмеялся.

– Будет лучше, – сказал редактору Мамедкули Алиханов, – если в ЦК позвонишь ты, это будет надежнее.

Джабиев помолчал, а потом обратился ко мне:

– Когда мы решим твой вопрос, поставим тебя в известность… Был рад лично познакомиться с тобой, – добавил он.

Я вернулся в Мардакяны усталый от духоты, дышать было нечем. Конечно, мне польстило, что со мной разговаривали такие уважаемые люди, уговаривали меня, придавая важное значение моим публикациям в печати. Было бы прекрасно поучиться у них работе в газете, но вместе с тем я по-прежнему мечтал вернуться в родной уезд, к тем людям, которых хорошо знал и которым хотел помочь.

В последних числах августа из Центрального Комитета Компартии Азербайджана в Мардакяны приехала комиссия, состоящая из трех человек. Они беседовали с каждым выпускником курсов, выясняя, кто куда хочет поехать. Очередь дошла до меня. Я очень волновался, хоть и знал, что в Центральный Комитет из газеты уже позвонили.

– Где ты хочешь работать? – спросили у меня.

– Там, где сейчас больше всего нуждаются в кадрах, – ответил я. Но в глубине души мечтал, чтобы меня услали из Баку в те края, где ноги мои окунутся в прохладу высокой зеленой травы, а зубы ощутят ледяной холод родниковой воды.

– Может быть, послать тебя в Гянджинскую партийную школу? Там нужны молодые кадры.

Я молчал.

– А может быть, в Степанакерт? – спросил другой. – Там в партийной школе тоже нужны люди.

Я снова молчал, и тогда первый сердито спросил:

– Что ты молчишь? – Он наклонился к двум другим и вполголоса о чем-то с ними переговорил, а потом громко сказал (будто прочел мои мысли!), обращаясь ко мне: – Ладно, направим тебя в распоряжение Курдистанского уездного комитета партии. Доволен?

– Спасибо, – тихо ответил я.

– Пятого сентября, – сказал официальным тоном представитель ЦК, – на секретариате утвердят ваше назначение, а десятого – в путь!

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРЕТЬЕ

ПЕРВАЯ ДОЛЖНОСТЬ

И вот я снова в Шуше. Сейчас это была столица Курдистанского уезда.

Со времени моего отъезда отсюда здесь многое изменилось. Прежнее уездное начальство перебралось кто в Степанакерт, кто в Агдам. Мне надо было познакомиться с новыми людьми – руководителями уездной партийной организации, под началом у которых мне предстояло теперь работать.

Основную часть моей деятельности составляло выступление с лекциями по вопросам партийной и советской политики перед членами партийных ячеек уезда. Кроме того, на меня легла обязанность составлять инструкции, рассылаемые в партийные ячейки. Работа отнимала все мое время, к тому же я стал исполнять еще обязанности технического секретаря отдела агитации и пропаганды укома партии (так вышло). Я старался читать все выходившие газеты, чтобы быть в курсе событий, происходящих в республике и стране. Мне повезло, что заведующим отделом агитации и пропаганды был Шамиль Джалили. Он ввел меня в курс дел, незаметно и неназойливо помогал советами и указаниями. И секретарь уездного комитета партии, и председатель исполкома были зрелыми коммунистами, пользовались заслуженным уважением работников укома партии.

Как ни много времени у меня занимали мои обязанности, но я все-таки выкроил время, чтобы пройтись по Шуше, по родным местам, разузнать о знакомых людях.

Ни Вели-бека, ни Джевданы-ханум в Шуше уже не было. Говорили, что они переехали в Баку.

В их бывшем доме на Джыдыр дюзю и в примыкавшем к нему саду и двору с надворными постройками теперь помещался детский дом для сирот. Мои друзья Имран и Гюльбешекер жили на старом месте. Их умение как нельзя кстати пригодилось а детском доме, и теперь они оба хозяйничали на кухне и столовой. От них я узнал, что Дарьякамаллы и Мехмандар-бек по-прежнему живут в Шуше в своем доме, и Гюльджахан со своим купцом здесь. Мирза Гулуш учительствует в местной начальной школе. Я неоднократно встречал его на Шайтан-базаре в засаленной чохе и латаных брюках, но держался он молодцом и все так же бодрился, а язык отличался прежней словоохотливостью. Но я старался не задерживаться с ним: о чем говорить?..

Кроме Имрана и Гюльбешекер, которые так заботливо отнеслись ко мне, когда я болел, никого видеть не хотелось.

И вот наступил день, когда я в первый раз в своей жизни получил зарплату и расписался за нее в ведомости бухгалтерии укома партии. Мне выдали сто восемьдесят рублей – целое состояние по тем временам!

Я начал с хозяйственных приобретений: заказал стеганое шерстяное одеяло, шерстяной матрац, купил две подушки, постельное белье, полотенца и многое другое. Когда я дома разложил покупки, мне показалось, что так много вещей у меня не было за всю мою жизнь. «Наверно, пришло время и жениться», – подумал я неожиданно. Но тут же мысль эта показалась мне настолько смехотворной, что я не удержался и долго хохотал.

В начале октября стало, известно, что по решению правительства республики столицей Курдистана станет новый город, который вырастет рядом с небольшим селом Абдаллар у подножия горы Лачин. Все уездные учреждения и организации должны были заранее перебраться в Абдаллар.

Здесь, в горах, в начале октября уже прохладно, непрерывно идут дожди. Вокруг Шуши на склонах гор и обочинах дорог все еще зеленела трава.

Было решено, что работники уездного комитета партии переедут на новое место сообща. К зданию подошли все с вещами, на специально заказанные арбы погрузили укомовский инвентарь и багаж работников, а сами поехали в фаэтонах.

Я не бывал в Абдалларе и дорогой, которая туда вела, никогда не проезжал. Высокие горы, леса, глубокие ущелья поражали своей первозданной красотой. Я много прошел горных троп, но все здесь казалось величественнее и грандиознее.

Мои спутники хорошо знали этот край и называли мне места, которые мы проезжали. И сами названия мне очень нравились: «Караван-сарай слепого», «Крепостное ущелье», «Туршсу» («Кислая вода»).

Мы миновали село Абдаллар, в котором дома сложены из грубого необработанного камня, лишь один дом во всем селе под железной крышей. Кто-то из сидевших рядом заметил, что раньше здесь помещалась почта. От села вверх по склону горы Лачин шла новая дорога, и скоро она привела нас к большой площадке, на которой были уже построены деревянные бараки, установлены брезентовые палатки, а с краю по одной линии были вырыты котлованы и заложены фундаменты строящихся домов. Нам сразу бросилось в глаза, что дома располагаются слишком тесно на сравнительно небольшом пространстве, ограниченном крутыми склонами горы. Как оказалось впоследствии, вода, которую провели в город, была жесткой и невкусной, летом в городе знойное солнце чуть ли не плавило камни, а зимой неделями держались лютые холода, с гор дули сильные ветры.

Но к тому времени, когда уком перебрался сюда, были уже затрачены большие средства на строительство нового города, работа велась полным ходом, строительные материалы и рабочие прибывали ежедневно по железной дороге из Баку в Евлах, а оттуда на арбах по горным дорогам, вверх и вниз по крутизне и изломам.

Уездное начальство не могло ни приостановить строительство, ни внести какие-либо изменения. Мы сами включились в работу, которая нам не казалась такой уж целесообразной.

У меня самого с первого дня было много работы в связи с приближением годовщины Октября: надо было организовать людей, подготовить их для чтения лекций в отдаленных селах, написать тезисы будущих выступлений.

В Курдистане надо считаться с особыми условиями, в которых из века в век жил народ. Здесь же царствовали средневековые нравы, казавшиеся даже мне, выросшему в селе, дикими и варварскими. Так, издавна осуществлялось право первой ночи, и бекская челядь доставляла невесту в свадебную ночь к беку, а на следующее утро жених забирал ее к себе в дом. Никто не мог открыто противиться этому чудовищному обычаю из страха быть наказанным бекской охраной.

Бек, кроме того, отбирал у курдов почти весь урожай, поэтому каждую осень, рассчитавшись с ним, они откочевывали в Карабах, чтобы случайными заработками продержаться до весны, когда придет время возвращаться в свое село пахать и сеять для бека. Этот круговорот никогда не кончался – весной они были крестьянами, а зимой нищенствовали с хурджином за плечами.

Прошло только четыре года, как были упразднены жестокие законы бесправия. Гордо подняли головы красивые и стройные курдские девушки, которым больше не грозила позорная дань господину. И мужчины перестали стыдиться, что не могли прежде постоять за свою честь и честь жены. Они хозяйствовали на своей земле, пользовались плодами своего урожая. И если раньше они никогда никаким добром не владели (кроме чугунной жаровни да небольшого мешка ячменной муки), то теперь дома крестьян имели вполне жилой вид, не отличаясь ни от азербайджанских, ни от армянских домов в селах Карабаха.

АКЕРИНСКАЯ ВОЛОСТЬ

Курдистанский уезд состоял из шести волостей, и основную часть населения составляли курды. Они свободно владели азербайджанским языком, так что волноваться, что лекция может оказаться непонятой, не приходилось.

Бюро уездного комитета партии поручило мне самому сделать доклад на торжественном собрании, посвященном Октябрю, в исполкоме Акеринской волости. И я отправился туда.

Четыре года назад я батрачил в этих местах в семье бывшего вюгарлинца Муслима-киши, свояченица которого так набивалась мне в жены, и откуда бежал темной ночью. В те времена я не очень задумывался над судьбами живших здесь людей, не понимал, что их жизнь тоже безрадостна и трудна. Больше всего меня заботили тогда мои собственные беды и несчастья.

Центром волости считалось село Мурадханлы, а называлась волость Акеринской – по названию реки Акери, на берегу которой стояло село.

Пятого ноября я выехал в волость. Уже под вечер я был в селе. Солнце спряталось за гору, и гигантская тень вершины пала на берег и большую часть Мурадханлы. Холодный колючий ветер пронизывал до костей. По обочинам дороги зеленела трава на лугах, а на кустах еще были листья.

Меня встретил председатель волостного исполнительного комитета Горхмаз Гюлюбуртлу. Когда меня направляли сюда, сказали, что Горхмаз член партии с шестнадцатого года. Услышав мое имя, председатель заинтересованно посмотрел на меня и сказал, что читал мои статьи и фельетоны в печати.

Горхмаз сразу же провел меня в комнату, где жарко топилась печь. Я немного отогрелся, и он предложил мне переночевать у него в доме в селе Гюлюбурт, до которого от Мурадханлы совсем недалеко. Я, конечно, согласился.

– Ну, если так, то, как говорится, путникам быть в пути!

Лошади были готовы. Мы переправились через реку, и по дороге, извивавшейся широкой светлой лентой по дну узкого и мрачного ущелья, добрались до села, лежащего в широком распадке. Было уже темно, сгущавшиеся сумерки обогнали нас. Мне эти места показались дикими и заброшенными.

Мы подъехали к недавно построенному дому и спешились. Он еще не был отделан, но выглядел добротно. Первым, кого мы увидели, был отец Горхмаза – Рамазан, убеленный сединами аксакал. Ему, как оказалось, уже было более ста лет, но держался он бодро, из-под черных мохнатых бровей на меня глянули веселые глаза. Он принял самое живое участие в нашем разговоре во время ужина, который был приготовлен женой Горхмаза, так и не появившейся за столом.

Горхмаз рассказывал мне, что живущих в здешних местах людей называют или гаджисамлинскими или магавызскими курдами. Сказал, что самой зажиточной частью всегда была здесь Пусьянская волость, а самыми отсталыми считаются Готурлинская и Кельбаджарская. А Рамазан-киши перебивал его воспоминаниями о своем прошлом.

– Слушай, отец, давай гостя попросим о себе рассказать!

Но старик не унимался. И тогда Горхмаз, чтобы отвлечь отца от надоевшей темы, попросил:

– Лучше расскажи нашему гостю что-нибудь о Гачахе Наби и его славной подруге Хаджар!

– Про самого Наби из деревни Моллу рассказать или его словами спеть? – спросил он меня, задумчиво улыбаясь, и провел пальцем по черным усам.

– Тебе виднее, отец, рассказывай, как хочешь и о чем хочешь!

Рамазан-киши немного помолчал, откашлялся и запел негромким голосом песню о подвигах Гачаха Наби. Я много раз слышал это сказание, которое известно каждому из нас с детства, но старик пел так, словно исполнялась песня впервые и мы ее не знали.

 
Лихо закручены усы у Гачаха Наби,
Пулями изрешечена папаха Гачаха Наби…
 

Я с удовольствием бы слушал пение старика всю ночь, но Горхмаз напомнил, что завтра надо пораньше встать и не мешало бы мне отдохнуть. Старик все же допел песню, и мы улеглись спать.

Шестого ноября с самого утра зарядил дождь. Но, несмотря на непогоду, Горхмаз по дороге в Мурадханлы завез меня на местное кладбище, чтобы я посмотрел мавзолей знаменитого ашуга Сары, чьи песни знают и любят в этих местах. К сожалению, мавзолей обветшал, за ним никто не присматривал, и он стал прибежищем летучих мышей. Наши голоса отдавались гулким эхом под сводами.

Дождь моросил всю дорогу. Горхмаз сказал, что вечером, когда мы вернемся домой, он попросит отца спеть для меня песни ашуга Сары.

– Стоит заговорить со стариком об ашуге, как его уже не остановить! Рассказов его хватит не на одну книгу!

В Мурадханлы готовились к вечернему собранию. Кроме заранее написанного доклада мне хотелось сказать людям о том, что я увидел в их волости: о разрушенных мостах на дорогах, о грязи на улицах Мурадханлы, о том, что плохо работал телефон, об отсталых обычаях, с которыми следует бороться.

Горхмаз Гюлюбуртлу руководил работами в здании, где должно было состояться собрание: развешивали лозунги и флаги, готовили место для президиума. К середине дня распогодилось, выглянуло солнце. Красные флаги реяли на ветру.

Люди пришли нарядные, торжественные. Я говорил долго, и мне показалось, что доклад мой удался. После торжественной части выступили зурначи, а люди танцевали и пели.

И седьмого ноября, когда жители вышли на улицы Мурадханлы, их встретило яркое солнце. Это была необычная демонстрация: один гарцевал на коне, другой нес на плечах ребенка, кто пел, кто плясал. Стройной колонной шли школьники, среди них я увидел и тех молодых учителей, которые приезжали на курсы в Шушу прошлым летом.

Все остановились напротив здания исполкома, начался митинг. А после митинга мы собрали молодежь и предложили провести состязания в чтении стихов экспромтом. Ребята с радостью ухватились за наше предложение. Но довольно скоро на лицо председателя набежала тень, он хмурился: в экспромтах было много намеков на промахи в работе исполкома.

Мне не хотелось обижать гостеприимного хозяина, и я сказал:

– Давайте пожелаем, чтобы к следующей годовщине Октябрьской революции наш председатель добился успехов – чтобы все мосты, разрушенные половодьями и селями, отстроили заново! Тогда людям не придется пробираться объездными путями по размытым дорогам. И еще пожелаем, чтобы на улицах Мурадханлы было чисто!

Все зааплодировали. Горхмаз пригласил аксакалов к праздничному столу. Было приготовлено бесплатное угощение для жителей окрестных сел, прибывших на праздник. На столах даже была водка, но аксакалы поглядывали на бутылки с недовольством и не притрагивались к ним.

Я предложил тост за здоровье председателя. Выпили только молодые. Не пил и сам Горхмаз, и я, конечно, тоже.

Седьмого ноября вечером мы не поехали в Гюлюбурт. На ночлег нас пригласил знакомый Горхмаза, но, как оказалось, он помнил и меня. Это был тот самый пастух, с которым я вместе батрачил у Рафи и его жадной жены. Он сказал, что многие караджаллинцы узнали меня и радуются тому, как сложилась моя судьба.

Наутро следующего дня Горхмаз повел меня в местную школу, где работали как раз те самые выпускники шушинских курсов. Я порадовался успехам школьников, и все мои попытки обнаружить изъяны в их ответах не увенчались успехом. Горхмаз посмеивался в усы:

– Тебе кажется, что ты их сможешь обвести вокруг пальца, как председателя местного исполкома?.. Не трудись, ничего не выйдет, крепкие ребята!