Текст книги "Будаг — мой современник"

Автор книги: Али Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 58 страниц)

ВЕК ЖИВИ – ВЕК УЧИСЬ

Моими главными заботами были: желание всегда чисто и аккуратно одеваться, далее – побольше прочесть хороших книг. И еще: почаще ездить верхом. Все это мне удавалось осуществлять в Шуше. Одежду отдавал в частную стирку и утюжку. В городской библиотеке скоро не осталось книг, которые бы не побывали в моих руках. Заведующий городской библиотекой, старый, почтенный человек, бывший учитель, однажды остановил меня:

– Ты так быстро глотаешь книги, что боюсь, забываешь, о чем читал. Вел бы хоть учет прочитанному! И кое-какие отзывы писал для нас, чтобы их могли прочесть те, кто заинтересуется читанными тобой книгами.

Я пообещал, что так буду делать впредь.

Когда прибыл на отдых Нури, мы ежедневно ходили, на Джыдыр дюзю, чтобы погарцевать в седле. Нури был моложе меня, но завидовал моей ловкости.

Он привез для меня из Лачина направление на курсы учителей, которые проводились Курдистанским отделом народного образования. Меня тут же зачислили, и я с жадностью набросился на учебники.

Азербайджанская литература и язык, как, впрочем, и русский, давались мне с легкостью. Но физика, химия и математика были для меня трудны и забирали почти все мое время. Лишь изредка удавались прогулки с Нури и Мансуром по Джыдыр дюзю, а иногда мы выбирались в Чанах-калу, куда по вечерам постоянно собиралась шушинская молодежь. Здесь в чайхане было всегда многолюдно.

Все бы хорошо, но мысли о Кериме и его жене не давали мне покоя. Я задумывался над тем, как ему помочь. Кроме того, меня беспокоило молчание Джабира. Неужели ему не хотелось хоть на один день вырваться в Шушу, чтобы повидаться со мной?

Нури успокаивал меня тем, что у Джабира сейчас по горло дел на строительстве всесоюзного курорта Истису. Но говорил Нури о Джабире сдержанно, никак не оценивая его поступки и поведение. Я не мог понять этого холода, но старался быть не назойливым, а терпеливым. «Придет время – узнаю, в чем причина их размолвки», – думал я.

А между тем занятия на летних учительских курсах были напряженными. Свыше трехсот учителей, собранных здесь, за короткое время должны были прослушать лекции бакинских профессоров и педагогов.

Незаметно пролетел месяц, и подошел к концу отпуск у Мансура Рустамзаде. Я решил оставаться у них, хотя к зданию, где шли занятия, было ближе от дома Нури. «Нет, переезжать к нему не буду, – решил я. – Как жил у Мансура, так и останусь здесь».

И без моих напоминаний Мансур думал о Кериме, но я все-таки попросил до его отъезда попытаться что-нибудь сделать. Однажды он сказал, что в Шушу приехал знаменитый в этой области специалист. Мы вызвали Керима из Зарыслы, и Рустамзаде повел его на прием к профессору. К нашей радости, профессор успокоил Керима, сказав ему, что его страхи остаться навсегда бездетным необоснованны. Правда, Мансур почему-то отнесся скептически к словам столичной знаменитости. Я проводил Керима к фаэтону, а когда возвращался, внезапно подумал о Мансуре Рустамзаде. До этой минуты я занимался Керимом, Джабиром, своими курсами и никогда не задумывался над тем, почему до сих пор сам Мансур не женат, отчего не сложилась его семейная жизнь? Что, в сущности, я знал о нем? Может быть, беда приключилась не только с Керимом, но и с ним самим? Несчастная любовь? Вообще странно у них: сестра Сакина живет с четырьмя детьми у матери, а не в своем доме. Мансур говорит, что она вдова. Но сама Сакина ни разу себя вдовой не назвала. Может быть, муж бросил семью?

Однажды я встал рано. Тетушка Бильгеис опускала в тендырную яму дрова: сегодня будут свежие чуреки. Сакина хлопотала с завтраком. Я подошел к ней:

– Доброе утро, Сакина-ханум.

Она ответила на мое приветствие и спросила:

– Что ты так рано встал? Может быть, дети расшумелись и разбудили?

– Нет, дети не шумели, меня разбудили думы о них…

– Думы о моих детях?

– Да. – Она ничего не поняла, молча смотрела на меня, а я вдруг добавил: – И еще думал о том, что они растут без отца… Где он, Сакина-ханум?

Она вдруг вздрогнула, и слезы хлынули из ее глаз. Прижала платок к лицу и, всхлипывая, ушла в дом.

Я в растерянности отошел к тендыру, и тут меня встретил недоуменный взгляд тетушки Бильгеис.

– Чем ты так расстроил нашу Сакину? – спросила она.

Я пожал плечами, тоже недоумевая.

– И сам не знаю, отчего она расстроилась, – ответил я. – Просто поинтересовался отцом ее детей… – И умолк.

– Да, – вздохнула Бильгеис, – вот уже пять лет, как он покинул этот мир.

– Извините, тетушка Бильгеис, – рискнул я быть назойливым и переменил неприятный разговор о несчастном муже Сакины, – а почему ваш Мансур не женится?

Бильгеис долго смотрела на высокое пламя в тендыре и молчала. И я не торопил ее. Дрова прогорели, жаркие угли красным светом залили тендырную яму, и она принялась лепить к внутренним горячим стенкам раскатанные лепешки из теста. Закончив, вытерла руки фартуком и сказала:

– Долгая история, сынок… Как говорится, первая стрела его любви попала в камень, и твой друг решил никогда не жениться. Неверной оказалась невеста!..

Что я мог сказать тетушке Бильгеис? Ушел в глубь сада, чтобы там дождаться, пока встанет Мансур.

И когда мы с корзинами отправились по просьбе тетушки Бильгеис на базар, я решил не приставать к нему с расспросами, тем более что лицо у него сегодня было хмурым и не располагало к беседе по душам: к чему тревожить, растравлять старые раны!

Шумный и богатый базар в Шуше! Чего только не привозят сюда продавать! Всякие фрукты, зелень, мед, орехи, сыр, масло, разную живность. Мне кажется, что таких вкусных фруктов, такой сочной зелени, таких мясистых цыплят нигде больше не сыщешь!

Нагруженные покупками, мы подходили к дому, когда услышали блеяние барана и писк цыплят. Кто бы это мог быть? Не успел я подумать, как Мансур впервые в это утро улыбнулся и радостно воскликнул:

– Слышишь? Это твой друг постарался! Жаль, что мне уезжать и не придется отведать шашлык из этого барана! Нет что бы неделю назад прислал эти дары!.. Вот бы покутили!

Подарки действительно привез зять Керима, как нам о том сообщила Сакина, избегая при этом смотреть на меня.

– Ты сказал, что тебе не доведется полакомиться шашлыком, а почему? Ничего не произойдет в Лачине, если ты опоздаешь на два дня! Послезавтра пятница, выедешь в воскресенье утром и как раз подоспеешь к началу работы в понедельник!

Но баран и цыплята – это еще не все, что нам прислали из Зарыслы. Сакина добавила, что на кухне стоят еще два кувшина с маслом и медом. И еще целый казан густых сливок и корзина яиц.

– Ну вот, будет чем праздновать твой отъезд – и на плов, и на шашлык, и на чихиртму хватит! А еще и сливки с медом, пальчики оближешь!

А тут пришел Нури.

– Женись поскорей, теща тебя любить будет! – приветствовал его Мансур. – Видишь, сколько добра привалило? Пировать будем!

Мы сидели в саду, похваливая наши народные обычаи не забывать родных и друзей в дни, когда тебе сообщают приятную весть, чтобы и друг и брат могли разделить с тобой радость, хоть и вдалеке от тебя.

Мансур и Нури сели играть в нарды, а я пошел заниматься. Заданиям не было конца. Я в последнее время с удовольствием решал математические задачи. И получал настоящую радость, когда удавалось найти правильное решение. Я так втянулся, что даже не заметил, как написал изложение по русскому языку, а потом приступил к решению примеров. В такие минуты мне остро хотелось поступить на математический факультет. Я думал о том, что мне повезло в жизни: учусь сам и смогу просвещать других!

Впервые во мне поднялся протест против массы искусных затей, таких, например, как нарды, которые убивают время и интерес к получению знаний. Хотелось встать и подойти к Мансуру и Нури и выбросить вон нарды – доску и шашки, – сколько можно тратить времени на эту бесцельную игру?!

Я глянул в окно и поразился: вдруг на город пал густой туман, за окном ничего не было видно в двух шагах. Ворота, выкрашенные в зеленый цвет, выглядели темно-серыми. Зато отчетливо доходили звуки и голоса людей с Шайтан-базара. Такое возможно только в нашей гористой местности.

Я все больше любил горы, а о Шуше и говорить нечего.

Что за дивный город Шуша!.. Нет, я все более убеждался, что мы не ценим благодатного этого края, где сочетание чистого горного воздуха и целебной воды делают его курортом в прямом смысле. Как убедить власти в том, чтобы все общественные здания здесь превратить в санатории и дома отдыха? Как привлечь внимание к этой проблеме всех, от кого зависит ее решение?

Я не привык просто мечтать – я считал, что надо что-то немедленно предпринять. Отложив в сторону тетради, я придвинул лист бумаги и начал писать статью в газету «Новая, мысль», думая с помощью прессы обратиться ко всем читателям и руководителям нашей республики об оказании содействия в превращении Шуши во всесоюзный курорт.

НОВЫЕ БОИ

Рустамзаде уехал в Лачин, успев еще раз показать Керима профессору. И Мюлькджахан повели, – к счастью, в Шушу приехала женщина-врач, и она назначила Мюлькджахан курс лечения.

И снова потекли дни, наполненные учебой. Однажды во время прогулки по Джыдыр дюзю я нос к носу столкнулся с Имраном. Он рассказал мне новости, касающиеся людей, некогда тесно связанных с нами: Вели-бека арестовали в Баку, припомнив ему убийство, совершенное с помощью наемных убийц в годы мусавата. Джевдана-ханум влачит дни где-то в глухой деревне. Дарьякамаллы счастливо и благополучно живет с Мехмандар-беком, а у Гюльджахан два сына и три дочери, но семейная жизнь с Кербелаи Аждаром у нее не ладится. Несмотря на боязнь остаться одной с кучей детей, она, кажется, собирается разводиться с ним.

Когда я спросил Имрана о его собственных делах, он с гордостью заявил, что у них с Гюльбешекер растут два замечательных сына.

Прощаясь с Имраном, я думал о том, что следует навестить Дарьякамаллы и Мехмандар-бека. Именно Мехмандар-бек первый приобщил меня к театру, первый дал совет пойти в семинарию.

К сожалению, планы свои я не осуществил: слишком много приходилось заниматься!

Вскоре вслед за Рустамзаде в Лачин уехал Нури. Я продолжал жить в семье доктора. Сколько раз я благословлял руки Сакины и тетушки Бильгеис!.. Размеренная, спокойная жизнь, вкусная еда делали свое доброе дело: к концу лета я почувствовал себя крепким и здоровым, чего не ощущал никогда прежде. Я привязался к семье Мансура всей душой.

Учительские курсы закончили работу. Вся намеченная программа выполнена. Учителя, занимавшиеся на курсах, разъезжались по своим школам. Распрощался и я с добрыми хозяйками тепло и поблагодарил их за гостеприимство.

Фаэтон, в котором я возвращался в Лачин, двинулся в путь. Лил проливной дождь. Дороги размыло, и мы только поздним вечером прибыли в Лачин. Я попросил фаэтонщика довезти меня до квартиры Рустамзаде.

Мансур радостно встретил меня. Я вручил ему посылку от матери. До позднего часа сидели с ним за чаем и рассказывали о новостях.

Мне показалось, что Мансур озабочен чем-то. Когда рассказывал ему о Шуше и шушинцах, он оживился, заулыбался, а потом снова помрачнел.

– В чем дело? Что у вас здесь происходит?

Рустамзаде долго молчал.

– Со временем ты сам все узнаешь. И сможешь оценить, кто прав, а кто виноват, – сказал он наконец. – Я не хочу оказывать на тебя влияния!

Из этих слов я заключил, что в городе снова идет какая-то борьба.

Неужели мои друзья, люди честные и принципиальные, оказались в противоположных лагерях? Кто из них прав? С кем буду я?.. Как говорится, с одного барана двух шкур не дерут. Посмотрим!..

Рустамзаде предложил мне остановиться у него, я согласился. Утром он ушел в больницу, а я направился на прием к председателю Курдистанского исполкома Рахмату Джумазаде.

Беки покинули Курдистанский уезд. Здесь уже не было Омара Бекирова, который пытался шантажировать честных людей. Был положен конец козням Мусы Зюльджанахова.

Но остались, очевидно, в норах мыши, которые прогрызали дыры в мешках с отборным зерном.

Из рассказов Рустамзаде и Нури я уже составил себе некоторое представление, о человеке, с которым встречался впервые. Он говорил, что поставил себе цель, к которой стремится неуклонно, – в краткие сроки выполнить наказы делегатов уездного съезда Советов, добиться средств на строительство новых фабрик, санаториев, прокладку новых дорог к труднодоступным селениям. Сам он много работает и не дает отлынивать другим, не считаясь с должностью и положением тех, кого критикует. Что ж, качества, достойные руководителя.

Рахмат Джумазаде принял меня в хорошо знакомом мне кабинете, где некогда Сардар Каргабазарлы поучал забыть навсегда писание критических статей и фельетонов.

Приветливо улыбаясь, Джумазаде пожал мне руку.

– Так это ты и есть организатор «второй революции»? – В его голосе было больше добродушия, чем иронии. – Пойдешь работать на свое старое место – в Политпросвет?

Я ответил, что несколько дней назад закончил учительские курсы и хотел бы быть учителем в начальной школе.

Он посерьезнел, цепкий взгляд его, казалось, не отпускал меня:

– Нам и здесь ох как необходимы знающие люди. А у тебя есть опыт работы в партийных органах!

Я молчал.

– Ты знаешь Аяза Сазагова?

– Того, кто работал в лекторской группе?

– Да. Сейчас он заведует отделом агитации и пропаганды. Видишь ли, в чем дело… Когда Рахман Аскерли уезжал отсюда в Баку, он рекомендовал Аяза Сазагова на свое место. Но в Центральном Комитете эту кандидатуру не утвердили. Когда на этот пост рекомендовали меня, Сазагов начал против меня интриговать, собирая вокруг себя всех недовольных и обиженных в разное время и по разным поводам. В городе сложилась нездоровая обстановка. К Сазагову примкнули даже хорошие работники. Именно поэтому нам важен каждый человек, обладающий здравым смыслом и могущий правильно оценить обстановку, не боящийся говорить правду в глаза.

Чем дольше я слушал Рахмата Джумазаде, тем больше он нравился мне. Этот живой и энергичный человек с заметной сединой в черных волосах вызывал симпатию своей объективностью и откровенным желанием показать все так, как есть. Я внимательно слушал его. Так вот в чем дело!.. Этот Сазагов, вздорный человек, злой и раздражительный, вздумал занять секретарский пост и копает яму под Рахмата Джумазаде: беспрестанно посылает кляузные письма в вышестоящие организации, пытаясь опорочить секретаря укома, – в Баку, Тифлис, Москву!..

Я вспомнил, как Нури говорил, что Рахмат Джумазаде, коммунист с девятнадцатого года, был комиссаром по труду Азербайджанского Совнаркома. До революции был рабочим кедабекских медных рудников и тавусского цементного завода.

Если до разговора с Джумазаде мне не хотелось оставаться в Лачине, то теперь и подавно. Я всецело стал на его сторону, но участвовать в борьбе с интригами и кляузами я, признаться, устал…

– Большое спасибо за доверие, товарищ Джумазаде, но, работая учителем, я делал бы не менее важное и полезное дело, – сказал я.

Джумазаде нахмурился.

– Не будем оценивать важность того или иного дела. Ты хорошо работал в Политпросвете, это всеобщее мнение, и я буду рад, если ты вернешься на прежнее место. Двух истин, взаимоисключающих друг друга, не бывает. Со временем ты найдешь ее!

– Скажу откровенно, товарищ Джумазаде, если я еще хоть год поработаю в Политпросвете, то превращусь в технического исполнителя чьих-то поручений.

– Почему?

– Все настолько просто, что я без труда смогу делать эту работу, а я хочу освоить новое для себя дело, в котором есть возможности найти новые пути и новые методы. Такие вещи понимаешь не сразу. Когда я окончил партшколу в Баку, мне казалось, что я достиг многого и дальше учиться не стоит. А с годами почувствовал, что мои знания недостаточны и поверхностны.

– Как же ты собираешься преподавать в школе, если говоришь, что знаешь недостаточно?..

– Справедливо. Но я каждое лето буду заниматься в отпускное время на курсах повышения квалификации и подготовлюсь для поступления в университет. Честно говоря, я прекрасно понимаю, что, работая учителем, волей-неволей вынужден буду постоянно повышать свой уровень, потому что будет расти уровень учеников. В Политпросвете мне всегда казалось, что с лихвой хватает тех зачатков знаний, которые у меня есть. Нет, товарищ Джумазаде, я обязан учиться дальше!

– Так ведь тебя никто не отговаривает! В конце концов, партийному работнику тоже необходимо высшее образование.

– А годы идут, товарищ Джумазаде.

– Мне нравится, как ты рассуждаешь, Будаг Деде-киши оглы. – Рахмат Джумазаде внимательно посмотрел на меня. – В тебе чувствуется целеустремленность. В твоих рассуждениях видна логика. Ты меня почти переубедил. Сейчас я тебе ничего не обещаю, надо подумать. – Он встал и протянул мне руку. – Встретимся дня через два… Я дам тебе знать. Кстати, а где ты живешь?

– У Рустамзаде.

– Хороший человек. Беспартийный, но может быть примером для многих коммунистов… Что же, со временем и тебе дадим квартиру.

Я поблагодарил и вышел.

Надеясь, что Рустамзаде уже вернулся из больницы, куда он ушел утром, я зашел в его кабинет, в отдел здравоохранения исполкома. Мне сказали, что доктор еще не вернулся, и я сел к его столу, чтобы посмотреть свежие газеты. Вдруг в комнату вошел Сахиб Карабаглы. Видимо, он не ожидал встретить меня в своем бывшем кабинете. В первое мгновение на лице его отразилась растерянность, но очень скоро он овладел собой и, широко улыбнувшись, поздоровался.

– А я и не знал, что ты вернулся, Будаг!

Скорее по въевшейся привычке, чем даже из простой вежливости, я спросил:

– Как дела?

Карабаглы, суетясь и поглядывая все время на дверь, начал говорить, как он счастлив и доволен, что его освободили от административной работы. Мол, он мечтает заняться медициной, но, к сожалению, и на новом месте, в больнице, он руководит, увы, хозяйственными вопросами.

– Ушел бы, – с иронией заметил я.

– Разве я могу уйти?! – воскликнул он. – Меня не отпустят.

– Когда ты заведовал этим отделом, ты, наверно, тоже так говорил. А между тем совершил множество ошибок и принес достаточно вреда, – грубо оборвал я его. – Добрую славу легко потерять, а от дурной трудно избавиться!

Сахибу стало ясно, что во мне он не найдет сочувствующего. Сославшись, что его ждут, он убежал. Я подумал, что он рыл могилу Мансуру, а сам же в нее и угодил.

В кабинет вошел Рустамзаде. Я рассказал о своей беседе с Сахибом Карабаглы.

– Каждая трава на своем корне растет, – сказал он, усмехаясь. – И этот тоже из отряда Сазагова.

Мы не успели перемолвиться парой фраз, как в комнату заглянул Тахмаз. Он заулыбался и обнял меня с большой сердечностью. Мансур молчал.

– Когда отряд теряет предводителя, начинаются разброд и шатания в его рядах, – горько пошутил Тахмаз Текджезаде. – После твоего отъезда мы именно в таком положении.

Рустамзаде еле заметно усмехнулся, но острый взгляд прокурора заметил это. Текджезаде покачал головой:

– Я не умею долго держать обиду в сердце, доктор! И не желаю ссоры друзей. Запомните это!

Но Рустамзаде словно ничего не слышал. Тогда Тахмаз обратился ко мне:

– Где ты остановился?

– У Рустамзаде.

– Где собираешься работать?

– Хочу поехать в сельскую школу учителем.

– Ты всего нужнее здесь, Будаг! Давай встретимся и поговорим! А сейчас, к сожалению, я вынужден спешить. – И он ушел.

Рустамзаде насмешливо смотрел ему вслед.

– Такой умный и проницательный человек поддался уговорам ничтожного Сазагова.

– Но у того, наверно, есть какие-то веские аргументы, если Тахмаза удалось убедить! – воскликнул я.

– Им, видите ли, не нравится категоричность отношений Рахмата Джумазаде к людям: мол, судит обо всех только с точки зрения полезности делу, не заглядывая в душу человека.

– Только человек, который несет груз, чувствует его вес.

– Правильно, но им кажется, что Сазагов вполне сможет справиться с работой секретаря укома; они забывают о его собственных недостатках: злобности, мании величия. Это он сейчас такой, когда заинтересован в их помощи. Он добр с ними, я бы даже сказал – заискивает перед ними, и они поддались на его удочку…

Я не успел ответить, потому что зазвонил телефон, висевший на стене. Рустамзаде снял трубку и тотчас протянул ее мне. Я сразу узнал голос Джабира. Во мне зашевелилась неосознанная обида, но Джабир сразу же попросил у меня прощения за то, что не навестил меня в Шуше, и стал договариваться со мной о встрече. Мы условились увидеться в обеденный перерыв.

Я закончил говорить по телефону и повесил трубку, а Мансур встал, подошел к двери и запер ее на ключ.

– Знаешь, Будаг, я тоже думаю, что тебе не следует покидать Лачин. Кто, кроме тебя, способен урезонить таких людей, как Тахмаз и Джабир?! Если уж тебе так хочется учительствовать, возьми полставки в городской школе и не отказывайся от того, что тебе предложил Рахмат Джумазаде.

– Мансур, если говорить честно, то я всю свою жизнь мечтал стать учителем. А после шушинских курсов мне это просто необходимо. Если я возьму полставки в школе и займу должность заведующего Политпросветом, то и там и здесь дело буду делать наполовину. Нельзя работать в школе вполсилы! От этого зависит наше будущее – каков учитель, таковы и ученики!

– Вот за это я тебя люблю, Будаг! Люблю и уважаю! Если бы все наши люди думали и поступали так!.. Ведь именно к этому и стремится Рахмат Джумазаде. А некоторые, забыв о долге перед собственной совестью, стремятся к карьере вопреки сознанию, что не смогут принести на своем месте пользу народу.

* * *

В столовой во время обеда мы встретились с Джабиром. После обеда он затащил меня на квартиру – в комнату, которую мы в прошлые дни делили с ним.

– Твоя постель так и стоит в комнате в ожидании тебя, Будаг!

Я улыбнулся:

– Не могу обидеть Рустамзаде.

– А что особенного в твоем Рустамзаде? Наверно, только то, что он рабски верен Рахмату Джумазаде!

– Уважать председателя исполкома – долг человека, который работает рядом с ним!

– Угождение не уважение!

– Позволь тебе не поверить. Я лучше знаю Мансура. Он независимый человек, всегда сохраняющий чувство собственного достоинства!

– Ты заблуждаешься!

– У тебя есть доказательства обратного?

– Сколько душе угодно!

– Хотя бы одно!

– Он выполняет любые приказания Джумазаде!

– Но они приносят пользу здравоохранению уезда. Ты не можешь отрицать этого.

Не обращая внимания на мои последние, слова, Джабир развивал свою мысль:

– Рахмат Джумазаде приехал сюда, хлебнув уже славы комиссара по труду, все смотрели ему в рот, что он изречет. И он думал, что и в Курдистане все будут ловить каждое его слово. А здесь именно Курдистан! Каждый себе цену знает! Понимаешь, он совсем не прислушивается к тому, что ему говорят подчиненные.

– Ты, наверно, хочешь сказать, в чем ему перечат подчиненные?

– А хотя бы и так!

– Джабир! А почему бы тебе не кричать, отчего сам в первую очередь глохнешь, а спокойно посоветоваться с Рахматом Джумазаде? Скажи откровенно, что плохого сделал Джумазаде лично тебе? Какие у тебя лично требования к нему? Против чего ты возражаешь?

– Лично мне он ничего плохого не сделал. Но какое это имеет значение? Ведь и тебе лично ничего плохого не сделали беки, против которых ты так решительно воевал! – Джабир удивленно смотрел на меня.

– Ну нет! Я от них столько натерпелся!..

– Не от всех же?

– Ты забыл, Джабир, что борьба с беками означала в Курдистане классовую борьбу! Здесь не было, как в других уездах, жестокой гражданской войны, и слава аллаху, что не было, но проводить политику партии мы, коммунисты, были обязаны. А вот почему вы теперь ведете «гражданскую войну» с председателем исполкома, мне не совсем понятно!

– Ты забываешь, Будаг, что он взял еще на себя функции секретаря укома партии!

– Не взял, а, судя по всему, Центральный Комитет сам поручил ему исполнять их.

– Пусть от какой-нибудь должности откажется!

– Вот ты и выдал себя! Вас волнует больше всего то, что он занимает две должности, а Сазагов хочет одну из них урвать для себя! Но вы с Тахмазом отчего так волнуетесь? Что вам нужно от Джумазаде?

– Ничего! По-твоему, мы должны идти на поклон к Рахмату Джумазаде? – сердито бросил Джабир. – Не дождется он этого! – Я молчал. Джабир неправильно истолковал мое молчание. – Знаешь, Будаг, пойдем сейчас же к Аязу Сазагову, поговори с ним сам! Ты вовремя приехал! Мы должны поднять такой шум, чтоб его услышали и в Баку, и в Москве!

– Не слышал, говорят, люди маленького роста больше других мечтают о власти?..

– Да, кстати, Аяз крепко обижен на тебя.

– А причина?

– Не повидавшись с ним, ты пошел к Рахмату Джумазаде.

– Личных дел у меня к нему нет, если я нужен буду ему по служебным, пусть вызовет меня сам.

Джабир оценивающим взглядом смерил меня с ног до головы.

– Нет, Будаг, ты не тот человек, каким был семь-восемь месяцев назад.

Мне было обидно слышать это от Джабира, тем более что он не поинтересовался, как сложилась моя собственная жизнь за то время, как прервана была наша переписка. Ничего не спросил и о занятиях в Шуше. Но не об этом я сказал Джабиру:

– Ошибаешься, Джабир. Я все тот же. Только за это время научился отличать целесообразное от бессмысленного и вредного, не ослу же судить, что за плод хурма?!

– Ослу хоть уши подрежь, все равно газелью не станет! – зло отпарировал Джабир.

– А что думает по этому поводу Нури? – спросил я миролюбиво, не обращая внимания на горячность Джабира.

– Нури стоит на той же точке зрения, что и ты, – поморщился Джабир.

– Слава аллаху! Теперь я понимаю, отчего в своих письмах вы не писали друг о друге! А я-то ломал голову! Нет, решено! Здесь я не останусь! Хоть мне и предложили вернуться на свое старое место, а поеду учителем в сельскую школу.

– Ты рубишь дерево под корень!

– Поеду в Кубатлы! Там хорошая школа! Не пропадать же знаниям, которые я получил на учительских курсах в Шуше?

– Молодец! Хвалю за усердие! А кто будет бороться в уезде за справедливость и правду?!

– За правду можно бороться и другими способами: учить детей правде! Знаешь, Джабир, – сказал я вдруг, устав от этого бессмысленного спора. – Пойду-ка я спать…

Джабир еще раз попытался уговорить меня пойти к Сазагову, но я был неумолим.

Утром меня вызвали в отдел пропаганды и агитации, которым заведовал Сазагов. Но когда я пришел в уком, Сазагова в кабинете не оказалось. Его вызвали к Рахмату Джумазаде. Я сел в ожидании. Телефон на столе у Сазагова разрывался. «Наверно, трезвонит кто-то из его приспешников», – подумал я.

Войдя в комнату быстрыми шагами, Сазагов холодно поздоровался со мной.

– Жаль, что все наши труды пропали даром, – сказал он, опустившись в кресло.

– Не совсем понимаю, о чем вы говорите, товарищ Сазагов.

– Я говорю о борьбе с беками!

– Оказывается, вы тоже с ними боролись? – удивился я.

– Методы борьбы бывают неоднозначны.

– Возможно. Только я не улавливаю связи в вашем разговоре… Если говорить о борьбе с беками, то в сегодняшнем Курдистане их не осталось, не считая тех, кто честным и праведным трудом заслужил право быть в наших рядах.

– Старые беки ушли, зато новые появились!

– Кого вы имеете в виду, товарищ Сазагов?

– Тех, кто занимается самоуправством.

– В чем оно заключается?

– Рахмат Джумазаде безжалостнее беков и опаснее Бекирова и Зюльджанахова вместе взятых! – проговорил он, и в глазах его загорелся гнев.

– Факты?

– В Лачине многие коммунисты не имеют работы!

– Например?

– Коммунист с двадцать первого года Ислам Джавазов.

– Это тот, который метит в наркомы и не ниже?

– Коммунист с двадцатого года Азии Наджафов.

– А этот спит и видит себя директором банка, хотя не в ладах с арифметикой.

Незаметно в разгаре спора мы перешли на «ты».

– Позволь тебя спросить, Аяз: где ты работал, когда Рахмат Джумазаде приехал в Лачин?

– Ты ведь знаешь, в лекторской группе.

– А сейчас ты заведуешь одним из важнейших отделов в укоме партии – отделом агитации и пропаганды. Оглянись вокруг, посмотри, в каком кабинете ты сидишь. Чем же тебя не устраивает руководство Джумазаде? Чем он тебя обидел?

– Разговор, вижу, предстоит долгий… – неожиданно сказал Сазагов. И предложил: – А что, если мы выпьем с тобой крепкого чая с лимоном?

– Боюсь, что крепкий чай только прибавит мне силы для спора с тобой!

– А не кажется ли тебе, что ты, как говорится, противишься помолу зерна, потому что жалеешь жернова?

– Я не противлюсь, товарищ Сазагов, просто твое зерно еще сырое, не просушилось как следует. А хлеба из сырого зерна не получится!

Он улыбнулся, сверкнув золотыми зубами.

– Ты все пытаешься меня задеть, Будаг, а напрасно. Говорят, чем больше крыша, тем больше на ней снега. Но приходит время, и снег тает. Авось и мы дождемся такого времени…

– Теперь я понимаю, Аяз: тебе трудно работается, потому что жажда высокой должности застилает тебе глаза на все другое.

– Я никогда не был ослеплен высокими должностями!

– Это отговорки. Борьба, которую ты ведешь, – только из-за власти! И те, кто тебя окружают, смотрят тебе в руки, что ты им в будущем пообещаешь в случае победы.

– Уж не Рахмат ли Джумазаде научил тебя этим доводам?

Я промолчал. В этот момент принесли два стакана чая с лимоном. Мне бы встать да уйти, но хотелось пить, и я сделал два-три больших глотка, а потом ответил Сазагову:

– Я дважды в Курдистане выходил на поле битвы за справедливость и дважды оказывался победителем, а почему? А потому, что ясно видел перед собой цель. Ты понимаешь это, Сазагов? Первую битву я выиграл в волостях, когда мы изгнали с руководящих постов беков, чтобы на их место назначить крестьян. Во второй битве я воевал с предателями дела рабочего класса и партии, с Бекировым и Зюльджанаховым. Они мешали нашей работе, нашей жизни, им чужды были наши интересы, наши идеалы. А какие цели преследуешь ты, товарищ Сазагов? С какими врагами сражаешься и почему?

– Ты рассуждаешь так, словно не знаешь, что Рахмат Джумазаде нарушает основные принципы советской демократии и управляет делами уезда с помощью кулака.

– У тебя нет ни одного серьезного аргумента в защиту своей позиции, Сазагов. А что касается кулака, то у мужчины кулак должен быть крепким. Чтобы руководить, надо обладать многими качествами, которых у тебя, Сазагов, увы, нет. – Я поднялся.

– И какие эти качества? Скажи, будь добр.

– У руководителя должен быть широкий кругозор и твердое знание того, что он хочет совершить на своем месте.

– Шайтан сегодня, кажется, показывает меня в твоих глазах незначительным и неумелым.

– А тебе хотелось, чтоб в твоем облике видел я великое? Но я говорю о том, что вижу. И что думаю!

– Может быть, ты соизволишь сказать, когда примешь дела Политпросвета?

– А я и не собираюсь их принимать!

– Разве?

– Опасно работать в Лачине, когда ты вместе со своими сторонниками готовишься к борьбе за должности. К сожалению, рядом с тобой оказались и мои друзья. Боюсь, что ты и их поставишь в глупое положение!