355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Кожевников » Том 2. Брат океана. Живая вода » Текст книги (страница 35)
Том 2. Брат океана. Живая вода
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 23:30

Текст книги "Том 2. Брат океана. Живая вода"


Автор книги: Алексей Кожевников



сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 60 страниц)

– Сам пришел!

– Са-ам?

– Да-да. Сколько раз сеяли – все впустую. Упорно не хотел расти, а потом, где и не думали сеять, вдруг появился.

Бегунки остановились у лесной полосы, обрамляющей оросительный канал. По берегам в нескольких местах весело зеленел клеверный трилистник.

Домна Борисовна спросила, откуда он мог взяться. Анатолий Семенович показал своей палицей на юг и запад:

– Там, в предгорьях Саян и Кузнецкого Алатау, в пойме и на островах реки Абакан, клевер – не редкость. Переселился оттуда.

– И как удачно попал – именно к вам, на станцию.

– Он знает, где встретят его с почетом, – пошутил Дробин, затем объяснил неожиданное появление упрямца: – Вода, ветер, птицы постоянно несут клеверные семена из предгорий в степь. Перекочевали, наверно, уже миллиарды семян, другие миллиарды были высеяны человеком, но все они погибли из-за плохой почвы и слишком жесткого климата. И только здесь, под защитой лесной полосы нашли впервые то, что любят. Великое переселение увенчалось наконец победой.

– Я хочу уточнить, – сказал Степан Прокофьевич. – Если их миллиарды, они, надо думать, побывали везде.

– Определенно. И не раз. Целыми армиями.

– Почему же уцелели только здесь?

– Клевер – очень нежное растение. На наших полях уживаются почти все злаки, а клевер никак. И поливаем его и удобряем – все равно гибнет. А сюда вот забрался сам. И что интересно – десять лет назад сеяли его на этом самом месте, тогда погиб.

– Чудеса какие-то, – заметила Домна Борисовна.

– А чудотворец – лес. Вокруг себя он так переделал почву, климат – в зной притеняет, на зиму прикрывает снежком, что клеверу лучше и не надо. Нынче должен зацвести. Косить не станем. Весь на семена. – Анатолий Семенович отвесил Домне Борисовне церемонный поклон: – Получайте, граждане, новый хакасский клевер!

– Замечательно! Необыкновенно! – воскликнула она. – Первый килограмм семян – наш.

– Это глядя по тому, кто первый проведет воду и посадит лес. Без этого клевер не будет расти, и семена давать не будем.

– Нам в таком случае ничего не достанется, – печально вздохнула Домна Борисовна. – У нас нет орошения.

– Я думаю, что у лесных полос он приживется и на богаре. Там взамен полива будет снег. Главное, сажайте лес: на полях, на покосах, на пастбищах, по берегам озер, рек, по оврагам. Если только одну десятую наших степей залесить, они станут раем.

Поехали смотреть парники, скот, пасеку.

После развалин и пожарищ, оставленных войной, после изрытых окопами и снарядами, заросших бурьяном полей видеть этот уголок земли, устроенный любовно, вдохновенно, было таким наслаждением для Степана Прокофьевича, вместить которое – казалось – мала грудь. Какая музыка – пчелиный гуд на пасеке! Какой трепет охватывает все тело, если провести рукой по шелковистому прохладному ковру пшеничных всходов. А главное – везде вода: в магистральном канале идет вровень с бортами, множеством ручьев бежит через поля, огороды, сады, обнимая каждое дерево; журчит на улицах, во всех дворах.

– Завидую вам, радостно завидую! – он показал в сторону, за лесок, где среди полей сверкали под солнцем зеркала озер. – Тоже ваши?

Иван Титыч глянул туда, потом резко осадил коня и начал ругаться:

– Чтоб им захлебнуться в этих озерах! Чтоб их на тот свет отправили в мокрых штанах! – Он повернулся к Лутонину: – Можете забирать все эти озера! Дарю! Анатолий Семенович, «Засуха» опять плавает. Опять поливает диким напуском[11]11
  Дикий напуск – самый первобытный способ полива, когда воду льют без учета, при нем высокие места остаются сухими, а низкие заливаются слишком, и хлеб вымокает, иногда получаются вредные малярийные болотца.


[Закрыть]
. Придется ехать туда.

– Не мимо же, – проворчал Дробин.

Уж как не вовремя напустила «Засуха» озера, но оставить их без внимания – разумелось само собой – нельзя.

Вот где пригодились кучерские способности Ивана Титыча. И показал же он их! Вороной, наверное, горько сетовал на судьбу, что она уродила его конем.

С Опытной станцией соседствует колхоз «Долой засуху!». Везде, кроме официальных документов, его называют просто «Засуха», это пошло издавна, когда в колхозе еще не было искусственного орошения.

Въехав в «Засуху», Иван Титыч закричал во весь зык:

– Председатель! Бригадир!

Появился счетовод и сказал, что председатель в городе, а бригадир на поливе. Иван Титыч пожелал бригадиру: «Чтобы ему не вернуться оттуда!» и погнал Вороного дальше. Искать полив не надо было, он сверкал большим и все расширяющимся озером. Около озера топтались два человека – один, должно быть, поливальщик: на плече у него лежала лопата – признак этой профессии; другой был без лопаты, – что он тут делал, сразу не поймешь.

– Закрывай воду! – нахлестывая Вороного, кричал издалека Титыч. – Останови! Закрывай, дьявол, мокрушник!

– Кто? Чего орешь?

Титыч решительно свернул на посевы пшеницы, поравнявшись с поливальщиком, выхватил у него лопату и побежал вокруг озера, выкрикивая какие-то новые проклятия. Между тем из канала через пролом в борту на поле шла и шла вода, озеро продолжало шириться. Наконец Титыч добрался до пролома, но закрыть его, остановить воду даже ему, главному водяному, оказалось не легко. Он бросал в пролом землю лопату за лопатой, – а вода размывала, уносила ее.

Вернулся он весь мокрый, снизу до пояса выкупался в воде, а сверху, тоже до пояса, в собственном поту, бросил лопату и начал молча вытирать лицо носовым платком. Все было подумали, что дело так, молчком, и обойдется, но Иван Титыч думал по-другому, вытер пот, подозвал поливальщика и спросил:

– Ты у меня учился?

– У вас, дядя Ваня, – пролепетал поливальщик, безусый паренек. – В прошлом году окончил курсы.

– Справка об окончании есть?

– Есть.

– Отдай!

– Она дома.

– Завтра принеси ко мне на станцию. – Иван Титыч, говоривший пока тихо, глухо, вдруг закричал, топая ногами: – Ты у меня не учился. Ты ничего не кончил! Сколько раз говорил я: «Такая вода – мертвая вода». – Он плюнул в озеро. – Мертвая! Было поле – станет болотом. Комары, малярия.

– Дядя Ваня!.. Ваня-дядя!.. – бормотал оробевший поливальщик. – Не я напустил. Бригадир велел.

– А ты не слушайся! Дурак твой бригадир!

Тот, другой, что стоял без лопаты, дернулся. Титыч заметил это, обратил внимание, что вид у него чистенький, начальственный, и догадался, кто перед ним.

– А-а… ты велел… Давно в бригадирах? Второй день. Ну, и последний. Я тебя сперва заставлю вылакать все это озеро, а потом выкину из бригадиров.

– Ишь нашелся начальник! У нас общее собрание есть.

– Над тобой есть, а над водой нет. Над водой другое собрание – наука. Да чего с таким разговаривать! – Титыч сел на бегунки; поворачивая коня, еще раз встретился глазами с бригадиром и поливальщиком. – Справку не носи, сам приду к вам, – сказал поливальщику. – А ты распускай ремень! Скоро эту хлябь лакать будешь, – сказал бригадиру.

Тот мелконько, трусливо захихикал.

Пустив коня шагом, Иван Титыч пересел лицом к спутникам и начал изливать свое возмущение:

– Хлопот мне с этой «Засухой». Сколько раз толковал: вот так поливай, вот так; сколько раз брался за лопату, показывал, – все равно гонят «мертвую». И не в одной «Засухе», с поливом по всей области большая куролесица: перельют, недольют, где совсем пусто, а где плавать можно, делают не вовремя.

– Что же так? – спросил Лутонин.

– Полив – дело тонкое, с ним надо истово. Это не все понимают. Места здесь засушливые, дожди вроде манны небесной, и народ сыздавна привык, что вода не может быть лишней, вредной, она везде, всегда в любом количестве хороша. Долби, сверли, что наука доказывает другое; и хорошее хорошо, когда оно в меру, вода есть и «живая» и «мертвая», а у них это в мозгу никак не усядется, все не верят, про себя все думают: побольше полить, авось будет понадежней. И так вкоренилось, – долго еще корчевать придется.

Когда вновь выехали на поля Опытной, Степан Прокофьевич сказал, что он, пожалуй, тоже набедокурил – нырял со своим «газиком» по каналам.

– Да, могли борта попортить, – встревожился Иван Титыч. – Надо поглядеть.

Свернули на след, оставленный «газиком»; борта одного канала были помяты, но не опасно, даже Иван Титыч отнесся к этому с шуткой:

– Однако наш канал больше намял вам бока, чем вы ему. В другой раз не связывайтесь!

– Наоборот, хочу крепче связаться. Нельзя ли сообразить что-нибудь вроде вашего и на конном заводе? У нас же триста тысяч га, можно сказать, пропадают.

– Нам бы из них тысчонку, – завистливо сказал Титыч.

– Триста тысяч? – переспросил Анатолий Семенович, потом забормотал, покачивая своей большой головой: – Триста тысяч… Если бы по сто пудов с га – тридцать миллионов. Я шестой десяток доживаю и все не могу надивиться: какая же благодатная страна у нас, Иван Титыч, нельзя нам, никому нельзя стареть.

– Я изо всех сил стараюсь.

– Дела-то сколько! Триста тысяч на одном только заводе. К сожалению, этот клад не подвесишь к нашему каналу – далеко. И горы: вода не пойдет туда даже за Иван Титычем.

– Там есть свои реки, – сказал Лутонин.

– Реки? Какие?

– Биже и Камышовка.

– Биже и Камышовка… реки? – усмехнулся Анатолий Семенович и замолчал.

Степан Прокофьевич почувствовал себя пристыженным: каким, должно быть, несусветным глупцом выглядит он со своими реками. Но Дробин вдруг сказал:

– Иван Титыч, надо посмотреть их.

– А мы когда угодно.

Тохпан отвел «газик» на ремонт в слесарно-механическую мастерскую машинного парка Опытной станции, и пошел в сад искать Лутонина и Домну Борисовну. Но их уже не было там. Из глубины сада разливалась песня. Тохпан подумал: «Где песни – там и молодежь», – и направился туда.

Пели девушки-садовницы под навесом около дежурки. Они сидели рядком. Перед ними лежали пучки длинных тополевых прутьев. Девушки разрезали их садовыми ножами на черенки.

– Зачем это? – спросил Тохпан.

– Сажать.

– И вырастут? – Он никогда не сажал деревьев.

– Вся главная аллея выросла из черенков.

– Скоро?

– Лет в десять. Тополь – гонкое дерево. За один год он так вырастет, что человеку не вырасти и за всю жизнь.

Немного погодя Тохпан сидел рядом с девушками, в левой руке держал тополевый прут, в правой, быстро разрезая его, сверкал садовый нож.

Изрезав все пучки, какие были под навесом, девушки завернули черенки в мокрые рогожи: иначе черенки быстро подсыхают по срезу и плохо укореняются. Затем принесли новые пучки. Заготовляли их осенью, зимой, ранней весной и хранили в погребе, чтобы сберечь от высыхания и задержать ненужное пока пробуждение жизни.

Черенков нарезано достаточно. Девушки разделились парами и пошли сажать. Сперва натягивали шнур, затем вдоль него одна из напарниц граненым штыком делала ямки, а другая сажала в них черенки. Посадив, она обминала ногой вокруг черенка землю.

Тохпан попробовал все – натягивать шпур, делать ямки, сажать черепки.

По главной тополевой аллее опять торжественно шел «газик». Гости возвращались домой. Кроме них, в машине сидели Иван Титыч и его помощник Миша Коков. Провожала уезжающих кукушка. Она куковала в саду, где-то среди яблонь, – впрочем, никогда не угадаешь, где они кукуют.

– Кукушка?.. Здесь, в степи, кукушка!.. – удивилась Домна Борисовна. – Иван Титыч, слышите?

– Есть, есть, кукует.

– Это же лесная, боровая птица.

– А чем тут плохо ей? Давно живет. Теперь соловья ждем.

– Говорят, соловей не любит Хакассию, здесь нет его.

– А у нас, на Опытной станции, будет, – отчеканил Иван Титыч.

13

Глазомерный талант Миши Кокова Иван Титыч открыл во время игры в бабки.

В каждом месте у ребятишек свои любимые игры: где «чиж», где «лапта», где «мяч». А в Хакассии – «бабки» и «бараньи лодыжки». Любовь к этим играм установилась тут с давних пор, вероятно потому, что сторона степная, скотоводческая, хакасы много едят мяса, и бабки с лодыжками – самые доступные игрушки. Играть в них хакас начинает с колыбельного возраста – завопит почему-либо малыш, а матери качать его, напевать ему некогда; пороется она в котле с мясом, выберет гладенькую интересную косточку и даст малышу. Он сперва пососет косточку, а потом залюбуется ею и начинает играть.

Миша Коков был страстным любителем бабок и лодыжек, они вечно погромыхивали у него в карманах. Играл он замечательно и годам к тринадцати на всю округу приобрел славу непобедимого.

В это время его отец, работавший в одном совхозе, перевелся на Опытную станцию орошаемого земледелия.

Целый день ехали Коковы по безводной степи. Когда они добрались до Опытной, лошади, увидев канал, свернули к нему и начали пить. Неподалеку станционные мальчишки играли в бабки. Миша подошел к ним полюбопытствовать.

– Играешь? – спросили его. – Ставь!

Миша поставил и выиграл, поставил еще и снова выиграл; пока лошади пили, почти все бабки оказались у него. Надо было ехать дальше, а выходить из игры на половине, когда есть большой выигрыш, – неудобно, и Миша отдал его обратно.

Новичок понравился старожилам: мастак на игру и не жадный, они собрали свои бабки и пошли за ним. В тот же вечер Миша обыграл всех лучших «битоков», какие были на Опытной станции.

Но не всякий успех приносит радость. Так получилось и у Миши: больше его уже не зазывали в компанию, когда просился сам, не пускали, и даже если подходил только поглядеть на игру, ее прекращали: смеяться пришел, как мы мажем.

Чемпион очутился в тоскливом и, казалось, безнадежном одиночестве. Он пробовал играть сам с собой – было нестерпимо скучно; решил несколько разучиться, чтобы сравняться с другими, – это оказалось трудней, чем научиться; он заранее обещал проигрывать, но такая игра, лишенная подлинного соревнования, и выигрыш, полученный без труда, вроде подачки, никого не соблазняли.

Тогда Миша предложил игру без проигрыша и выигрыша:

– Поиграем, а затем каждый возьмет свои бабки обратно.

– У-у-у… Неинтересно, – зашумели ребята.

Но Миша все-таки уговорил их попробовать: играют же люди в шашки, в шахматы и не уносят домой выигранные фигуры.

Игра в бабки по-новому оказалась даже интересней, чем по-старому: шла она с прежним жаром, а кончалась без обиды и убытка, играть могли все одной компанией, слабые учились у сильных и догоняли их.

Однажды к играющим подошел Иван Титыч. Бил как раз Миша Коков и весь большой кон вынес из круга одним ударом.

– Молодец! – похвалил его Иван Титыч

– Он лучше может! – закричали ребята, гордясь своим чемпионом.

Игра продолжалась. Низенький, худенький, на вид самый младший из всей ребячьей компании, Миша Коков играл на редкость ловко и красиво: то одним сильным ударом разбрызгивал весь кон, как стаю шустрых воробьев, то выклевывал бабку за бабкой.

Важный человек Иван Титыч, который распоряжался всеми водами Опытной станции, тут загорелся ребячьей игрой больше, чем они сами.

– Сыграй-ка для меня по заказу! – попросил он Мишу, сам поставил кон так, что, казалось, немыслимо выбить хотя бы одну бабку, не задев другой, и начал заказывать: – Эту, эту.

…Искусственное орошение полей – дело большой точности. Не зря мелиораторы говорят: «Воду не обманешь». Все постоянные сооружения – каналы, арыки – прокладываются при помощи инструментальной съемки орошаемого пространства. Но, кроме них, в поливном хозяйство существует целая сеть сооружений временных – поливных борозд, валиков, которые всякое лето, а иногда при всяком поливе проводятся заново. Эту сеть обычно делают на глазок рабочие-поливальщики. Если она сделана плохо, вода слишком зальет понижения и оставит сухими повышения, – тогда хлеб в одних местах высохнет, а в других вымокнет. Поэтому от поливальщика в первую очередь требуется хороший глазомер.

Иван Титыч, подготовивший за свою жизнь не одну сотню поливальщиков, давно заметил, что искать их надо среди мастеров на глазомерные игры: бабки, лодыжки, городки, мяч… Хороший игрок будет хорошим поливальщиком.

Кон за коном, самые труднейшие, Миша выбивал без промаха. Наконец Иван Титыч убедился, что такая меткость не случайна.

– Да-да, глазок… и рука… удивительные, не видывал, – проворчал он и поманил Мишу: – Иди-ка, иди ко мне! Я сейчас надеру тебе уши. Нехорошо так обыгрывать товарищей.

– А мы без проигрыша! – зашумели ребята.

– Все равно иди! – Инженер достал из кармана большое яблоко и подал Мише: – Получай! А вам, ребята, поменьше.

Оделив всех яблоками, он сказал, чтобы ребята отнесли свои бабки домой, захватили лопату и шли за ним в поле.

– Устрою вам экзамен.

– Какой, дядя Ваня?

– Глаза проверю.

В поле Иван Титыч выбрал участок, который, казался идеально ровным, и спросил ребятишек, где тут самое низкое место. На первый взгляд ребята решили, что везде одинаково.

– Нет. Поверьте мне, что нет. Глядите зорче!

Приглядевшись, ребятишки указали почти все по-разному.

– Теперь проверим…

Иван Титыч раскопал борт канала, лежавшего окрай поля. Извилистым ручейком по полю побежала вода. Одно из указанных мест она обошла стороной, другое захватила, но не осталась там, а побежала дальше. Остановилась она и начала разливаться озерком по низинке, указанной Мишей, и уже оттуда – по всему участку.

– Ну, быть тебе, парень, мелиоратором, поливальщиком, – сказал Мише Иван Титыч. – Учиться надо, не все играть. Нельзя такой глазомер на одну игру растратить.

И потом начал брать Мишу с собой в поля, развивать у него интерес к орошению, тренировать глазомер. После школы-семилетки Миша поступил в мелиоративный техникум и окончил его с такими оценками, так хорошо показал себя на практике, что Опытная станция пригласила его в помощники Ивану Титычу.

Когда Лутонин вернулся домой, у Нины Григорьевны невольно вырвалось:

– Где же ты вычучкался так? Надо иметь особый талант.

Степан Прокофьевич был точно слеплен из земли и потом густо посыпан каштановой пылью хакасских дорог.

– Еще не этак, а глубже, до самых кишок. – Он склонился над плевательницей и сплюнул тоже каштановую слюну.

Увидев, что за мужем входят незнакомые люди, Нина Григорьевна продолжала, обращаясь к ним:

– Как решились вы ехать с таким красавчиком? Вид у него явно неблагонадежный. – Она засмеялась и быстро, но крепко поцеловала мужа.

– Видок и у нас подозрительный, – сказал Иван Титыч, оглядывая себя и Кокова. – Пыль, она без выбора пылит.

– Ну, жена… – поначалу можно было ждать, что Лутонин скажет что-то очень важное, он и хотел: «Скоро и здесь будут леса, сады, кукушки, соловьи», но подумал: «Не слишком ли рано рассыпать такие обещания?» – и сказал: – Заводи баню!

День был на исходе и осмотр речек отложили до утра.

Вечером на конный завод приехал секретарь райкома партии Николай Васильевич Чебодаев – коренастый, смуглый, темноволосый и темноглазый хакас лет тридцати пяти, несколько прихрамывающий после ранения, одетый в серый плащ военного образца.

Недавно пронесшийся ураган в некоторых местах сильно попортил посевы – где оголил невзошедшие семена, где совсем умчал их – и Чебодаев выяснял размеры бедствия. Хотя из конного завода не жаловались, но, оказавшись по соседству с ним, он решил заехать и туда.

Чебодаев в своей работе крепко держался таких правил: не ждал, когда люди придут к нему, а шел к ним сам; если от людей не было ни просьб, ни жалоб, ни других заявлений о себе, что некоторые работники считают признаком благополучия, Чебодаев, наоборот, начинал тревожиться и спешил к молчальникам; большую часть времени он проводил в мастерских, гаражах, на полях, пастбищах, молотильных токах – вообще там, где люди трудились.

Сначала Чебодаев думал пробыть на конном только часок-два: спросить, как подвигается сев, много ли набедокурил ураган, и ехать дальше. Но, узнав, что коневоды замышляют постройку оросительной сети, что с Опытной станции приехали люди для обследования водных источников завода, он решил заночевать.

Район у Чебодаева был животноводческий, с небольшими посевами и совершенно не имел оросительной сети. Чебодаев добивался, чтобы и его район включили в областной план оросительных сооружений, но пока безуспешно: в первую очередь орошали районы зерновые.

Тут Чебодаев, что называется, вцепился в Ивана Титыча и Мишу Кокова – время перевалило уже за полночь, а он все расспрашивал: какие существуют способы искусственного орошения, влияние его на урожаи, о последних работах Опытной станции.

Степан Прокофьевич то и дело пускался в мечтания: если возможно орошение, он заведет, устроит… готов был собрать в свою степь все прелести земли.

Осмотр начали с Биже, на берегу которой раскинулся Главный стан конного завода. Речонка была разливистая, быстрая, но мелкая. Иван Титыч хмурился и ворчал с неудовольствием:

– Дебит… дебит… С этим дебитом воды далеко не уплывешь.

– Год-то нынче какой… – пытался выгородить речонку Лутонин.

– Вы не сбивайте меня, – осадил его Иван Титыч. – Год, год… Здесь такой не последний. Лучше-то будет ли, нет ли, а хуже – сколько угодно.

Он выбрал самое узкое место, где Биже переливалась из одной котловины в другую и где был старый деревянный мост.

– Придется, Мишенька, поплавать.

Оба подтянули голенища своих высоких резиновых сапог и пошли под мост, в воду. За ними Чебодаев, Лутонин и Домна Борисовна. Иван Титыч строго глянул на нее:

– А вы зачем… Простудиться? – Она была в невысоких полусапожках.

– Я в самую глубь не полезу, – отозвалась Домна Борисовна.

Начали рассматривать отметки, сделанные водой и ледоходами на берегах, на сваях моста.

– Мелеет речонка, мелеет, – ворчал Иван Титыч, показывая на неясные, стертые временем отметки прежних лет: – Раньше во-он куда поднималась, а теперь ниже почти на метр.

– Отчего это? – спросил Лутонин.

– От разного может быть. Скорей всего, что леса вырубили. Здесь не всегда была такая чисть. Я сам видел другое: в котловинках, долинках, на полдневной стороне холмов – степь, а на полуночной – частенько лесок, кустарник. Ну, снег и держался… Теперь ему зацепиться не за что, а ветры ужасные, он и летит в тайгу. Здесь в степи осядет только по оврагам. С чего же быть воде!

Наконец Иван Титыч решил, что заниматься рекой довольно. Все выбрались на берег и долго в обе стороны – выше и ниже моста – осматривали речную долину. Хмурь постепенно сбегала с Ивана Титыча, его лицо становилось добрей, светлей, речь мягче и не так отрывиста.

Исходив долину площадью в несколько километров вдоль и поперек, вернулись к мосту. Там скопилось много народу. О приезде мелиораторов было уже широко известно, и все, кто мог, спешили к речке.

– Где будем разговаривать – здесь, в конторе? – обратился Иван Титыч к Чебодаеву и Лутонину.

– Здесь. Им ведь тоже интересно знать, – отозвался Чебодаев, кивая на народ.

– Еще бы!.. – зашумели в толпе.

– Ну, хозяева, слушайте! – Иван Титыч подкрутил обвисшие усы, на лице у него появилось многозначительное выражение: – Слушайте и не падайте в обморок!

– Здорово хотите огорошить? – встревоженно перебил его Степан Прокофьевич.

– Я не знаю, чего ждете вы от нас: мало ли, много ли.

– За все скажем спасибо.

– Тогда обрадую. Речонка, конечно, не того… – он поморщился. – Зато рельеф замечательный.

– Как по заказу, – подхватил Коков.

– Вообще, наша Хакассия с умом устроена. – Иван Титыч не спеша повел довольным взглядом по холмам и котловинам. – Для скота – высотки, для хлебов – низинки. Все рядышком и одно другому не мешает. Какая, к примеру, благодать эта долинка!

У моста, где речка пробуравила гряду холмов, долина была шириной с деревенскую улицу, а выше и ниже сильно раздвигалась. Иван Титыч кивнул на узкое место:

– Заткнуть это горлышко, и по одну сторону готов пруд, по другую можете поливать. Плотника нужна совсем небольшая, воду будут держать естественные борта.

Все взволновались:

– И большой пруд?

– Скоро ли будет?

– Сколько можно полить?

– Мишенька, пофантазируй! – попросил Иван Титыч. – Ты по этой части ловчей меня.

Коков выдвинулся вперед и сказал:

– Вот здесь, рядом с мостом, стройте плотину.

– Приблизительно здесь, – поправил его Иван Титыч. – Потом это установим инструментально.

– Выше плотины – само собой, пруд.

– Велик ли? – спросил Лутонин.

– Установим тоже инструментально.

– Не такой большой, но глубокий, – добавил Миша. – В плотине будет водослив. Можете поставить мельницу, электростанцию. От водослива пойдет канал. Примерно так, за мной.

Миша Коков, с мальчишески задорным и улыбчивым лицом, долго топтался, на что-то прицеливаясь то одним быстрым глазом, то другим, словно был нежным инструментом, который требует хорошей установки, а затем пошел вниз по течению менаду рекой и поселком.

– Подождите! – крикнул Лутонин. – А в поселок? Забыли поселок.

– В поселок не зайдет, – отозвался Миша, не оборачиваясь.

– Почему?

– Вода – не таракан, на стену не полезет, – ответил Иван Титыч за Кокова, которому теперь было не до разговоров. – Зачем на горе строились?

– А плотина… – не унимался Лутонин. – Поднять воду на уровень поселка.

– Река мала, и рельеф долины не позволит. Иди, иди, Миша! Правильно идешь, – одобрял Титыч. – Правильно!

Миша все шел и шел, за ним Иван Титыч, контролируя его, потом Чебодаев, Лутонин, Домна Борисовна и все прочие.

– Куда идет он? – волновался Лутонин, видя, что Коков уводит воображаемый канал дальше и дальше от поселка.

– Правильно, правильно! – покрикивал Титыч.

Остановился Миша почти в километре от поселка. Впереди была широкая плоскодонная котловина.

– Тут можете заводить поля, сады, огороды, что вам угодно, – сказал Миша, кивая на котловину.

– Большие?

– Гектаров триста – четыреста, пожалуй, все пятьсот.

– Пятьсот? – недоверчиво переспросил Лутонин, не ожидавший и половины этого.

Но Миша подтвердил.

– Этак мы наберем целую Волгу! – воскликнул Степан Прокофьевич. – Пятьсот здесь, да на Камышовке столько же, да все прочие маленькие реки… Какой-нибудь ключ, который теперь попусту бежит, глядишь, польет гектаров десять – пятнадцать… Сможет?

– На это совсем небольшой ключ способен: вода – она упорная, неустанная, – отозвался Иван Титыч.

– А пятнадцать гектаров – уже хороший сад.

– А ключей у нас… – и все начали называть ключи.

– Однако вы – народ жадный, вас не скоро обрадуешь, – сказал Иван Титыч, посмеиваясь. – То не было ни гроша, то подавай им рубль-целковый. Ну-ну, в добрый час! Нам эта жадность по душе.

Повернули в Главный стан. На мосту собрались новые люди. Они остановили Кокова и начали просить:

– Прогуляйтесь и с нами. Нам тоже интересно.

И Коков повторил рейс.

Камышовка течет в высоких берегах среди беспорядочного скопища холмов, делая множество петель. Места, куда предполагалось вывести воду, лежат за холмами. Определить, на какой петле выгодней сделать плотину и пруд, где проложить канал, было не легко. Между Иваном Титычем и Мишей, работавшими до этого согласно, как один человек, тут возник жаркий спор. Иван Титыч доказывал, что пруд надо сделать на нижней петле и канал проложить обходной, вокруг холмов; Миша отстаивал пруд на самой верхней петле и канал прямой, тогда строительство обойдется дешевле.

– Ты, Мишенька, загибаешь, – убеждал своего помощника Иван Титыч.

– Наоборот. Загибаете вы, – возражал Миша. – Ваш канал будет в два раза длинней моего.

– Зато он возможен, а ваш – одно предположение. – Иван Титыч попорхал руками над головой Миши и добавил: – Ваш – только приятная греза. Ты, дружок, дал маху. Вода не пойдет здесь.

– Как еще побежит!

– Куд-да? – Иван Титыч фыркнул.

– За мной, – уверенно сказал Миша. – Пройдемтесь еще разок.

Они стояли у верхней петли, откуда Миша проектировал начать канал. Около них, не вмешиваясь в разговор, стояли: Чебодаев, Домна Борисовна, Лутонин, Тохпан и один рабочий.

– Пройдемся, если вы не хотите уступить так, – согласился Иван Титыч.

Коков пошел, огибая один из холмов; следом шел рабочий с белыми колышками под мышкой; потом Иван Титыч и все другие. По временам, не оборачиваясь и не останавливаясь, Миша выкрикивал:

– Отметить!

И тогда рабочий вбивал в его след колышек.

Пока огибали первый холм, Иван Титыч утвердительно поматывал головой и приговаривал:

– Верно. Правильно.

Обогнув холм наполовину, Миша перешел на другой, примыкающий боковым выступом к первому.

– Вон как… – удивился Иван Титыч. – Но это не надежно: выступ узок, и вода скоро размоет его.

– А мы пропустим ее в трубу, – отозвался Миша.

По склону второго холма он вышел в распадок, который вел прямо в котловину, назначенную для орошения. Дул сильный ветер, гоня из котловины бурую пыль. Голые каменистые стены распадка, сложенные из гладкого, будто отполированного плитняка, ослепляюще сверкали под солнцем. От этого сверканья и пыльных вихрей все казалось зыбким.

Иван Титыч и все другие были уверены, что Миша идет уже не под гору, как надо воде, а в гору. Выйдя в котловину, он остановился и сказал:

– Вот так.

– Не пойдет. – Иван Титыч даже притопнул. – Вы обманулись в распадке. Там каверзное освещение.

– Верно, каверзное. Но обманулся не я, а вы.

Чтобы убедить в этом Ивана Титыча, Миша предложил вернуться тем же следом, просмотреть распадок с другой стороны. И едва вступили в него, всем опять начало казаться, что они поднимаются в гору.

– Неужели я обманулся? Вот номер! Даже самому весело, – приговаривал Иван Титыч, идя следом за Коковым и поминутно подкручивая потные обвисающие усы.

Прошли весь маршрут в обратном направлении.

– Ну, как? – спросил Миша своего озадаченного учителя.

– Пожалуй, ты прав. – И Титыч начал бранить освещение. – Предательское. Издевательское. Надо же так: куда ни сунься, везде будто в гору.

Лутонин спросил его, сколько может полить Камышовка.

– Пахоты примерно как и Биже.

– А лугов?

– Смотря по тому, каких. Естественных – раза в четыре, в пять больше, чем пашни. Этим лугам дать только один полив, и поднимется такая травища – не продернешь косу. Верных пятьдесят – шестьдесят пудов сена с гектара.

– Это вот находка! – воскликнул Степан Прокофьевич, обводя всех радостным взглядом.

– Да-а… – отозвался Чебодаев, покачивая головой с неопределенным значением. – Находка-а… Но чего тут больше – радости или печали, не знаю. Завод-то существует двадцать лет, и находка все время была у нас перед глазами. А заметили ее только сегодня. Но теперь не выпускайте из рук. Рукава так!.. – резким движением он поддернул один из них до локтя. – И за дело! Беритесь крепче, смелей!

…Машина катила по берегу Биже. Чебодаев уезжал из конного дальше. Несколько перегнувшись через борт, он внимательно и задумчиво оглядывал речонку: и вот такая каплюшка, где повсюду виден донный песок, может орошать пятьсот гектаров… А в районе десяток таких, есть и покрупней.

Чебодаев был местным уроженцем, неплохо знал реки своего района, теперь мысленно сравнивал их с Биже и думал: «Надо посмотреть еще раз. Не откладывая изучить, какие у них оросительные силенки. И в дело их, все в дело!»

Вместо однообразных степных котловин, сменявших одна другую, воображение Чебодаева рисовало голубые пруды, пшеничные, овсяные, картофельные и всякие другие поля, цветущие сады.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю