Текст книги "Возвращение домой (СИ)"

Автор книги: Александра Турлякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 62 страниц)

«При чём тут дети? Свадьба какая‑то? Что за бред?» – Джейк молчал, прокручивая услышанное раз, и ещё раз в памяти. Аж в ушах зазвенело. Он ничего не понимал. Ничегошеньки!

А‑лата сверкала глазами, а он не понимал, из‑за чего она так злится.

– Куда отпустит? – переспросил он, хмуря брови, – Кайна – меня?! А разве она может мне запретить?

– Может! Ещё как может! Неужели сам не понимаешь?! – столкнувшись с явным непониманием, А‑лата немного сбавила яростный натиск. И хотя она предположить не могла, что дочь её додумается до такого решения, злиться и кричать теперь было бесполезно. И этот парень мало в чём виноват. Он о таком обряде впервые слышит. И не понял ещё, что всё это значит.

Ну, Кайна! Вот ведь какая! И молчала! Даже не посоветовалась! Не спросила ни разу. Тайно хотела… Привязать его к себе, не дать уйти… Неужели всё настолько серьёзно, если она даже на это решилась? Жить без детей, без будущего, с человеком?! Всесильный свет! Да быть такого не может!

Чтобы она, моя Кайна, решилась на такое?!! Она, всегда такая послушная, такая толковая, – и пожертвовать собой ради человека!.. Это ж как любить нужно!.. Почему же они тогда не вместе? Почему он один здесь? А где же ты, девочка моя, где ты?

– Куда она ушла? Ты знаешь? – ярость сменилась тревогой, беспокойством, а Кийрил стоял перед ней и моргал растерянно, как ребёнок. – Что ты ей наговорил? Отправил, да? Обсмеял?

Джейк отшатнулся, прошептал чуть слышно:

– Нет… Ничего такого, вроде… Она даже не сказала ничего, ушла – и всё… Я сказал только, что ухожу завтра… А что такого? Я и не скрывал этого…

– Не скрывал! Тоже мне! – А‑лата рассмеялась с горечью, – Она ведь тебя любит, дурака. Любит! И отпускать не хочет. Не хочет, понимаешь ты это?! Поэтому и сплела парумз, и обряд провела… А ты так и не понял!.. Она себя человеку предложила. Стыд и позор! Человеку, а не ларину! А ты не понял! Не понял этого… Не принял её, отказался, да?!

– Да ничего я не отказывался! Я же не знал! – воскликнул Джейк. Он и так чувствовал себя хуже некуда, а тут ещё и А‑лата каждым словом своим душу на куски рвала.

– Будь ты ларином, такого бы никогда не случилось, уж про свадебный обряд каждый ребёнок знает. Но ты человек, тебе не объяснишь, да вы и не живёте по нашим законом. Вам всё равно.

– Почему сразу всё равно?! Я же говорю, не знал! Откуда мне знать, для чего она, эта лента! – Джейк сам сорвал с шеи парумз таким движением, будто хотел отшвырнуть его далеко от себя, но не выбросил, только смял в кулаке, а остальную часть шнура, свесившуюся почти до земли, намотал на пальцы торопливо, с психом, оглядываясь по сторонам.

– Где она может быть? – исподлобья взглянул на А‑лату.

– Ты последний её видел. Ни дома, ни у Ариартиса её нет. Наверное, у реки, или в лесу. Я не знаю… – А‑лата побледнела испуганно, встретив решительный, почти суровый взгляд Джейка. Он ещё обдумывал план дальнейших действий, а А‑лата, догадавшись, что к чему, заговорила поспешно:

– Она не должна была уйти далеко. На ней одежды‑то… Ведь сразу же после танца. Найди её, Джейк, – А‑лата впервые позвала его по имени, но Джейк даже бровью не повёл, ему сейчас не до объяснений. – Обязательно найди. Прошу. Ради всего святого… Ради жизни спасённой… Пожалуйста… А вдруг она не захочет вернуться?

А‑лата смотрела на Джейка, прижав стиснутые кулаки к губам, кусая побелевшие костяшки. А он, так и не сказав больше ни слова, повернулся и исчез в тени дома…

…Он шёл быстро, почти бежал, не глядя под ноги. Эту тропинку он знал наизусть. Хоть с закрытыми глазами пройди!

Вот он, поворот. За ним лианы с колючками. Там гирлянды цветов. Ещё один поворот мимо поваленного, затянутого зеленью дерева. Главное – о корни не споткнуться. Только коснулся ветки дерева рукой, и в воздух взвились искорки – светлячки!

Какая‑то птица обеспокоенно захлопала крыльями, закричала, захохотала жутко. Веерохвостая певичка, так называл её когда‑то Дик. Ну и имечко!

Джейк даже не дрогнул, промчался мимо.

Лес и ночью не знал тишины. Такие встречи здесь сплошь и рядом. За время жизни среди гриффитов он стал ко всему относиться спокойно. Не зная названий многих растений, животных, насекомых (может, только за редким исключением), Джейк при этом неплохо разбирался в их свойствах, повадках, привычках. Не боялся отравиться. В лесу он был не хуже любого ларина, будто знал всё это с рождения. А может и правду, на такие вещи есть наследственная память, перешедшая к нему от матери. Над этим Джейк думал временами на досуге, сейчас же ему было не до этого.

Кайна? Куда она могла деться?

Он ещё не знал, что ей скажет, когда найдёт, если найдёт, конечно. Понимал лишь, что должен её найти, разыскать и объяснить всё. Вот только что, «всё»? Он и сам не знал…

Чутьё, ощущение её близкого присутствия, не подвело и на этот раз. Джейк, доверяя своим чувствам, сразу же остановился, глянул по сторонам, и не сдержал догадливой улыбки. Ну, конечно! Где ей ещё быть?

Шагнул с тропинки. Осторожно раздвигая руками лианы и воздушные корни, подкрадываясь совсем неслышно, по‑звериному. Знакомое дерево с чёрными ягодами, свисающие вниз тонкие ветки плотной стеной. Они лишь тихо, как бумажная гирлянда, зашелестели, когда Джейк, склонив голову, шагнул под дерево.

Кайна была здесь. Она очень медленно поднялась, не сводя изумлённых глаз с лица Джейка. Порывисто вздохнула, будто хотела сказать что‑то, но только всхлипнула, вздрогнув плечами.

Несколько долгих, как вечность, минут они стояли, не сводя глаз друг с друга, в полном молчании. И расстояние между ними было не больше метра. Один шаг, но никто из них не решался сделать первым этот шаг.

Джейк решительно шагнул вперёд, как в омут с головой, но Кайна не отстранилась, не отодвинулась, осталась стоять там, где стояла.

Они понимали друг друга без слов, но Кайна всё же не сдержалась, прошептала одними губами:

– Люблю… тебя…

Она призналась первой, а попросту лишь повторила то, что успела сказать ему проведённым обрядом. Голос её сорвался, его заглушил всхлипывающий короткий вздох, как у ребёнка после долгих слёз. И выглядела она в этот момент такой до боли одинокой и несчастной, что Джейк не удержался, обнял её порывистым сильным движением, прижал к себе, чувствуя сквозь мягкие складки длинного плаща по‑девичьи хрупкое беззащитное тело. Почувствовал короткую, но сильную дрожь во всём её теле, но это был не страх, не отвращение, а кое‑что другое. Страсть! Та сила, которая раньше таилась глубоко внутри, ждала этого вот момента и, наконец, дождалась.

– Я люблю тебя… – он эхом повторил её слова. И сам немного удивился тому, насколько приятно и легко их произносить, – Люблю… Люблю… Люблю… Люблю тебя…

Шептал, касаясь губами её волос над ухом и чувствуя, как щеку нежно щекочет венок на голове Кайны. А девушка молчала, стояла неподвижно и, кажется, даже не дыша. Как будто всё происходящее казалось ей сном, а она боялась проснуться.

Кайна стояла, упираясь лбом ему в плечо, положив раскрытые ладони ему на грудь, и счастливо улыбалась тому, как под её правой рукой быстро и громко стучит его сердце. Его сердце! И его руки сейчас сжимают её талию, спрятавшись в распушенных волосах. И его губы шепчут что‑то над ухом, обжигая горячим дыханием, что‑то на родном языке и на языке людей.

И это всё было приятно! Боже, как это было приятно!

А ей вдруг захотелось, чтобы он поцеловал её, поцеловал так, как это делают люди, так, как она много раз видела… Прямо в губы…

И он «прочитал» её мысли, «увидел» их так, как могли это делать только женщины их мира. Но Кайна не удивилась, Джейк всегда казался ей довольно странным, странным даже для людей. Мысли и желания людей в той, городской, жизни ей удавалось «читать», этот же человек ей не поддавался, хотя он сам предугадывал её мысли и даже слова.

Вот и сейчас, понимая её без слов, Джейк заставил Кайну посмотреть себе в глаза, – придерживая голову девушки ладонями осторожно, как полураскрывшийся бутон хрупкого цветка, нежно коснулся губами прохладного лба, спадающего завитка волос. А потом – потом опустился ниже, к губам, – и Кайна задохнулась от нахлынувшего чувства, полностью подчиняясь мужчине и… и человеку.

Чувствуя на себе его взгляд, она медленно открыла глаза, но встретившись с чернотой продолговатых – как у ларина! – зрачков, вздохнула, всхлипнув, и опустила голову. Похоже ли это на сумасшествие? А разве могут ларимны сходить с ума? Терять рассудок? Им и галлюцинации не свойственны!

Уловив неожиданную перемену в поведении Кайны, Джейк не дал ей отстраниться, наоборот, притянул девушку к себе. Попытался поцеловать в губы. Она не сопротивлялась, но в её глазах был вопрос, легко читающийся, как крик: «Это – правда?!»

– Правда! Правда! Правда! – шептал Джейк, после каждого слова целуя своё сокровище в лоб, в глаза, в уголки губ, в подбородок, и чувствовал, как с каждым поцелуем тело Кайны слабеет в его руках, всё сильнее наполняясь счастливой истомой.

Гирлянда цветов порвалась под его пальцами, и цветы сыпанулись им под ноги с лёгким шелестом. Кайна вдруг в этот момент рассмеялась над чем‑то, счастливо и беззаботно, откинула назад голову, морщась как от щекотки, и плащ с её плеч скользнул на землю.

* * *

– …Я ведь тоже многого так и не понял… Она рассказала так, вкратце, ещё там, в части… Что‑то, связанное с генной инженерией, какие‑то опыты… – Джейк повёл плечом, и голова Кайны, покоившаяся у него на плече, слабо качнулась. Джейк коснулся губами волос на её макушке, улыбнулся каким‑то своим мыслям. Сейчас, доверив своё прошлое другому человеку, тем более, самому дорогому для себя, он стал понимать, что прошлое и вправду стало прошлым, и теперь он смотрел на него спокойно, без раздражения, без обид, без стыда за что‑то. Что бы там ни произошло, его уже не изменить, не переделать… Да и не хотелось этого…

Было много плохого, было много несправедливости, но ведь было же и много хорошего! Можно в десять раз больше пережить, если на финише вот оно, счастье, самый дорогой приз – ещё одни короткий и нежный поцелуй.

Джейк сидел на земле у самого дерева, согнув правую ногу, расслабленная рука лежала на колене. Кайна котёнком свернулась рядышком, полулежала, откинувшись Джейку на грудь, и он обнимал девушку левой рукой, прижимал её к себе, наслаждаясь её теплом и её присутствием.

Как хорошо, как сладко было находиться вот так, вместе, и никуда не торопиться, ни о ком и ни о чём не думать!

Кайна нежилась, счастливо улыбаясь. Закутавшись в мягкий плащ, она лежала с открытыми глазами. Её левая рука накрывала собой раку Джейка, их пальцы переплелись между собой в сильном, почти страстном пожатии.

Кайна поднесла его руку к своему лицу, стала осторожно, украдкой, целовать ладонь и пальцы, перетянутые парузом. Нити ленты щекотали губы, и Кайна чуть улыбалась, вспоминая прошедшую ночь.

Это было так неожиданно, почти спонтанно, но искренне, и они не жалели о произошедшем.

Она развязывала зубами узел паруза. «Опять он делает всё не так, как надо. Его нужно носить на шее, с узлом возле сердца, а не на руке.» Рука Джейка была мягкой, безвольной, как бывает у спящего, и приятно было касаться её губами. Кайне было всё равно, что когда‑то и, может быть, даже совсем недавно эти руки держали автомат, сжимали рукоять ножа, несли и обещали кому‑то смерть. Возможно и убивали…

Теперь уже Кайне было всё равно. Она знала эти руки мягкими, ласковыми, такими ласковыми могут быть только руки матери, руки любящие, не способные причинить боль.

– Странно, правда, что никто другой, никто из людей, не замечал твоего сходства с нами. Тогда бы ты и в армию не попал, да? – Кайна отвлеклась от своего занятия, повернула голову, стараясь увидеть лицо Джейка. Тот повёл подбородком, но как‑то неуверенно, будто говоря про себя: «Может быть, конечно… Но всё же…»

– Были, всякие были, и те, кто видел… Но это было глупо… – Джейк невольно вспомнил Колина и его шайку, их вечные нападки, их глухую вражду. Сейчас всё это казалось каким‑то мелким и далёким, вот только вспоминать было противно. Даже сейчас до сих пор противно.

– А мама твоя, она, наверное, очень сильная и красивая, да? – Джейк пожал плечами в ответ, сказал с улыбкой:

– Она же из ваших, из ларинов. Она очень мало о себе рассказывала, да и сам я мало спрашивал. Она была сиротой, без отца и без матери, с детских лет в интернате, училась и работала здесь же, где‑то в этих лесах. Они и с отцом здесь познакомились. Тогда, в те годы, им легче было со свадьбой… И со мной тоже… Сейчас бы уже так просто на Ниобу не отпустили. Держали бы до рождения, а потом изучали, препарировали…

Джейк зябко повёл плечами, замолчал. Было ясно, что говорить об этом ему трудно, и больно. А ещё в рассказе о матери, о прежней жизни чувствовалась тоска. Кайна испугалась этого, мысль о том, что счастье её временно, кольнула в сердце иглой, и вопрос сам сорвался с губ:

– Ты вернёшься в свой мир?

Джейк сразу же как‑то странно окаменел, весь – и телом, и взглядом. Он ждал этого вопроса, но всё равно не был к нему готов и совсем не знал ответа. Эту муку Кайна тотчас уловила, почувствовала, как он дёрнулся, как от удара с беззвучным стоном, и пожалела о сказанном.

Беззаботность, счастливая беззаботность во всём сразу куда‑то подевалась. И Джейк замкнулся, стал опять чужим, сидит, вот, теперь и смотрит куда‑то вперёд, поверх её головы, сквозь туманную сереющую зелень в рассветных сумерках.

Ах, если б можно было вернуть сказанное!

Кайна бы всю свою оставшуюся жизнь променяла на эти несколько слов, чтоб только ни никогда не были произнесены. Всю свою жизнь, которую ей придётся прожить одной. Она женским интуитивным чутьём поняла, каким будет ответ. И ничем никогда уже не исправить. Хоть плачь, хоть кричи…

Он же всё равно останется человеком, пусть и наполовину, но человеком.

– Я должен… Рано или поздно… Я и сам не знаю, когда теперь… Но я должен! – Боже, какие жестокие, какие убийственные в своей простоте и откровенности слова! И ничего не изменить…

Это у ларинов женщина подчиняет себе мужчину, у людей – наоборот. В том мире говорят о равенстве, но мужчина всё равно сильнее, главнее женщины. Таковы порядки у людей.

– Но ведь это ничего ещё не значит. Я могу вернуться…

Мгновение – и они уже стояли на ногах друг против друга. Но Кайна не смотрела на Джейка, она отвернулась и глядела себе под ноги, и волосы, спадая волной, закрывали её лицо.

– Кайна. – Джейк позвал девушку жалобно, почти с мольбой, – Сначала я хотел уйти сегодня, но мы тогда многого ещё не знали. А теперь… Теперь я могу сказать лишь одно: сегодня я останусь. И завтра останусь… А больше я не хочу загадывать. Я хочу на речку! Хочу купаться! – он рассмеялся как можно беззаботнее, но тут же замолчал, натолкнувшись на серьёзный взгляд Кайны. Она подошла к нему и, глядя прямо к глаза, заговорила:

– Джейк, ты был первым мужчиной в моей жизни и, я точно знаю, останешься единственным. Даже если уйдёшь, и уйдёшь навсегда… Я знала, на чтом шла.

Я не буду требовать от тебя верности, ты сам хозяин своей жизни. Ведь ты – человек, пусть и наполовину, но ты вырос среди людей, а это куда важнее. Поэтому, я понимаю, этот обряд мало чего для тебя стоит…

Джейк попытался возразить, мотнул головой, но Кайна продолжала:

– Но ты и ларимн, ларимн также наполовину. Поэтому, как бы ты не хотел, не только паруз будет держать тебя. Между нами теперь более тесная связь…

Ты всегда обо мне будешь помнить. Всегда! Что бы ты ни делал, куда бы ни шёл. Всегда! И ты не сможешь ничего изменить, ведь ты ларимн, мы все живём так… И только смерть одного из нас сможет разорвать эту нить… – Кайна хотела ещё что‑то добавить, но лишь несколько раз сомкнула и разомкнула губы беззвучно, будто лишилась дара речи. Глаза её наполнились слезами, и тут Джейк не выдержал, обнял Кайну сильно‑сильно, прижал к себе.

– Ну зачем ты, зачем ты снова плачешь? – он утешал её, нашёптывая ласковые, нежные слова, – Не надо плакать. И грустить не надо. Зачем грустить, ведь мы же вместе? Не плачь, ну, пожалуйста…

Кайна улыбнулась сквозь слёзы, прошептала:

– Плохо мне почему‑то, неспокойно на сердце…

– Пойдём купаться, пойдём! – Джейк потянул Кайну за собой, улыбка на лице девушки поднимала испортившееся настроение. А ведь так хорошо начинался день! Как мало, как мало длится счастье!

– Нет, Джейк, пусти! – Кайна упёрлась ему в грудь руками, произнесла виновато, – Меня мама потеряла. Я же так и не сказала ей ничего. Она волнуется сейчас, я точно знаю. Иди один… Хорошо? А я потом, чуть‑чуть попозже.

Видя разочарование во взгляде Джейка, она осторожно поцеловала его в губы, привстав на носочки и притянув его голову к себе за ворот рубашки.

– Ну, не дуйся! Ты что это?

Джейк чуть ослабил захват рук, и Кайна легко выскользнула. Отошла на несколько шагов, пятясь спиной вперёд, и скорее неосознанно попрощалась с ним по‑гриффитски: ногтями пальцев к губам; засмеялась, успев поймать соскальзывающий с плеч плащ, а потом заспешила по тропинке в сторону посёлка. Джейк проводил девушку взглядом, жадно ловя и запоминая каждое её движение.

Захотелось почему‑то сделать что‑то такое, такое… Хоть как‑то выразить свои чувства. Прыгнуть или заорать что‑нибудь, да погромче. Чтоб весь лес знал, весь мир слышал. Разве можно сейчас спать?!

И Джейк сорвался с места, побежал, на ходу расстёгивая на себе рубашку, туда, где сонно шевелилась Чайна.

* * *

Всё здесь было, как в рапорте капитана Ламберта. Одна улица, два ряда домов. С этого места и предстояло начинать обработку местности. Но сначала нужно допросить местное население. А какое оно из себя, сержант Рауль Мерконис и представления не имел. Капитан докладывал: все – одни старики…

А хотя… Вот это создание на старуху нисколько не походило.

По улице со стороны леса шла девушка. Ещё издали стало ясно: хорошенькая, хоть и в плаще до пят, и не поймёшь, что за фигура.

Но уж в осанке сержант и так толк знал. А походка, походка – сказка!

Мерконис подобрался, как перед броском, затаился, но тут из‑за соседнего дома раздался крик и урчание мотора:

– Куда прёшь, балда?! Своих не видишь?

– Сам встал! Какого чёрта?!

Ребята подгоняли вездеходы и обменивались, как всегда, на привычном им языке. А гриффиточка испугалась, крутанулась туда‑сюда, развернулась назад, опять в лес. Испугалась! Куда? Куда ты, крошка?

Мерконис чуть не крикнул ей вдогонку, но вовремя промолчал. Лейтенант (а разве что‑то делается без него?) загородил девушке дорогу, заговорил с ней о чём‑то. Моторы грохотали, казалось, над самым ухом. А сержант обрадовался, что не вылез раньше времени: чем меньше на глазах начальства, тем лучше.

– Вы из города или здесь проживаете?

Красивая дикарка, глаз не отвести, но растерялась так, что еле шла, казалось, у неё ноги при каждом шаге отнимаются. Испугалась военных или просто новых людей здесь, в этой глухомани?

Лейтенант не собирался завязывать какие бы то ни было отношения с местным населением, но тут не удержался, взял девушку под руку; та даже не сопротивлялась, была в полуобморочном состоянии. И вопроса его будто не слышала. Смотрела себе под ноги, боялась поднять глаза.

– Здесь до трассы, если напрямую, всего ничего. Чужие к вам не заглядывают? Из города, например? Из‑за реки?

Он надеялся поймать её на неожиданности. Да и народ этот казался ему простоватым. Зачем их сильно трясти, спрашивать каждого? Можно же просто расспросить ненавязчиво, да и момент подходящий.

Девушка будто вопроса не расслышала, шла всё также молча. Ну и собеседница попалась, подумал лейтенант без раздражения. А может она – того? Нет, скорее всего, языка не знает. Вот темнота! Что же делать теперь? У нас с собой и переводчика нет. А капитан в своём рапорте ни словом не обмолвился. Что они тогда сами делали?

Хотя им тогда не до гриффитов было, это точно. Сделали всё на скорую руку, лишь бы быстрее, ничего толком и не выяснили. Взяли всего одного из всей группы, и того до «психушки» довели. А результат? Ноль! Так ничего и не узнали! А сделали бы как надо, не пришлось бы сейчас тащиться сюда через лес.

Ужас при неожиданной встрече начал медленно откатывать, и мысли в голове стали проясняться. Человек в форме больше походил на сионийца, и был он в посёлке не один, значит, Джейку здесь нельзя появляться никак. Его предупредить нужно. Но как? Офицер продолжал поддерживать её под локоть, держал бережно, но крепко. Начнёшь рваться, объяснять что‑то, – заподозрит, вообще никуда не пустит.

Что же тогда делать?

Держаться естественно, как ни в чём не бывало. Пусть считает, что я не знаю их языка.

Солдат становилось всё больше по мере того, как они подходили к центру посёлка. Там уже стоял ещё один транспортёр. Пришельцы копошились вокруг с неспешным и деловым видом, совсем по‑домашнему.

Они были в каждом доме, и голоса их доносились, казалось, ото всюду. От знакомой пятнистой формы, от того ужаса, который она обещала, перед глазами плыл туман. Кайна шла и сама не понимала, почему она до сих пор идёт, живёт, дышит. Ведь произошло то, самое страшное, чего она даже представить не могла. Здесь был уже не тот, въевшийся в мозг инстинктивный ужас перед людьми в форме, здесь был страх потерять самое для себя дорогое: потерять любимого, потерять своё, с таким трудом и болью выстраданное счастье, которым самой ей обладать, возможно, считанные мгновения. А незваные гости лишали её и этого… Ну почему они появились именно сейчас? Зачем они пришли сюда именно сейчас?

…Родной дом, родное крыльцо и дерево у окна принесли невольную радость. Где‑то здесь её ждёт мама. Здесь, в родных стенах!

Кайна заторопилась, даже солдаты, снующие во дворе, её теперь не так пугали. А‑лата была тут же, на улице, стояла, глядя себе под ноги, будто и не видела всей этой суеты вокруг себя, и солдат рядом.

Обыск?! Неужели и здесь всё, как в городе?

При виде лейтенанта сионийцы притихли, только один, с серебряной нашивкой над клапаном нагрудного кармана, вышел вперёд, отчитался.

В этот момент солдаты чуть расступились, и Кайна увидела армейский комбинезон, аккуратно расстеленный на земле у ног А‑латы.

– Господин лейтенант, вот, нашли… Случайно наткнулись…

Обрывочные нечёткие объяснения сержанта. Окаменевшее лицо лейтенанта. Посеревшие испуганные лица солдат. И измученное растерянное лицо А‑латы. Кайна не сразу поняла, что к чему. Несколько долгих секунд, не моргая, смотрела на огромное грязно‑бурое пятно, на смятую ссохшуюся ткань комбинезона, на страшные дырки от пуль.

– Откуда?! – лейтенант подался вперёд всем телом, будто неосознанно хотел приблизиться к А‑лате, но не мог перешагнуть через комбинезон, – Откуда, я спрашиваю??

От этого окрика они все вздрогнули: и сионийцы вместе с сержантом, и Кайна, и А‑лата.

– Где тело? – глаза лейтенанта светились холодной яростью, обещающей неприятности всякому, кто попытается пойти против. – Откуда здесь форма ниобианского солдата? Когда сюда приходили ниобиане? Сколько их было?.. КТО его убил? И где тело? Куда вы его дели? Ну?! – вопросы сыпались на А‑лату как удары, а она стояла, опустив голову, кусая костяшки пальцев.

– Не смейте на неё кричать! – вмешалась вдруг Кайна, – Она не понимает вас… Здесь никто не знает Единого…

Лейтенант обомлел, моргнул растерянно, а Кайна подскочила к матери, обняла, прижимая к себе.

– Мама, я ведь просила… столько раз просила…

На дикарке этой, видимо, и одежды‑то было всего ничего. Она обнимала другую, постарше, за плечи и даже не стеснялась своего вида перед толпой солдат. А на самой юбка из одного куска ткани с разрезом от земли до пояса, а выше – ничего! – один лишь плащ.

Лейтенант, смутившись, отвёл глаза, хотя и отметил про себя с раздражением, что пялился почти минуту на девчонку, на её руки, открытые до самых плеч, с нежным золотистым загаром; на её тело, почти не прикрытое плащом, но выставленное на показ без всякого бесстыдства. Здесь была непонятная никому из них естественность, природность дикарей. Он крутанулся на каблуках, ища глазами сержанта Меркониса.

– Обыск проводили?

– В д‑доме ещё н‑нет… – сержант растерялся так, что даже стал заикаться. Как школьник. И глаза испуганные, будто попался в момент подглядывания за чем‑то запретным.

– Так, нечего здесь стоять! – лейтенант обратился уже ко всем рядовым. – Каждый дом обыскать! Каждый угол! И все дворы!.. И внимательно!..

Сержант, берите ещё двоих поактивнее – и всех поселян к «Стиктусу»! Познакомимся поближе… А с этих глаз не спускать! – Кивок в сторону гриффиток. – И ещё, сержант, лес прочесать, хотя бы до канавы… Из местных – никого никуда! Чтоб все здесь были. Всё! Пошли! Даю сорок минут на всё!

Сионийцы поспешили выполнять приказ, а лейтенант, встретив настороженный взгляд молодой гриффитки, произнёс с усмешкой:

– Ну, что, будешь переводчиком?

В его словах не было ни просьбы, ни предложения – один лишь приказ.

…Прошло только тридцать минут, а все гриффиты стояли уже на улице под надзором автоматчиков.

Довольно прищёлкивая языком, лейтенант долгим изучающим взглядом окинул эту пёструю кучку странного, совершенно безмолвного покорного народца. При обыске и во время сборов ни один не оказал сопротивления. Как животные! Хотя кому тут сильно выступать? Тому старику с палкой? Одни старухи почти. Где молодёжь? А ведь всё обещало быть таким интересным! Кого здесь допрашивать? Тряханёшь – и кости посыпятся!

Лейтенант заскучал, отвернулся. Может, какая‑нибудь ошибка? Зачем было столько шума поднимать? Кто‑то даже заикался насчёт отрядов сопротивления. Боялись партизанского движения. Диверсий в тылу.

Но кому здесь воевать?

Если только укрывательство? Помощь дезертирам? Но за это не наказывают так строго. Не отправляют для разбирательств четыре бронетранспортёра с такой толпой солдат.

Что там раздул тот лейтенант в своём отчёте? Хотя он из спецотдела, их всегда слушают внимательнее… И распоряжения от таких тоже выполняются строже… Только тогда почему этот Ли сейчас не с нами? Пусть бы увидел…

Рассеянно выслушав рапорт сержанта, лейтенант медленно кивнул, спросил задумчиво:

– И это все?

– Все!

Он снова кивнул, не скрывая разочарования, перевёл взгляд на гриффитов. С чего‑то же нужно начинать? Что‑то же нужно делать? Ведь не зря же их всех собирать пришлось!

Глядел‑глядел, и тут аж подался вперёд, как легавая, увидевшая вожделенную дичь.

Он стоял среди самых последних, в нескольких метрах от автоматчика. Молодой, лет двадцать, может, чуть побольше, высокий, выше всякого на полголовы, широкоплечий, статный. Такого трудно не заметить сразу. Да он бы и попался тут же на глаза, если бы не был так похож на любого из дикарей. Лёгкая рубашка с коротким рукавом, навыпуск, такой же пёстрый рисунок ткани, как на всех. В городе таких не увидишь – не та мода.

Мерконис хорошо знал своего командира, даже слишком хорошо, поэтому и сейчас угадал его мысли и не стал дожидаться вопросов, заговорил сам:

– Возле речки взяли, господин лейтенант… Купался, видно… И случайно совсем взяли… Интересный субъект, правда?

Лейтенант нетерпеливо дёрнул подбородком, а Мерконис уже подал знак своим ребятам. Гриффиты нехотя расступились, пропуская двоих солдат, но никто не сопротивлялся, не возмутился, всё прошло в полном молчании, только гриффитка‑переводчица негромко всхлипнула где‑то за спиной. Парень так же покорно остановился там, где его придержал один из солдат: в самом первом ряду, напротив лейтенанта. Смотрел прямо перед собой, без страха, без удивления, серьёзно. Дикарь дикарём.

Да, он был гриффит, гриффит до кончиков ногтей. Прекрасно сложенная фигура без изъянов, красивое пропорциональное лицо, что очень большая редкость для людей. Светловолосый, большеглазый, как всякий гриффит. Но…

Лейтенант помнил тот простреленный комбинезон, сам понимал, что при таком ранении (четыре пули в грудь, две из которых в области сердца) без быстрой помощи медиков не выжить, а уж тут‑то, в лесу, среди дикарей, и подавно. Даже после двух курсов профилактических инъекций иммуналита. Хоть как укрепляй иммунитет, но потери крови не избежать. Что уж говорить о простреленных лёгких… Умом понимал, что такое невозможно, но интуитивное чутьё подсказывало обратное. А своей интуиции он доверял всегда. И не ошибался…

Двумя стремительными шагами приблизился к гриффиту, тот не шевельнулся, даже не подался назад. Они стояли друг против друга, смотрели друг на друга в упор. Лейтенант всматривался в это спокойное красивое лицо, и сам внешне был спокоен, но внутри его шла борьба, страшная борьба между разумом, логикой и чувствами, интуитивным чутьём.

И вдруг не выдержал – вскинул руки.

Хрясь! От ворота – до низа – одним движением! Только ткань под пальцами хрустнула. Никто ничего сообразить не успел, даже гриффит не дёрнулся, защищаясь от порывистого движения… Да и поздно теперь уже было.

А шрамы – шрамы вот они! Следы от четырёх пуль!

– Сержант, проследите!

Но солдаты уже сами справились. Руки в наручники, а парня под локти – и вперёд! Но тихо, без нервов, не получилось. Девчонка бросилась к пленному, вцепилась так, что и не растащить.

– Не дам!!! Джейк, почему ты молчишь?! – Взгляд на лейтенанта. – Вы не имеете права!! Он – гриффит!!.. Он – ларин!!.. ОН – мой муж!!! Вы не имеете права его никуда забирать!!..

Тут и гриффиты все загомонили, задвигались. Солдаты нехотя отталкивали их прикладами автоматов: старики всё‑таки…

– Боже… И здесь, как всегда… – Лейтенант вздохнул с усталостью. – Опять истерики… Уберите… – А сам отвернулся.

Кто‑то из сионийцев подхватил Кайну, потащил её, приговаривая:

– Стоит ли так убиваться? Чем я хуже, красавица?

Кайна вырвалась из его рук, но другой рядовой перехватил девушку, прижал к себе и, пользуясь тем, что лейтенант в их сторону не смотрит, попытался силой поцеловать гриффитку.

– Ах ты, гад!! Лапы убери! – Ниобианин не выдержал, с криком бросился на защиту, стряхивая на ходу своих конвоиров. Но добраться до обидчика ему не дали, сбили с ног подножкой, принялись пинать, не давая подняться на ноги.

– А‑атставить!!! – закричал лейтенант диким голосом. А тут и сержант вмешался, принялся раздавать направо и налево затрещины.

Картина была нелепая до жути.

Солдаты подались в стороны, и пленный поднялся сам, вытирая кровь с ссаженной скулы. Рядом с ним на земле сидела гриффитка, обхватив его колени белыми красивыми, очень сильными руками, прижимаясь к нему лицом.

– Сержант, проследите! – Приказ был повторён, и слова в тишине прозвучали громко и резко.

Глава 8. Сионийский лейтенант

На первом же допросе Джейк признал только то, что он, действительно, солдат Ниобианской армии. На все остальные вопросы отвечать отказался.