Текст книги "Возвращение домой (СИ)"

Автор книги: Александра Турлякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 62 страниц)

«Будто мысли угадал! – Кайна невольно обратила внимание на это совпадение, но не подумала над ним всерьёз, – Мало ли… Всякое бывает. Тем более среди нашего народа… Но у нас наоборот обычно. Странно, ведь и в прошлый раз у него тоже с моими мыслями слова совпали… Не может быть столько совпадений. Но люди же не умеют „видеть“ мысли!»

Опомнилась она тогда лишь, когда Кийрил повторил свой вопрос.

– Не знаю, – ответила она довольно рассеянно: мысли‑то были заняты сейчас другим, но потом опомнилась, оживилась. – Лет десять, кажется, если не больше. Да, около десяти. Мы перебрались сюда, и он, наверное, года через два после этого, – она рассуждала вслух, прикидывая в уме основные моменты своей прожитой жизни. – Он тогда за Чайну ходил, а на обратном пути в ураган попал. Река в тот год сильно разлилась, и вспоминать страшно… Вот и попал Ариартис тогда… Ему ногу раздробило, сам бы не выбрался никогда, да на него люди наткнулись. К врачам сразу, в больницу… Хотели нейропротез вживить, а он отказался. Вот так и живёт с тех пор, не ходит никуда, даже по посёлку редко когда…

Кайна замолчала, и Кийрил не стал больше ни о чём спрашивать, шёл всё так же руки в карманы и щурился от слепящего глаза солнца.

Они прошли через весь посёлок, так никого и не встретив, чему Кайна была несказанно рада, но зато сама А‑лата встречала их на крыльце дома и была крайне недовольна увиденным. Она, конечно, ничего не сказала, но напоминание её прозвучало, как упрёк:

– Я, кажется, говорила, долго не ходить.

Кайна кивнула несколько раз головой торопливо, слышу, мол, не забыла. А Кийрил вообще ничего не сказал, прошёл в дом – и всё. А‑лата проводила его взглядом до самой двери, а потом, повернувшись к дочери, произнесла со значением:

– Приходила Аирка, сказала, чтобы ты зашла к ней, когда вернёшься, – Кайна опять кивнула в ответ, повернулась уходить, а А‑лата добавила, – Когда вернёшься, я хочу с тобой поговорить, у меня к тебе несколько вопросов…

* * *

– Надеюсь, ты сама в состоянии представить тему нашего с тобой разговора, – А‑лата заговорила не сразу, дала Кайне время пройти, устроиться в уголке, как раз там, где чаще всего сидел Кийрил. Девушка окинула комнату быстрым ищущим взглядом, а А‑лата заметила с улыбкой, – Не ищи, его здесь нет… Он теперь часто уходит, когда захочет и куда захочет… – помолчала немного. – И я, признаться, даже рада этому. Скоро я смогу снять повязку, значит, быстрее пройдёт обряд, и тогда он вернётся к своим, в город.

– Ты торопишься? – Кайна глянула на мать. В сумерках черты её лица стали расплываться, а в глазницах залегли прозрачные тени. Именно из‑за них А‑лата стала казаться старше своих лет, и ещё в ней появилось что‑то чужое. Может, поэтому Кайна и повела разговор о том, чего бы никогда никому не доверила. Даже матери. Но с чужими людьми, как известно, общаться легче.

– Мама, он ниобианин, и в городе таких, как он, вылавливают, где только можно, сгоняют в лагеря для военнопленных…

– Кайна, что с тобой? Откуда такое в тебе, откуда такие мысли? – А‑лата даже о работе забыла, а до этого чистила шкурку с ягод аспазии, ловко орудуя ножом. Взглянула на дочь в упор, – Уж не ты ли когда‑то говорила, что не собираешься вмешиваться в дела людей?.. Сионийцы? Ниобиане?.. Для нас, и для тебя, разницы нет. Не так ли?.. Я не хочу, чтобы дома ты вспоминала город, людей, и вообще… Хорошо?

Кайна кивнула медленно, словно ещё обдумывала слова матери, протянула руку, взяла одну ягодку из чашки, принялась снимать шкурку ногтями.

– Знаешь, мам, хорошо об этом не вспоминать, если всего этого не видеть. – заговорила так же медленно, не поднимая глаз.

– Мы тоже в состоянии представить то, что довелось тебе увидеть, – возразила А‑лата, – Ты знаешь, нас это тоже коснулось. И нас обыскивали, и наши дома… А потом отправили хоронить… Я до этого случая смерти не видела, – призналась она неожиданно, – И такого отношения к себе подобным – тоже… Расстрел это называется, да? – перевела глаза на дочь. Та сидела, опустив голову, постукивая браслетом о стол, рвала жёсткую кожуру в мелкие клочья.

– Я, конечно, рада, что он выжил, – заговорила А‑лата, чуть помолчав, – Никто не привязался к нему настолько, насколько я за все те дни и ночи. Ты не знаешь, тебя не было здесь тогда… – опять молчание. – Но это человек! Человек, понимаешь?! Поэтому он должен вернуться туда, откуда пришёл. Ему помогли выжить, дали возможность выздороветь, а остальное нас не должно больше касаться.

Кайна не отзывалась. Взяла ещё одну ягодку, принялась снимать шкурку, старательно, не глядя на мать. Но А‑лата следила за девушкой. Разговор получался сложным, совсем не таким, каким должен был быть. И для Кайны был в тягость, вон, как аспазию чистит, а ведь А‑лата знала, как это тяжело без ножа‑то. Пора говорить главное, а там, будь, что будет.

– Просто всё дело в том, что я не хочу вас больше видеть вместе. Понимаешь меня, Кайна?

Да, она всё слышала и всё понимала, но продолжала молчать. Ответа не следовало. И вместе с тишиной росли отчуждение и холод, холод в их отношениях, и без того натянутых в последнее время.

– Ты и сама понимаешь, всё это начинает выглядеть даже более чем странно. Совместные прогулки, разговоры на виду у всех… Ариартиса это не шокировало? Такие отношения кончаются свадьбой… Свадьбой, слышишь? – А‑лата намеренно сделала нажим на последнем слове, так как реакция дочери её начала удивлять, ведь она же всегда была эмоциональной, временами взрывной, не всегда выслушивала до конца, особенно то, что ей не нравилось, но сейчас её было не узнать, полная противоположность себе прежней.

– Да какие, какие отношения, мама?! – Кайна взорвалась неожиданно, неприятно рассмеялась, дёрнулась так, будто хотела встать, но осталась. – Нам всем, и тебе, и мне, и Аирке, придётся проходить очищение, не всё ли равно теперь? Ну, два слова! Мы должны были молчать всю дорогу? Разве так можно?!

Если вас так волнует соблюдение всех традиций, то вы должны были оставить его там… – не договорила, махнула кистью в неопределённом направлении. – Мы‑то меняемся, жизнь вокруг нас меняется, и от этого никуда не денешься. Не спрячешься… Неужели так сложно это понять? – рассмеялась устало, убрала со лба волосы липкими сладкими пальцами. И снова сникла, задумалась.

– Но он же не гриффит, он человек. Уж лучше вообще таких отношений не завязывать, чтоб потом было легче, – продолжила А‑лата, внутренне радуясь тому, что Кайна наконец‑то проявила интерес к разговору. Может, прислушается, поймёт, не сделает той глупости, которая ещё чуть‑чуть и свершится по незнанию и молодости. Не главная ли задача матери уберечь своего ребёнка от необдуманного, заведомо ошибочного шага?

– Человек? – Кайна задумчиво хмыкнула, надкусила очищенную ягодку, прикрыла глаза, наслаждаясь вкусом. О, она обожала аспазию! В компотах, сушёную, свежую, да и цветы. Синие, яркие, с бархатистой нежной сердцевинкой. – Человек. Да, человек… Ну, и что такого? – улыбнулась, скрывая улыбку за поднесённой к губам рукой, представила реакцию матери не те слова, что крутились на языке. И всё же продолжила, – В нашей группе одна была, Арауста, она встречалась с человеком, с военным. И не стеснялась этих отношений… И я ещё нескольких таких знаю…

– Что?! – А‑лата выронила нож, и ручка его с оглушительным бух! Ударилась о стол. – Надеюсь, это всего лишь одна из твоих шуток. Пора бы понять, что так шутить со мной опасно, я уже не так молода…

– А почему бы и нет?.. – Кайна рассмеялась, дотянулась до чашки с чищеной аспазией, взяла несколько штук, капли сока попали на стол, девушка подставила ладонь. – Он симпатичный, молодой, да к тому же знает наш язык. Ты, кстати, знаешь об этом, мам?

– Может, хватит? – А‑лата прикрикнула. – Никогда, слышишь! Пока я жива, ты будешь делать только то, что я позволю. А сейчас я запрещаю даже имя человека упоминать. Или я запрещу тебе появляться в этом доме до самого обряда…

– Но он вправду мне нравится, – Кайна слизнула с ладони сладкий сок, взглянула на мать поверх рук.

– Нравится… Мало ли что? – А‑лата чуть успокоилась, видя в глазах дочери знакомую искорку хитринки. Розыгрыш. Девичьи глупости. – Ты жила в городе, долго жила. Неужели не было никого из наших, кто бы мог тебе понравиться! Ты же сама говорила, там вся молодёжь собралась. В городе надо было думать, а не сейчас, при виде этого… Кийрила, – А‑лата пренебрежительно пожала плечами. Успокоилась, вроде бы, а на сердце нехорошая льдинка появилась. Женское чутьё, интуиция подсказывала, что разговор этот не последний, всё, наоборот, только начинается. Спешить надо, с обрядом, и выпроваживать гостя пока не поздно. Пока одни лишь разговоры, но нет действий.

– Ты слышала? Я говорю, он знает наш язык. И основные правила… – перевела Кайна разговор на другую тему. Она поняла, что последние её слова для матери с её устоями – как взрыв во время бомбёжки, когда сжимается не только тело, но и душа забивается в самый дальний, в самый укромный уголок, прячется и ждёт, заранее зная, что самое страшное ещё впереди.

Нельзя больше к этому возвращаться. Не приведут такие разговоры ни к чему хорошему. А вот о другом, попроще, почему бы и нет…

– Вроде того, как здороваться, как прощаться, как в гостях себя вести…

– Но вы же тоже учили людские манеры, и язык их учили. Так почему бы и нет? – А‑лата тоже поняла, что Кайна не хочет возвращаться к недавней теме, и поэтому поддержала её мысленное предложение.

– Сколько жила, никогда с таким не сталкивалась. – Кайна улыбнулась каким‑то своим мыслям, а потом, вдруг оживившись, словно вспомнила что‑то необычное, произнесла, – А знаешь, что ещё он говорил? Он говорил, что его мать из наших, из ларинов, а отец – человек. Разве так бывает? Ведь не бывает же, правда?!

– Людям вообще нельзя верить, а особенно в таких делах, – голос А‑латы стал неожиданно резким. – Ты уже должна бы знать, что у нас с людьми совместных детей быть не может. Они только внешне похожи на нас, а по‑настоящему… По‑настоящему они способны лишь неприятности нам доставлять.

– Думаешь, он шутил? – Кайна сузила глаза, пристально посмотрела в лицо матери. Смотрела так, будто пыталась вспомнить недавний разговор, – А может, это я неправильно поняла его слова? Мать – ларимн, отец – человек? Не бывает такого, да? И никто ничего не слышал? – А‑лата отрицательно качнула головой, снова вернулась к работе, всем видом подчёркивая пустячность разговора.

– Надо Ариартиса будет спросить. Он должен был что‑то знать, если, конечно, что‑то и вправду было…

– Это, что, теперь самое важное для тебя дело? Выяснять, кто такой Кийрил? Я, кажется, говорила: никаких разговоров, никаких встреч! Запрещаю! И ему скажу! Так скажу, что сразу твоё имя забудет.

Кайна рассмеялась. Все эти разговоры, предупреждения, почти запугивания, как с маленькой. Да, мама временами бывает строгой, очень строгой, но она одного до сих пор не поймёт: дети‑то растут. И я уже не ребёнок. После десяти лет городской жизни среди людей, многое повидала. Сама понимаю: что можно, а что – нельзя… Знакомство с Кийрилом? Какое там знакомство? Я всё ещё не знаю его настоящего имени. А пока не знаешь, какие тут могут быть отношения? Даже дружеских и то быть не может, не то что…

Зря мама боится, зря. Какая тут свадьба? Что за глупости?

Хотя и себе самой Кайна боялась признаться в том, что чужак рождал в ней интерес какой‑то своей необычностью, своим поведением и даже внешностью. Скольких ей довелось встречать в городе! Многие из ларинов, ещё в интернате, пытались оказывать знаки внимания, а люди, особенно военные, обычно действовали грубо, почти нагло. Поэтому ей в таких случаях приходилось идти на крайние меры: использовать свою особую силу, действующую безотказно. Любая женщина‑ларин могла остановить насильника короткой и сильной вспышкой головной боли, лишающей сознания. После такого, конечно, и самой тяжко, слабость во всём теле, и усталость. Но зато те, кто раз попробовал, больше рук не распускали.

Сами‑то ларимны почитали своих женщин, все отношения могли развиваться только тогда, когда этого хотела сама женщина. Но людям разве это объяснишь? Они, напротив, считали гриффиток легкодоступными дикарками… До тех пор, пока не получали по рукам…

Кайна, сколько себя помнила, всегда встречала на себе восторженные взгляды мужчин, взгляды обожания и восхищения. Мужчины – все без исключения! – провожали её глазами, когда она шла по улице, пытались заводить знакомство за стойкой бара, похабно и непристойно шутили или даже предлагали деньги за услуги. Чаще всего это раздражало, злило, временами пугало, но со временем она заметила, что отсутствие реакции со стороны мужчин ей удивляет, задевает даже.

Как с этим Кийрилом!

В принципе, это был третий раз за всё время, когда они сталкивались вот так, лицом к лицу. А тип этот – ни словом, ни взглядом! И ведь он – человек! Откуда это спокойствие, это хладнокровие, эта холодная вежливость? Как его понять, чужака? Даже мысли, и те никак не «прочитаешь»!

– Опять про него думаешь? – А‑лата легко угадала её мысли, посмотрела на Кайну недовольно. Та не шевельнулась, будто и не слышала вопроса. А‑лата постучала рукояткой ножа по краю чашки, привлекая к себе внимание.

– Мои слова – пустой звук, да? Я же, кажется, просила держаться от него подальше? Даже не думать… Кайна! – позвала уже не так строго, чувствуя смятение дочери.

– Я слышу, мам, слышу! – опомнившись, она перевела глаза на мать, улыбнулась устало, – Я спать пойду, можно?

«Уж не заболела ли? – С тревогой подумала А‑лата, провожая дочь глазами, – странная какая‑то стала… Тихая совсем… Боюсь, от этой болезни лекарства нет…»

* * *

Джейк стоял, высоко подняв подбородок, держал руки у головы и даже не смотрел на гриффитку. Её пальцы, проворные и лёгкие, чуть касались кожи, и повязка, стискивающая рёбра, постепенно становилась непривычно свободной. Раньше и выдоха не сделаешь, так плотно был наложен бинт, а сейчас, сейчас можно попробовать, но страх перед болью, к которой невозможно привыкнуть, сдавливал горло.

А‑лата сворачивала бинт аккуратно. Широкие полосы полотна, вытканного ей самой. Ведь берегла на новое платье, хорошо ещё не успела окрасить, было бы жальче… И всё равно выбрасывать! Известно: всё, к чему прикасался больной, или уничтожается, или проходит обряд очищения.

Жалко. Столько хорошей ткани, столько труда. А если постирать, прокалить на солнце?

Джейк медленно натягивал на себя свободную рубашку и, скосив глаза, следил за тем, как А‑лата сворачивает полосы ткани ровными трубочками. Отвлёкся и, уже застёгивая пуговицы, вспомнил: ведь не глянул же! Опустил взгляд вниз и чуть не присвистнул от удивления. Да, А‑лата много раз говорила о серьёзности ранения, о большой опасности для жизни. Её поражала его удивительная для человека живучесть… Но такое?!

Вот они, два свежих, только‑только затянувшихся шрама, как раз у сердца, и ещё два – тоже круглые, от пуль, – правее, там, где печень. И выжить?!!! После такого?!.. В лесу, среди дикарей, не знающих ни антибиотиков, ни антисептических повязок, не знакомых с хирургией совершенно?!

Джейк сглотнул, уронил разом ослабевшие руки, взглянул на А‑лату с уважением. «Ведь это она, она смогла ТАКОЕ сделать! Какими‑то лишь травами… Может быть, здесь и есть влияние материнской крови… Она же говорила тогда… Гриффитская кровь… Их живучесть… И везение… Огромное везение… Молитвы матери и собственная вера в удачный исход дела. Всё это! Всё вместе, не иначе…»

А‑лата свернула отдельно те бинты, которые не были испачканы кровью, повернулась к Кийрилу; тот стоял, всё так же глядя куда‑то в сторону, и молчал. Она подошла, стала сама застёгивать пуговицы, поправляя воротник, подумала: «Сколько сил у нас уходит, и сил и времени, пока спрядёшь, пока выткешь, а у людей – вон, какая ткань хорошая. Ничего ей не делается. Эту одежду ещё сын Аирки носил, а по ней не видать. Да, раньше проще было, когда менялись с людьми, хоть какой‑то прок с них был… А сейчас ни в город, ни из города – не сунешься… И как ещё Кайна пройти умудрилась?..»

– Когда я смогу в город вернуться? – оторвал вдруг Кийрил от безрадостных мыслей, глянул на А‑лату сверху. Чистая речь, правильное произношение, как у тех, у зареченских, из‑за Синей Ленты. А ведь пока Кайна не сказала, и внимания не обращала, да и Кийрил всё больше молчал, больше слушал, хотя ему тогда только и было говорить… Знал десяток слов, нам и хватало, и даже мысли не возникало, что для человека он слишком уж смышлёным оказался.

– В город? – нахмурилась недоуменно, точно вопроса не поняла, а потом ответила, – Рано тебе ещё… Поживёшь пока здесь несколько дней. Обряды проведём, тогда пойдёшь… Не торопись, до полного выздоровления тебе ещё рано, всё оно там, внутри… Устанешь в дороге или рана откроется, кто поможет? – покачала головой устало, отвернулась.

– Какие обряды? Ведь я же не из ваших?! Мне и так можно! – Джейк, за последнее время отвыкший говорить громко, и сейчас не повысил голоса, но повернулся к гриффитке, стараясь поймать её взгляд, как будто хотел собой преградить ей путь, не дать уйти, не сказав ему главного: точной даты, без всяких там отговорок на местные традиции и порядки. Зачем ему это?

– А это всё куда?! – воскликнула вдруг А‑лата, протянув ему бинты с бурыми пятнами запёкшейся крови. Так резко выбросила вперёд руки, что Джейк отшатнулся с изумлением. Что к чему? Ответной реакции гриффитки он не понял и не скрыл этого. – Ты показал свою кровь… И ты был близок к последнему шагу… к шагу в «белый путь». А теперь, чтобы вернуться к живым, нужно пройти все обряды… Кровь свою очистить, нас всех, кто с тобой говорил, кто жил рядом… И мне тоже. Куда потом без этого? – голос А‑латы опять стал негромким, наставительно, по‑матерински терпеливым. Таким голосом она всегда посвящала Кийрила в простейшие правила жизни ларинов. – Кровь, она душу хранит, а душа от мира прячется, от солнца, от глаз чужих… Грех это большой, кровь показать. Великий грех. Он особого очищения требует. А то жизни потом не будет ни тебе, ни нам…

Да, с А‑латой не поспоришь, Джейк уже пробовал раньше – бесполезно. У неё всегда масса доводов найдётся. И сейчас так же. Ну что ж, очищение, так очищение. Один‑два дня не так важны. Главное – домой! Домой! В город! В свой, родной с рождения мир!..

Джейк перешагнул порог, остановился на крыльце, огляделся сверху, проводил А‑лату взглядом до тех пор, пока она не скрылась за стеной дома.

Знакомая до мельчайшей песчинки освещённая солнцем улица. Дома под высокими крышами. Крылечки с перилами из жёлтых, будто свежеструганных досок. Это дерево такое: ямса. Ценная, довольно редкая порода. Раньше по берегам реки были непроходимые заросли. Гриффиты из ямсы делают всю свою посуду. У этого дерева на свету быстро твердеет сок, прозрачный, как лак, очень трудно и медленно разрушающийся. Из‑за него дерево даже не горит и в земле гниёт медленно. Именно в горшках из ямсы ларимны готовят себе еду на огне. А из оставшихся кусочков режут игрушки для детей, различные вещи, вроде тех, что видел Джейк в доме Ариартиса.

Первые люди, появившиеся в этих местах, гидрологи и географы, судя по рассказам А‑латы, изучали Чайну, её русло, дно, растительность и животных в её бассейне, но не знакомые с климатом, оказались в лесах в самый сезон дождей. Вынужденные остаться в джунглях на долгий срок, отрезанные от мира водой, они построили эти дома, организовали посёлок своими силами. А рубили те деревья, которые лучше всего подходили для строительства: высокие, гладкие ямсы с пластичной, лёгкой для обработки древесиной. Такое неразумное по представлениям ларинов употребление ямсы отразилось даже в песнях, и хотя посёлок, которому было никак не меньше сорока лет, выглядел по‑праздничному новым и свежим и был в настоящие дни для гриффитов единственным подходящим местом для их жизни, неосведомлённость его строителей с тех пор стала предметом шуток и примером людской недальновидности и нехозяйственности.

Поначалу Джейка это задевало, даже обида просыпалась, обида за людей; он пытался что‑то объяснять, рассказывать, указать хотя бы на то положительное, что давали люди ларинам, но встречал лишь снисходительные улыбки А‑латы и насмешливый взгляд её дочери.

Убедившись в бессмысленности своих усилий, махнул на споры рукой, и все его попытки установить контакт с аборигенами сошли на нет.

Смотрел на посёлок с верхней ступеньки, высоко вскинув голову, будто хотел заглянуть за крыши домов, а может, – просто пытался увидеть будущее, то, что ждало его через каких‑то два‑три дня. Новые перемены!

А здесь? Джейк смотрел на всё каким‑то неожиданно посвежевшим отстранённым взглядом, словно под другим углом зрения. Что ещё держит его здесь? Среди этих странных существ, замкнувшихся в себе, настолько изолированных от мира, что даже не представляют, что там – в городе – тоже есть жизнь, ведь до Чайна‑Фло здесь, наверно, километров пятьдесят, небольше, а они – как два мира на двух разных планетах…

Домой! Домой! Сначала в Чайна‑Фло, потом на Ниобу. В Ниобату. А этот мир? Этот странный до дикости мир?! Этот затянувшийся кошмар!

Что у него общего с этими ларинами? Кроме тех отдельных физических черт? Ничего! Ничего его здесь не держит!

Скорее бы! Скорее!

Здесь есть ещё кое‑кто, кто будет рад не меньше. Кайна!

Джейк не смог сдержать усмешки про воспоминании о ней.

Красивая, чертовски красивая, даже для гриффитов. Но характер – дай Бог! Насмешка во взгляде, ирония в голосе, улыбка на губах, такая же насмешливая. Сколько они ещё встречались после того раза, в доме Ариартиса? Раза два! Она же избегает тебя, будто боится, но специально не прячется. Наоборот! Джейк постоянно улавливал её близкое присутствие, а временами – даже взгляд, изучающий взгляд быстрых тёмных глаз, и совсем без насмешки…

Да, она нравилась ему. Красивая, очень красивая, без изъяна. Совершенство во всём, и в лице, и в фигуре. Перед такой никто не устоит. Богиня, которой можно любоваться издали, но не больше. Может, поэтому Джейк и не решался подойти к ней первым, продолжать знакомство. Он и раньше‑то не отличался большой смелостью в таких делах. В редкие увольнения в город во время учёбы в Гвардии Джейк, конечно, как и другие ребята, заглядывался на красавиц на улицах, и в барах. Но знакомиться не решался. Да ещё переписка с Мартой… Все его прежние наивные надежды и вера в серьёзность их отношений сейчас вспоминались с горечью. Уже даже без обиды. За то время в армии он успел переболеть, успокоиться, взглянуть на всё повзрослевшими глазами. Ведь Марта и вправду во всех своих коротких малосодержательных до сухости письмах‑ответах никогда ничего не обещала. А потом последние полгода не отвечала вовсе. Конечно, от приятельских отношений она не отказывалась, это и последняя их встреча подтвердила. Но таких отношений уже сам Джейк не хотел. Они его не устраивали. Нисколько!

У него было время хорошо обдумать всё, и разговор тот в баре Космопорта, и это знакомство с женихом, понятное без всяких объяснений.

Подумал, взвесил, оценил и понял главную свою ошибку: он посылал письма не той модной блондинке, которую увидел в тот вечер, он писал их той скромной до застенчивости девочке, которую пять лет назад провожал на другую планету. Именно эту Марту он и любил. Да, мы уже не те, что прежде. Так она, кажется, тогда сказала. И перемена эта – контраст действительности и всех прежних представлений – оказалась для Джейка куда болезненней, чем Франко Лавега. Это не было даже изменой. Какая, к чёрту, измена, когда и любви‑то не было никакой?

Он просто играл в неё, неумело, по‑детски, а Марта поддерживала эту игру, из уважения к их прежней дружбе, ко всему тому, что связывало их раньше. Она писала… Дань вежливости – не больше!..

Многое в памяти всплывало, многое из того, что Джейк не мог вспомнить, пока болел и не мог подниматься с постели, когда мог только спать и мучиться от скуки и безделья. Тогда он ничего не помнил, а сейчас меньше чем за месяц, проведённый среди гриффитов, вспомнил всё. Многое лучше было бы и не вспоминать…

Это странное свойство памяти вызывало удивление. Она сейчас, спустя время, отдавала тебе воспоминания, казалось, потерянные навсегда. Люди, их лица и имена, целые эпизоды с самого детства, со школы, с учёбы в Гвардии вставали перед глазами так, будто не были прожиты им самим. Они проходили беззвучными картинками, как старая плёнка из архива при беглом просмотре. Фильм этот стал цветным и объёмным только с приезда на Гриффит, с того вечера в баре Космопорта.

Он тогда ждал звонка, звонка от матери, и убивал время, разглядывая красивую официантку за стойкой бара.

Кайна!

Тогда и предположить было нельзя, что они ещё встретятся когда‑нибудь в этой жизни. Джейк и не вспоминал её позднее: не первое и не последнее лицо, встреченное на пути. Со сколькими так? Со всеми! Вот только воспоминание об этой гриффитке против воли подсознательно связывалось почему‑то с началом перемен в жизни. Встреча в тот день – и началось такое! Вниз под уклон… И сам иной раз не успевал сообразить что к чему…

Армия. Она оставила глубокий отпечаток в душе на всю жизнь.

Каждый день – ожидание. Когда же настанет тот миг, долгожданный момент установления справедливости. Когда все узнают. Все, и особенно – Барклиф. Узнает, кто перед ним. Что всё это – правда!

Не дождался! И снова перемены. И этот приказ. И рудник этот. Капитан Дюпрейн, ребята. Кордуэлл, Моретти и Алмаар…

Плен, допросы, расстрел.

Слово‑то какое, – расстрел. Аж морозом по коже от одного звучания.

И вспоминать страшно…

Но выжил же! Выжил!

А сейчас ещё два‑три денёчка – и к своим, домой!

К людям! К людям!

Новые перемены. В лучшую сторону. Наверняка, в лучшую. Нужно теперь только Кайну найти, и уж точно так всё и будет. Она как талисман…

Смешно подумать! Суеверия!

А вдруг поможет? Не поможет, так хоть обрадовать эту красавицу, поглядеть на неё напоследок. Запомнить её… довольной: ведь добилась же своего, уходит чужак, уходит, пусть и не так быстро, как ей хотелось.

Джейк прошёл через весь посёлок, вошёл в лес, даже сделал ещё несколько шагов по едва заметной тропиночке, и вдруг остановился, резко, будто наткнулся на невидимую преграду.

А только ли поэтому ты ищешь её?! Лжец! Обманщик!

Ты же влюбился в неё! Влюбился!!!

Мальчишка!!!

Эта догадка была настолько неожиданной, что Джейк почти минуту стоял, ничего перед собой не видя. Но в ней, в догадке этой, была правда, которую уже нельзя было прятать от себя самого, нельзя было скрывать под каким‑то там суеверием.

Надо же, и сам не заметил, как и когда это случилось. Все эти постоянные мысли о ней, несколько случайных встреч и это желание увидеть её. Всё к тому и вело! И рассуждения эти о том, как скоро удастся покинуть посёлок, все они рассчитаны на то, чтобы убедить себя, что так будет лучше для всех. Сам забудешь со временем, успокоишься, ведь так же и с Мартой было. А гриффитке этой всё равно. Она в тебе лишь врага видит, человека и военного.

Что‑то шевельнулось в груди и Джейк ещё раньше, чем увидел гриффитку, понял: она где‑то рядом. Крутанулся на месте, отогнул нависающую ветку, оплетённую цветущей лианой – чуть в стороне от тропинки, у склонившегося до земли дерева спиной к Джейку стояла Кайна.

Он сделал к ней несколько осторожных крадущихся шагов, ступая совсем неслышно, по‑гриффитски. Девушка его не замечала, она собирала что‑то с дерева, поднимая вверх открытую до плеча правую руку, приподнимаясь на цыпочки, срывала тяжёлые грозди с крупными чёрными ягодами.

Почти минуту Джейк стоял, глядя на гриффитку, не решаясь заговорить с ней, и не зная, как привлечь её внимание. Наконец негромко присвистнул по‑птичьи, так, как кричит одна маленькая невзрачная птичка, если её спугнуть с гнезда. Кайна обернулась на звук – и по лицу её скользнула тень, как лёгкая судорога тщательно скрываемой боли. А может, это просто ветки над головой качнулись, и солнечный луч заставил её поморщиться, Джейк не понял.

– Вы? – Кайна медленно повернулась к нему всем телом, прижимая левой рукой к груди собранные кисти ягод, нахмурилась недовольно.

– Здравствуйте! – зато Джейк, не скрывая радости, улыбнулся. А Кайна сдержанно кивнула в ответ, сохраняя на лице выражение вежливого терпения. Подумала недовольно: «Что он здесь делает? Откуда узнал? Как? Я же рано ушла, только мама видела…»

– Случилось что‑то, да? – спросила с тревогой.

– Да нет, что вы! – Джейк рассмеялся. Впервые он не испытывал робости, глядя на неё. Наверное, всему виной тот разговор по пути от дома Ариартиса. Он понял ещё тогда, что за холодной улыбкой и красотой девушки скрывается живая, впечатлительная и довольно несчастная личность, настолько, насколько оно может подходить к ней, это слово.

– Просто шёл мимо, увидел вас, решил подойти, поздороваться, – как же он сам хотел, чтоб слова эти были правдой! Чтоб не приходилось врать ей, особенно ей. Ведь искал же её, искал специально, хотел увидеть, соскучился, будто не виделись они лет десять.

– Ну, что ж, здравствуйте, – ещё одна усмешка и пожатие плечами, и вид предельной занятости – и не подходи даже. И с чего это вдруг перешла на «вы»?.. Ветки дерева, увитые лианами, тяжело качнулись – Кайна отвела их локтем, склонила голову и скрылась за плотной зеленью. Ушла. Спряталась. Будто и не стоял Джейк рядом. Не стоял, как дурак, на неё глядя.

Нет, не за этим он шёл!

Подошёл решительно, сгрёб зелень так, что листья под пальцами сочно захрустели. Выпрямился и встретился с Кайной глазами, понял её вдруг. Она и вправду попыталась спрятаться от него, спрятаться в надежде, что Кийрил сам всё поймёт, поймёт и уйдёт. Неужели он не видит её смущение, её скованность?!

Но Джейк и не думал уходить, повёл взглядом влево‑вправо, оглядываясь. Ствол дерева, от земли росший под большим наклоном, поднимался вверх, словно каскадом рассыпаясь тонкими длинными ветками, во всю длину покрытыми узкими листьями. А поверху всё дерево оплетали лианы плотной зелёной крышей, что лишь недельный тропический ливень мог бы промочить плотную подушку из палых листьев, устилающих землю. Сюда и свет пробивался с трудом, создавая естественный и уютный полумрак.

Отличное местечко, ничего не скажешь. С какой стороны ни посмотри. Кайна сидела прямо на склонившемся дереве, поджав под себя ноги, грозди, собранные ею только что, лежали у гриффитки на коленях, прикрытые руками. А рядом на земле стояла почти полная корзина собранных ягод.

Девушка растерялась и разозлилась одновременно, глядела на Джейка исподлобья, недовольно поджав губы. Кийрил вторгался в её мирок, в то пространство, которое принадлежало только ей. Такое никому бы не понравилось, но своё раздражение выставлять на показ она не собиралась, занялась прерванным делом как ни в чём не бывало. Взяла одну кисть с подола, принялась обрывать ягоды. А пальцы дрожали мелко, выдавая смущение и страх.