Текст книги "Возвращение домой (СИ)"

Автор книги: Александра Турлякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 62 страниц)

Успокоился так же быстро, вспомнив одну из песен А‑латы. Да, там она пела, что двое других ушли, ушли за реку, а охотники на них без добычи вернулись.

– Вот так! – повторил для чего‑то слова девушки, брошенные перед уходом, и не смог сдержать улыбки.

* * *

– Многие видели, когда тебя уводили, я вот только не сразу поняла, – А‑лата чуть вздохнула, не отрываясь от работы. Она сидела за столом так, что свет, бьющий в окно, освещал её руки и рабочее место. Гриффитка плела пояс из красных, жёлтых, зелёных и розовых ниток. Сложный и непонятный узор, на первый взгляд не имеющий элементов полосного орнамента, но всё равно очень красивый.

Джейк сидел рядом, отвлечённым взглядом следил за быстрыми загоревшими пальцами женщины, следил за их работой с какой‑то ленивой приятной расслабленностью, когда самому ни говорить, ни шевелиться не хочется. Да и А‑лата рассказывала всё уже не в первый раз.

– Не стразу поняла, куда тебя… И это ж надо!.. Они оба такие молодые, да и ты не старше их, – и убивать, – последнее слово она произнесла с таким отвращением и нескрываемым ужасом, что нельзя было не ужаснуться. – Что в мире творится! Правду Кайна говорит, люди страшнее зверей… Даже волки наши не так свирепы. Это ж надо! Себе подобных… И ведь походя, ни страха, ни совести. – А‑лата качала головой, вздыхала при каждом слове, бросая изредка в сторону Джейка взгляд, полный сочувствия и в то же время осуждения. Да, он был одним из тех странных существ, что пинками и криками сгоняли их на улице в толпу, выгоняли из домов, ломали мебель и расшвыривали вещи, дающиеся гриффитам с таким трудом.

Конечно, он всё же чем‑то отличался от них: не грубил, не приказывал, голоса не повышал, но, может быть, это только последствия тяжёлого ранения так действуют? Ведь Кайна его всё равно опасается, сколько раз уже говорила, что выпроваживать его надо скорее… к своим, в город.

А как его выпроводишь? Слабый совсем. Смотреть страшно. И в чём ещё душа держится? Похудел жутко, кости одни остались да глаза. А глаза красивые, чудные, как сердцевинка у аспазии: тёмно‑синие с мягким бархатом. Таких глаз у наших не бывает…

И как люди с такими глазами могут боль другим причинять? Ведь красота какая! Такую красоту беречь надо, а не стрелять в неё с «рогаток» тех страшных… И ведь четыре пули, четыре пули!!

Подумать страшно! Сколько боли, сколько мук!

Как он мучился тогда, как мучился!..

А‑лата вспоминала те дни, пока ухаживала за Кийрилом, как тяжело они им обоим дались. Первые дни она совсем от него не отходила, лечила, как могла, больше руками, пока сама не ослабела окончательно. А он, мальчик этот, выжил, а как мучился, как страдал! Первых пять дней лежал не шевелясь, почти не дыша. Ну, прямо как мы, когда при сильной болезни. Тело само борется, со смертью один на один бьётся. Здесь уж от самого зависит. Сможешь, сильный – значит, выживешь! Если и можно помочь тогда, то совсем чуть‑чуть, силой своей поделиться… А ведь Кайна говорила, что у людей всё не так, что у них организм слабый, им врачи нужны. Ошибалась, выходит…

Этот‑то сам боролся, сам, как и мы!

Да и ранение такое, ни один человек не выжил бы, это точно!

А этот выжил, хоть и человек.

А как бредил потом! И плакал, и кричал, и всё звал кого‑то. Многих звал. Сильно же духи потрепали его душу, сильно. Грешен, видать, солдат ведь, а они все опасные существа, все грешные, потому и мучился.

Да, сейчас он после всего не скоро оправится, не скоро сможет в город уйти. Да и пусть живёт пока, пока слабый да беспомощный. Куда он пойдёт? Да и не дойдёт одни через лес‑то. Пропадёт, заблудится, устанет…

А Джейк сидел, подперев голову рукой, глядя куда‑то немигающими глазами, слушая и не слушая рассказы гриффитки. Она была словоохотлива, эта женщина. Легко с ней. Она могла по несколько раз рассказывать одно и то же, добавляя какие‑то новые, упущенные ранее подробности, и рассказывать нескучно. Её не хотелось перебивать, даже зная наперёд, о чём пойдёт речь и чем всё закончится. Само звучание этого приятного мелодичного голоса, этого необычного, но более приятного на слух произношения – всё оно действовало расслабляющее, убаюкивало, как музыка.

Только одно во все рассказах привлекало особенное внимание Джейка: частое упоминание одного и того же имени, Кайна.

Он не знал, кому оно принадлежит: мужчине, женщине, гриффиту или человеку, живому или уже умершему. Он совершенно не представлял того, кто стоял за этим именем. Но зато нутром, кожей ощущал исходящую опасность. Опасность, угрозу и недоброжелательность, направленные против него:

«Кайна говорит, тебя нельзя одного пускать на улицу…»

«Кайна против твоего знакомства с нами…»

«Кайна считает, что и в джунгли тебя нельзя пускать…»

«Кайна торопит насчёт обряда…»

«Кайна хочет… может… требует… настаивает и, наконец, просит…»

И т. д. и т. п.!

И каждый раз! Каждый раз!

Сначала Джейка раздражали эти вечные ссылки на одно и то же имя, потом оно стало его злить. В конце концов он понял, что нажил себе страшного противника, если не сказать – врага. И это при том, что сам он совершенно не был знаком с ним. Даже не знал, в чём его вина, что он делает не так, какие порядки нарушает, вызывая на свою голову столько упрёков и недовольства.

А‑лату он спрашивать не решался, стеснялся или стыдился своего любопытства и несообразительности. Но наблюдал, слушал, ловил каждое слово, крошечный намёк в надежде сопоставить факты и выяснить всё‑таки, что это за существо.

И ещё, кроме этого, его остальные мысли занимала та девушка‑гриффитка, дочь А‑латы. Она, как на зло, не показывалась больше на глаза с того самого раза. Избегала намеренно этих встреч или снова уехала в город?

Джейк и про это не спрашивал, хотя А‑лата сама вскользь упоминала о дочери, но редко и довольно сухо. Ни имени её не говорила, не хвалила больше и не рассказывала про неё ничего нового.

А Джейк мучился, ловил каждое слово. Он завёл у себя в голове две «копилки», в которые отдельно собирал факты о так называемой Кайне и о более приятном для себя – о дочери А‑латы. И это было его последним за последние несколько дней занятием, не дающим бездельничать уму и развивающим прежние, когда‑то приобретённые навыки гвардейца из спецотряда. Там‑то они только таким и занимались: накоплением и сохранением информации. Всякой! И нужной и ненужной. Но сейчас в этом Джейк впервые почувствовал свой, личный интерес. Какой‑то почти охотничий азарт. И это бодрило, ускоряло выздоровление. Желание встретить противника наравных помогало, действовало как нельзя кстати.

С каждым днём Джейк с тихой радостью замечал, что тело его всё лучше, всё больше подчиняется ему. Он мог уже больше ходить, почти нормально дышать и двигаться, меньше уставать, и перестал спать днём. И память возвращалась, чаще отдельными, не связанными друг с другом кусками, но уже ясная, чёткая, какой она и была всегда: безотказная.

Но А‑лата всё ещё запрещала ему подолгу бывать на улице, постоянно следила за каждым его движением, запрещала говорить громко и вслух, хотя он и так почти всегда молчал.

И не снимала повязку. Словно не хотела, чтобы он видел всё то, что скрыто под ней. Может так оно и было, но отговорки находились всегда.

* * *

В этот день он впервые прошёл по всему посёлку не отдыхая по пути. И это было хорошо1 Правда и посёлок был небольшой, всего одна улица и десятка два домов в два ряда по обеим сторонам. От дома А‑латы вдоль по улице шли сначала высокие деревянные дома, с большими окнами, двускатными крышами, у каждого дома были крыльцо и перила. Основательно и аккуратно построенные жилища. Глаз радовался этой хозяйственности и добротности. Но, чем ближе становилась околица, чем громче начинала петь приближающаяся к самой окраине Чайна, тем резче и страннее был заметен контраст. Маленькие хижины сменяли дома, и как резкам была эта перемена!

Тёмные, вросшие в землю, со стенами из плетёных лиан, с полупровалившимися крышами, крытыми старым искрошенным пальмовым листом, придавленным жердями. Плетёные оградки, местами завалившиеся до земли, затянутые сеткой плюща и вьюнка, смело распустившего бледно‑розовые чашечки своих цветов.

Здесь уже давно никто не жил. Об этом говорили и нетоптаная зелень, ворохи паутины в оконных и дверных проёмах и слои пыли везде и на всём.

Неприятное удручающее зрелище!

Видимо, когда‑то посёлок был многолюден, и здесь тоже жили люди. А сейчас они перебрались в дома получше, собрались в одном месте, в одной части посёлка, а эти заброшенные развалины, как напоминание о не таком уж далёком прошлом, стояли нетронутыми, в полной власти надвигающегося леса, стирающего с лица планеты эту деревеньку хоть и медленно, но неотвратимо.

Раньше Джейк доходил только до сюда, а потом стоял, положив руки на ровный ещё плетень забора, смотрел на всё это и не мог удержаться от тоскливых неприятных мыслей.

Мир Гриффита, его настоящий мир, незнакомый человеку, вымирал, вымирал так же, как и этот посёлок: медленно, но заметно.

Вот он, всего один посёлок гриффитов. Но кто живёт в нём? Одни старики! А молодёжь? Где она?.. Она подалась в город на поиски лучшей жизни, лучшей доли. Сейчас, изведав прелести цивилизованного мира, необдуманно принесённые сюда с других планет, гриффиты уже не хотели жить прежней жизнью, жить так, как жили их деды и даже родители.

И кто же виноват в этом? Да и найдёшь ли сейчас крайнего?

Да и ошибка, та, самая первая, кем и когда она была сделана? И в чём именно она заключалась?

А теперь вот, даже если люди и оставят Гриффит, оставят полностью, это уже не спасёт этот мир… От обречённости, от невозможности изменить это, от правдивости таких мыслей хотелось плакать. А Джейк лишь стискивал до боли зубы и пальцы до хруста в суставах. Больно было думать так и видеть это медленное умирание, ведь он и сам был частью того, что видел вокруг, видел перед собой, в нём самом гриффитская кровь и материнские гены, может, только поэтому он и жив до сих пор. Благодаря гриффитской живучести, а не везению, как он думал вначале. И сразу же вспоминались слова матери: «Ты – гриффит даже больше, чем можешь себе это представить…»

Да, так оно и было… Гриффит! Гриффит! Чёрт возьми!..

Его почему‑то временами злила причастность к аборигенам Гриффита. Там, среди людей, кроме насмешек, унижения и недоверия, он ничего другого не получал. Он не был человеком в полном смысле этого слова. Но и здесь, среди гриффитов, он, полугриффит, оставался всё же больше человеком, чем гриффитом. Здесь, конечно, никто над ним не смеялся, не пытался унизить, но от недоверия, опаски и настороженности всё равно не было покоя. Для гриффитов Джейк был только одним из тех, кто несёт опасность и неудобство, одним из тех, кто пытается нарушить, изменить раз и навсегда заведённый ритм жизни.

Он постоянно чувствовал на себе настороженные внимательные изучающие взгляды, всегда бросаемые украдкой через плечо; всегда и везде, где бы ни находился, а особенно на улице. Проходил и слышал постоянно в негромких голосах одно и то же повторяющееся слово: «Кийрил!», превратившееся чуть ли не в кличку.

Он ни с кем не общался, кроме А‑латы, да и та, видя, что пациент её уже более самостоятелен, чем прежде, чаще оставляла его одного, один на один с самим собой, со своими мыслями и заботами.

Джейка мало тяготило это одиночество, наоборот, появилась возможность без присмотра делать то, что хочется, ходить, вот, например, куда вздумается, пропадая часами с утра до обеда, а с обеда – до ужина.

Он медленно развернулся на месте, только песок скрипнул под каблуками лёгких туфель – и наткнулся глазами на неё, на ту, кого так сильно хотел увидеть. Дочь А‑латы!

Девушка шла со стороны леса по тропочке, что вела к реке, и из‑за деревьев не сразу заметила Джейка. А тот стоял, не шевелясь и не дыша, словно боялся спугнуть это видение неосторожным движением. Но девушка была живой, реальной, она не исчезла даже тогда, когда Джейк зажмурился и снова открыл глаза. Она несла в одной руке корзину, небольшую, но тяжёлую, а в другой – охапку ярко‑синих цветов на длинных хрупких стеблях. Шла неслышимым, лёгким шагом, гибкая, как прирождённая танцовщица, и, чуть заметно шевеля губами, пела что‑то себе под нос, не глядя по сторонам.

Джейк бы, наверное, затаился, промолчал, как делал это всегда, сталкиваясь на улице с местными жителями‑гриффитами, но этой девушке он искренне обрадовался. И даже сам не смог понять, почему. Может, потому, что считал, что она опять уехала в город, и, значит, они не увидятся больше…

Увиделись! Увиделись!!!

Только как подойти теперь? И что сказать?

Гриффитка приближалась, а Джейк всё ещё стоял в тени маленького деревца, оплетённого лианой, и не мог пошевелиться, будто окаменел вдруг разом, и даже язык отнялся. Он бы, наверное, так и простоял неподвижно, не зная, как быть и что делать, но гриффитка заметила его сама – и тут же остановилась, точно наткнулась на что‑то невидимое. И лицо её, секунду назад по‑детски мечтательное и задумчивое, сразу же стало каким‑то отвердевшим и почти строгим. Ещё призрачным эхом отражался от губ последний слог недопетой песенки, а Джейк уже понял: сейчас за этой нотой последует что‑то неприятное и резкое, то, что сразу же разрушит это приятное впечатление от встречи. Этого Джейк допустить не мог, он всё же сумел вымолвить одно лишь слово, с трудом шевеля онемевшими и непослушными губами:

– Здравствуйте!..

Тихо, шёпотом, и совсем не слышно. Он даже сам себя не услышал, но девушка кивнула в ответ и как‑то чуть двинулась всем телом, что сразу стало ясно: пройдёт мимо, как все и всегда это делали при встрече с ним.

– А я думал, вы уехали… – эта фраза далась ему уже легче, видимо, лишь потому, что он сильно не хотел, чтобы гриффитка эта ушла, так и не сказав ему ни слова.

Он ведь так обрадовался ей! Неужели же самой ей всё равно?!

– Куда?! – этот вопрос сорвался с её губ довольно резко, оборвал недосказанную Джейком фразу, но он не заметил ничего плохого в этой легко читающейся агрессивности по отношению к себе, другого он и не ждал…

– В город… – ответил Джейк просто и сделал маленький шажок девушке навстречу. Она отстранилась, опустила голову, глянула на него исподлобья, точно хотела взглядом вернуть его на прежнее место. В ней в эту минуту почудилось что‑то от дикого неприрученного животного, готового сорваться в бегство, стоит лишь двинуться ему навстречу или сделать неосторожное движение.

– С чего вы взяли, что я живу в городе? Я не живу там! – силы взгляда ей показалось недостаточно, и девушка сделала первую нападку, желая одного: осадить чужака.

– А я видел вас в Чайна‑Фло… Я хорошо вас помню… – язык понёс что‑то такое, что сам Джейк уже не мог контролировать. Он словно видел себя со стороны и слушал, будто, не себя, точно кто‑то другой говорил его губами, – В баре, при Космопорте… Вы были там тогда в тот вечер…

Она вгляделась ему в лицо впервые только с любопытством и вниманием, без обычного недоверия и злости. И не удержалась от улыбки, едва заметной, как тень, скрывшейся в уголках губ. Девушка заметно растерялась, словно то, что она сейчас вспомнила лицо того давнего посетителя бара, её расстроило или даже неприятно удивило.

– Вы?! Так это вы тогда были?! – черты её красивого холодного лица немного смягчились, она словно и не заметила, как Джейк сделал ещё одни шаг, сокращая расстояние между ними. – А вы мне сразу показались знакомым, – она говорила с заметным облегчением, почти с радостью, видимо, сама долго мучилась вопросом, вспоминала, где могла видеть этого чужака… Да, так оно и было! Как у всех гриффитов, у неё была отличная зрительная память, она сразу поняла, что уже виделась когда‑то с этим типом, знала даже, что где‑то в городе, но вот где?.. Оказывается, в баре! Хотя при такой работе и не удивительно не вспомнить сразу, ведь он был всего лишь одним из многих десятков лиц, бывающих в баре ежедневно. И всё равно он запомнился почему‑то! И она даже вспомнила, почему…

Да, в первые минуты он показался ей гриффитом. Этим своим спокойствием, воспитанностью и умением терпеливо ждать без лишней бестолковой суеты, как все люди вокруг. Тем, что он не курил и пил лишь безалкогольный коктейль. Тем, что был красив лицом и по‑особому держал голову, так, как все гриффиты. Она тогда глядела на него украдкой и думала с невольной гордостью: «Да, так вот и должен выглядеть настоящий гриффит!.. Выросший в порядочной семье, имеющий профессию, соответствующую способностям и запросам… А все люди видят нас лишь теми малообразованными дикарями, которым место только на лесопилке или за стойкой бара… Да таким и некогда и не на что сидеть в дорогом баре дорогого квартала… А этот вот может себе позволить…

Хоть один из нас может себе ЭТО позволить!..»

Как же она разочаровалась тогда, как разозлилась на всех и на себя за то, что ошиблась так глупо.

Этот парень не был гриффитом!

И за его столиком, как у всех вокруг, появилась бутылка текилы местного производства, и стаканы, полные до краёв, и настольная пепельница с окурками, и ещё этот тип настырный, нахально и пьяно улыбающийся, и девица с неподдельно‑грустной улыбкой.

И тогда она перестала обращать внимание на этого человека, временами лишь замечала краем глаза, что за их столиком начались слишком громкие разговоры, и парень тот нетрезвый всё чересчур громко смеётся, размахивая руками, а девушка та, светловолосая, с модной причёской, чуть не хватает второго за руки и всё говорит что‑то, будто оправдывается. Они и разошлись тогда быстро, последним этот уходил, уходил быстро, бросил только, не глядя, деньги на стойку и выскочил на улицу почти бегом.

А она ещё долго провожала глазами сквозь прозрачный пластик витрины бледное пятно рубашки, смотрела с разочарованием и непонятной тоской на сердце, зная, что больше так и не увидит этого парня. Он хоть и был человеком, обычным человеком, но она впервые в жизни ошиблась в определении, кто перед ней: гриффит или человек.

Он и запомнился ей таким вот, бегущим торопливым шагом по криолитовым плитам Космопорта, в белой рубашке с коротким рукавом и с пиджаком в руках. Обычный и в то же время не такой, как все. Чем вот только он отличался от других, она сама так для себя и не решила…

А теперь вспомнила его и то не сразу, хотя – Свет видит! – совсем не ожидала встретиться с ним вот так, на своей земле, в своём посёлке. И ей стало ясно: такой же он, такой, как все люди, да ещё и солдат к тому же.

– Вы тогда… за стойкой… в баре. Да! – Джейк подошёл к ней почти вплотную, а взгляд девушки был каким‑то туманным, она смотрела словно сквозь него, смотрела и не видела, не замечала того, что стоит он теперь совсем рядом с ней, и смотрит ей прямо в лицо, не скрывая взгляда и радостной, по‑детски искренней улыбки.

– У вас ещё фартук был, белый, и кармашек – вот здесь! – он пальцами раскрытой ладони коснулся своей груди, добавил, всё также улыбаясь, – И косыночка, белая…

Девушка будто освободилась от оцепенения, дёрнула головой, и от волос, упавших на лоб, по лицу заскользили прозрачные тени.

– Да, я помню вас… Теперь хорошо помню…

И шагнула мимо Джейка, будто тотчас забыла о нём.

– А помочь… Помочь вам хотя бы можно? – Джейк перехватил её руку с корзиной, цепко сжал плетёную ручку. А гриффитка опешила от такого нахальства со стороны чужака. Какое‑то время смотрела ему в глаза, потом медленно перевела взгляд ниже, на его руку, на сжатую кисть, на побелевшие костяшки его загоревших пальцев.

– Знаете, – произнесла медленно, снова глядя в глаза, – Я и так вам многое позволила, – и немного помолчав, добавила значительно, – Очень многое… особенно для чужака.

– А я не могу позволить вам нести такую тяжесть, – ответил Джейк и даже удивился сам своему упорству, – По‑моему, такое поведение не осуждается никакими народами…

Она сдалась на удивление быстро, хотя и было видно, что её прежнее упорство – не кокетство: разжала пальцы и отвернулась, придерживая освободившейся рукой кипу цветов.

Несколько шагов они прошли молча, а потом гриффитка сказала:

– Конечно, необычно видеть среди людей таких вот… – она не договорила, но и так было ясно, кого она имеет в виду, – Но вам, с вашими лёгкими, следовало бы относиться к себе поосторожнее.

– А что с моими лёгкими? – Джейка удивила эта неожиданная заботливость в словах девушки, ведь раньше при редких (по пальцам можно пересчитать!) встречах, она даже не глядела в его сторону, не то, что бы интересоваться его здоровьем.

– Моя мать не для того тратила силы и время, чтобы вы теперь хватались за всё подряд, будь то даже корзина с фруктами. – Такой ответ Джейка ошеломил. Он даже ход сбавил, отстал от гриффитки ещё больше. Не слыша его шагов за спиной, девушка обернулась:

– Ну, что же вы, уже устали?

Насмешку она не скрыла намеренно, а Джейк почувствовал, что краснеет от смущения. Гриффитка не стала его дожидаться, пошла вперёд, оставляя на песке ровную цепочку изящных следов от плетёных сандалий. Ему за ней и вправду было не угнаться. Корзина, конечно, – пустяк, но от быстрого шага и от горячего, расплавленного солнцем воздуха, почти лишённого кислорода, стало перехватывать горло, сжимать и стискивать до теснящей боли. В груди заныло, стали напоминать о себе заживающие раны, а он словно не замечал этого; и хоть кружилась голова, и всё плыло перед глазами, Джейк прибавлял шаг, видя перед собой фигуру девушки‑гриффитки. А она больше не останавливалась, не ждала и даже не оборачивалась. И хоть он спешил, догонял, впервые таким быстрым шагом прошёл через всю деревню, расстояние это показалось ему долгим, раз в пять длиннее, чем обычно.

А незнакомка? Джейк до сих пор не знал её имени. Она остановилась лишь у крыльца дома, подхватила корзину из рук Джейка, улыбнулась в знак благодарности так, что сразу стало понятно: помощь его пришлась как нельзя кстати, и она оценила это по достоинству.

– И вы не зайдёте? – Джейк еле языком ворочал от усталости, тяжело и трудно дышал, но смотрел на девушку в ожидании ответа, хоть и стоял на ногах с трудом.

– Вам плохо, идите в дом! – она чуть нахмурилась, недовольно поджала губы, сразу стала взрослее и строже, – Ну, идите же! – перехватила и корзину и цветы в одну руку, а другой – легонько подтолкнула Джейка в плечо. Он поднялся на одну ступеньку, не сводя с девушки взгляда.

– Почему вы не заходите? – прошептал он беззвучно с отчаянием, почти с мольбой, и гриффитку, видимо, смягчил и тронул его полуобморочный вид, – Вы приходите, обязательно приходите…

– Да идите же вы в дом! Кавалер! – девушка встревоженно глянула туда‑сюда, ища кого‑то глазами, а потом крикнула, звонко, по‑гриффитски музыкально растягивая гласные, – А‑ла‑та!!

Джейк поднялся ещё на одну ступеньку, схватился рукой за перила крыльца, прижался к тёплому дереву щекой, но так и продолжал смотреть на девушку сверху.

– Что такое? Случилось что? – А‑лата появилась на пороге у Джейка за спиной. Он с трудом оторвался от перил крыльца, стал поворачиваться к женщине и в тот момент почувствовал, что в руку ему, висевшую вдоль тела безвольно и слабо, вложили что‑то круглое, шершавое на ощупь; в этом движении было что‑то заговорщицкое и скрытное, что он и обернулся‑то не сразу, боясь выдать их обоих, и этим он как бы подчеркнул свою причастность к игре, а когда обернулся, девушки уже не было…

Чёрт возьми! Эти гриффиты ходят так тихо, словно по воздуху!

А А‑лата уже причитала, глядя на него:

– Ну, куда ж ты… куда ж ты пошёл такой?! Совсем, совсем меня не слушаешь!.. Всё сам по себе…

– Да всё у меня нормально… – прошептал Джейк с почти счастливой улыбкой, взглянул на А‑лату, а та прикрикнула с новой силой:

– Нормально?! У тебя опять кровь на губах! Нормально… Не обманывай!.. Всё! Не пойдёшь больше никуда! Запрещаю!

Она потянула Джейка в дом, и он пошёл покорно, ничего не чувствуя, ничего не слыша, ничего не понимая, сжимая в руке самый драгоценный для себя подарок, и даже не зная ещё, что же это такое.

Засел потом в самый дальний и любимый уголок, между стенкой и столом, так, что видно каждого, кто входил в дом, а главное – здесь он не мешал А‑лате. Та с недовольным, сердитым ворчанием накрывала на стол, ходила по комнате с посудой, лёгкая, совсем молодая, и не дашь ей её лет.

Здесь Джейк, наконец, рассмотрел свой подарок уже без спешки, наслаждаясь самим фактом его существования. И пусть это оказался лишь какой‑то незнакомый фрукт: небольшой, круглый, с шершавой, как бархат, кожицей, ярко и сочно зелёный с такими же ярко‑жёлтыми полосками‑«меридианами», делящими плод на ровные дольки, – но это был подарок, настоящий подарок! Джейк и о добром слове мечтать не мог, не смел, а тут такой знак внимания! Да и от кого?! От той красавицы гриффитки! Она и внимания не тебя не обращала, не замечала даже, если не считать того раза, после ухода Аирки… Но это не в счёт!

Джейк поднёс свой подарок к лицу, коснулся губами бархатной шкурки, уловил сквозь неё душистый аромат спелой мякоти. Представилось почему‑то сразу, что вкус у неё должна быть сладкий, с кислинкой, и косточки – мелкие, чёрные, круглые. Можно, конечно, разрезать, поглядеть, так ли это, но куда приятнее вдыхать этот аромат, наслаждаться им и гадать, представлять, какой он из себя внутри, этот маленький, но такой необычный подарок.

– Откуда он у тебя? – Джейк аж вздрогнул, вскинулся: А‑лата стояла перед ним, но смотрела на его руки, не сводила глаз с его подарка, – Это она дала тебе, да?

Джейк не ответил, но А‑лата и сама всё поняла, угадала правильно и нахмурилась недовольно, почти сурово, нахмурилась так, как могла хмуриться лишь её дочь, неродная, но как они временами бывали похожи!

Больше ни слова не сказала, хоть и рассердилась, плюхнула перед Джейком тарелку с тушёной мелко нарезанной зеленью, украшенной сверху жёлтыми дольками чего‑то цитрусового, поставила стакан с пузырящейся таканой и вышла из комнаты на улицу.

Джейк проводил женщину взглядом, пожал плечами, такая реакция его немного удивила, но значения он ей не придал. Мало ли что? У гриффитов свои законы гостеприимства, свои порядки, стоит ли пытаться понять их?

Зато вечером он стал совсем случайно невольным свидетелем продолжения этого случая. Услышал резкий на удивление голос А‑латы и остановился, где стоял, на пороге дома.

– …Это всё поэтому? По‑другому мне никак не объяснить! – говорила А‑лата. Она сердилась и старалась скрыть это, выговаривала слова медленно, так, что Джейк понимал каждое, – Ты всё говоришь «город‑город», «люди эти», а сама… Ты сильно изменилась, и не в лучшую сторону, слышишь меня?.. Эти прогулки, разговоры на виду у всех… Вы ходите вместе у всех на глазах… А особенно такой подарок… Ты знаешь, что это значит – подарить ягоду арпактуса? Нет, ты не знаешь, раз делаешь такие подарки!.. И в городе тебя никто этому не учил…

– Мама, ну что ты опять? – Джейк узнал дочь А‑латы по голосу и, обрадованный её близким присутствием, не отошёл от двери, но и не шагнул вперёд, побоялся спугнуть её своим появлением, а так вдруг ещё решит зайти в гости, не будут же они двое разговаривать на улице, все семейные дела нужно решать в доме, а не на виду у соседей…

– Ну, проводил он меня до крыльца, ну и что? – продолжала девушка с улыбкой в голосе, – Должна же была я хоть как‑то отблагодарить его за помощь. Что сделаешь, если арпактус попался под руку? Что такого?.. Да и он вряд ли знает, что это значит?

– Зато я знаю! Другие знают! Ты – знаешь! – перебила её А‑лата, – Арпактус только невеста своему будущему мужу дарит, а этот – жених тебе?! Нет!!! И никогда им не будет! Он – человек, а мы – гриффиты! Мы – ларимны!..

– Мама, ну какой жених?! Что ты говоришь? – девушка рассмеялась в ответ, – Я же говорю, всё случайно получилось. Случайно!

Джейк прекрасно понимал, о ком это речь, и передумал выходить на улицу, понял, что сейчас ему лучше не показываться. Он отступил назад, медленно развернулся, взглянул на стол, туда, где лежал тот подарок, из‑за которого мать и дочь начали ссору.

Вот они, и порядки! Вот они, и условности!

И кто бы мог подумать, что такая мелочь, этот так называемый арпактус, является деталью свадебного ритуала! Плод размером со среднее яблоко – и такая важность!

Странно, и что и дочь А‑латы нарушила правила… Видно, не зря А‑лата так на городскую жизнь пеняет.

Мысль о том, что и девушка эта схожа с ним в своей неосведомлённости, в своём незнании, рождала в душе приятное чувство товарищества, какой‑то даже близости, будто они действительно оказались заговорщиками, и теперь‑то Джейк понял, что он должен, обязан вмешаться, объяснить всё и принять хоть небольшую часть вины на себя. Так будет справедливее, ведь он тоже участвовал в этом…

Он снова развернулся, решительно переступил порог, толкнув не запертую до упора дверь – А‑лата стояла на крыльце, повернулась на скрип, попыталась улыбнуться, и это ей удалось, даже улыбка получилась доброжелательная, но вот глаза остались строгими, и брови всё ещё хмурились.

Для самой гриффитки не остался незамеченным тот ищущий взгляд, с которым её Кийрил глянул по сторонам, и А‑лата невольно обрадовалась, что дочь её уже ушла. Она чувствовала и сердцем и душой, что что‑то может произойти из их знакомства, что‑то нехорошее по её меркам и по меркам всех прежних её представлений. Потому оно и к лучшему, если эти двое будут видеться как можно реже.

* * *

Она не помнила своих родителей, они погибли, когда ей не было ещё и года, и А‑лата, приёмная мать, никогда про них не говорила, про них – про отца и мать. Да и сама она, сколько себя помнила, не задавалась такими вопросами: «Кто они? Что с ними стало? Почему они погибли оба?»

Все её дочерние чувства, вся детская нежность были адресованы лишь одной, А‑лате… Они всегда с ней были вдвоём, всегда вместе, и не испытывали потребности в ком‑то ещё.

С той поры у неё и остались самые добрые, самые лучшие воспоминания детства, самые яркие впечатления, особенно сильные по контрасту с тем, что последовало потом, после появления «человеков».

Люди! Эти странные, удивительные существа, очень сильно, им всем на изумление, похожие на них, ларинов. И сколько всего нового и непонятного они внесли в их размеренную, простую жизнь, неизменную из поколения в поколение.

Она уже шестнадцать раз видела, как Чайна выходит из берегов, пресытившись ливневыми и снеговыми водами. Шестнадцать раз – два раза в год, весной и осенью, ей было восемь лет по земным человеческим меркам, когда их, всех детей, силой и заманчивыми обещаниями вырвали из родительских рук и отправили в город. Город… Слово «город» было тогда у всех на устах, но никто из них, малышей, напуганных, растерянных, ни слова не понимающих, не знал, что значит это слово, «город».