Текст книги "Возвращение домой (СИ)"

Автор книги: Александра Турлякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 62 страниц)

Гриффит ещё раз спросил о чём‑то, но Джейк задумался, не услышал, и не ответил. А старик, видимо, подумал, что обидел гостя, обидел своими резкими словами и нападками. И потому вдруг вскочил, засуетился, принялся сгребать стружки со стола, смахивать пыль, сгрёб инструменты в охапку и отнёс их на другой стол, в дальний угол. Ковылял как‑то жалко и суетливо, старый совсем и беспомощный.

А Джейк смотрел на него с высоты своего немалого роста, стоял, стиснув нож в кулаке до боли в пальцах, и всё также молчал, понимая, что пора уходить. Гриффиты – народ гостеприимный, без угощения не отпустят, но этому старику можно всё объяснить, рассказать всю правду, и тогда он сам, мягко говоря, его отправит: они не общаются с «чужими», боятся их. Это сейчас так получилось, даже поговорить удалось, а всё потому, что гриффит этот не понял, что перед ним не сородич, чужой, и человек к тому же.

– Сейчас я, сейчас… – шептал старик торопливо. – Это я просто давно не говорил ни с кем… Вот так и получилось… Болит ведь сердце за вас, молодых… – он почему‑то стыдился смотреть на Джейка, и тот тоже молчал, и напряжённость какая‑то появилась, несвобода, скованность. Они это оба почувствовали. Джейк прошёл до того стола, на который гриффит убрал ножи, положил и свой в одну кучу со всеми, и тут обратил внимание на статуэтки, стоявшие тут же. Всякие, большие и маленькие, где‑то всего лишь одна фигура человека, а где‑то даже несколько, группой. Одни доделанные, зачищенные и отшлифованные, и даже уже лакированные, а какие‑то – лишь только чуть‑чуть тронутые резцом.

Вот фигурка девушки, опустившейся на одно колено. Юная, по‑детски хрупкая, тонкие проработанные кисти рук, лицо, волосы, стянутые на затылке в тугой узел. Одна рука вытянута вперёд, чуть согнуты пальцы, почти касающиеся какого‑то крошечного зверька, похожего на кошку. Они вдвоём тянутся навстречу друг другу, исполненные любопытства, удивления, как при первой встрече. Удивительно, как точно удалось художнику передать настроение этого знакомства, встречи человека и животного.

Что‑то в девушке показалось Джейку знакомым, фигура, наклон головы, излом бровей. Он потянулся за статуэткой, взять её в руки, рассмотреть поближе. Но тут заметил другую работу. Портрет. Только‑только начатый, но уже, как видно, к нему не притрагивались давно – слой пыли делал дерево тусклым. Портрет девушки. Слегка намеченные черты лица: линия бровей, внутренние уголки глаз и даже зрачки, лёгким нажимом резца указана линия губ, а в уголках открытая грусть и одновременно улыбка. Общий наклон голову – чуть влево и вниз, опущенные глаза придавали лицу задумчивость и поразительное портретное сходство. Это была она! Она, дочь А‑латы! Стоило Джейку узнать её, как он сразу же стал различать её – гриффитку – и в других работах. Это она была с кошкой, вот она, ещё совсем девочка, с венком из орхидей; вот она сидит, обхватив колени руками и низко‑низко наклонив голову, так что даже лица почти не видно; вот она же со змейкой в руках; с букетом цветов.

Видимо, это была любимая натура гриффита. С какой любовью, с каким любопытством художника следил он за ростом её и её жизнью, она вся виделась в этих работах, с какой любовью и удовольствием работал мастер над каждой линией – это замечал даже непрофессионал, каким и считал себя Джейк.

Но особенно его поразила статуэтка, стоявшая в стороне от всех, небрежно засунутая среди стружек, обрезков, заготовок и недоделанных ложек.

Она же, всё та же девушка в полный рост, привставшая на носочки, на самые пальчики, вытянутые вверх руки, чуть откинутые назад, запрокинутая голова, широкораскрытые огромные глаза, застывшие и глядящие тоже вверх, разомкнутые губы и чуть‑чуть резцом намеченные зубы. Вся фигура, напряжённая до предела, натянутая, как струна, готовая в следующую долю секунды совершить движение. Но какое именно? Это так и оставалось секретом. Тончайшая, филигранная работа, одна из лучших.

Профессиональной рукой, но без заострения на мелочах показаны складки лёгкой одежды: полотнище ткани, стянутое на боку в узел, на груди – гирляндой цветы и на голове венок, длинные до середины бедра распущенные волосы – тоже без прежней во всех работах тщательности, даже с какой‑то нарочитой незавершённостью, незаконченностью, но без небрежности. Но это ещё больше подчёркивало мастерство художника. Разве можно ещё лучше передать момент танца? А это был танец, Джейк был уверен на все сто.

Такой он эту девушку ещё не видел. Это была жизнь в момент своего рождения. Это был танец, дикарский и, скорее всего, несущий ритуальный смысл, но мастерски был схвачен сам момент, когда зрителю остаётся лишь догадываться и представлять: «А что дальше?»

– Это ваши работы? – спросил чуть слышно, одними губами, уже заранее зная ответ.

– Да, – гриффит подхромал, встал рядом, взял одну статуэтку, покрутил в руках довольно небрежно, поставил на место. – Люди любят такое в подарки. Покупать пытались, а зачем нам здесь деньги? Нравится – так бери!.. Зачем же тогда резать, чтобы не дарить? – он ласково улыбнулся, коснувшись пальцами статуэтки – незаконченного портрета девушки, коснулся осторожно, словно она была живой.

– А как же труд? Время?

– Красоту надо даром дарить. Что может быть дороже?

Даром?! Наивные существа с золотыми руками! Ведь на Ниобе эти вещицы таких денег стоят! Коллекционеры за ними гоняются. Закрытые выставки для избранных за дорогущие билеты. А те, кто их делает, живут на уровне каменного века, деревянными резаками дерево режут. Знает об этом на Ниобе хоть кто‑нибудь? Где же справедливость и закон? Ведь нельзя же так!

– Вы просто дарите? – прошептал Джейк со стоном.

– Да не дарю уже давно! – гриффит рассмеялся беззаботно, совсем не разделяя реакции гостя. – Некому! Люди больше не появляются, а с другими посёлками давно связи нет… Был бы помоложе, не с ногой этой!.. – вздохнул сокрушённо. – Сходил бы, давно за Чайной не был. Там, говорят, столько нового, всё изменилось, и леса совсем не те, что здесь… А так, и за порог‑то выходить страшно, упадёшь – сам уже не подымешься. Вот и приходится сидеть здесь целыми днями… Не видишь никого, не знаешь ничего… Вот приехал ты, давно уже здесь, а я узнал только что… Ладно, пойдём, у меня есть такой вкусный чай на травах… Ни у кого такой вкусный не получается, – старик пошёл к столу, потянул занавеску, впуская в дом горячие лучи, заигравшие бликами и зайчиками на всех вещах. Пошёл открыл входную дверь, устраивая сквозняк. Потом, будто опомнившись, кинулся за кружками. Поднявшаяся столбами пыль закружилась в воздухе, затанцевали пылинки в лучах, а Джейк смотрел на них, не решаясь сказать гриффиту: «Не надо, не надо так беспокоиться, я ухожу уже, ухожу…»

Он спешил, торопился, но не потому, что общение со стариком его тяготило, нет. Просто Джейк знал, что рано или поздно гриффит поймёт, кто перед ним, и будет лучше, если их знакомство не будет долгим.

– Совсем запустился… – ворчал на себя гриффит на ходу. – Грязь, пыль, мусор… сразу не уберёшь, потом только работы больше. Ничего… – ушёл в самый дальний и тёмный угол, за очаг, – …придёт вот, мы быстро управимся вместе‑то. Она всегда помогает… Никогда меня не забывала, и тогда: приедет всего на день, а всё равно навестить зайдёт… Хорошо, что теперь вернулась, может быть, и насовсем…

Какое‑то движение у двери Джейк уловил краем глаза, даже скорее сначала почувствовал его кожей (проклятая гвардейская привычка!), резко повернул голову – и встретился с ЕЁ взглядом. Прямо глаза в глаза! Но увидел её всю, с носков туфель и до волос, уложенных на макушке в сложную причёску с перламутровой заколкой в виде раковины. Это замершее удивление в разом напрягшейся позе. Побелевшие пальцы, вцепившиеся в косяк двери. Лицо побледневшее, но с нежным румянцем на скулах, как после долгой ходьбы, и глаза – как у той статуэтки в танце – такие же большие, не удивлённые даже, а ошалевшие, обескураженные. Секунда – две! три! – они стояли неподвижно, словно сами ещё не верили в то, что они видят именно то, что видят. И в этой полной тишине и неподвижности в голове Джейка стало что‑то медленно проясняться, складываться в чёткую и правильную картинку. Он повернулся к старику всем телом, – неподвижная шея и прямая спина, как при повороте на месте кругом, – и спросил:

– Ариартис?

Тихий, сдавленный шёпот сквозь стиснутые зубы, и не вопрос, а скорее утверждение.

Да, конечно же! И статуэтки эти…Как же раньше‑то не понял?!

А тут и гриффитка ожила, сошла с порога, прошла мимо Джейка, словно тот был частью мебели, даже взглядом не удостоила, заговорила, как ни в чём не бывало, будто её не было лишь минуту, и она, вернувшись, возобновила начатый разговор:

– …Опять дожди пойдут… В горах уже пошли, и сильные: река поднялась больше обычного. У запруды одну стенку размыло, и вода мутная…

Она всем видом хотела подчеркнуть своё нежелание общаться с неожиданным гостем. И это даже Ариартис уловил. Почувствовав в воздухе повисшее напряжение, и мало что зная о характере их отношений, он произнёс, пытаясь разрядить обстановку, и лучшее, что он придумал, – познакомить гостей друг с другом:

– Вы, наверное, не знакомы, да? – наивный старик, как он был близок и в то же время далёк от истины. – А он, так же, как и ты, Кайна, из города. Вот, совсем недавно сюда перебрался…

Джейка при этих словах будто кто кулаком под рёбра саданул – дыхание перехватило спазмом, и воздух – ни вперёд, ни назад из лёгких… И девушка, кажется, испытывала что‑то подобное, с лица сменилась мгновенно, побледнела, а глаза, глядящие на Джейка в упор, словно сквозь него хотели стол увидеть, настолько сильным, прожигающим был этот взгляд.

Кайна! Кайна! Кайна!

Сердце отстукивало в висках оглушительно то имя, которое он уже устал слушать, которое он уже чуть ли не ненавидел, которое вызывало в нём волну возмущения, недовольства и страшную жажду противоречить и бунтовать. Боже мой! Боже мой!

Джейк смотрел на гриффитку совершенно другими глазами и будто видел её впервые. Та же, вроде, прежняя, но сознание отказывалось в это верить. Вот это да!

Это она была против него! Это она требовала изолировать его от всех! Это она настаивала на всевозможнейших запретах! Это она постоянно торопит с его выдворением в город! Она, – эта красивая, удивительно красивая девушка, о встрече с которой он мечтал все последние дни. Ужас! Какая слепота!!!

И надо же было дождаться такого случая, когда другие раскроют глаза на простейшие вещи!

Господи!!! Это было больно. Боль, как при предательстве. Он, как наивный, не умеющий разбираться в людях глупец, повёлся на красоту, на обаятельную улыбку, на женскую хрупкость, и ещё Бог знает на что! – а эта красавица оказалась даже неспособной понять его, войти в положение беспомощного, слабого, случайно выжившего человека, доверившегося им, гриффитам во всём. Вот оно, предательство, предательство в собственных ожиданиях…

Джейк стиснул зубы (только бы не застонать, не показать своей слабости), отвёл разом опустевший взгляд от лица девушки, прошёл мимо неё, ничего перед собой не видя, как опьяневший, переступил порог, и даже дверь за ним сквозняк прикрыл с неприятным петельным скрипом.

Ноги не держали, как в первые дни после того, как встал. Один шаг вниз на следующую ступеньку – и отдыхать, привалившись к перилам.

Уйти! Уйти отсюда! Навсегда! Из дома из этого. В город, к людям. Нет! На Ниобу! На Ниобу, к матери, ко всем своим, в Гвардию, к знакомым… Да хоть к кому, только подальше отсюда…

Ноги подкосились, и Джейк сел на нижнюю, последнюю ступеньку, охватил руками колени, плотно, так, что с левой стороны в груди заныло протестующе, но боль эта была сейчас самым лучшим помощником, она отвлекала внимание на себя, сверлила, ныла: «Ты слышишь, ты живой, ты всё‑таки выжил, несмотря ни на что. Так неужели есть что‑то важнее подаренной тебе жизни? Живи! Радуйся!»

Да и чего ему, Кийрилу‑чужаку, можно ждать от этих людей? Пора бы уже и привыкнуть… Но чтобы так?!

Кайна! Чёртово имя!

Он видел кого угодно за этим именем: какую‑нибудь пожилую гриффитку, может быть, кого‑то вроде жрицы, должен же быть у них кто‑то влиятельный, к чьёму мнению прислушиваются все, ну, пусть моложе, пусть одного возраста с А‑латой, пусть даже кто‑то вообще такой, такой… Аж слов нет! Не хватает. Не разобраться вообще в их дикарской жизни… Да и вообще мало ли кто! Но дочь А‑латы?! Эта, эта – и Кайна?! Боже мой!.. Где были раньше мои глаза? Где был раньше мой разум?!

Как теперь заставить себя относиться к ней так, как она сама к тебе относится? Ведь она же нравилась тебе, нравилась, что греха таить. А теперь что? Возненавидеть её? Сказать сердечку: немчего! Не твоё это! Ты – человек, а она – гриффитка, тем более такая, жестокая, опасная, чёрствая сердцем.

Боже мой! Какая слепота!

Он упёрся локтями в колени, запустил пальцы в волосы на затылке, а ладонями сдавил виски. До боли, до бухающей боли. Не хотелось ничего не видеть, не слышать. А за спиной поскрипывала на сквозняке не запертая дверь, и доносились обрывки фраз на гриффитском:

– Это же он… из города… из солдат, из военных… – говорила Кайна. К её голосу Джейк против воли прислушивался. Зачем, и сам не знал. Ведь и так ясно, – яснее ясного! – её отношение.

– Человек! – Ариартис был удивлён безмерно, – Человек?!

– Да! Этот… Ведь я же рассказывала! – Джейк представил, как мечется сейчас в эту минуту Кайна по дому, неслышно, не задевая ни сора на полу, ни стружек. И негодует, и возмущается, если судить по голосу. А старик, тот, кажется, вообще ничего не понимает, и знает меньше всех. И говорит, словно оправдывается. Ну и подумаешь, не разобрался сразу, кто перед ним, ведь я же не сделал ему ничего плохого! Ни одного резкого слова в ответ! Эта Кайна опять всех баламутит! Нарасскажет старику невесть чего, напугает всех и каждого. Потом хоть вообще на улице не показывайся, взглядом испепелят.

– …Он так на нас похож. Сильно похож. Я никогда раньше не путал, не ошибался… – слабым, еле различимым голосом продолжал оправдывающийся Ариартис. – Язык наших, зареченских, просто прекрасно знает… И правила наши… Нет, я не мог бы так ошибиться…

Джейк зажмурился, закрыл уши ладонями: «Зачем? К чему теперь всё это? Оправдания? Крики? Кому я что плохого сделал? Кайне этой? Да я же увидел её здесь третий раз в жизни!.. Боже мой! Это ж надо было попасть именно в этот дом. С этим Ариартисом на улице столкнуться. Со стариком! А ты, дурак, разбираться кинулся… Неужели ревновать вздумал? Боже мой! Какой же я дурак! Только мешаю всем…»

Ступеньки крыльца чуть‑чуть скрипнули под чьими‑то шагами, и Джейк невольно напрягся, сжался, приготовился к худшему: к угрозам, предупреждениям, к претензиям – да ко всему, что ещё можно ожидать от этой Кайны! Он ещё по шагам угадал, что это она. Да, это и была Кайна.

Реакция Кийрила на их встречу в доме Ариартиса её поразила. Она‑то сразу подумала, что это мать послала его за ней, поторопить к обеду. Но, судя по словам Ариартиса, он не знал, что они в какой‑то мере уже знакомы. Да и не стала бы А‑лата отправлять чужака с таким поручением. Человека – и к гриффиту?! Странно, что и Ариартис его не узнал, я же ему про него говорила! Подумаешь, хорошее знание языка и чуть‑чуть сходства во внешности! Он же старый, он столько всего повидал… И ошибся?!

Интересно, и откуда Кийрил наш язык знает, и как здороваться – тоже? Вот уж никогда бы не подумала. Мы же тогда в тот раз на Едином говорили… А как, интересно, мама с ним общается? Она‑то до сих пор, наверное, не знает, что её больной того…

Она торопилась, думала догнать Кийрила на дороге, была уверена, что он уже ушёл, поэтому и растерялась на миг, увидев его сидящим на крыльце, так, как он всегда сидел на пороге у дома матери.

Сделала один шаг вниз очень осторожно, будто боясь спугнуть этого странного парня. Но доска всё же скрипнула предательски, и Кийрил при этом звуке чуть повёл лопатками, и окаменел спиной, плечами и даже затылком. Она уже неплохо изучила его, сразу различила хорошо скрытое напряжение в позе и готовность к обороне. Но почему? Разве мы настолько враги?

К чему теперь красться? Кайна быстро сбежала с последних трёх ступенек вниз и сделала вдруг то, на что бы никогда в жизни не решилась, но сейчас ею двигали какие‑то непонятные, противоречивые чувства: что‑то вроде жалости при взгляде на беспомощность, что‑то, похожее на вину, вот только в чём, она не знала. Просто подошла и села рядом с человеком на одну ступеньку.

Кийрил не шевельнулся, не отнял рук, которыми подпирал голову. Из‑за его руки она и лица у него рассмотреть не смогла, даже не знала, куда он смотрит. Поэтому сама стала разглядывать старый заброшенный домик. Большой дом Ариартиса был последним в ряду таких домов, в каких жили они все, за ним начинались те жилища, какие строили себе гриффиты ещё до появления людей. Стенки из плетёных лиан с небольшими окнами, крыша из жердей, крытая огромными пальмовыми листьями. Сами они не жили в этих домах. А в сам посёлок мать её перебралась, когда Кайна уже года четыре была в интернате. Поэтому Кайна и не знала, кто здесь жил до них, в посёлке оставались к тому времени одни старики, да и тех было всего ничего.

Они потому и облюбовали дома, оставленные людьми, дома большие, светлые, с дощатыми полами и высоким потолком, стоящие на сваях. Кто бы теперь из них, старых, мог бы по нескольку раз в год перестилать крыши, ремонтировать стены, переплетать их заново свежими лианами?..

А оставленные домики ларинов догнивали одиноко на краю посёлка, оставаясь напоминанием о прежней жизни, о прежних хозяевах.

Кайна задумалась о прошлом, о своём детстве, да и домик этот несчастный изучила уже вдоль и поперёк, каждую жердину, каждый лист каждой лианы, оплетшей постройку до самой крыши. Всё ждала, когда Кийрил заговорит первым, так как сама не знала, о чём говорить: слишком немногое связывало их. Но и ждать чего‑то было бессмысленно. Да и Ариартис их ждёт, ждёт обоих, как гостеприимный хозяин, он не отпустит их без угощения, каким бы простым оно ни было.

– Кийрил? – позвала первая, ещё не зная, что скажет потом, а тот вдруг повернул к ней голову, окатил ледяной волной синевы, и несказанные слова застряли в горле.

– Я не чужак, у меня есть имя. – упрекнул, но без раздражения, злости или обиды, с одной лишь смертельной тоскливой усталостью. И Кайна растерялась, словно только сейчас поняла, насколько одинок этот человек среди чужих ему существ. Она вдруг вспомнила себя в городе, среди людей, в их мире. Может, только поэтому и сумела понять это особенно остро. Но там ей было легче, там их было десять вместе с ней, десять ларинов, там был Карриэртис, там была Тильда, которой не было никакой разницы, кто перед ней: гриффит или человек.

Да, он был прав, этот солдат, и ответить нечего.

– Двенадцать дней вы были в беспамятстве… Как вас было называть всё это время? Да и не я первая вас так стала звать! – детский лепет в оправдание. Аж самой слушать противно, и Кийрил хмыкнул в ответ раздражённо, крутанул головой, дёрнулся вставать, выбросив вперёд правую руку. А Кайна крикнула вдруг неожиданно:

– Не уходите!

Но он всё же поднялся, глянул на неё сверху, произнёс глухо, на прощание:

– Надеюсь, Ариартис не обидится, что я с ним не попрощаюсь… Но вы ведь сами понимаете… Человек, и всё такое… – пожал плечами с усмешкой.

– Да подождите вы! – Кайна вскочила, осталась на ступеньке, поэтому они теперь смотрели друг на друга почти на равных, Кийрил только немного наклонил голову и глядел по какой‑то своей странной привычке, очень непонятной, прямо в глаза.

– Что‑то ещё не так? – спросил с усмешкой, чуть дрогнув уголочками губ, вопросительно изогнув брови. – Я не сделал ему ничего плохого. Не верите мне – спросите… – не договорил, мотнул головой в сторону двери.

– Да нет же! – воскликнула Кайна нетерпеливо. – С чего вы взяли?! Какие глупости!.. Вас в гости приглашают! Неужели не ясно? Ариартис – вас и меня!..

Он промолчал. Ни «да», ни «нет». По лицу его было не понять. И Кайна молчала, не зная, как ему объяснить, как ещё его просить. Молчание затягивалось, и она с ужасом ждала, что сейчас кто‑нибудь на улице появится, или сам Ариартис выйдет. Он‑то думает, раз нас нет долго, значит, Кийрил уже ушёл, а мы вот – на пороге стоим, друг на друга любуемся. Упрёки только потом от матери слушать, и ещё неизвестно, как ей всё это расскажут. «И что за тип такой непонятливый?! – Воскликнула про себя, кусая до боли губы, – Одно слово „человек“. Они иногда как дети, простого не понимают. Ну, вот, что тебе стомит? Старика‑то зачем обижать? А ещё язык наш учил… Сам же элементарных правил приличия не знаешь… И как вести себя в гостях, тоже не знаешь…»

– Если вы думаете, что я вас уговариваю только потому, что мне самой так хочется, то вы ошибаетесь. Ясно вам?! – молчание и бездействие Кийрила начало её раздражать, а тот же – никакой реакции! – продолжал прямо в глаза глядеть с неуловимой усмешкой в прищуре.

– Ясно! – ответил вдруг коротко и чётко, по‑военному.

«Ясно! Слушаюсь! Будет исполнено!» – Сколько же раз ей доводилось слышать эти и подобные им команды. Язык военных. Общение старшего и младшего по званию во всех армиях, известных ей. Ведь она и ниобиан повидала, когда они спешно отступали, и сионийцев, когда те победно занимали город. Вспомнила вдруг одного из сионийских офицеров. Как заявились они поздним вечером в квартиру с обыском: офицер и четверо солдат. Пока рядовые перетряхивали вещи, осматривали каждый угол, тот уселся прямо на стол, глядел по сторонам из‑под козырька кепки, курил, болтая ногами в тяжёлых армейских ботинках, и нёс какую‑то чепуху, постоянно повторяя и растягивая одно слово:

– Я‑а‑асно?!

Держал автомат на коленях с таким видом, будто готов выстрелить в любого, кто ослушается, даже в женщину, даже в штатского. Малоприятное воспоминание, ничего не скажешь, верилось, что подобное осталось в прошлом, в другом мире, отгороженном от этого стеной леса. Так нет же! Вот он, представитель того мира, яркое воспоминание, вызывающее боль. Каждое слово, каждое движение – всё оттуда, только формы соответствующей не хватает.

– Конечно, мне, человеку, многое неизвестно и непонятно, – Джейк уловил что‑то из мыслей гриффитки и не смог удержаться от иронии и от улыбки. – Элементарных правил приличия даже не знаю… Так что прошу извинить заранее…

Гриффитка взглянула на него с изумлением широко раскрытыми глазами. Изумление её тут же сменилось растерянностью, видимо, она стала понимать, что это значит, потому что на щеках её появился румянец, и взгляд она отвела смущённо и как‑то даже стыдливо. Но потом над чувствами возобладал разум: «Как это так? Откуда он так?.. Да как он смеет? Кто позволил?.. Да и не должен он уметь…»

Снова вскинула глаза, сверкнула ими недовольно, разомкнула губы, чтобы крикнуть в ответ что‑нибудь порезче, осадить этого типа одним словом. Но не успела: Ариартис появился на пороге, заговорил, отвлекая на себя:

– А, вы здесь уже! Что ж не заходите? Я‑то жду!..

Последнее дело – ругаться в присутствии старших. Кайна глянула на Кийрила, взглядом давая понять: потом поговорим, и повернулась к старику:

– Пойдёмте, наш гость не против. Правда? – метнула взгляд в сторону Джейка, заговорщицкий взгляд, как тогда, с арпактусом. Такой взгляд можно было расценить как предложение о краткосрочном перемирии, так его Джейк для себя и понял, поэтому поддался, продолжил игру, начатую Кайной.

Отпустить гостя без угощения – сильно оскорбить. От матери Джейк знал, что гриффиты – народ суеверный, гостя, появившегося ночью, они боялись, так как верили, что с ним в дом могут войти беспокойные и недобрые духи. Особенно опасались гостей в ненастную, дождливую ночь. С водой с неба, по их поверьям. На землю возвращаются души умерших. Именно в такое время готовится ко всходу любое семя, готовятся к зачатию животные и люди. Между собой, животными и растениями гриффиты не видят разницы: во всех входят одинаковые души, и только когда они обретают тело, тогда они и начинают различаться между собой. Видимо, поэтому гриффиты не занимались охотой, не беспокоили насекомых, а сбор плодов и рубку деревьев начинали только после долгих просьб и заклинаний. Единственное исключение – рыболовство, но ловилась при этом не всякая рыба, да и то ей давали время уснуть. Снулая рыба не считалась уже ни живой, ни умершей, поэтому и могла употребляться в пищу…

Зато к гостю, появившемуся в доме днём, отношение было особым. А уж если кто‑то пришёл из других мест, из дальних лесов, и может научить чему‑то новому, поделиться новостями, такого уважали особенно. Такой гость нёс на себе доброе благоволение духов и силу Высшего Света, которая сопровождала любого путника в дороге.

Высший Свет! Всесильный Свет!

Единственное, во что верили Ларины, в свет солнца, в лучи Саяны. Вот он, прототип Высшего Разума, заботившегося о жизни на планете. Они часто обращались к нему с восклицаниями или просьбами. Сколько раз в детстве Джейк слышал эти слова от матери, когда она начинала сердиться или вставала из‑за стола после многочасовой работы за компьютером.

Да, все черты ларинов остались в ней, даже спустя двадцать лет, она не могла не быть такой, какой была на Гриффите, вот только он, её сын, никогда не замечал этого, не видел, не слышал или не придавал значения.

Джейк замкнулся, задумался над прошлым, заново, но другими глазами пересматривая картинки из детства, сидел за столом молча, не прислушиваясь к разговору Кайны и Ариартиса, крепко держал двумя руками кружку с душистым чаем. Особенно чувствовал аромат, когда подносил кружку к губам, но делал глоток – и не улавливал вкуса. Совершенно! Даже тогда, в Чайне, вода пахла снегом, раскисшими листьями и имела свой вкус. Чертовщина какая‑то!

Только когда в кружке осталось меньше половины, он стал ощущать при каждом глотке знакомую прохладу мяты, лёгкую терпкость и фруктовый вкус. Сумел даже определить, что в чае этом никак не меньше десятка трав, но ни одна из них не была ему известна.

Как будто чувствуя скованность гостя, Ариартис не стал настаивать, когда Кайна сказала, что уже пора. «Да‑да, конечно же, – Согласился с ней гриффит, но, провожая до крыльца, не забыл пригласить в гости, – Приходите, обязательно приходите вместе…»

Джейк за всё время и словом не обмолвился, но на прощание произнёс по‑гриффитски:

– Пусть двери вашего дома всегда будут открыты для всех!

Вот оно, «до свидания», на языке ларинов. И Кайна сразу поняла, о чём спросит, как только они с Кийрилом останутся одни:

– Вы, что, уже специально наш язык учите? Всегда же наоборот было. Мы Единый учили, а не вы…

Кийрил усмехнулся в ответ, хмыкнул, пожимая плечами, ответил не сразу:

– Никто его у нас специально не учит…

– А не специально только вы? – Кайна сощурилась, усмехнулась с улыбкой. Ей хотелось задеть этого парня, его спокойствие и вечное молчание раздражали её сильно. А ещё она чувствовала в этом человеке что‑то такое, чему не могла дать объяснения.

Какое‑то время он шёл молча, руки в карманах, расстёгнутый ворот рубашки, и взгляд – под ноги, будто уже и забыл, что идёт не один, и что ответа на вопрос до сих пор не прозвучало. А потом вдруг вскинул голову, сверкнул своими удивительными глазами так, будто решился на что‑то важное для себя, заговорил ровным голосом:

– Я не знаю, насколько это интересно вам, но то, что моя мать из ваших, из гриффитов, по‑моему, лично для меня многое объясняет… А вы встречались с подобным? С союзом человека и гриффита? Как вы думаете, бывает такое? – смотрел в упор, прямо ей в глаза, ждал ответа, а Кайна растерялась, сбавила шаг, а потом и вовсе остановилась.

– Шутите?

– А разве с этим можно шутить? – Кийрил тоже остановился, и несколько минут они стояли на самом солнцепёке, глядя друг на друга.

Что за бред?! Уж кому, как не ей, знать, что ларины и люди не могут иметь ничего общего: никаких свадеб, никаких детей. Об этом она и от своих сколько раз слышала, и на занятиях им специалист рассказывал, приводил кучу медицинских и научных фактов. Это только внешне люди и ларины похожи, а по‑настоящему они разные, очень разные. Бывали, конечно, случаи и среди её знакомых, там, в городской среде, веди физиологической разницы никакой, но такие отношения осуждались всеми: и людьми, и ларинами. Что с них толку, с таких отношений? Если детей быть не может, значит, рано или поздно всё равно придётся разойтись…

Она рассмеялась в ответ на немой вопрошающий взгляд Кийрила, продолжила вслух собственные рассуждения:

– Так вы уверены, что ваша мать из ларинов? А отец? Он – человек? Из людей? Да такого быть не может! Вы бы никогда на свет не появились! Никогда! Если только… – сбавила тон голоса почти до шёпота, проговорила себе под нос с сомнением. – Если только не вмешательство медиков… Они же постоянно что‑то новое придумывают…

Джейк слышал каждое её слово, поэтому и не смог удержаться от смеха: уж слишком близки к истине были слова гриффитки. И эти мысли, пролетевшие в её голове вихрем, тоже не были далеки от истины. Всё так, всё правильно, но исключение‑то есть, вот оно, перед ней стоит, а доказательств – ноль! А в принципе, что толку кому‑то что‑то доказывать? Какой резон? Разве это что‑то изменит? Да и кому это интересно, кроме тебя самого? И самому важно потому лишь, что лично тебя касается.

Он пожал плечами по своей вечной дурацкой привычке, и не ясно было, что оно значит, это движение: или он сам не знает ещё, а правда ли то, что он сказал, или же он просто не собирается больше к этой теме возвращаться, и как бы говорит: «Не хочешь верить – дело твоё!»

Второе «или» точно совпало с ходом мыслей Кийрила, он и вправду пошёл по дороге, позвав на ходу:

– Ладно, пойдёмте…

И снова они шли в молчании. Кайна отставала немного, шага на два, и, глядя Кийрилу в спину, думала: «Тоже мне, придумал… Да такого же быть не может… Хотя, надо у Ариартиса спросить, может, он что‑нибудь знает… Ведь про такой случай обязательно должны были сохраниться упоминания. Не в наших лесах, так за Чайной… А он‑то, пока мог, где только ни бывал! По всем соседям, до побережья, даже море видел, и в города ходил. Про людей больше моего знает, кажется… И там, и здесь у него знакомые… А сейчас, как покалечился, так и забыли все…»

– Давно он, кстати, так? – спросил вдруг Кийрил, чуть сократив шаг, уменьшая разделяющее их расстояние.

– Кто? – Кайна не поняла, о ком он.

– Ариартис. – Уточнил тот без раздражения в голосе.