Текст книги "Возвращение домой (СИ)"

Автор книги: Александра Турлякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 62 страниц)

– Не спится, вот, что‑то…

Джейк не ответил, только кивнул головой: «Понимаю!» и отвернулся, уставился в огонь. Дюпрейн вызывал у него какие‑то странные, необъяснимые чувства. Словно смотришь на человека, видишь его и принимаешь таким, какой он есть и в то же время ясно понимаешь, что он совсем другой, что ему известно что‑то такое, о чём ты даже не догадываешься. Странное чувство! И ещё ощущение, что Дюпрейн про каждого из них что‑то знает, такое, чего самим им никогда не узнать и не понять. Да и пытаться не стоит!

Может, поэтому Джейк и старался сохранять с капитаном только деловые отношения, отношения приказа и подчинения. И даже «прочитать» его мысли не пытался, не хотел, чувствовал какой‑то необъяснимый тайный страх, страх узнать что‑то такое, чего знать не положено ни ему, ни другим ребятам, на что он не имеет права. Пусть Дюпрейн хранит свою тайну, он имеет на это право как всякий живой человек; у каждого должны быть свои тайны, то, что для другого табу, во что нельзя лезть ни в коем случае, какими бы телепатическими способностями ты ни обладал. Да и самому так легче… Не пробовать, чтобы не мучиться угрызениями совести потом.

Но Дюпрейн заговорил первым, да ещё таким голосом, словно с нетерпением ждал момента, удобного случая:

– Слушай, Тайлер, у меня к тебе один вопрос… Не вопрос командира к подчиненному, а так, по знакомству… по‑человечески… Ты ведь солгал мне тогда, да?

Джейк снова посмотрел на Дюпрейна, тот уже сидел на своей лежанке из папоротника, смотрел так, точно от ответа на этот вопрос зависела его жизнь.

– По знакомству, значит? – переспросил Джейк с ее заметной тенью улыбки в глазах, недоверчивой, подозрительной улыбки. – А зачем вам это, господин капитан?

– Я по опыту, нутром понял, ты врал сегодня утром, – заговорил Дюпрейн с таким увлечением, что даже сам себе мысленно удивился, будто это и вправду было так ему важно. – Я смотрю на тебя, честный ты, искренний парень, не умеешь ты в глаза врать… Вот и думаю теперь весь день: ошибся ли я в тебе? И в чём именно?.. Я же вижу: здесь от Алмаара ветер дует! Опасный он парень! За ним глаз да глаз нужен… А ты выгораживал его, так?.. Мне не всё равно, конечно, что вы там, в лесу, среди ночи делали… Ясное дело, не гуляли! Ну, вот, ты!.. Насчёт Алмаара я ещё могу понять, он, точно, сбежать хотел, я это сразу понял… Но ты‑то?! Что ты с ним общего можешь иметь? Вы же даже из разных бригад!..Или тоже рванул?.. На тебя это не похоже!.. Что тогда? Или я, чёрт возьми, старею? Не справляюсь со своими обязанностями? Я же не ожидал от тебя такого!.. От тебя – меньше всего!.. Или ты меня обвёл? Вокруг пальца обвёл?!.. Профессионал! Нечего сказать!..

Джейк немного помолчал. Он не очень понимал, чего хочет от него капитан, чего ему надо. Ладно – у него бессонница, ему делать нечего, голова чем‑то там занята… К чему этот нелепый разговор? Тут любому ясно, что Джейк утром врал, что выгораживал Алмаара, и капитан это знает как никто другой. Зачем тогда про это говорить? Чтобы Джейк сам признался: да, я врал? Но что это меняет? Кому это важно?

– Я почти не знаком с Алмааром, господин капитан, – Джейк заговорил о том, что ему было понятно, придерживаясь официального, сухого тона. – Так только… – он неуверенно пожал плечами, опять отвернулся.

– Я и сам, собственно, не собирался сходиться с вами ближе, чем положено между рядовыми и капитаном… Да и нельзя мне! Я так сразу решил… – продолжил Дюпрейн после долгого, затянувшегося молчания. Он заговорил о другом, и думал он совсем не про Алмаара и не про побег. Его волновало что‑то другое, а всё остальное – только предлог завязать разговор. Он более или менее понимал всех ребят в группе, более или менее был в курсе биографии каждого, и лишь один Тайлер выделялся из всех, в нём было ещё столько белых пятен! И как же хотелось Дюпрейну разгадать хотя бы некоторые из них! Может, поэтому‑то он и завёл этот разговор?.. Он улавливал в Тайлере что‑то необычное, что‑то, чего нет в других. Парень – загадка! И лейтенант в части так не хотел его отдавать! Что‑то знал о рядовом, если был против…

Джейк напрягся, прислушиваясь, он понял по голосу: капитан говорит о чём‑то таком, что может пролить свет на ту тайну, что окутывает их операцию. Что‑то очень важное… Но ошибся и понял это сразу, как только Дюпрейн заговорил снова:

– Ты, Тайлер, показался мне странным человеком… Даже более, чем странным… И я не мог удержаться, чтобы не поговорить с тобой… Чисто по‑человечески поговорить, по‑честному… Я знаком с тобой в пределах личного дела, но записи эти расходятся с действительностью. Что бы это могло значить? Родителей у тебя по личному делу нет, а я знаю, что это не так! – Дюпрейн выставил перед собой раскрытую ладонь левой руки, загнул один палец, подсчитывая известные факты, особенно его интересующие. – В графе психофизического анализа указано, что ты апатичен и скучен, но это опять‑таки не так!.. Умение обращаться с картой и компасом! Про это в личном деле ни слова не сказано. Ведь ты же учился где‑то до этого! Так ведь?.. Только честно!

– Так! – произнёс Джейк, не глядя на Дюпрейна.

– Я так и думал! – Тот рассмеялся чуть слышно, довольный до удивления. – Я сразу это понял! Ты же лучше всех в группе подходишь для нашего дела! – капитан поднялся, потоптался на месте, засунув руки в карманы комбинезона. А Джейк украдкой, через плечо, наблюдал за капитаном. «Интересно, и чему он так радуется? Какое ему, казалось бы, дело до меня? К чему этот разговор?» Но тут лицо Дюпрейна стало серьёзным, даже почти злым, он нахмурился, глубоко задумался над чем‑то и прошептал сквозь зубы:

– Вот ведь чёрт!.. Жаль!..

Чего ему жаль? Джейк невольно напрягся, пытаясь «поймать» мысли Дюпрейна, пусть не мысли – какие‑нибудь образы, которые смогли бы помочь прояснить хоть что‑то. Но сумел только почувствовать эмоции, захлестнувшие капитана: негодование, досаду на невозможность изменить ход вещей и от этого тоска, непреодолимая тоска и отчаяние.

Больше Дюпрейн ни о чём не спрашивал, хотя и видно было, что‑то не даёт ему покоя, что‑то гнетёт, но он только попил воды и снова лёг. Джейк ещё сидел какое‑то время, прислушиваясь к тому, как укладывается капитан, и думал про себя: «Какой я теперь профессионал?! Учили, правда, в Гвардии кое‑чему, но это было давно… В прошлой жизни… В Гвардию мне уже не вернуться… Да и сам‑то я вряд ли смогу после всего… Только, чтобы честное имя себе вернуть, Чтоб не считали дезертиром… И почему мама до сих пор не связалась с Дарлингом?!! Ведь я же просил её тогда!..» При мысли о доме, о родителях, о мирной Ниобе сердце стиснула болезненная тоска одиночества. Даже заплакать захотелось от обиды на судьбу. «Зачем она так круто меняет направление? Чуть только успокоится – что‑то новое!.. Эти джунгли! Этот рудник!.. Что ещё обещается быть? К чему ещё готовиться?»

Джейк рассеянно провёл ладонью по щеке снизу вверх, от нижней челюсти до виска, запустил пальцы в отросшие волосы, в задумчивости почесал затылок. И тут, будто опомнившись, глянул на часы. Пора! Пора будить Моретти!

Уснул он сразу: сказалась усталость за последние два дня. И спал без снов, как провалился во что‑то чёрное, но без кошмаров. И сквозь сон слышал только, как ворочается на своём месте Алмаар, беспокойный малый.

Они спали без одеял и без ботинок, а от воды тянуло сыростью и холодом. Джейк мёрз, спал беспокойно, но проснулся лишь от громкого вопля Моретти:

– Волки!!!

Джейк вскочил, проснулся разом и даже невольно удивился, насколько ясно мыслит: «Где? Где волки?» По кустам что‑то трещало, кто‑то живой – это ясно, так как звук перемещался, но кто там был, Джейк разглядеть не смог сквозь плотные переплетения лиан. Проснулись все, кроме Алмаара, тот спал в самом дальнем и тёмном углу, под самым деревом, клонившемся к земле. Когда Джейк подошёл, Марио, совершенно белый, с огромными чёрными глазами, рассказывал дрожащими губами бессвязно и непонятно:

– Я… Я только вышел… размяться хотел… господин капитан. А там… там, – он показал рукой в сторону выхода. – Звери!.. Звери, как собаки… Такие большие, – его раскрытая ладонь остановилась где‑то на середине бедра. – Вот такие… не меньше!.. И знаете… У них так глаза светятся… Я такого ещё ни разу не видел… Это монстры какие‑то!..

Дюпрейн слушал Моретти, не перебивая, хотя тот заикался, часто сглатывая, облизывал сухие губы и говорил медленно с дрожью в голосе и во всём теле.

– Это волки! Ложбинные волки! – Кордуэлл засмеялся с облегчением. – Они очень любопытные. Но боятся любого шороха, когда с чем‑то не знакомы… Они просто приняли тебя, Марио, за диковинного зверя и сами испугались не меньше твоего!..

Дюпрейн ничего не сказал, только вышел на улицу оглядеться, проверить, что и как. Они потянулись следом, а Марио всё говорил на ходу:

– Они такие здоровые!.. Я таких собак сроду не видел!..

Дюпрейн вернулся быстро, в рассветных сумерках его силуэт казался чётким и легко различался среди деревьев. Джейк с невольным уважением смотрел, как капитан, лёгкий и быстрый, двигается почти бесшумно, как он осматривает следы, сломанные ветки, помятую траву и кусты.

– Да, следы большие… И их было несколько, четверо крупных – взрослые, и молодняк – не меньше десятка. Обложили нас со всех сторон, – с задумчивым лицом рассказал Дюпрейн. – А что Алмаар, кстати? Спит ещё, что ли?

Они все переглянулись. Яниса и вправду не было. А ведь разговаривали громко и ходили туда‑сюда. Странно! Тут Моретти кинулся к месту ночёвки и, когда вернулся, был не менее бледным и ещё больше растерянным.

– Нету, да? – Дюпрейн был спокоен, и это его спокойствие и удивительное хладнокровие ещё сильнее испугали Моретти. – Куда он делся, дежурный? – внимательные глаза капитана изучали лицо Марио, растерянное и обескураженное.

– Я ду… думал, что он уже вернулся, – голос Марио дрожал от переживаемого ужаса. – Сказал, за водой сходит… У него и вправду фляжка была пустая… Господин капитан…

– Он с оружием ушёл? – Дюпрейн крутанулся на месте, поправляя пряжку поясного ремня.

– Да, господин капитан. Но ведь вы же говорили: только с оружием… Я и не подумал ни о чём… Ничего не заподозрил… – Моретти оправдывался, как мальчика. Растерянный и жалкий. А остальные двое – Тайлер и Кордуэлл – молчали, да и что говорить? Чем теперь всё это закончится? Всё зависело сейчас от капитана: как он поступит, что решит, так и будет.

Дюпрейн какое‑то время стоял, уперев руки в бока, смотрел куда‑то в сторону. И думал! О чём именно? Понять это было сложно: лицо его оставалось неподвижным. Но по взгляду чуть прищуренных глаз, по морщинкам в уголках губ, Джейк понял: Дюпрейн в бешенстве. Готов рвать и метать! Любого, кто хоть слово против скажет, кто встанет на пути! Страшно представить, чем теперь дело кончится…

– Ждать меня здесь!.. И ни шагу! Тайлер – за старшего! – приказал он вдруг и пошёл к реке, на ходу доставая из кобуры свой пистолет.

– Хана нашему Алмаару! – прошептал Кордуэлл, проводив капитана взглядом, – Убьёт он его…

– Если выследит! – отозвался Моретти.

– Выследит! – Джейк сам в это верил: он видел Дюпрейна в деле, и ребята поняли, он прав, но посмотрели оба – разом! – на Джейка с немым отчаянием в глазах и со страхом.

Ждали они долго, почти два часа, в полном молчании, прислушиваясь к звукам просыпающегося леса, ждали выстрела, ждали с замиранием сердца каждую минуту, ждали и боялись одновременно, боялись не услышать. Каждый гадал, что будет и как, но все мысли сводились к одному финалу: похоже, что к руднику придётся идти вчетвером. И чем дольше тянулось время, тем больше они в этом убеждались.

Но вернулись они вдвоём – Дюпрейн и Алмаар – оба мокрые с ног до головы, грязные и злые друг на друга. Янис шёл первым, под конвоем, а Дюпрейн нёс его автомат, а в другой руке – пистолет, направленный беглецу в спину. Взмахом руки капитан усадил арестованного в стороне от всех, сам остановился у костра, убирая пистолет обратно в кобуру, спросил:

– Ну, как? Что нового?

– Ничего подозрительного замечено не было! – Джейк вскочил, отчитался, как положено, смотрел Дюпрейну в глаза и думал: «Злится, злится до сих пор! Видимо, пришлось побегать… И мокрые оба!.. Через речку, видно, успел сбежать наш Алмаар… И как он его ещё назад притащить умудрился? Ведь с одним пистолетом против автомата… и против упрямства и сумасбродства, которых у Алмаара выше крыши…»

– Поели? – Дюпрейн изо всех сил старался быть спокойным, говорил тихо и медленно, чтобы эмоции не прорвались сквозь тщательно воздвигнутый заслон из терпения и опыта. Но глаза метали молнии, и губы кривились к злой усмешке. Сейчас любое неосторожное слово могло вывести его из себя.

– Нет ещё! Ждали вас!

Дюпрейн посмотрел на Джейка так, будто хотел ещё о чём‑то спросить или рассказать что‑то важное, но отвернулся и пошёл к своему месту, сел на папоротник, отстегнул с пояса фляжку, стал пить, громко глотая воду.

Все молчали.

Джейк перевёл глаза на Алмаара. Тот сидел прямо на земле, опустив голову. Мокрый, грязный, безоружный, но упрямый, несломленный, готовый повторить свою попытку ещё раз и ещё. Он старался быть таким, как обычно, казаться всем таким, каким он был всегда: беззаботным, бесстрастным, равнодушным к мнению других, почти циничным. И не смотрел на остальных, хоть и чувствовал на себе их взгляды, недружелюбные и даже враждебные взгляды… Чуть шевельнулся, хотел, видимо, достать сигареты, и Дюпрейн, стремительно повернувшись на этот шорох, заорал на него зло, с ненавистью:

– Сидеть!! Сидеть, я сказал!

Алмаар ни слова не сказал, даже не удосужил капитана взглядом, но сигареты всё же достал. Сигареты и зажигалку. Дюпрейн мгновенно подскочил, вырвал размокшую пачку, смял, отбросил далеко в сторону и прорычал с яростью:

– Будешь делать только то, что я скажу, рядовой!

Янис посмотрел на него снизу вверх, и его чуть прищуренные глаза выражали всё, что он об этом думает.

– Слушаюсь, господин капитан! – процедил сквозь зубы, с трудом разомкнув стиснутые челюсти. Он ненавидел Дюпрейна смертельно, отчаянно и глухо, и ничуть не скрывал своей ненависти. Джейк видел, как крутит, тискает Янис свою зажигалку с шилом, сжимает и разжимает её в кулаке с такой силой, что белеют костяшки пальцев. Янис мог бы броситься с единственным своим оружием на Дюпрейна, и капитан вряд ли знал о шиле. Бросок мог бы получиться опасным из‑за своей неожиданности, и Джейк чуть подался вперёд, боясь пропустить хоть одно движение, успеть кинуться, предупредить Дюпрейна, но Янис демонстративно убрал зажигалку в карман, медленно, с подчёркнутым спокойствием застегнул «молнию». И они все четверо наблюдали за каждым его движением, и Алмаар, чувствуя это, делал всё бесстрастно, как актёр на сцене перед десятком зрителей, – даже сейчас старался подчеркнуть свою независимость, свою свободу от обстоятельств.

Дюпрейн отвернулся и снова сел, взял автомат Алмаара, вытащил все патроны, даже из ствола, громко лязгнул затвором, для проверки нажал на курок и только потом бросил автомат к ногам Яниса.

– Собирайтесь, ребята! Ещё позавтракать нужно. – Дюпрейн заговорил, больше не глядя в сторону Алмаара, и голос его был спокойным и ровным, как всегда. И они не стали ждать повторения приказа, никто не хотел проверять терпение капитана.

Завтракали в молчании, так же молча собрались, уложили все вещи. Собирая продукты, Джейк невольно отметил: «Что‑то слишком мало еды осталось. Дня на два от силы, если экономить… А как же на обратную дорогу? Да и на руднике мы можем задержаться не на один день. Странно как‑то всё это…» Вышли они уже на рассвете, позже, чем обычно, но капитан, видно, решил нагнать потерянное время или просто вымещал на них свою злость, гнал их быстро, чуть ли не бегом. И Алмаар шёл первым, опережая Дюпрейна всегда на один шаг. Капитан предупредил его сразу:

– Хоть одно движение без моего разрешения, – пристрелю!

Джейк шёл последним, замыкал группу. Шёл и думал. Да, вчера вечером Янис говорил что‑то о побеге, собирался попробовать снова, но Джейк всё равно был неприятно удивлён этой новостью. А что говорить о других ребятах?! Они до сих пор переваривают это событие. А сам Янис? Упрямый сумасброд! Импульсивный мальчишка, он сначала делает, а потом думает о последствиях. Отсюда и все его неприятности. А ещё он слишком большой индивидуалист, чтобы подчиняться кому‑то, даже тому, кто значительно выше по званию, кто куда опытнее. Всё сам по себе! Всегда и везде! Всю свою жизнь! Жизнь, богатую криминальным прошлым. Он потому и друзей не имеет. Ни здесь, ни в своей бригаде, да и в жизни, пожалуй. Не умеет идти на компромиссы, не умеет быть терпеливым, везде и всюду своё «я». Но это и на эгоизм не похоже. Просто он с детства не привык видеть в других, в окружающих – таких же, как и он сам, – людей, всегда полагается только на самого себя, живёт для себя, поэтому и не ждёт ничего от других… Ничего хорошего! Да и чего ему ждать при его‑то жизни? При его характере?

Вот попытался удрать и что получил? Дюпрейн догнал и не потому, что на этот раз не повезло, а потому, что сам он – упрямец не меньший!.. Конечно, нам троим никогда не узнать подробностей всей этой погони, и о чём разговор шёл на обратном пути. Оно и так видно: говорили не о приятном! Да и лицо, видно, в кровоподтёках. Дюпрейн хоть и легче по весу и в плечах умже, но он из спецназа, а там хлюпиков нет…

Так может он хоть сейчас, после всего, поймёт, что думать надо, прежде чем делать что‑то, а не переть напролом со своей несдержанностью, со своей вспыльчивостью. Не кинулся же он на Дюпрейна со своей зажигалкой! Что‑то же его остановило!..

Вот так он и начался, ТРЕТИЙ ДЕНЬ! Почти без перехода, почти без сна! Сплошная нервотрёпка! Дюпрейн на взводе. Алмаар – не лучше. Кордуэлл и Моретти, как я, тоже идут и думают. Всем, одним словом хватило!

Они шли долго, очень долго, наверное, несколько часов, строго на север, в сторону гор, туда, откуда брала своё начало Чайна, оставшаяся где‑то далеко, за спиной. Эти горы здесь называли Радужным Хребтом, а лес, по которому они шли уже третьи сутки, кто‑то в своё время умудрился назвать Малахитовыми. Поэтично! Может быть, с высоты аэролёта вся эта зелень и похожа на малахит? Такие названия дают не зря.

Джейк по пути успел передумать о многом, даже Совет на Фрейе, и тот вспомнил. Голограмму Гриффита и Радужный Хребет – цепочку гор на северо‑западе континента. Прикинул, где примерно находятся города Чайна‑Фло и сионийская Флорена, как протекает Чайна, и как они идут, вот, сейчас готовить к обороне рудник. Ведь рудник этот должен быть как раз в горах.

Он думал о родителях: о вечно занятой матери, об отце, об их жизни, думал так, словно понимать начал этих людей по‑другому, будто взглянул на них с другой стороны. Общих интересов почти нет, вместе время не проводят, встречаются и то не каждый день… Что их держит вместе, что их связывает? Любовь? После стольких‑то лет? Или привычка?.. Почему он не думал об этом раньше? Даже внимания не обращал на все эти «мелочи». Как они прощались всегда перед отъездами… Как встречались… Как вместе ходили на приёмы и выставки… Редко, правда, но ходили ведь!

При этих мыслях, при всех этих воспоминаниях сердце защемила тоскливая боль утраты, такая особенно ощутимая именно сейчас, когда он всего этого лишился… Как же много он потерял за годы службы в Гвардии! Ведь даже самые близкие люди, родные люди – отец и мать – остались чужими, непонятными, неразгаданными!

Невероятно сильно захотелось домой! Именно – домой! В свою квартиру!.. И знать, что мать, как и раньше, как прежде, ещё в детстве, за компьютером, за рабочим столом, а отец – в соседней комнате – просматривает записи с новостями, устаревшими уже новостями за время его отсутствия. И сам ты занят какой‑нибудь ерундой, тихо возишься в углу, но стоит оторвать взгляд, поднять голову – и вот они рядом: мать – тук‑тук по клавишам, а отца не видно, лишь ночник горит, и голос диктора чуть слышно, общим фоном.

И в такой момент откуда‑то изнутри выплывает горячая, обжигающая волна, перехватывающая горло, – детское счастье! Радость за то, что ты – неотъемлемая часть этих людей, что ты не одинок в мире, таком огромном и непонятном с позиции пятилетнего ребёнка.

Почему же сейчас вспоминается только детство? Именно эти годы? Старший возраст стёрла, заслонила Гвардия! Взрослая самостоятельная жизнь.

…Знакомый звук, издаваемый движущейся машиной, оторвал от мыслей, заставил вспомнить о настоящем, от которого никуда не денешься. Взмахом руки Дюпрейн приказал остановиться, а потом опуститься на землю. И всё без звука, без шороха! Они были в низинке, в овражке, почти не заметном на первый взгляд, а дальше, если пройти вперёд, за деревьями можно было разглядеть высокую насыпь магистрали. Оттуда‑то и доносились звуки моторов, людские голоса. Там были люди! Первые люди за третьи сутки, но им вряд ли кто из команды обрадовался. Наоборот! Эта близость только добавила напряжённости, её больше натянула нервы, и без того реагирующие на малейший шорох.

– Ну, вот и прошли, можно сказать, самый лёгкий участок пути. – Дюпрейн усмехнулся, окинул своих подопечных взглядом, немного задержался на лице Алмаара: «Как он? Можно ли доверять после всего, что было? Не выкинул бы чего, не подвёл бы остальных ребят…»

– Проверить теперь нужно, что да как! Не соваться наобум… – капитан ещё внимательнее вгляделся в лицо каждого. «Одному идти нельзя. Нужен второй! Такой, на кого можно рассчитывать, кому можно доверять. Неплохо бы, конечно, Тайлера. Он – парень подготовленный и показал себя неплохо… Ну, а если не вернёмся? Нарвёмся на патруль? Сгинем оба! Что с остальными станет? Разбредутся же кто куда. И ещё Алмаар этот! Сволочной тип, ничего не скажешь. А если его и взять?! Поглядеть, как он поведёт себя, когда опасность рядом, настоящая опасность, а не просто разговоры. Пусть поймёт, что мы здесь не в игрушки играем. Это не игровой зал, стрелять будут боевыми… А если что, – пристрелить никогда не поздно. Ну, если и эту проверку не выдержит…»

– Так, сидеть тихо, громко не разговаривать, не курить, никуда не уходить. Понятно? – Дюпрейн поднялся, стягивая с плеч лямки рюкзака, проверил автомат, придирчиво щуря левый глаз. – Алмаар – со мной! Тайлер за старшего!

Янис сидел, крутил в руках свою кепку и аж вздрогнул от неожиданного приказа, когда услышал свою фамилию. Посмотрел на капитана снизу в ожидании подвоха, розыгрыша или злой шутки, но тот смотрел серьёзно, зло поджав губы:

– Дважды я приказы обычно не повторяю!

Янис намеренно медленно надел кепку, поправил её за козырёк, подхватил свой незаряженный автомат, легко поднялся в полный рост и только потом посмотрел на Дюпрейна. «Враги! Смертельные враги! Ни один другому уступать не собирается, – Подумал Джейк, провожая их глазами, – Плохо, когда даже в такой маленькой команде нет единства и взаимопонимания».

– Ох, не кончится добром всё это дело, – сокрушённо покачал головой Кордуэлл. Он думал о том же, и тоже был недоволен.

Лишь Моретти, вечно беззаботный, поймал какого‑то мотылька, но не раздавил его, а, аккуратно взяв за крылышки, внимательно рассматривал, приблизив насекомое почти к самому лицу, крутил перед глазами. Увлёкся, одним словом. Джейк привстал на одно колено, смотрел в ту сторону, куда ушли Алмаар с капитаном, прислушивался к каждому звуку. До магистрали отсюда – чуть больше 30 метров, деревья редкие, даже пятна движущихся машин просматриваются. Уровень дороги немного выше, и кустарник плотный, если захотеть, у самой обочине можно подобраться – никто не заметит. Моторы ревели, казалось, совсем рядом!

И почему такое движение интенсивное? По этой магистрали и раньше много ездили, но сейчас же – через каждые две минуты. Даже чаще! Как будто колонна движется. Куда они все разом снялись? В Чайна‑Фло?

В рёве моторов он сумел различить гул армейских сионийских бронированных вездеходов. Скверное дело! Что‑то в мире происходит, что‑то серьёзное. Та бомбёжка – не единственная примета войны! А здесь они даже не в курсе событий. Выпали из истории за эти три дня, хотя… Не эту ли историю нам писать своими руками? Тот титановый рудник – наша история! Не зря же Его Величество так не хотел отдавать его сионийцам. Важный объект! Обороны требует.

– Слышь, Тайлер, – позвал Моретти лениво, словно совсем и не переживал за своих, за капитана хотя бы. – А правда, что ты с Ниобы?

– Правда! Ну и что? – Джейк сначала ответил и потом лишь подумал: откуда он знает.

– И то, что ты из Гвардии, тоже правда?

Джейк медленно опустился на подогнутую ногу, перевёл глаза на Марио. Тот улыбался с недоверием, словно во лжи уличить пытался, и курил! Курил, осторожно выдыхая дым в рукав. И Кордуэлл тоже курил, правда, так же: в рукав, скрытно! Но это только им так казалось, запах табака разносился далеко вокруг, могли и на дороге заметить неладное. Джейк удивился невольно, почему сам не почувствовал, рядом же сидит!

– Ребята, сигареты уберите!

– Да ладно! Он не узнает! И так четыре часа – ни одной сигаретки! Сил больше нет, – они зашептали разом, перебивая друг друга, разгоняя дым руками. И Джейк уступил, опять отвернулся. Он всё ждал возвращения Дюпрейна, переживал и мысленно молился за их удачу. «Янис же без единого патрона! Да и злые они оба, как бы чего не вышло!»

– Слышь ты нас, Джейк! – Кордуэлл спросил уже чуть громче, настойчивей, а Марио добавил: – Правда, да?

– Кто вам сказал? – Джейк резко развернулся, рассерженно сверкнул глазами: «Зачем им это? Особенно сейчас…»

– Алмаар заикался, ещё в первый день, – Моретти хитро прищурился, улыбнулся. – А я всё ходил, присматривался… Внешне, вроде, и похож на гвардейца… Они все там такие, как ты, как Алмаар… Только вот одного не пойму: как ты здесь оказался? На Гриффите? В пехоте?..

– Вот у Алмаара и спроси! Он лучше всех знает… – Джейк не хотел говорить об этом и ответил резко, почти агрессивно, но Моретти только неслышно рассмеялся; рот открыл, хотел ещё о чём‑то спросить, но ему не дали: Алмаар, запыхавшийся, взволнованный, рухнул рядом. Только вспомнили, как говорится…

– Я кому говорил: не курить! – Дюпрейн не успел появиться, как начал с упрёков. Он бы зол, раздражён, чем‑то расстроен. Просить его было бесполезно, неприятности одни зарабатывать на свою голову. Моретти и Кордуэлл принялись тщательно уничтожать недокуренные сигареты, а Янис смотрел на них с нескрываемым сожалением, почти с завистью. Сглотнул судорожно, глядя голодными глазами. Сам он остался без сигарет – спасибо Дюпрейну, но попросить и, тем более, подбирать окурки было ниже его самоуважения.

Джейк, видевший эти муки, вдруг почувствовал жалость к Янису. И понимание! Он остался один в их отряде и стал рабом своего характера. Он никогда не сделает шага навстречу, не попросит ни о чём, ни с кем не заговорит первым пусть даже перед лицом смерти. Такое одиночество – самое страшное из всех одиночеств, на какие может быть обречён человек. Его даже сравнить нельзя с той жизнью, какой жил Джейк в бригаде. Там даже друг был – Крис. Да и другие ребята, кто не был в шайке с Колином…

Почувствовав на себе взгляд Джейка, Янис сверкнул глазами из‑под бровей зло, с ненавистью, и отвернулся. Он не привык к поддержке, к сочувствию, к тёплому товарищескому взгляду, не терпел собственной слабости, беспомощности, своей зависимости от чего бы то ни было, пусть даже от такой вредной привычки, как курение. Пока сигареты были – курил, нету – потерпит, не маленький!

– Значит, так, а теперь о деле! – Дюпрейн стянул с головы свою кепку, вытер ею лицо, с досадой треснул о колено. – Плохо дело, если коротко! Плохо! – помолчал немного, кусая нижнюю губу, явно, думал над чем‑то серьёзным. – Сейчас нам не сунуться! И пробовать не стоит. Машины потоком… Беженцы со скарбом из Флорены, и все машины под конвоем. Выселяют, видно, ниобиан из города… – и сам вздохнул, не удержавшись, помолчал, опять раздумывая. – И мины там… от дороги до насаждений. Кто вот только орудовал – наши или сионийцы – не пойму. Но работы нам прибавится. До ночи нужно проход найти, или организовать… И ночью прорываться будем на ту сторону, ребятки. Уж ночью‑то машин не будет… или поменьше хотя бы. А то в две колонны – беженцы и вездеходы… Вездеходы и танки… И машины с солдатами.

Серьёзно, выходит, они за это взялись!.. Можем и на рудник не успеть! Придём к столу, когда все кости сметут!.. – это была гриффитская поговорка, и Кордуэлл, уловив знакомые слова, невольно улыбнулся.

– Кто‑нибудь до этого дело с минами имел? – спросил Дюпрейн и в знак протеста выставил раскрытую ладонь. – Нет! Не с учебными! Я знаю, что на занятиях вас готовили… А с настоящими, боевыми? – они все, на кого он глянул, медленно отводили взгляд, на Алмаара капитан даже не взглянул. – А ты, Тайлер?

– Так, немного! – Джейк ответил честно. В его роте были ребята – настоящие специалисты, а он же – никогда мины не любил. Знал, понимал, сдавал на «отлично» все зачёты, но душа не лежала, поэтому и не было большой тяги к совершенству.

– Ну, ты, значит, со мной и пойдёшь! – решил Дюпрейн и заметно расслабился, словно разрешил самую большую проблему. – Как только стемнеет, в сумерках выйдем… А сейчас надо отойти, от дороги подальше, а в лес – поглубже. Перекусить, отдохнуть, приготовиться…

Они так и сделали. Перебрались на новое место, пообедали, но без большого аппетита: новости встревожили – не до еды теперь. Но курили зато, пользуясь моментом, успокаивали нервы перед ответственным и опасным делом. Потом капитан приказал всем почистить оружие, прямо здесь, в этих условиях. Каждый разложил детали на одеяле, бутылочки с синтетическим маслом имелись у всех среди вещей. Это занятие позволило скоротать время и немного успокоиться. А потом все занялись кто чем.

Моретти опять ловил оводов, редких в таком густом лесу бабочек, внимательно изучал каждую и отпускал снова. Кордуэлл строгал ножом палочку и обязательно в мелкую стружку, тонкую, как бумага. Алмаар мучился без сигарет и, хотя не показывал этого, грыз всё же какую‑то травинку. С утра без единой затяжечки! Вот и тянул в рот по привычке и злился на себя же за свою слабость. Дюпрейн как всегда колдовал с картой. Что‑то вычислял, что‑то переделывал, менял, ругался себе под нос, но всё больше был недоволен расчетами. Джейк один, на первый взгляд ничем не занимался, сидел, прислонившись к стволу дерева, откинув назад голову, и дремал от скуки. Но так только казалось. На самом деле он никогда в лесу не скучал. Слушал птиц, слушал писк комаров и других насекомых, шелест листьев над головой. Все эти звуки были живыми, их издавали живые существа, весь мир вокруг. Джейку нравилось улавливать эту жизнь, погружаться в неё, сливаться с окружающим миром. Ему это нравилось! Какие незнакомые чувства рождались в нём, когда он в полной мере осознавал, что может понимать чувства птиц, те чувства, которые они выражали в своих голосах, в своём нехитром пении, щебетании. Радость, страх, голод, удивление, любопытство… Он и сам не знал, откуда это у него, у горожанина. Он быстро научился различать птиц по голосам, и даже по характерам. Это куда занятнее, чем прочие дела!