Текст книги "Возвращение домой (СИ)"

Автор книги: Александра Турлякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 62 страниц)

– Ниобианские солдаты! Мы знаем, что вы тут! И вам не уйти! Мы также знаем, что вы нас слышите! Предлагаем вам сдаться, всем и с оружием! Обещаем каждому из вас неприкосновенность и положение военнопленных со всеми положенными по закону правами!.. Вы можете сдаться любому патрулю, любому сионийскому солдату!.. Ваша безопасность гарантируется нашим командованием!.. – текст повторялся слово в слово. И так весь день, пока не стемнело. Сионийцы боялись за мост через Чайну, боялись за свой город, боялись самого факта присутствия противника на своей территории, в своём тылу, и поэтому организовали всё на высшем уровне, с привлечением всей необходимой техники и большого числа людей. Но при всём этом они не просто ждали, когда враг придёт и сдастся сам, они принимали меры, и постепенно кольцо начало сжиматься. Сионийцы прочёсывали каждый метр, каждый куст, ощупывали землю, чуть ли не руками.

О том, что возможность вырваться уменьшается с каждым часом, первым заметил Дюпрейн, когда они попытались вернуться назад, туда, где прошлой ночью пытались перейти магистраль. А там уже вовсю сновали солдаты, прочёсывали лес, и следы пребывания диверсионной группы были ими найдены, несмотря на всю старательность и осторожность Дюпрейна. И это подтверждение присутствия врага лишь добавило сионийцам бдительности и упорства.

Кольцо сжималось!

Весь день Джейк был как на автопилоте. Шёл следом за капитаном, бежал, когда бежали все, затаивался, если они подбирались сильно близко к сионийским солдатам, отдыхал и пил воду, когда отдыхали и пили остальные… Он делал всё это и ничего не видел перед собою, ничего не слышал или, скорее, попросту не воспринимал. Их дальнейшая судьба теперь его интересовала мало, по крайней мере, весь этот день с того момента, когда ему удалось «заглянуть» в мысли капитана. Он поймал не мысли, а злость, ту ненависть и все те чувства, которые испытывал Дюпрейн, тщательно представляя себе смерть опостылевшего Алмаара. Именно эта злость и позволила Джейку во всех подробностях «увидеть» картину. Увидеть смерть Алмаара именно такой, какой она представилась капитану. Странно, но вместо Яниса Джейк видел самого себя и видел настолько хорошо, что заныло, заболело в груди, шевельнулось что‑то страшное, будто это его грудь – не Алмаара! – пробивал обломок балки, будто его рёбра и лёгкие ломало и крушило невиданной силы взрывом!..

И эта боль не утихала, пульсировала, заслоняя собой даже отчаяние и чувство безысходности при виде всех их жалких попыток пробиться в «свободный» лес. Она, эта боль, жила в нём, гнездилась где‑то глубоко в груди, отдаваясь с каждым ударом сердца во все уголки тела и разума. Даже за ужином, когда они поели впервые за весь день, он не мог отделаться от этой навязчивой невыносимой боли. Она, конечно, немного притупилась, и память уже не так часто восстанавливала перед глазами обваливающуюся шахту, огненный клубок, катящийся по темному коридору и тело человека, отброшенное взрывной волной. Тело, вмятое в стену чудовищным взрывом. Тело со стальной иглой в груди, словно намеренно пригвоздившей его к этой стене!..

Лица Джейк не видел, не запомнил, да и не всё ли равно, кого из них представлял себе капитан, и так ясно: такой конец уготован каждому из них!

И неожиданно все казавшиеся ранее незначительными детали, на которые он обращал внимание ещё в предыдущие дни, встали все на свои места, составили одну довольно простую и ясную картину. Реальную картину реального приказа!

«Какие к чёрту огневые позиции?! Подготовка рудника к приходу своих?! Это же всё чушь!!! Чушь, рассчитанная на глупых, недалёких мальчишек! Такими нас и считали где‑то там, „наверху“, когда придумывали эти нелепые небылицы… Небылицы, которые будут стоить нам жизни! Да ведь Дюпрейн на смерть нас тащит!.. На верную гибель. На том проклятом руднике!.. Рудник, значит, взорвать решили, все шахты разом! И не удивлюсь, если их там четыре. Четыре ветки для каждого из нас…

И взрывчатку для такого дела каждый сам несёт, сам тащит на своих же плечах! – при этой мысли Джейк принялся мысленно перебирать все вещи, какие были у них в рюкзаках. Продукты (ерунда их уже, правда, осталась!); гигиенические принадлежности на каждый раз в отдельном запаянном пакете, смена носков, одеяла, аптечка… Аптечка! Джейка чуть не подбросило от неожиданной догадки. – Ну, конечно! Конечно! Куда ещё можно спрятать небольшую бомбу с радиоуправлением, как не в аптечку?! Кому в ней копаться без лишней надобности, если все будут живы‑здоровы? Вот она, разница в весе! Ведь аптечки‑то наши куда тяжелее обычного… Не так и сложно будет Дюпрейну отправить каждого по отдельной шахте со всем своим барахлом, а потом у себя включить импульсный детонатор… Или у него есть уже что‑то поновее для такого‑то случая?

Всё рассчитали до мелочей! Всё за нас решили! Даже с индикаторами, и то учли!

Если от нас там, в шахтах, что‑то и останется, то без индикатора попробуй разберись, чья сторона провернула такое рисковое дело. Кто это здесь оставил свои бренные кости в тех шахтах во славу Отечества? Не‑ет, здесь не в славе дело, а в мстительности и в жадности!.. Не себе – так никому!

Подстраховались, значит?! На всякий случай, мало ли, как война пойдёт, в чью пользу? А рудник отдавать нельзя! Они все так решили…»

Нас ждала безымянная смерть! Без креста на могиле, без имени! И уж тем более без памятного обелиска и… почётного караула! Братская могила для четверых!.. Джейка аж холодный пот прошиб от такого цинизма. Кто же это придумал? Военное Министерство? Или кто‑то из чиновников на Ниобе? Да и какая теперь разница?! Все хороши!

Тут он неожиданно вспомнил лейтенанта Барклифа. «Что‑то он там плёл насчёт осторожности, насчёт матери, плохую судьбу притянул сюда же… Выходит, знал, куда нас оправляют! Наверняка знал! Стал бы он рассказывать о своём прошлом, о своей мечте, о Гвардии, если б не был уверен, что видятся они в последний раз?! Предупредить, значит, хотел! Что ж, хоть на этом спасибо! – Джейк усмехнулся с горечью, озадаченно потирая щеку ладонью. – Но почему прямо не сказал? Не рассказал всё? Ведь был же момент для разговора, когда утром в коридоре виделись? Встретиться бы теперь после всего этого – ох и сказал бы я всё, что на душе накипело!.. Ненавидел, перевоспитывал, ломал, как мог, изо всех сил старался, а потом вообще оправил на убой…

…Интересно, а что Дюпрейн? – Джейк перевёл взгляд на капитана: тот сидел опять с картой, мудрил что‑то, составлял новую программу, хотел вывести своих солдат из этой заварухи. – Спрашивается, зачем? Для чего? Чтобы потом своими же руками убить?.. А сам‑то он, интересно, вернуться собирается? Не иначе! Кто‑то ж должен доложить о выполнении приказа, чтобы те там, „наверху“, успокоились, дух перевели…

Кто же знал, что сионийцы за эти несколько дней так серьёзно за войну возьмутся, так продвинутся, что мы теперь у них в тылах и не пройти никуда? Сидим под прицелом – только дёрнись!

Вот Дюпрейн, наверное, сейчас кипит в душе! Приказ не выполнен, группа вот‑вот в плен попадёт, и выхода нет! Нет выхода!..

Расскажи им сейчас, остальным, о цели похода! Здесь же чья‑то неприкрытая глупость! Ради неё и помирать не хочется. Ладно бы от рудника этого зависела судьба всей нации… Или жизнь Его Величества. А так – ради чего? Ради титана? Ну, используют его в кораблестроении, на аэролёты – тоже. На их покрытие идёт особый сплав с титаном. И рутериевую оболочку для камер сгорания делают тоже… И пули бронебойные, чтоб бронежилеты брали, но и там совсем немного надо. Да мало ли где ещё он нужен!.. Но разве стоит это человеческих жизней?.. Да при любом раскладе – нет! Нет и нет! И ничто моей точки зрения не изменит!

…Я жить хочу! Я матери обещал вернуться! Она не переживёт… А отец! И ему легче не будет… И у других ребят родители есть! У всех, кроме Алмаара. Но и этот тип тоже жить хочет… Он за жизнь свою царапается всеми когтями, зубами готов вцепиться… Хотя, пёр сегодня на капитана, безоружным на пистолет… Но это так было, в порыве чувств… А сам‑то он что говорил: „Я помирать за своё государство не намерен…“ – вспомнив этот разговор, Джейк припомнил и другие слова Яниса: „Ведь этот капитан нас на убой тащит, я это сразу понял!“ – Да, понял! Правильно понял… Твоё нутро тебя и на этот раз не подвело…

Как вот только быть теперь? Сдаться, чтобы жить? Или быть со своими до конца? А ради чего? Уж лучше б и не знал всей этой правды!.. Сейчас же аж башка трещит, а поделиться не с кем… Молчать придётся так и так…»

Джейк сидел, обхватив руками голову и закрыв глаза, от таких мыслей у любого бы голова заболела, но Джейк не знал с рождения, что такое головная боль. Хотя сейчас был бы ей рад, чтоб так, хотя бы, наказать себя за то, что не знают другие, чтоб так отвлечься от мрачных мыслей, и думать только о боли… А тут Кордуэлл толкнул в плечо и спросил участливо:

– Что, голова болит? – кивнул, сочувствуя. – Она сейчас у всех болит. И у нас – как уйти? И у сионийцев – как нас отсюда не выпустить?.. Ничего, прорвёмся! – и он похлопал Джейка по плечу, подмигнул левым глазом.

Они помолчали немного, и тут Кордуэлл неожиданно спросил совсем о другом, о том, чего Джейк от него и в их‑то положении совсем не ожидал:

– Мне вот Марио кое‑что рассказывал про Гвардию… Я ведь во всём этом мало что понимаю, – Дик смущённо улыбнулся, признаваясь в своём незнании со всей откровенностью. Он многого не знал о городской жизни и стеснялся этого. Жадно слушал болтуна‑Марио, а тот и рад стараться, нашёл благодарного слушателя, – Про столицу, про саму Ниобу… Про вас, гвардейцев… – опять улыбнулся, отводя глаза, а потом вдруг спросил прямо, выпалил про то, что его особенно интересовало: – А ты, Джейк, видел Императора? – смотрел с благоговением, с восторгом во взгляде честных открытых глаз, с тайным ожиданием чуда, как могут смотреть только дети, ставшие вдруг свидетелями волшебной сказки, которая, ну, никак не может сбыться в жизни, как ни старайся… В эту сказку верится где‑то там, внутри, но, когда попадаешь в неё, становишься её невольным участником, начинаешь бояться этой реальности, бояться того, что вся эта сказка – сущая правда! И вот он, Джейк, прямое тому подтверждение! – Вы ведь сопровождаете Его, да? Вы – гвардейцы? Вас специально к этому готовят, да?

– Ну, в принципе, да! – Джейк улыбнулся, пряча эту улыбку, если Дик её вдруг заметит, может решить, что это насмешка. Чувствовал собственную растерянность: как же, такой разговор, в то время, когда они окружены, когда наконец‑то понятна цель их многодневного похода, и про Гвардию! Про Гвардию, такую далёкую сейчас, как несбыточная мечта. Да, пусть так, он же мог рассказывать про Гвардию часами, он столько лет отдал ей!.. Почему же тогда сейчас, когда этот недалёкий парень спрашивает его с единственным желанием узнать про Гвардию побольше, ты отвечаешь так сухо, так немногословно? Почему?

– И вы все, в Гвардии, все двести человек такие же, как и ты? – Дик придвинулся ближе, глядел и слушал, и усиленно пытался понять, осмыслить услышанное, словно от этого зависела его жизнь. Ничего себе! Гвардеец – здесь, на Гриффите, совсем рядом, видимый воочию! Увлёкся! А когда Дик увлечён, он будет докапываться до самой сути, пока не останется ни одного неясного момента, ни одного вопроса.

– В смысле? Как понять, такие же, как и я? – Джейк удивился, но потом догадался, о чём это Дик. – Ты, наверное, о внешности?

– Ну да! Цвет глаз, лицо, фигура… – подхватил Дик, радуясь, что собеседник его понимает. – Даже рост… Вы все, как один!.. Как из… из инкубатора! Будто вас специально таких разводят! Сложно таких вот двести собрать, одинаковых‑то!.. – он с сомнением покачал головой, не мог никак понять и мучился от этого, считая, что всему виной его необразованность или небольшой ум.

– Да нет же! – Джейк невольно рассмеялся, всё‑таки этот парень здорово ему помогал, отвлекая своими вопросами. – Хотя многие так думают… Глядят новости, презентации, поездки и турне Его Величества, а там всегда гвардейцы один к одному, как по шаблону… Это заблуждение! Довольно распространённое заблуждение!.. Те, кто окружают Его Величество, те, кто сопровождают Его всегда и везде – это Особый Элитный отряд!.. Их всего тридцать! Иногда – меньше, но никогда – больше!.. И их‑то как раз и отбирают из гвардейцев, после второго курса Гвардии, из тех, кому уже исполнилось восемнадцать…

– А ты из Гвардии или из этого отряда?

– Я состою и там, и там, – терпеливо объяснял Джейк озадаченному парню. Увлёкся разговором и почувствовал, что на душе заметно полегчало. – Числюсь в Элитном отряде… Выполняю все соответствующие обязанности… Охрана, сопровождение, прочее… – и тут снова в памяти всплыл тот танец с Урсулой Тилльштоф, и сердце больно стиснуло, как будто в кулак кто сжал. Да‑а, были обязанности и такие… Джейк тряхнул головой, прогоняя это наваждение, загоняя воспоминания поглубже, в самый дальний закоулок сознания. Как всегда не кстати! – Но при этом остаюсь гвардейцем! Служба в Элитном отряде не исключает Гвардии… Мы, так же, как и все остальные, служим семь лет, только у нас программа обучения глубже и обширнее…

– А другие гвардейцы что делают?

– Их тоже делят по специальностям, также после второго курса… Каждого по результатам экзаменов и тестов… Склонность к технике – в группу механиков, к ремонтникам… Они строго следят за всем транспортом, каким пользуется Император, от «легковушки» до космического корабля… Есть компьютерщики, пилоты, программисты, аналитики… Вообще‑то, это довольно сложно, так сразу и не расскажешь…

– И сколько курсов вы учитесь? – вот ведь дотошный парень! – Семь лет же, да? А с какого возраста вас набирают? Моретти говорил, что с пятнадцати лет. А ты сам на каком курсе?

– Курсант третьего курса первого года обучения! – Джейк вздёрнул подбородок, сделал серьёзное лицо, выпрямился и расправил плечи, словно рапорт сдавал, а потом рассмеялся с горечью, добавил: – Четыре курса мы учимся! Первых три курса – по два года!.. А набирают нас с пятнадцати лет…

Кордуэлл, глядя на него, подумал с искренним сочувствием: «Жалеет о прошлом, наверное… Да, ему есть, что вспомнить, не то, что мне…»

– А вот на четвёртом курсе только год… – добавил Джейк и подумал с тоской: «А мне на четвёртом курсе и быть не суждено». – Но эти парни – уже элита! Вид, выправка, форма по индивидуальному заказу… Их на все парады выставляют… Пример для младших курсов…

Кордуэлл задумался, и Джейк тоже молчал. Вспоминал своё посвящение в гвардейцы. Первый день в стенах Академии, первую ночь в казарме – всё впервые в жизни… Перед этим, в течение всего дня ни один старшекурсник – хоть бы слово, хоть бы взгляд. Все упорно не замечали новичков! И никакой попытки унизить, указать соответствующее место… А потом, когда «молодежь» только‑только успокоится, расслабится, – по первому сигналу отбоя в их казарме собирались все курсы. Все до последнего человека! И тогда начиналось то, чего все ждали целый день… Легко представить, что переживали пятнадцатилетние дети, всего день назад покинувшие семью, в такой неимоверной давке, среди такого количества незнакомых лиц, явно враждебных… Тех, кто не выдерживал этого психологического воздействия, пытался переждать всё где‑нибудь в стороне, ловили, возвращали в казарму силой, усаживали на кровати; кровать была единственным местом, где новобранца не трогал никто, своеобразный островок безопасности. Но что творилось вокруг! Усаживали и держали! Под громкие крики, насмешки, улюлюканье, смех… Так проверялась их выдержка, их терпение. А ответная реакция веселила всех! Даже ставки делали на то, кто не выдержит первым, сорвётся в драку или в бега… И это продолжалось до появления четверокурсников… Они приходили позже всех, через специально установленное время… И при их появлении замолкали все! Потому, что с этого момента, с этой минуты начинался самый главный этап всего этого мистерического действа, именуемого посвящением!..

Заранее каждый четверокурсник выбирал себе одного новобранца из пополнения, руководствуясь какими‑то своими критериями. Именно с ним, он, четверокурсник, при всеобщем внимании и знакомился, обмениваясь рукопожатием… Таким образом фамилию новичка узнавали все, все будто и сами знакомились с каждым новым гвардейцем, а тот приобретал в стенах Академии покровителя. К нему в любом случае, в любой момент можно было обратиться за помощью, советом, защитой… И это правило действовало весь первый год, до ухода четвёртого курса в отставку…

А после «знакомства» устраивалась шумная вечеринка и каждый четверокурсник, бывший при полном параде, на весь вечер одаривал своего подопечного чёрным бархатным мундиром. Наброшенный на плечи каждого мальчишки‑первогодника, он символизировал передачу традиций всей Гвардии от старшего поколения к младшему. А также пожелание дорасти до своего, такого же мундира. А пока же только ощутить на плечах непривычный, но приятный вес серебряных погон, серебряных с тиснёным гербом пуговиц, тяжёлой нити аксельбанта… Приятное и трепетное чувство! Ради такого и вытерпеть можно все те смешки и крики… Жаль только, что Джейку быть на четвёртом курсе не дано, и не дано накинуть свой мундир на плечи испуганного подростка…

– А почему именно такие? – первым нарушил молчание Дик, перебив мысли Джейка. – Почему такие? Светловолосые? Синеглазые? Одного роста? Славянского типа! Зачем так строго с отбором? И кто устанавливал эти мерки?

– Да это давно уже! Больше ста лет… – ответил Джейк, обдумывая всю эту гору вопросов. Ответы на них он знал: в Гвардии они знакомились с историей её основания, к тому же он и сам много читал про это в библиотеке исторических и архивных записей. Он мог бы говорить о Гвардии часами, но уместен ли сейчас этот разговор?

– Ты историю хорошо помнишь? – спросил сам в ответ, стараясь для начала ненавязчиво проверить уровень знаний своего собеседника. Стоит ли пускаться в долгие объяснения или будет достаточно короткого ответа? – Это всё оттуда, ещё со времени заселения… – начал осторожно, неторопясь.

– Проект «Ноев ковчег», да? Так он, кажется, назывался? – радуясь за самого себя, подхватил довольный Дик, его глаза аж засветились: он что‑то знал и сам, мог поддержать разговор, значит, не такой и непутёвый. – Мы проходили это в школе!..

Да, именно с этого проекта и началась история солнечной системы с солнцем, названным при открытии Саяной. Открыли её ещё на Земле, по земным расчетам выходило, что на второй от Саяны планете – Ниобе – возможна жизнь, условия на ней близки к земным. И тогда решили снарядить большой грузовой космолайнер с добровольцами на борту, с образцами земной культуры, природы и техники…

Уже 250 лет прошло с того момента, как люди‑земляне вступили на землю своей новой родины. Земное название за ней так и закрепилось: Ниоба. А люди из землян превратились в ниобиан.

Природа Ниобы была и вправду схожа с земной: довольно мягкий климат, с тёплыми снежными зимами. Один континент и множество мелких островков… Бескрайние леса с растениями, озёра и моря, чистый воздух, многие образцы растений были схожи с земными, привезёнными с собой…

Казалось бы, живи и радуйся! Не планета, а рай! Так оно поначалу и было, когда все «пришельцы» бросились делать одно общее дело, выполнять одну цель: изучать и обживать новую родину!

Выросло новое поколение, не знавшее Земли, свободное от влияния планеты‑матери, свободное от каких‑либо обязательств перед ней. Какие исследования? Какие отчёты? Какой обмен информацией? Решено было строить свой мир, свободный от руководства Земли, от её указок и советов…

Прошло лет тридцать, может, чуть больше, с момента заселения, как Ниобату – столицу нового государства, вместившего в себя весь континент, начало лихорадить. И как часто бывает в таких случаях, появилось несколько лидеров, изъявивших желание единолично править всей планетой. К компромиссу так и не пришли, но зато… дождались гражданской войны! Началось для всего государства грозное и тяжёлое время, с великим стыдом вспоминаемое потомками, да и в истории эти годы получили соответствующее название: Эпоха Великого Кризиса.

Длился этот Кризис долго, почти пятьдесят лет, с переменным успехом. Уже и забыли о причине войны, уже и идейные вдохновители, те, первые, кто с жаром воодушевлял народ на борьбу, перемёрли или погибли, вовлечённые в пучину народного волнения. Их места заняли другие, диктующие новые требования, выкрикивающие новые лозунги, зачастую диаметрально противоположные первоначальным, уже вошедшим в историю. За всеми этими «заботами» совершенно забыли о Земле. Научно‑техническое развитие откатилось далеко назад даже по сравнению с тем, ещё земным уровнем. Многое было безвозвратно утеряно, погибли многие деятели науки и культуры, а школы и институты стояли заброшенными и разбитыми, без учеников и преподавателей. Некому и негде было учить и тех и других… Такое отношение к собственной нации грозило деградацией, вымиранием, гибелью всей цивилизации.

Тем бы и закончился этот процесс, этот откатывающий назад всю планету ком всеобщего упадка, но к власти пришёл один человек, дитя своего времени… Он мог бы быть хорошим военным, но и военные Академии пустовали. Он мог бы быть отличным политиком, но и политика в то время мало кого уже интересовала. Он мог бы быть прекрасным педагогом, дипломатом, социологом…

Сложное было время!.. Время, когда главным становился самый сильный, самый умный, самый осторожный. Способный привлечь на свою сторону наибольшее число сторонников из влиятельных кругов, умеющий мастерски лавировать между другими, такими же сильными группировками, не наживая себе при этом новых врагов, а тех, кто наиболее опасен, стравливать друг с другом. Именно таким он и был, Амрнольд Хорклаус, внук того самого капитана, приведшего под своим командованием «Ковчег» в эту часть космоса. Тот капитан первым ступил на новую планету, был первым землянином, вдохнувшим свободный воздух Ниобы, тот ароматный и чистый воздух, которым может быть напоена природа, не знакомая с техникой и человеком…

Именно его внук волею судеб стал первым Императором Ниобы! Он сам себя им провозгласил, своими же силами сумел подавить остальных конкурентов и всех противников нового строя, всех, кто пошёл против самопровозглашённого правителя. Таким образом, на территории государства прекратилась многолетняя война.

Но мир – не единственное, что подарил Император своему народу. Правил Он долго, до глубокой старости, ещё при жизни застал то время, когда начала стабилизироваться экономика государства, когда постепенно число жителей возвратилось к тем цифрам, какие знали демографы до начала Великого Кризиса. Стала потихоньку подниматься культура, наука и искусство. Люди обратились к своему прошлому, стали интересоваться историей заселения и самой Землёй. Пошла в рост наука, медицина, техника…

Но до нормальной жизни ещё было очень далеко!

Первый Император – Арнольд Хорклаус – был обожествлён своим народом, так же, как и его дед, за то, что именно ему выпала честь совершить первый шаг и дать начало новому миру… Дед и внук – оба сделали первые шаги, только каждый – по‑своему, и у каждого они были разной – своей – длины. Главное: эти шаги оказали громадное влияние на ход истории всей цивилизации, всей Империи!

А уже внук Императора Арнольда, Император Говард, своим личным указом распорядился об открытии Личной Императорской Гвардии, и только позднее в её стенах уже в виду необходимости был создан Особый Элитный отряд. В него‑то как раз и отбирали особенных молодцов: с совершенной фигурой, с ростом обязательно 188 сантиметров, ни больше – ни меньше; светловолосых и синеглазых славян. Почему таких? Потому что, по сведениям исторических хроникёров, именно таким был легендарный капитан «Ковчега». Эти парни, таким образом, должны были даже внешностью напоминать о великом прошлом Императора.

Сам капитан и на Земле, видимо, был человеком неординарным, раз уж в архивах сохранились о нём такие сведения: его прошлое, начиная с древнейших времён, с раннего Средневековья; его причастность к королевской семье и герцогский герб его рода. Всё это изучали сейчас с особой тщательностью, собирали по крупицам, а герб Императора стал гербом Империи…

…Джейк молчал, вспоминал и думал обо всём этом: – «Как же всё‑таки приятно думать о чём‑то постороннем, о таком понятном и близком, и совсем не вспоминать о том, что их ждёт не сегодня‑завтра: о возможном плене, о провале всей этой нелепой операции, о скорой смерти при любом раскладе…». А уши привычно уловили знакомую вибрацию воздуха. Аэролёт! Ночью!

Джейк вскинул голову, прислушиваясь, заметил краем глаза, как капитан обеспокоенно слушает ночной лес, вытянув шею, задрав подбородок и чуть приоткрыв рот. Тоже услышал! Забеспокоился, насторожился!

Все птицы после дневного шума и такого огромного количества людей и техники даже сейчас, ночью, перекликались несмело, с опаской, а когда над деревьями пролетел аэролёт, низко и медленно, судя по гулу моторов, они затихли совсем. Словно разом никого не стало! Лес точно вымер, остекленел, лишь комары звенели, разбавляя этим звуком гнетущее ощущение нереальности.

Аэролёт пролетел, даже не различимый среди плотного ковра веток и листьев, а тишина и страх остались. Никто не шевелился и не дышал; никого не покидало томительное ощущение того, что после всего этого обязательно что‑то должно произойти, должно случиться что‑то страшное, – непременно должно! – и эти чувства никого не покидали, наоборот, с каждой секундой всё больше усиливались. Хорошо бы, если б сейчас где‑нибудь поблизости что‑то произошло, чтоб вывести всех из оцепенения. Взорвалось бы где‑нибудь, взревел бы двигатель машины, треснула бы сухая ветка, или птица с куста отозвалась, – ну, хоть какое‑нибудь проявление жизни! Оно бы ослабило натянутые до предела нервы!..

Первым не выдержал Моретти, чуть шевельнулся, еле слышно скрипнув кожей ремня, и только тут они все разом выдохнули, расслабились, вытирая украдкой пот со лбов, старались не глядеть друг на друга, словно каждый считал себя в чём‑то виноватым.

– Проверяли, наверное… – предложил вдруг Кордуэлл замирающим голосом. В этом голосе не было страха, но была готовность ко всему: к выброске десанта, взрывам, удушающему газу, обстрелу с неба! За один день они все научились тому, чего не могли усвоить за три предыдущих. Осторожность! Умение уловить любой посторонний звук, малейший шорох! Успеть вовремя заметить что‑нибудь необычное, вызывающее подозрение, затаиться, а потом тихо уйти и скрыться, не привлекая чужого внимания! Выдержке, терпению, рассудительности – всему тому, чего добивался от них Дюпрейн. Сейчас для них это была уже не просто игра, а игра со смертью. Игра за жизнь…

– Весь день крутились – не продыхнуть, не высунуться, и сейчас – покою не дают! – недовольно проворчал Кордуэлл. Дюпрейн промолчал, поднялся на ноги, проверяя свой автомат на ощупь, – в такой‑то темноте! – посмотрел на каждого из своих бойцов. Он ещё не заговорил, но Джейк по отстранённому взгляду капитана понял: «Собрался куда‑то! Задумал что‑то серьёзное…» И Дюпрейн подтвердил мысли Джейка словами:

– Так! – это короткое слово тут же заставило всех насторожиться и посмотреть в сторону капитана. – Нам необходимо разведать обстановку, проверить, что и как… И я сейчас попробую подобраться к магистрали, посмотрю охрану, оцепление… – перечисляя все предстоящие ему действия, он как бы давал и им возможность обдумать всё и оценить, добавил решительно: – Пойду один! – при этих словах они все с заметным облегчением выдохнули, и Дюпрейн не смог удержаться от усмешки, но вслух добавил только: – Ждать меня здесь! Тайлер, ты за старшего…

Он отошёл всего на несколько метров, когда они услышали его короткий, по‑птичьи, призывный свист. Именно так Дюпрейн научил их распознавать появление любой опасности, предупреждая, таким образом, своих солдат о столкновении с чем‑то неизвестным. Но сейчас этот свист звучал как призыв… И они все разом сорвались с места, словно давно уже ждали этого и были готовы. Разделяющие их с капитаном метры пролетели и не заметили: без звука, без лишнего шума, без бестолковой суеты.

Джейк остановился сразу, как только заметил поднятую руку Дюпрейна – сигнал «Стоять!» Стоять на расстоянии! Моретти ткнулся в спину, глянул поверх плеча, встревоженно сглотнул. Рядом, почти не дыша, замер осторожный Кордуэлл. И где‑то за спиной переступил на месте Алмаар. Любопытный и нетерпеливый, он стоял от Дюпрейна дальше всех, соблюдая какую‑то свою дистанцию, но, тем не менее, тянул шею, насторожившись всем телом, пытался хоть что‑то разглядеть из‑за спин товарищей.

В руке Дюпрейна был фонарик. Маленький, он легко умещался в ладони и зажигался при сильном сжатии корпуса. Стиснешь пальцы – и вперёд выбросится тонкий луч света. Откуда он у него? У нас таких нет! Или в его рюкзаке нашлось место и не таким вещам? Странные мысли крутились в голове Джейка в то время, как капитан медленно приближался к чему‑то. Это была явно человеком созданная вещь. Матовый шарик, небольшой, но весь плотно истыканный тонкими длинными иглами, а на кончике каждой – как шляпка от гвоздя.

Мина! Ловушка!

Что‑то новое, из недавних изобретений сионийских военных конструкторов. С такой штукой Джейк столкнулся впервые, да и Дюпрейн, судя по всему, не был знаком с подобной игрушкой. Что же она обещает? К чему готовиться? Как она действует? Сильно ли опасна? Может, мы уже попали в зону её действия? Что тогда делать?

Дюпрейн медленно приблизился к ней, уже вытянул руку, ещё мгновение – и коснётся одной из игл. Но тут Алмаар, протолкнувшись вперёд, закричал:

– Не трогайте! Капитан…

Именно в этот момент и сработала какая‑то невидимая система. Что‑то случилось, Джейк не успел и сам ничего понять, а Дюпрейн крикнул, срывая горло:

– Назад!!!

Белое облако ядовитого газа выплеснулось со всех четырёх сторон, повисло над головами, рассеиваясь в воздухе, опускаясь вниз тяжёлыми мутными каплями. Вот оно что! Ядовитая дрянь, конденсирующаяся в считанные доли секунды!

Джейк зажмурился, пряча лицо в рукав согнутой в локте руки, бросился куда‑то в сторону, наугад. А открытую кожу лица и рук уже щипало нестерпимо, больно и едко. Главное – не дышать! Не дышать!!!

Он бежал, не разбирая дороги, ничего не видя перед собой, до тех пор, пока лёгкие не стали гореть, требуя кислорода. Но сначала Джейк бухнулся в какие‑то кусты, только потом осторожно втянул сквозь зубы воздух. Горло не обожгло, значит, – «чисто!», медленно отнял от лица руки, открыл глаза и огляделся.