Текст книги ""Фантастика 2024-184". Компиляция. Книги 1-20 (СИ)"

Автор книги: Александр Сухов

Соавторы: Мариэтта Шагинян,,Алекс Войтенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 353 страниц)

Мишка сунул вилку в розетку, пощёлкал кнопками. Его лицо выражало «трагедию всего еврейского народа», как любила выражаться моя знакомая еврейка и я теперь видел, как это может выглядеть воочию.

– И это всё, – Мишка показал на стоящие у стены коробки. – Не работает?

На его лице проявился ужас.

– Да, Мишка, – кивнул я.

– Но ведь это же «фирма»! – возопил он.

– Ну и что. Они такие же как и мы, Мишка. У них тоже полно распи*дяев. Правда, надо признаться, что к серьёзной работе их допускают не везде.

– Значит, э-э-э, «Акаи» – распи*дяи? – спросил он в рифму и засмеялся.

– Получается так…

Глава 26

– Ты паять хотел? – спросил Мишка, наконец-то увидев на столе сложенные горками детали, плату и дымящий канифолью паяльник. – Ремонтировать будешь?

Я посмотрел на будильник и вздохнул. Я вспомнил, что кроме макарон с котлетой и компота, которые я съел в школьной столовой во время большой перемены, у меня во рту ничего не было.

– Будешь ужинать, – спросил я друга?

– А что у вас?

– Вроде борщ должен быть в холодильнике.

Мишка скривился.

– У меня мать борщ через день варит. Да такой вкусный, что и надоел, а всё равно ешь. А ваш, не… Не буду.

– Ну, извини… Бананив нема…

– О! Ты, как моя бабушка Харитина сказал.

– Это которая у вас в том году жила?

– Ага… В поза том…

– Смешно она у тебя разговаривала.

– Настоящая украинка.

Я, тем временем прошёл на кухню, достал борщ из холодильника и поставил его на конфорку электроплиты «Лысьва». Борщ, кстати, варила не мать, а я сам ещё вчера. Но не будешь же этим заманивать друга за стол. Да и не нужна мне во дворе слава повара… Не хочет, пусть не ест. Борщ я любил и для него мы с матерью наквасили капусты в бочке и сейчас она, стоя на балконе, уже подморозилась и похрумкивала на зубах.

Поговорили с Мишкой про последние дворовые события, про то что я репетирую со школьным ансамблем, но Мишке это было не особенно интересно. Его всё время тянуло к его ботинкам. Потом он сказал, что его на улице ждут пацаны, и я понял, что они ждут не Мишку, а информацию от него на счёт «моей аппаратуры». Я махнул на него рукой и он радостно убежал, даже забыв завязать шнурки.

Я вздохнул от того, что не получаются у нас с Мишкой отношения. Ни с Мишкой, ни с другими мальчишками во дворе. Не интересен я им. Вот если бы у меня сейчас появился работающий «Акаи», тогда да… Они бы из квартиры моей не вылезали. Да-а-а… То есть не я, всё-таки, привлёк их внимание, а магнитофон.

Я пытался убеждать себя, что мне «по барабану» их интерес к моей особе, но сердце отчего-то ныло. Я ел – оно ныло. Я шёл в школу, таща гитару и «Ноту» – оно ныло.

– И на хрена я её тащил обратно домой, эту «Ноту», – думал я. – Ведь ничего не планировал на ней писать сегодня. Нет, вчера волок, и сегодня волоку. Настроение почему-то было препоганое. Наверное потому, что не получилось с «Акаем» справиться, едва глянув на внутренности.

– По щучьему, блять, веленью, по моему хотенью. Оп-па! А не срослось! Кумекать надо. Платы снимать и по одной тестировать. Ты же знаешь этот «Акаи», как свои пять пальцев! Вот и нюхай! А не вынюхаешь, так сломай и собери заново. Но почему он даже не включается? А питание поступает…

– Привет, Джон! – поздоровался Попов.

– Привет, Женя! – поздоровалась Лера.

– Привет Лера и Виктор, – поздоровался я. – А где?

– Привет, Джон, – вынырнул из-под сцены бас-гитарист.

– Тут эти тебя спрашивали, – сделав страшные глаза, проговорил Андрюха-барабанщик. – Света с Людой. Я сказал, что ты в семь придёшь.

Он посмотрел на наручные часы.

– Ещё есть полчаса что-нибудь сыграть.

– Точно, давайте прогоним вчерашнее, – встрепенулся я. – Особенно Лерыну.

– Там, где сто двадцать ударов? Ну да, там есть нюансы. Ты так стонешь, Джон, что даже меня пробирает.

– И меня, – сознался Попов.

– Пошляки! – бросила Лера, но было видно, что и её вчерашняя песня заводит.

– Её мы исполним в самый последний момент, понятно? Потому, что после неё нас разгонят.

– Конечно понятно! Ну, мы работаем, или я разломаю эту халабуду в дребезги попалам, – с одесским акцентом произнёс бас-гитарист.

– Раз-два-три…

Мы отыграли и спели эту песню, потом ещё одну, потом Лилипутика и сделали перерыв, где я поставил послушать песни Шатунова. В это время в спортивный зал вошла «сладкая парочка» – директриса с завучем. И я представил себя лилипутиком, сосущим сладко-кислый леденец.

– Ии чего это ты так скривился, Дряхлов? От того, что нас увидел? – спросила директор школы.

– Язык прикусил, Светлана Яковлевна! – произнёс я, «шамкая». – Наверное, петь не смогу.

– Ты это брось, Дряхлов. Мы специально с Людмилой Фёдоровной задержались, чтобы вас послушать, а ты, говорят, Дряхлов, главный певун здесь. Ну, ка пой!

Директор отчеканила фразу так, что мне захотелось вытянуться по стойке смирно, что я, машинально, и сделал.

– Слушаюсь! – резко выдохнул я, набрал в себя воздух и в полный голос запел:

– А-а-а-а-а-а-в-е-е Мари-и-и-и-и-я-я-я. Гра-а-ация пле-е-е-е-на…

У директрисы рот раскрылся, а завуч, напротив, сжала губы ещё плотнее.

– Мари-и-я гра-ация пле-е-е-на-а-а…

– Стоп-стоп, Дряхлов! – выкрикнула Светлана Яковлевна так, словно её пёс вдруг начал есть что-то непотребное, типа чужого дерьма.

Я прервался и выдохнул.

– Что это такое! Ты где это слышал? – наконец выкрикнула Людмила Фёдоровна.

– Как, где? На пластинке! – выказывая удивление, ответил я. – У бабушки в деревне старая пластинка есть, там четыре песни. Эта песня называется «Аве Мария». Наша пластинка, выпущенная Апрелевским заводом. А что не так?

– Да, всё не так, Дряхлов! Всё не так! Что это вы тут реп-пе-пе… – завуч иногда, когда сильно волновалась, заикалась.

– Тьфу! – вроде, как сплюнула она. – С тобой, Дряхлов, заикой станешь!

– А что не так-то? – снова вопросил я смиренно.

– Не нужная это песня. Что это тебя, Дряхлов, в религию тянет?

– Не тянет меня, Людмила Фёдоровна, ни в какую религию. Я чистокровный атеист. У меня даже бабушки в бога не верят, – соврал я.

– Тогда чего же тебя в религию тянет? – снова повторила завуч.

– Меня не тянет в религию, – повторил и я. – Я читаю сказки, былины, легенды, там, э-э-э…

– Тосты, – добавил барабанщик.

– Тосты?! – вскинулась завуч. – Какие тосты?!

Светлана Яковлевна тихонько, прикрыв губы рукой, рассмеялась и погрозила барабанщику пальцем. Тот пожал плечами.

– Так, давайте уже слушать, Людмила Фёдоровна. А вы… Вы репетируйте, словно нас тут нет. Давайте присядем, Людмила Фёдоровна.

Директор потянул завуча, которая порывалась ещё что-то сказать, за руку в сторону скамеек. Я чуть поклонился в их сторону и развернулся к «соучастникам».

– Ещё раз слушать будем?

– Да что её слушать? Сплошное: цик-цик, клавиши и бас. Ну и вокал.

– Тогда я запускаю шарманку и играем.

Я включил магнитофон из которого полился гитарный проигрыш, заменивший клавиши. Лера вступила с опозданием, но попала в ноты и получилась музыка. Барабанщик «зацикал» хэтом и забухал большим барабаном. Я вступил…[27]27
  Белые розы – https://www.youtube.com/watch?v=2YbLemgJZ4o


[Закрыть]

– Немного теплее за стеклом, но злые морозы… Вхожу в эти двери, словно в сад июльских цветов. Я их так хочу согреть теплом, но белые розы у всех на глазах я целовать и гладить готов…

Доиграли мы «Белые розы» до конца и уставились на руководство школы.

– Ну, как песня? – спросил я в микрофон.

Директор с завучем переглянулись. Людмила Фёдоровна пожала плечами. Светлана Яковлевна махнула рукой.

– Продолжайте. Потом обсудим.

Мы продолжили. Сначала прослушали ещё одну песню Шатунова, искоса поглядывая на «аттестационную комиссию», потом сыграли и спели. Ребята хорошо читали ноты с листа и встраивались в магнитофонную запись. «Детство-детство»[28]28
  Детство – https://www.youtube.com/watch?v=N_nWHzacIIM


[Закрыть] «комиссией» тоже воспринялось хорошо. Тут я хорошо прописал гитару, и песня прозвучала очень органично.

Песни Шатунова мне нравился всегда. На дискотеках в конце восьмидесятых под его песни детишки «отрывались» от души. Я их, как несостоявшийся музыкант, воспринимал очень положительно с точки зрения гармонии и потребности публики. Потому, что, напоминаю, я был категорическим противником танцев под роковые композиции.

Уже в зрелые годы, когда я собирал винтажную радиотехнику и «винтажную» фонотеку, я с удовольствием переслушал и переиграл все его шлягеры. А сейчас у меня даже сомнения не было в выборе основного репертуара «моих» песен. На мой очень притязательный взгляд, лучше песен для детей и юношества этого времени сочинить было нельзя. Вот я и сплагиатил. Без зазрения совести сплагиатил.

И мне не было стыдно и стыдно не будет, потому, что эти песни и музыка ещё не только не написаны, но и даже в «эфире не обитают». Зато они обитают в моей голове. А значит, что? Значит – автор – я и никто другой. Я же не Шолохов, который нашёл портфель белого офицера, где лежала рукопись «Тихого Дона». И что сказал великий плагиатор: «Не надо портфели терять…». Вот это, я понимаю – подлость.

А мне портфели с песнями не попадались. Я их слышал в будущем, которое, непонятно, состоится ещё или нет? Может быть это другой мир, параллельный. И здесь никто не напишет этих стихов и песен. А я буду ждать? А главное, дети и молодёжь будет ждать и, сначала мысленно, а потом и явно, протестовать и хотеть перемен. А нам такие перемены, как произошли в «перестройку», точно не нужны.

Выжидательно посмотрев на директора и завуча некоторое время и не дождавшись реплик, я снова включил магнитофон и мы прослушали «Розовый вечер»[29]29
  Розовый вечер – https://www.youtube.com/watch?v=IZjjd41Y6pU


[Закрыть]. Я пошептался с Поповым и эту песню исполнил он, подпевая моей магнитофонной записи.

Поглядывая на «сладкую парочку» я заметил, как они обе расслабились и к середине песни уже притопывали в ритм большому барабану и раскачивали головами из стороны в сторону.

Потом мы послушали и сыграли шатуновские «Грёзы». Пел снова Виктор Попов по бумажке и у него неплохо получалось[30]30
  Грёзы – https://www.youtube.com/watch?v=jLqiWIIndqQ


[Закрыть].

– Как много в словах искусственных фраз…

«Высокая комиссия» совсем расслабилась и даже поаплодировала нашей с Лерой паре, которая протанцевала на сцене весь первый куплет. А что? Музыка звучала, вот я о похулиганил, вытянув девушку из-за ионики. Нельзя оставлять такой «медляк» без танца. В припеве она славно отработала свою партию на клавишах, сурово поглядывая на меня.

После этого мы устроили перерыв и просто послушали мои записи: «День рождения», «Глупые снежинки», «Вечер холодной зимы», «Медленно уходит осень».

– Это же ты поёшь, Женя? – спросила Людмила Фёдоровна, показывая на магнитофон.

– И пою и играю. Да.

– А как у тебя всё это получается? Ведь ты же нигде не учился. Я узнавала. Ты в музыкальную школу только-только записался. В том году ты совсем и не блистал на пении. Нотную грамоту не осилил, а в этом году целые партитуры расписываешь для разных инструментов.

– Я самоучка, Людмила Фёдоровна. В этом году, что-то в голову взбрело. Самоучитель по гитаре выштудировал, стихов написал. Самородок я!

– Вот… Снова… Обратили внимание, Светлана Яковлевна, какое он слово использовал? Выштудировал… Тут сама-то язык свернёшь, а он «выштудировал».

– Взрослеют мальчишки.

– Это им только кажется, Светлана Яковлевна, что они взрослеют. Что за поцелуйчики в шестом классе и «ночи до утра»?

– Так я не про себя писал, – усмехнулся я, думая, что – точно не про себя.

– А про кого ты писал стихи?

– А на вырост, как ботинки покупают. Стоят они и ждут, когда их наденут. Мысли на вырост… О! Надо песню такую написать: «Мысли на вырост»!

– Не бывает так! – поджала губы Людмила Фёдоровна.

– Чего не бывает?

– Мыслей на вырост и любви в двенадцать лет.

– Что вы говорите?! – не выдержал я. – Я то, что я сейчас влюблён в Людку Соловьёву? И ещё нескольким пацанам она нравится? Может быть, это и несерьёзно… Скорее всего, это – не серьёзно и пройдёт, но оно есть здесь и сейчас…

– Это не любовь, Женя, а влюблённость, – уточнила Светлана Яковлевна, – но ты не волнуйся. Я тебя понимаю, и ты абсолютно прав. А Людмила Фёдоровна… Она тоже тебя и вас, детей понимает… Просто… Мы, взрослые, знаем, какие от влюблённости могут быть проблемы. И переживаем за вас.

Я от услышанного раскрыл рот. Светлана Яковлевна смотрела на меня и ласково улыбалась, а Людмила Фёдоровна хмурилась и отворачивала лицо. Я специально вспомнил про Соловьёву Людку, за которой Женька с Мишкой действительно «бегали» в пятом классе. Сейчас-то куда мне бегать за Людкой? А вот Мишка по ней всё ещё «сохнуть», продолжая, между прочим, обзывать «набором костей». Вот такая она детская любовь.

– А я, между прочим, песню написал, про Людку Соловьёву. Хотите послушать?

– Конечно, хотим, – встрепенулась Людмила Фёдоровна.

Я как раз остановил магнитофон, не дав включиться этой песне. Она была сыграна мной, как и оригинал, почти в роковом исполнении, с двумя гитарами, флэнджером, органом, хорошим басом и «гитарными» барабанами, наложенными мной многократно, и я не хотел, чтобы у музыкантов сбился настрой из-за совершенно другой манеры игры. В своей песне я пел не тридцать лет Светке Соколовой, а двадцать. Других изменений не вносил[31]31
  Светка Соколова – https://www.youtube.com/watch?v=LSvfMuXIFlo


[Закрыть].

– Ты же говорил про Люду Соловьёву? Из твоего класса? – спросила директор. – У нас в школе нет Соколовой Светы.

Завуч продолжала хмуриться.

– Я знаю, что нет. Специально узнавал. Орлова есть в десятом.

– А что же ты так, э-э-э, иносказательно? Так в любви не признаются, – усмехнулась директриса.

– Что я ненормальный, что ли её позорить. Её же потом все наши засмеют. А ей больше Мишка нравится. А про букет она сама вспомнит, если захочет. А не вспомнит, так на нет, и суда нет, – сказал я и вроде как «вздохнул». Устал я играть маленьких, но что делать? Приходилось изображать из себя «няшку».

– Молодец, Женя! А я как раз и хотела сказать тебе это, а ты сам додумался.

Пока мы мусолили «Светку Соколову», бас-гитарист с Поповым уже наяривали из неё рифы.

– Извините, Светлана Яковлевна, я спать рано ложусь, а мы ещё…

Договорить я не успел. Директриса кивнула, встала со скамейки и потянув за руку завуча пошла на выход.

– Репетируйте ребята! У вас хорошо получается!

Людмила Фёдоровна ничего не сказала, но выходя из спортзала, кинула на меня недобрый взгляд.

Когда за ними закрылась дверь, я повернулся к музыкантам и увидел на их лицах счастье.

– Что такое? – спросил я.

– Поставь ещё раз, – попросил барабанщик. – Это кайф. Как ты на гитаре так намострячился барабаны изображать?

– Жить захочешь и не так «раскорячишься», – поговорил я. – Слушайте, так и быть. Завтра хотел вам включить, но если хотите, слушайте, а я пошёл. Уморили они меня.

– Но ты – молоток, Джон. Развёл их как котят, – одобрительно покивал головой бас-гитарист.

– Спасибо за комплимент, – поблагодарил я. – «Ноту» сломаете, убью.

Я пошёл к уличному выходу, но потом оглянулся.

– Не вздумайте сейчас сбегать домой, это касается Попова, так как он живёт ближе всех в седьмом доме, принести магнитофон и переписать песни. Вы не выдержите, и покажите их друзьям. Те уговорят вас дать им переписать. До праздничного вечера осталась неделя. Если кто услышит песни, они из новых превратятся в старые. Как Золушкина карета в тыкву… Да и кто-нибудь из других школ передерёт и начнёт их исполнять. Понятно?

Все разом кивнули, и я понял, что зря оставляю магнитофон. Не удержатся. Перепишут…

– Да и фиг с ним, – подумал я. – Мне даже ещё и лучше, если бы по всем школам уже сейчас играли. Что я Гринч, укравший Рождество?

Махнув всем рукой, вроде как прощаясь, я пошёл домой. Что-то устал я за этот денёк. Метель продолжала кружить, заметая лестницы и мне пришлось сползать по ним, лёжа на перилах. Хорошо со стороны школы лестницы короткие. Со стороны дороги, как всегда превратившейся в длиннющую снежную горку, слышались смех и визг детворы.

– Все пацаны там, а ты здесь, – грустно подумал я. – Украл, блять, у мальчишки детство. Игрался бы сейчас Женька вместе со всеми на горке, сцепляясь с другими санками в паровозик. И это от самого «Энерготехникума». Метров триста горка, наверное. Вот на такой на лыжах прокатиться!

На балконе лежали Сашкины лыжи в жёстким креплением. Там и ботинки лежали, но они были мне ещё велики размера на три.

– Да и фиг с ними. Можно и ваты напихать, – подумал я, едва не наворачиваясь, поскальзываясь.

– Это я правильно сделал, что магнитофон оставил, – сказал я сам себе, с трудом заползая на крыльцо подъезда и открывая прижимаемую ветром дверь.

Глава 27

Утро встретило тишиной и заметёнными снегом тротуарами и шарканьем лопат дворников. Дворники, очень пожилые жена с мужем, жили прямо в нашем доме и поэтому территория вокруг нашего дома расчищалась первой. Потом они поднимались по тротуару к одиннадцатому. Убирались там, потом шли к девятому. Но не это меня удивило, а то, что снега навалило столько, сколько я во Владивостоке за ту свою мальчишечью жизнь не помнил. Ни Женькину, ни свою. Бесснежные были зимы во Владивостоке. А поэтому снегу детвора радовались неудержимо, и даже прогуливала школу с разрешения родителей. Вот и сейчас с самого раннего утра были слышны детские радостные возгласы. Это с наших, летом травяных, а сейчас снежных, откосов между домами одиннадцать и тринадцать скатывалась детвора. Они скатывались, а я им завидовал.

Захандрил я так, что решил прогулять школу. Решил, и настроение сразу скакнуло вверх. Я съел завтрак, приготовленный матерью из отварной говядины, поджаренной на сковороде вместе с тремя куриными яйцами, и снова открыл заднюю крышку «Акая», поняв, что если не разберусь с ним, грош мне цена.

Честно говоря, я вчера сильно испугался, когда не смог понять причину нерабочего состояния магнитофона. В том мире уже прошло некоторое время, как я перестал заниматься восстановлением «ретро-радиотехники» до того момента, как я, э-э-э, перешёл в этот мир. Да-а-а… И к тому моменту мозг мой стал, как бы мягче выразиться, «высыхать», что ли? Поэтому я, развлекая себя, в основном, рисовал, слушал и играл музыку. Ну и в саду немного ковырялся, как совсем без движения? Из «спорта» оставил только «тайдзицюань».

Вот и вчера мне показалось, что мои мозги просто не хотели думать про какие-то поломки в каких-то «Акаях». Им, похоже, загруженным запоминанием уроков, и так жилось тяжко.

– Но секундочку, – думал я сейчас. – У меня ведь не мои старые мозги, а мозги юные и предназначенные для быстрого запоминания больших объёмов информации. Это не старческие мозги, которые не могут запомнить десять новых иностранных слов из тех, что когда-то знал. Это – мозги быстрые. И они доказали за эти несколько месяцев, что они могут запоминать всё, что в них вложишь. Если вкладывать… А я вкладывал. И мозги впитывали. Так вчера-то что произошло?

Новое они впитывали, а старое достать не могли? Так получается. Получается, что так… С любой информацией надо работать. А этот мозг с той информацией ещё не работал. И если я «тупо» вспомнил схемы, перерисовал их и спаял, то, что нарисовано. То это чистая механика. Как аппликатура на гитаре. Видишь, что играть, и механически играешь, а вот песню сочинить и сложить нотки по-новому? Это – хренушки. А ведь я сочинял музыку когда-то. Да-а-а…

– Ну, ничего, – утешил себя я. – Достанем из закромов старого разума «мануалы» и будем тренировать этот мозг.

Я сидел над, подставившим под мой взор свои потроха, «Акаем» около получаса просто медитируя. По-настоящему медитируя, а не просто пялясь на платы. Моя мысль проникала в память и накладывала то, что вспоминала, на то, что было у меня перед глазами.

Проверить блок питания. Проверяю… Нет питания на электронную часть… Ага – пробит транзистор и стабилизатор параметрического стабилизатора… Уже легче… Восстанавливаю, включаю… Всё светится. Ставлю бобину с моим творчеством, подсоединяю наушники, надеваю, включаю.

– Матерь Божья! Как хорошо звучит-то! Отличные микрофоны я сваял, уже в который раз нахваливаю я себя. Как включаю свою запись, так и нахваливаю. А моя «Нота» похуже… Да-а-а… Ну, ничего-ничего-ничего… Поезд тронулся, господа присяжные… А, нет… Лёд тронулся, господа присяжные заседатели!

Подключив пару усилителей с колонками, получил звучание приятное мне и нервирующее соседей. Но вокруг все должны быть на работе. Да-а-а… Я был один в этом музыкальном раю. Ещё бы музычку соответствующую…

Однако немного послушав своё творчество, я выключил «шарманку» и безжалостно отодвинул его в сторону. Сегодня у меня уже есть, что предъявить работникам советской торговли. Я даже не стал заморачиваться, почему не нашёл поломку «знакомый» тёти Вали? Причин могло быть много: от банального не хочу или не могу, до более хитрых схем кругооборота импортной радиоаппаратуры в пределах СССР.

Я распаковал коробку с надписью «AKAI AA 5210 DB». Это был усилитель выпуска тысяча девятьсот семьдесят второго года. Включил. Включился. Подключил через переменный резистор колонки и воткнул шнур выхода с отремонтированного «Акая». Звука в левом канале нет. О бля. И всего-то?

Открутил селектор входов, прозвонил. Всё нормально. Провозился с усилителем до обеда. Причину нашёл. Оказалось, сгорел транзистор 2238 у которого коллектор не изолирован от алюминиевого держателя, на котором крепится. И если коснуться этим держателем до корпуса усилителя при монтаже, допустим, он перегорает, так как в усилители есть четыре конденсатора, которые остаются заряженными, даже при выключенном питании. Вот кто-то и коснулся. И мне интересно знать, кто это? Неужели японец? Хрен с этим маленьким транзистором, так из-за него сгорел и силовой транзистор Тошиба 2SD551.

Я не стал мудрствовать и просто собрал усилитель, уложил в коробку и отложил коробку в сторону. Пусть постоит в ожидании деталей. Глянув на будильник, удивился, что пропустил время обеда.

– Хорошо потрудился. Продуктивно! – похвалил себя я. – Теперь надо отдохнуть.

Занеся в комнату лыжные ботинки и лыжи, пообедал, и лёг подремать, а, проснувшись через час, натёр лыжи свечкой, прогрел ею же парафин, отполировал лыжи, надел лыжные ботинки, уплотнив не только их носок, но и пятку, и вышел на улицу. Ветра не было, жарко светило солнце. Наш южный склон сопки должен был хорошо прогреться и, скорее всего, снег на дороге к вечеру растает.

Поднявшись по нечищеному тротуару до третьего дома, я надел лыжи и опробовал их на коротком спуске до садика, пытаясь ехать змейкой. Ребятня выше садика не заходила и мне никто не мешал. Машины, кроме грузовиков, снабжающих хлебный магазин и «Гастроном», сюда в снег не спускались вообще. А грузовики приезжали рано утром. О чём говорили их следы на снегу.

«Змейка» получилась такая, словно я лет двадцать не стоял на лыжах. Но получилась. И я отстегнул ботинки и снова ушёл вверх по склону аж до остановки. На этот раз я спускался почти по прямой, время от времени делая экстренные торможения рёбрами лыж. Редкие прохожие, поднимавшиеся по тротуару по проторённой в снегу колее, смотрели на меня с интересом, и, мне казалось, с завистью. Некоторые улыбались.

Третий раз я скатился, почти не тормозя, до самого низа, проехав и за свой дом и дальше по пологому участку до Космонавтов-17.

– Офигеть! Да тут не меньше шестисот метров отличного спуска! – подумал я, отдыхиваясь. – Жаль, только, подъёмника нет!

Однако я ещё несколько раз поднимался по дороге до самой остановки «Энерготехникум» и катился до тех пор, пока ехали лыжи. Раз на пятый, когда ноги уже дрожали от усталости, я направил их в сторону своего подъезда. Мокрый, как мышь я взошёл на свой второй этаж с блаженной улыбкой. Счастью моему не было границ.

Приняв душ и немного полежав, задрав ноги на стену, я ещё немного поковырялся в другом усилителе «Акаи», и, найдя неисправность и у него, требующую оригинальных запчастей, перестал переживать за свой новый мозг. Кухня работала и котелок варил.

К семи часам поднимаясь к спортзалу с гитарой, я отметил, что вся территория вокруг наших домов и школы от снега очищена.

– И это сделали за один день два человека, фактически – старика, – подумал я, покачивая головой. – Удивительно трудолюбивый народ воспитала партия КПСС.

Участники музыкальной банд-группы уже находились в зале, стояли и сидели на сцене и слушали мои песни. Бас-гитарист «ковырял» свои струны, пытаясь поймать басовый рисунок. Слушали они Антоновскую «У берёз и сосен»[32]32
  «У берёз и сосен» – https://www.youtube.com/watch?v=EHyZlZaW8-w&t=2s


[Закрыть] в моём исполнении. За версию я взял её рок-аранжировку и исполнение Юрия Антонова в дуэте с Лепсом. По моему мнению – это наилучшая версия песни.

На своей записи я позволил себе спеть за них обоих. Мой детский высокий голос натренированный специальными дыхательными упражнениями довольно уверенно держал высокие ноты, но в них не хватало хрипотцы. Зато Антоновская партия мне удалась отлично.

Я поморщился, услышав диссонанс в тембрах голосов, но тут же успокоил себя.

– Однако, кто может и хочет, пусть споёт лучше. Моё дело паровоз толкнуть.

– Привет всем! Ну как настроение? – спросил я бодрым голосом, сразу присаживаясь на скамейку, где вчера сидела «высокая комиссия». Ноги не слушались и подламывались от усталости.

– Привет! Да, все замечательно, – задумчиво произнёс Попов, выключая магниофон, – только…

Я уставился на него в предчувствии неприятности.

– Что только?! – спросил я, не дождавшись от него продолжения реплики.

Попов скривился и виновато, опустив глаза, уставив взгляд в пол сцены, произнёс:

– Брат у меня старший послушал вчера твои песни…

Я хмыкнул, скривив лицо в презрительной ухмылке.

– Понятно… Что ж вы такие тупые?! – спросил я и вздохнул. – И что брат?

– Ну… Он сказал, что так играть двенадцатилетний пацан не может. И тексты такие сочинять не может… И, вообще… Он назвал тебя идеологическим диверсантом. Он думает, что кто-то тебе это всё даёт, а ты распространяешь.

Хорошо, что я сидел, и мне некуда было падать, а то я точно бы не удержался на ногах, ибо ноги у меня задрожали.

– О, как?! – наконец выдавил я. – И кто же, боюсь спросить, по профессии твой брат, что он рассуждает такими категориями: диверсия, идеология. Комитетчик?

Виктор Попов отрицательно затряс головой. В глазах его проявился испуг.

– Нет-нет! Он работает в нашем райкоме партии. Инструктором… По культуре… А закончил наш институт искусств по гитаре. Я, ведь, почему и дал ему послушать записи, потому что он часто рассказывал, что многие ансамбли сейчас поют антисоветчину и их за это сажают в тюрьму.

– Короче, Склифосовский, – оборвал его я. – Мне уходить?

Попов понурился и пробубнил:

– Нет, но он сегодня понёс мою плёнку в райком.

– Пи*дец! – подумал я. – Где райком, там и «комитет».

– Ладно! Понятно! Спасибо ребята! – поклонился я сцене. – С вами было хорошо, но я всё-таки пойду. Собирайте магнитофон. За колонкой я позже зайду. Сегодня, но позже.

Попов быстро отключил магнитофон, закрыл крышку и положил «Ноту» в мою тряпичную сумку. Остальные соучастники прятали взгляды, но от Попова как-то отстранились. Никто ему помогать в сборе моего имущества не стал.

– Я помню своё обещание, Андрей, и готов его выполнить, если ты оставишь у меня инструменты.

– Да, конечно, Джон! Какие вопросы? Я зайду к тебе?

– Дня через три-четыре. Я, кстати, «Акаи» дек починил. Заходи, послушаешь. Записи есть хорошие? А то я пока не оброс. Заодно посмотришь, как я записываю свою музыку. А то, некоторые, видите ли, меня во враги народа записали. Да если бы я захотел, что-то подорвать, то наделал бы записей и продал на барахолке, как «чьи-то». И хрен бы кто меня поймал. Это не в укор тебе, Витя, а в укор твоему тупому братцу. Всё! Адью! Продолжайте танцевать под «Паровоз»!

Настроение, только недавно бывшее солнечным, затянулось тучами, как впрочем небо, со стороны моря угрожавшее ещё одним снегопадом. Но этот знак свыше мне, наоборот, улучшил настроение.

– Будет снег, будут и лыжи, – подумал я. – А с музыкой ещё всё наладится.

Мысленно махнув на неприятности рукой, побрёл назад домой, помня, что часам к восьми должна прийти «тётя Валя» с радиодеталями.

– Жаль, что у меня нет телефона, – подумал я, – а то уже сегодня я бы спаял те усилители, в которых разобрался с поломками. Вполне возможно, что нужные детали у них есть. А может быть и нет…

Придя домой, я занялся не «Акаями», а своими колонками. Мне не понравились частоты, выдаваемые им по низам, что-то в них дребезжало. Причём в обеих и одинаково. Устранив дефект, я занялся пайкой ритм машинки, ибо не знал, насколько долго у меня задержится барабанная установка.

В восемьдесят втором году нам, студентам пятого курса «Политеха», в руки попалась друм-машина германского производителя MFB. Она называлась MFB-301. Мы её вскрыли и вскоре у моих друзей появилась такая же. Сейчас мне хотелось воспроизвести подобную, и воспроизвести её было не сложно. Сложнее было её запрограммировать, ведь тот аналоговый ударный компьютер поставлялся с заранее запрограммированными ритмами, а мне придётся программировать её самостоятельно. Но ведь и тогда я программировал свою ритм-машинку сам, с помощью программируемого перфокартами аналогового секвенсора. Однако с тех пор прошло много времени и мы научились генерировать различные тембры, записывать их и переносить в ритм-боксы без перфокарт. Всё это я и хотел совместить в одном агрегате. Синтезировать, так сказать.

Аппарат должен был получиться большой, если учесть, что у него будет иметься четырёхоктавная рояльная клавиатура. Но до установки клавиатуры ещё было далеко, а вот корпус для синтезатора, собранный из алюминиевых листов у меня имелся. Имелись и платы, которых я «наварил» на несколько лет работы, распланированной на пятилетку, как на современном заводе с плановой экономикой. Шучу, конечно, но в каждой шутке, лишь доля шутки…

Будильник звякнул восемь часов. Мать задерживалась на работе, видимо «добирая» проценты до необходимой нормы перевыполнения годового плана.

– Как и я, – подумалось мне. – Конец года, и я, как ужаленный. Столько дел навалилось.

Звякнул звонок. Пошёл открывать дверь.

– Чего дома, а не на своей музыке? – спросила мать с порога.

– Отдыхаю. Работы же на дом набрал…

Мать посмотрела на меня взволнованным взглядом.