Текст книги ""Фантастика 2024-184". Компиляция. Книги 1-20 (СИ)"

Автор книги: Александр Сухов

Соавторы: Мариэтта Шагинян,,Алекс Войтенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 353 страниц)

– А как же «неустойчивая психика»? – усмехнулся я.

– Опасность «сдвига по фазе» существует именно из-за того, что детский организм слишком быстро перестраивается. Так понимаю, что ты согласен с выводами наших эскулапов?

Я глубоко вздохнул, выдохнул и кивнул головой.

– Ну вот и отлично! – спокойно сказал Рамзин.

Глава 20

Мы пили чай с сушками, а я рассказывал, как во мне, после того, как очнулся после утопления, вдруг открылся безразмерный кладезь знаний.

– Каких знаний? – спокойно спросил Рамзин. – Какого плана?

– Да, всякие. Не фундаментальные. Так… То-сё, пятое-десятое… Словно библиотека какая.

Хотелось мне сначала сказать, что залез в чужую голову, но вовремя передумал. Сразу бы посыпались вопросы: «В какую чужую? Чья это голова? Что за человек? Где живёт? Какой национальности? Мужчина, женщина?»

Трудно там разобраться. Да и лень на бесполезные копания время тратить. Захотел я стать сильнее, потому, что во дворе дразнили, нашёл там знания самбо и бокса с карате. Захотел музыку, – усилитель спаял…

– А космический корабль сможешь? – усмехнулся Рамзин.

– Космический корабль не смогу, а вот гидроакустическую систему соберу. И вообще… Такое ощущение, что то, что мне нравится, те знания ко мне и приходят. Я очень звуки люблю. С детства заслушивался птичьими голосами. В поле жаворонка слушал, в лесу других птиц. А ещё с детства сильных хотел стать, но… Тело у меня было подстать фамилии. Думаю, что мне просто после моей смерти открылось… То, что мне надо то и открылось. Не больше и не меньше. И повзрослеть быстро хотел.

– Ну, ты даёшь! – рассмеялся Рамзин. – Не хочешь же ты сказать, что на тебе дар Божий свалился? Даже не дар, а дары? Ты, получается, одарённый, что ли?

– Получается так. Вот учиться я категорически не хотел, а потому никакими знаниями меня не одарило.

– Да, как же? Ты же почти отличник? – удивился Рамзин.

– Учить приходится, Сан Саныч. Сижу и грызу гранит науки своими собственными зубами. Просто после утопления своего, понял, что жизнь даётся один раз. И так сильно жить захотелось, что в голове что-то перевернулось. Скучно стало дурака валять. Да и знания открылись такие, что грех было не воспользоваться.

– Ты про гидроакустику сказал. Что ты имеешь ввиду?

– Я звук понимаю, вроде как, спинным мозгом. И это понимание могу воспроизвести в приборах. И радиолокацию тоже, кстати.

В восемьдесят третьем году я распределился в ЦАГИ[61]61
  ЦАГИ – Центральный аэрогидродинамический институт имени профессора Н. Е. Жуковского.


[Закрыть] и проработал в нём до девяносто четвёртого, помогая учёным повышать обороноспособность Родины. Потом по всем известным причинам, а именно многомесячным задержкам выплаты зарплаты уволился и стал зарабатывать на прокорм семьи кулаками. Тогда как раз стали организовываться первые платные поединки, называемые сначала чемпионатами по «фулконтакту», потом пом «миксфайт», ММА.

Но я не злоупотреблял поединками. «Кося» под травмированного, я отказывался от повторных боёв и кое как до девяносто девятого, с Божьей помощью, немного тренируя, дотянул. К тому времени закончил заочно Хабаровский институт физкультуры – там были знакомые – и совсем ушел на тренерскую работу в школу Штурмина.

В ЦАГИ мы занимались доработкой подводной ракеты «Шквал», поступившей на вооружение в 1981 году, а именно – систем гидроакустического наведения и целеуказания. Но наши разработки «легли глубоко в стол» и пригодились лишь в годах двухтысячных. Поэтому никаких премий и преференций за них мы не получили, хотя и ожидали. Да-а-а…

Зато на основе наших разработок изделия в габаритах «Шквал» могут двигаться с большими скоростями и глубинами с возможностью коррекции траектории в режиме кавитационного обтекания. Это позволит перевести такие ракеты в класс высокоточных. И я знал не только секреты целеуказания ракет в подводной среде, но и некоторые секреты самого их движения, над которыми сейчас бьются учёные, как рыба об лёд. Но как об этом сказать, чтобы меня не заподозрили в ереси и не сожгли на костре? Там есть нюансы на грани с мистикой, до которых мы дошли экспериментальным путём. И не хотелось бы сразу становиться секретоносителем особой важности. Да-а-а…

– И что же ты можешь подсказать нашим учёным, того, что они не знают? – чуть свысока спросил Рамзин.

Я дёрнул плечами.

– Я не говорю, что знаю то, что не знают они. Откуда мне вообще знать, что они знают? Это, наверное, военная тайна? – сказал я, специально рассуждая по-детски.

– Государственная, Евгений, государственная. И вот теперь мы подошли к самому главному. Ты, конечно, подписок не давал. Да и нет тебе ещё соответствующего озраста, чтобы нести ответственность, но ведь ты пионер и книжку про «Мальчиша – Кибальчиша» читал?

Я кивнул.

– Помнишь, как буржуины у него выпытывали военную тайну. Так и ты. Вроде маленький ещё, а уже знаешь такое, что может пользу принести нашей Родины. А то, что для нашей Родины польза, то враги знать не должны. Понятно?

– Понятно. Да, вроде, не выдал я пока военную тайну «проклятым буржуинам».

– Правильное тут слово – «вроде». Не можешь ты знать, насколько твои разработки передовые, – а поэтому, пожалуйста, показывай, если что новое соберёшь. Вот, например, твой кодировщик – памяти – очень продвинутая вещь.

– Так я её никому и не показываю.

– То есть, ты понимаешь, что это технологии продвинутые? А как ты это понимаешь? Ты видел что-нибудь подобное?

– Где бы я видел? – усмехнулся я. – Просто подумалось, как звук запихнуть в радиосхему, и придумал. Вот и всё.

– Вот и всё, – задумчиво произнёс Рамзин. – Понятно. Хотел спросить… Ты почему на вечернюю тренировку не пришёл. Мы тебя ждали.

– Не буду я ходить к вам. Не интересно мне пока что-то специфическое изучать. А спарринговать мне с вами мужиками – себя калечить. Вы сами сказали: блоки, то сё… Мне пока и макивары хватит, что бы силу удара и резкость поставить. Мешки повешу и буду нарабатывать комбинации. Вы про спортивный зал не шутили?

– Шутили, конечно, – ответил Рамзин. – Кто нам позволит?

– А кто вам запретит? – спросил я удивлённо. – Эти помещения нигде не учтённые. Скорее всего это был общий с кафетерием зал. Сейчас он им точно не нужен. Да и мне, собственно.

Рамзин покрутил головой.

– У настаак нельзя. Нужно делать всё по закону. Верхние помещения отойдут жилфонду, а нижние – тресту ресторанов и кафе.

Я скривился, пожал плечами, но промолчал. За верхние две комнаты меня душила жаба.

– Там и канализации нет, – пробормотал я.

Рамзин улыбнулся.

– Есть возможность оставить эти комнаты у тебя, Евгений. Если у нас получится убедить руководство в необходимости проведения эксперимента.

– Надо мной эксперимента?

– С тобой эксперимента. Во-первых, оставаться тебе в шестом классе опасно. Вернее, шестой класс ты кое как ещё дотянешь, а вот в седьмой класс идти тебе, Евгений, наверное, не придётся. По темпам роста и взросления идти тебе надо будет класс в десятый.

– Вы серьёзно? – удивился я.

– Ну, или в девятый… Если не вытянешь по знаниям. Будешь второгодником, – улыбнулся Рамзин.

– Не хочу я быть второгодником, – возмутился я в бешенном темпе прокручивая, что мне лично даёт такой резкий «скачок» во взрослую жизнь. Вместо седьмого класса в десятый. Ничего себе прыжок!

– А мои одноклассники? Не удивятся?

– Можно сказать всем, что ты после долгой болезни отстал и этот год навёрстывал упущенное. Тогда всем станет твоё упорство в учёбе. Только руководство школы будет в курсе того, что ты перескакиваешь, но придётся сдавать экстерном. Вытянешь?

– Хе-хе! – покачал я головой. – Значит вы у меня воруете три года детства и сразу подводите меня под уголовный кодекс.

Рамзин посмотрел мне в глаза и пожал плечами.

– А как по-другому? По-другому не получается, Евгений. Нельзя тебе с таким умищем и… Э-э-э…

– С таким счастьем и на свободе? – хохотнул я. – Да-а-а… И в чём будет выражаться наш эксперимент?

– Не уполномочен пока говорить, но просто мы берём под контроль твоё умственное и физическое развитие. Медициной займутся медики ДВОРАН, психолог будет наш, спорт инструкторы – наши. Если ты согласен, я докладываю наверх и мы намечаем цели и задачи, составляем план. Одно скажу. В рамках этого плана ты должен победить на чемпионате мира по боксу в семьдесят восьмом году.

– А что не в семьдесят четвёртом? – пошутил я.

– Маловат для него ты, – серьёзно сказал Рамзин. – Сам говоришь: блоки, то-сё… Вот прокатишься в по Союзу по юношеским турнирам, там видно будет.

– А если я не хочу? – спросил я, с интересом и улыбкой глядя на Рамзина.

– Что не хочешь? – удивился Рамзин.

– Не хочу «кататься» по Союзу. Не хочу становиться чемпионом мира. Ни по самбо, ни по боксу, ни по карате. Мне с радиодеталями интересно ковыряться, на гитаре играть. А спорт это… Я же сказал… Мне захотелось сильным стать, но не сильнее всех и не чемпионом мира. Мне не нравиться кого-то бить. Ловко двигаться нравится, обыгрывать на ринге или на ковре, нравится, но не становиться чемпионом.

– Так одно другому разве мешает? – удивлённо спросил Рамзин. – Играй на ринге и выигрывай. Это же любительский бокс, а не профессиональный.

– Не смогу я. Играть это одно, а сражаться это совсем другое.

– Боишься?

Я помолчал, обдумывая, что сказать.

– Сказать, что не боюсь, не могу. Боюсь, конечно, но дело не в боязни. Дело в нежелании. Мне не интересно и я не вижу в этом смысла. Ну что мне может дать победа на чемпионате мира? Кроме потери здоровья…

Рамзин хмыкнул и недовольно покрутил головой.

– А тебе обязательно нужна выгода? А интересы страны? Престиж? Олимпиада? По-моему начистить физиономию какому-нибудь американцу – это весело! Нет? Это как рыцарские поединки! Без войны победа это тоже престиж. Ежегодно проходят матчи СССР – США. Разве победить американцев не интересно?

Я покрутил головой и слегка поморщился.

– Не интересно. Да и профанация этот ваш матч СССР – США. Также, как и Олимпийские игры. Это любители. Вот если бы в этих соревнованиях участвовали профессионалы, тогда другое дело… Как можно получать удовольствие от того, что ты стал чемпионом мира среди, э-э-э, дворовых команд? И знать, что есть кто-то, кто, скорее всего, сильнее тебя? И главное, – не смочь с ним посостязаться. Потому, что нельзя любителям драться с профессионалами. Кто это придумал, знаете?

– Кто? – удивлённо глядя на меня спросил Рамзин.

– Странно, что вы не знаете. Любительский бокс придумали английские аристократы. Им, видите ли, неуместно было получать по мордасам от плебса. Разделение по происхождению, вот, что такое – этот ваш любительский бокс. Классовая несправедливость.

– Интересно ты рассуждаешь. Значит, ты считаешь, что у нас, в стране рабочих и крестьян, должен был получить развитие профессиональный спорт?

– Да, ничего я не считаю. – отмахнулся я запальчиво и продолжил в том же тоне. – Для нашего государства спорт – здоровье народа и у нас спорт по-настоящему любительский, но не наше государство диктует правила поведения. Что в спорте, что в других международных нормах, кстати. Нам сказали: «Будет так! Не хотите – валите!», вот мы и участвуем… Олимпийское движение было создано как альтернатива войнам с девизом: «О. спорт, ты – мир!» Но очень скоро это движение будут использовать против СССР. Назовут нас «Империей Зла» и Олимпиаду, которая будет проходить у нас в Москве, попросту бойкотируют.

– Э-э-э… Это ты про какую Олимпиаду говоришь? – нахмурившись, спросил Рамзин.

Я сделал вид, что засмущался.

– Ну… Это… Я так… Никакую!

Становиться провидцем не хотелось, но ничего не попишешь. Попытаться не допустить «Перестройку» я был обязан. Для чего ещё я подставлялся под Комитет государственной безопасности? Иначе мог бы сидеть тихо, как мышь под веником, и жить себе припеваючи во всех хороших смыслах этого слова. Особенно с золотым запасом немаленькой «банановой республики».

Рамзин хмыкнул.

– Да, ладно тебе! Что назад-то отрабатываешь? Интересно ведь, что ты имеешь ввиду. А-то начал и не закончил. Я ж от любопытства спать не буду.

– Олимпиаду тысяча девятьсот восьмидесятого года, что в Москве пройдёт, – буркнул я «нехотя».

– Есть первый пробный шар, – подумал я. – Интересно, как он в лузу войдёт?

– Так страну-столицу олимпиады «восемьдесят» только в семьдесят шестом выбирать будут. Откуда у тебя информация, что она в Москве проходить будет? Никто ещё не может знать. На эти летние игры СССР хотели, да Монреаль выбрали. Так и откуда сведения? Колись, шпион!

Рамзин рассмеялся.

– Откуда-откуда? – пробурчал, нахмурившись я. – Оттуда!

Я показал большим пальцем в «небо».

Рамзин не удержался и присвистнул.

Несколько секунд он разглядывал меня через прищуренные глаза, а потом спросил:

– Так ты провидец, что ли? Можешь будущее видеть?

Я поморщился, словно от боли и пожал плечами, но промолчал, пряча глаза.

– Так-так-так, – проговорил Рамзин. – Так-так-так…

Я сидел, насупившись, и катал по столу хлебный мякиш, что должно было означать мою нерешительность, стеснение и, главное, детскость.

– И в каком виде приходят к тебе такие сведения? Видения?

Я хмыкнул.

– А, как и музыка с песнями… Оно – есть и всё. Да ещё и играть умею. Так и это… Просто есть… Но таких знаний не много. И они то всплывают, то тонут. Не могу объяснить. Вот сейчас говорили про Олимпиаду и всплыло. Так и радиосхемы всплывают картинками и с пониманием процессов в них происходящих.

Вралось легко и гладко. Самому себе нравилось, как я оплетал ложью комитетчиков. Потом меня, словно током ударило. А ведь проверять будут меня, на враках ловить, на полиграф посадят.

– Интересно, есть сейчас в «конторе» детектор лжи? – подумал я. – И если есть, то как я на нём себя буду чувствовать?

Не было у меня в будущем опыта общения с «полиграфологами». А в настоящем, наверное, придётся приобрести. Сыворотка правды ещё есть какая-то… «Расколят» они меня… Хотя, разве я, по большому счёту, вру? Нисколько! Говорят, что надо себя убедить, что ложь – это правда и тогда детектор лжи ложь не распознает. А мне и убеждать себя не надо…

– Так-так-так, – снова проговорил Рамзин. – Многие знания – многие печали?

– Во многой мудрости много печали. И кто умножает познания, умножает скорбь, – процитировал я строки из Книги Екклесиаста[62]62
  Экклезиаст (др. – греч.) – «оратор в собрании»; книга, входящая в состав еврейской Библии (Танаха) и Ветхого Завета. Седьмая книга раздела Писаний (Ктувим) Танаха.


[Закрыть].

– Ты читал еврейскую библию? – спросил Рамзин.

Я в знак отрицания покрутил головой.

– И откуда эти знания? Тоже оттуда? – Рамзин усмехнулся и показал большим пальцем правой руки вверх.

– Так и да… – тяжко вздохнув-выдохнув, сказал я.

Рамзин отчего-то разулыбался.

– Так ты можешь предсказать, кто из наших боксёров станет первым чемпионом мира? Знаешь? Победит кто-нибудь?

Я кивнул.

– В весе до шестидесяти Василий Соломин побьёт Симиона Куцова из Румынии. Третьим будет кубинец Луис Эчайде, четвёртым – Хосе Льюис Веллон из Пуэрто-Рико. В весе до семидесяти пяти килограмм победу над Алеком Нэстаком из Румынии одержит наш Руфат Рискиев. Бронза достанется Бернарду Виттенбургу из ГДР, а четвёртое место – Драгомиру Вуйковичу из Югославии.

– Поня-я-я-тно, – задумчиво протянул Рамзин. – Ты смотри, какие Румыны упорные! Да-а-а… И что же нам со всеми этими знаниями, которые преумножают печали, делать, а, Евгений?

– Не знаю! Вы мой куратор, вам и решать, – брякнул я.

Рамзин только раскрыл рот.

– Да-а-а…

Глава 21

– Ну, хорошо. Допустим! А помимо спорта, что значимое произойдёт в мире в этом году, можешь сказать? А мы потом посмотрим, насколько верны твои предвидения. Убедимся, так сказать…

– Я уже убедился, – вздохнул-выдохнул я. – В марте на Филиппинах сдался последний Японский солдат, спустя двадцать девять лет после окончания второй мировой войны. Так вот об этом я знал ещё в том декабре.

– Да? Интересно! Ну вот и мы проверим-убедимся.

– Не знаю, что в этом году будет, – пробурчал я.

И действительно, я не знал. Ничего не было у меня в памяти. И про боксёров-то я знал, потому, что интересовался боксом и память у меня всегда, даже в старости была хорошей. Но не интересовался я в семидесятых годах глобальными событиями. Даже футбол и хоккей меня мало интересовали. Спроси про канадскую хоккейную серию – ничего не помню. Какие-то имена, фамилии помню, а в частности если вдаваться, то – ни бум-бум.

Про каких-то «черных полковников» в Греции помнил, что они с конца шестидесятых, до середины семидесятых правили и с коммунистами боролись и то, потому помнил, что политинформацию в школе читал по этому событию. Как раз в шестом классе и читал. А значит в этом году.

– Что– то в Греции произойдёт с «Чёрными полковниками»… А-а-а, – я вдруг, действительно вспомнил, – Турция на Кипр нападёт летом и поэтому эти полковники в отставку уйдут. Другая власть в Греции будет в этом году. Вот! Как-то так… Больше ничего не помню. Ой! Не знаю! А нет! Знаю, что группа АББА выпустит альбом, который будет называться «Ватерлоу». На пластинке будут песни: Хани-хани и Ватерлоу. Ещё, конечно, какие-то будут песни, но про те, ничего в памяти нет.

– Странная у тебя память, какая-то… Как в песне поётся: «Всё, что было не со мной помню».

– О, ещё вспомнил! – рассмеялся я. – Президент США Джеральд Форд приедет осенью во Владивосток и встретится с нашим любимым Леонидом Ильичом Брежневым.

– В смысле, во Владивосток? Брежнев приедет во Владивосток? Форд? Джеральд? Президент Соединённых Штатов?!

– Ага! – произнёс я злорадно.

Я улыбался во всё лицо, потому что вспомнил, как мы, пацанятами стояли на Океанском проспекте и махали флажками эскорту Форда и Брежнева. Собрали всех учеников моей школы и поставили встречать президента, мать его, Форда. Школа-то не простая была. В ней дети Владивостокской партийно-хозяйственной аристократии учились.

И тут меня словно молотом по голове ударило и открылся поток созания. Не моего, кстати, сознания и не Женькиного.

– Пограничник в Запорожье в начале ноября «по пьяной лавочке» захватит арсенал и расстреляет прохожих. А четырнадцатого декабря, находясь в Канаде на гастролях, сбежит наш балерун Барышников, – медленно проговаривая слова, словно находясь под гипнозом, сказал, ничего не понимая. Это были не мои знания. Не знал я ничего о пограничнике. Про Барышникова слышал, но когда он дал дёру на запад, не то что не помнил, а и не знал никогда.

– Что за хрень? – произнёс я вслух, задумчиво отправив взгляд куда-то вглубь себя. – Только что в голове ничего не было, и вдруг появилось.

Видимо у меня был такой вид, что Рамзин налил мне в кружку остывшей воды из кофеварки.

– Ты не переживай так сильно. Наши эскулапы разберутся. Ты побелел даже.

Он взял мою руку и проверил пульс.

– Побелеешь тут с вами! – нахмурился я.

– Учащённый, – задумчиво сказал Рамзин. – Примерно сто ударов… Хм! Вот сейчас бы не помешали приборы.

– Детектор лжи? Как в «Ошибке резидента?» – усмехнулся я.

– Что-то типа того. А знаешь, что такое «детектор лжи»?

Я покрутил головой.

– Это группа приборов, которые измеряют разные показатели человеческого организма: рульс, давление, частоту дыхания, ритмы мозга. Много чего. И они бы показали, что в твоём организме переключилось, что ты вдруг «вспомнил» то, чего не можешь знать. Если это психические отклонения, а не факты из будущего – назовём это пока так – то можно понять от чего это происходит и, возможно, придётся лечить. Ведь жить с такими «знаниями», в кавычках, трудно. Согласен?

– Это не психические отклонения, а факты из будущего.

– Хорошо, если это так, – пожал плечами Рамзин. – Но в этом надо убедиться, правильно?

– Правильно, – вздохнув, произнёс я.

– Мы, как-то незаметно, перешли от спорта к музыке и будущему. А ты так и не сказал, как тебе предложение стать шестнадцатилетним?

Помолчав, сказал:

– Я против обмана, но если это будет необходимо, чтобы не взбудоражить общество, то я согласен. Думаю, что за лето я осилю программу седьмого и восьмого классов и смогу их сдать экстерном. Но тогда может быть мне лучше уехать в деревню к бабушке? Там меня редко видят. Бабушкин дом на отшибе деревни стоит. Ну, то есть, совсем на отшибе. Там только их с дедом дом стоит. Дальше пастбище совхозное. Хотя… А как им объяснить что я вдруг вырос и родственникам? Не-е-е… Фигня… Получается, что здесь легче затеряться.

– Наши физиогномисты полагают, что ты сильно изменишься внешне к концу лета.

– Но если сработает «легенда» про моё долгое лечение и адаптацию в шестом классе, то можно и так, как вы говорили…

– То есть, ты не против?

Я кивнул.

– Только, как мать отреагирует, когда ей скажут про… Э-э-э… Мои проблемы с организмом? Она пока, вроде и не замечает. А изменения в документах, это уже с её согласия…

– Поговорим… Думаю, ничего страшного. Скажем, что бывает такое. Убедим, что случай хоть и не ординарный, но не парадоксальный.

– Да, уж, не парадоксальный, – хмыкнул и крутнул головой я.

– А про бокс… Может всё-таки в рамках эксперимента выступишь на соревнованиях?

– На соревнованиях-то я выступлю. Куда мне деваться? Я Юдину обещал. Но в их дурную тренировочную соковыжималку я не полезу. Я и сам себя гоняю – мама не горюй. Мне нужна стратегия и тактика боя, комбинаторика[63]63
  Наш герой имеет ввиду не раздел математики, а наработку ударных и защитных комбинаций.


[Закрыть] и… И вес гонять не буду. Это основные условия.

Я вдруг вспомнил, как читал про какого-то советского боксёра[64]64
  Виктор Григорьевич Рыбаков. Перед Олимпиадой-1980 Рыбаков просил тренеров о возможности перейти в более тяжёлую весовую категорию, однако те настояли на том, чтобы Виктор выступал в категории до 57 кг. Рыбаков был вынужден «сгонять вес» перед соревнованиями, и в итоге проиграл в полуфинале немцу из ГДР Руди Финку, у которого выиграл за год до этого на чемпионате Европы в Кёльне. Через год Виктор всё же перешёл в категорию до 60 кг и выиграл золото чемпионата Европы.


[Закрыть], как того заставляли сгонять вес, а сгонять было нечего. Согнать-то он согнал, но, то ли чемпионат мира, то ли Олимпиаду, проиграл.

– Ты Юдину условия ставь. Мне нужно принципиально понять твою позицию, чтобы выстраивать тактику нашего поведения. Но я понял тебя. Всё-таки ставим цель – чемпионат мира семьдесят шестого?

– Ставим, – вздохнул я.

В Союзе было не мало боксёров, которые за год тренировок за счёт своего таланта достигали высоких вершин. Поэтому я был каким-то «из ряда вон выходящим явлением». Только никто не знал, что я был не просто «талантливым», но и многоопытным поединщиком. Не по боксу, правда, а по самбо и «боям без правил». На самом деле, мне нравилось ощущение боя. Особенно любительского боксёрского боя.

Спортивный шотокан хоть и выхолостил боевую составляющую, но выносливость воспитывал сумасшедшую. Мои ученики, помнится, на тренировках в двухтысячном году прыгали на скакалках и отжимались по тысяче раз, на одной ноге приседали раз по пятьдесят за подход. Именно так я себя готовил сейчас. А психологически я был готов не только бить, но и быть битым.

– А ты знаешь, – вдруг сказал Рамзин, – может быть то, что ты не хочешь чемпионства тебя к нему и приведёт. Вполне себе может быть. Ладно. Что-то мы засиделись, а у тебя режим. Вечерняя тренировка. Ты, кстати, уроки сделал?

– Я их сделал уже все до конца года. Письменные у меня не проверяют. Устные тоже прочитаны. Перед уроком пробегусь глазами…

– Я посмотрю, как ты тренируешься?

– Ничего силового не будет. Перед сном у меня растяжки, китайская гимнастика «тайцзицюань» и медитация. Это что-то похожее на каратековские ката в очень медленном темпе.

– Понятно. Я не буду мешать твоей медитации?

– Сядете за спиной в уголочке. Я в подвале тренируюсь, там очень тихо и вентиляция хорошая. Пол – шлифованный лиственничный брус. Отличное помещение для тренировок. Даже наличие обилия колонн не мешает. Наоборот. Если на них навесить макивары и подушки, будет просто здорово. Можно было бы гулять между колоннами и лупить хоть руками, хоть ногами.

– Если там делать спортзал, то спортсменам придётся ходить через твою квартиру, – усмехнулся Рамзин. – Не устанешь двери открывать?

– Сколько их будет-то тех спортсменов?

– Вполне возможно, что несколько. Но не будем забегать вперёд. Будем считать, что мы договорились.

Я кивнул и, переодевшись в дзюдогу и кеды, спустился в подвал.

* * *

– Значит, полагаешь, он не водит нас за нос?

– Уверен в этом на девяносто процентов. Слишком его реакции на «прозрение» были естественные. У него даже испарина на лбу выступила, когда он «вспомнил» про стрелка-пограничника. Процессы у него в голове проходят явно естественные, а вот на счёт правдивости, не уверен.

Полковник посмотрел на листы рапорта, провёл по строчкам пальцем, мотнул головой.

– Надо же, Брежнев с Фордом и во Владивостоке. С чего бы это? Почему во Владивостоке? Не уточнил потом?

– В рапорте изложена вся наша беседа с объектом: до тренировки и после.

– Как тебе его медитация? Он, что, и вправду полчаса сидел в позе, э-э-э, дзен?

– Так точно. Едва удержался, чтобы не уснуть.

– Так, может быть и он спал сидя?

– Бубнил что-то себе под нос и гудел горлом. Я спросил, что он делал? Объект сказал, что, чтобы не уснуть и поднять энергию «цы» к горловой чакре, использует горловое пение буддистов. В рапорте указано.

– Ну да, ну да… Он не буддист?

– Нет.

– Прямо сегодня договаривайся с «машиной пыток» и пытайте его на счет предсказаний.

– Объект настаивает на высшей категории секретности и доставке его на территорию управления в автомобиле.

– Это понятно и правильно. Если те события, о которых он заявил, будут иметь место, то этот малыш станет нашим секретным оружием. Переплюнем мы тогда Москвичей с их «экстрасенами» Пятого управления. Ха-ха-ха…

Полковник побарабанил пальцами по столешнице.

– Хотя… Ерунда всё это! Не верю я в экстрасенсов. Вот в инопланетян верю, а в экстрасенсов – нет!

– Одно другого стоит, – подумал Рамзин, но промолчал.

– Разрешите готовить план мероприятий? – спросил он.

– Готовь, Саша! Да… Подключи УВД! Пусть они Карпа возьмут в работу. Не нравится мне его заинтересованность нашим объектом. Если надо будет – устраняйте. С цыганом беседу провели?

– Провели и не одну. Он сам заинтересован в нашем объекте. Получает от него радиоаппаратуру и продаёт её среди своих пока.

– Вот поражаюсь я, как у него получается сделать аппаратуру высшего качества буквально «на коленке». Не понимаю… И наши спецы из научно-технической контрразведки не понимают. Они, кстати, готовят сборник задач для решения.

– Полагаю, основные мероприятия спланировать на летние месяцы. Надо дать объекту закончить учебный год. Чтобы не нервничал.

– Да, похоже, он и не нервничает совсем. Слушал я сегодняшнюю прослушку. Спокоен, как удав.

* * *

С утра я нервничал, как никогда. А когда я нервничаю, то пою. Арии всякие, гаммы, распевки. Медитация в таких случаях не помогает. Не научился здесь ещё отключать мозг от стресса. Как, впрочем, и там, в будущем. Никогда не мог побороть эмоции. А тут – на тебе!

Только что я перестал переживать из-за своего попадания в тело малолетнего «дрыща» и взрывного взросления тела, как поступила новая вводная: «Ты – экстрасенс!». И мало того! Выдал ту информацию, которую не стоило. Запорожский пограничник, мать его, мучал меня сновидениями всю ночь!

Не та это информация, которая могла попасть в мозг малолетнего провидца. Леонид Ильич с Фордом – да! Барышников? Ну, так себе, конечно. Но тоже вполне значимая информация. Мирового значение событие. А напившийся погранец? Причём, отличник, сука, боевой и политической подготовки. И я об этом знал. А раньше ни бум-бум! Они же меня сейчас засношают своими вопросами. Особенно, если всё, что я напредсказывал, сбудется. А оно, почему-то я был в этом совершенно уверен, точно сбудется.

Другое, из-за чего я злился на себя, это то, что я, видимо в удивлении от обнаружения в себе такого дара, не смог удержаться, и проговорил, всё, что всплыло в памяти, вслух! Дзен-буддист, блин, штопанный! Маленький внутренний диссонанс выбил из состояния «дзен» на раз-два. От этого я распереживался даже больше. Хотя… Ничего себе маленький!

С каких бы херов я стал знать будущее, в котором не участвовал и про которое не читал и не слышал? Ладно, тот же, мать его, Барышников, или наш Любимый Леонид Ильич. Но погранец?! О нём-то я никак не мог знать. И откуда тогда у меня о нём знания. Что это вообще, мать твою, твориться!

То перенос в чужое тело и в прошлое, по послезнания. Очень не нравилось мне суета вокруг Женькиного тела. Ведь кому-то же понадобилось, чтобы он жил! Кому? Вот вопрос, на который у меня ещё не было ответа. В Господа Бога, которому есть дело до какого-то Женьки, я не верил. А тем более кому, какое дело до меня, болезного, чтобы переносить сознание в чужое тело и давать ещё одну жизнь.

Не заслужил я всей своей прожитой жизнью такого подарка. Не то, чтобы был злодеем, а просто, извиняюсь, за что? Не все же умершие переселяются? Не все! А мне за что такой подарок? То, что это был подарок, мне стало понятно уже через примерно месяц. Тело пёрло, как на дрожжах. Память работала, как компьютер. Учить, то есть заучивать, ничего не надо было. Прочитал, значит запомнил. Ну и то, что осталось в памяти в момент перехода, тоже помнил. Но там, честно говоря, осталось только то, что знал и умел хорошо. От школьной программы остались только законы Ома. Да-а-а…

И вот что это было вчера? Да меня сейчас, как морскую свинку… Но, с другой стороны… Кажется, нет худа без добра. Эти знания я точно могу отнести к тем, что всплыли сами. Любой детектор лжи скажет, что до вчерашнего дня я об этом ничего не знал. С призёрами боксёрского чемпионата мира тоже херня, честно говоря, вышла. Не помнил я призёров. Наших чемпионов помнил, а другие места, особенно четвёртые, точно не помнил. А вот оно… Проявилось дополнительное знание.

Весь день в школе я был задумчив до того момента, пока не встретился с руководителем школьного ансамбля Дмитрием Барановым, учеником десятого класса, гитаристом. Это был парнишка «южной» наружности: носатенький, глазастенький, кучерявенький.

Мы посмотрели друг-другу в глаза и я понял, что тут не уместен.

– Меня послала директриса, чтобы я передал вам свои песни. Надо?

Баранов отрицательно покрутил головой.

– Но я всё-таки передам тебе одну, чтобы директриса меня не вздрючила. Вот!

Я отдал ему папку с фотографиями страниц нотной тетради, где была расписана по инструментам песня «Когда уйду со школьного двора». Мне однажды надоело переписывать нотные закорючки и загогулинки, и я отснял все, написанные мной партитуры, на фотоплёнку.

– Будут вопросы, обращайся. Там есть мой номер телефона.

Баранов скривился, но папку взял. Я же, словно сбросив тяжёлую ношу, пошёл домой доделывать микшерский пульт.