Текст книги ""Фантастика 2024-184". Компиляция. Книги 1-20 (СИ)"

Автор книги: Александр Сухов

Соавторы: Мариэтта Шагинян,,Алекс Войтенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 353 страниц)

Глава 9

До субботы я гонял своё тело.

Начинал день с пяти часов утра. Бежал в рядом раскинувшуюся дубовую рощу, не особо надрываясь, делал зарядку, используя давно проверенный «каратековский» комплекс, отжимался, подтягивался, махал руками и ногами. Навязал на тонкий ствол молодого клёна войлок и «трогал» его ладонями и потихоньку предплечьем. Кулаки нагружал пока только отжиманиями.

Женькино тело мне начинало нравиться. Тело было лёгким, гибким, жилистым и, для своей кондиции, сильным. По крайней мере, три раза он подтягивался уверенно. Кормить его надо было мясом, мышцы бы наросли. Но мясо в Женькином доме ели не часто. До того воскресенья.

После барахолки и ГУМа я зашёл на Центральный рынок, купил говядины и свинины и принёс домой. Когда я выложил мясные вырезки на стол, мать «ахнула», и спросила сначала:

– Как же ты это всё дотащил? – а потом: На какие деньги ты это купил?

То, что мы с Мишкиным отцом «варганим какую-то штуку, которую можно будет продать», она знала, но знала и то, что «штука» ещё не готова.

– Две футболки с индейцем продал, – сообщил я.

То, что вторую футболку я подарил Славке, она знала. А брат, кстати, обиделся, что не ему её отдал.

– И за сколько?

– Двадцать рублей и тридцать пять, – не стал я врать. Купил ещё десяток футболок. – Вот сдача.

Мать испуганно прижала ладони к щекам.

– Пятьдесят пять рублей?! За две футболки?!

– Такие фирменные по сорок-сорок пять идут у фарцовщиков, – вставил брат Сашка. – Молоток, Жека!

– Так Женька у нас фарцовщик? – испугалась мать.

– Нет, мама! Фарцовщик – это тот, кто торгует импортными товарами, привезёнными из-за рубежа или купленными у иностранцев. Женька у нас цеховик – надомник. Производитель товара. Правда не иностранного товара, хотя выдаёт он его за иностранный. А значит, обманывает советских граждан.

– Его посадят?

– Вот он мудак, – подумал я и сказал. – Не надо маму вводить в заблуждение. Я никому не говорю, что они импортные. Я говорю, что мне подарили, а где её сделали, я не знаю.

– Но ведь клеишь ты бирочку «Маде ин США».

– Сука, – выругался я мысленно. – Я его мясом накормить хочу, а он мне кровь сворачивает. Но про бирочку он правильно говорит. Надо писать «Фэшен США». Хрен кто разберётся.

– Значит, мясо есть мы не будем? – разозлился я. – Мне всё вернуть взад?

– Ха-ха-ха-ха! Вернуть в зад! Оригинально! Надо запомнить!

Эта сволочь схватила из авоськи персик и впилась в него зубами так, что сок брызнул мне в лицо.

– Сука! – процедил я сквозь зубы.

В субботу часов в пять вечера я взял гитару и поехал в Городской парк. Выйдя из подъезда и попав под взоры сидящих на травяном склоне пацанов, я даже покраснел. На мне была футболка с индейцем в полный рост, целящемся из лука. Трафарет был пятицветным. Надписи на футболке не было, но смотрелась она шедеврально даже на мой искушённый взгляд.

Кроме футболки на мне был надет настоящий спортивный костюм «Адидас» выменянный мной у Женки Позднякова за четыре цветных футболки. Костюм стоил под стольник, а четыре футболки сто двадцать минимум, но я дал Женьке заработать и он мне обещал подогнать «джинсу».

На ногах у меня красовались тоже фирменные «Адидасы», но кроссовки, выменянные у Позднякова за три футболки с индейцами. Короче, влатан я был до неприличия фирмово. Приманка на гопарей, прямо. Возвращаться с танцев я мог поздно, поэтому Женька Поздняков с «толпой» обещал меня проводить до дома. Не ходили у нас по городу в таком добротном прикиде одиночки по вечерам.

Пацаны, ошеломлённые моим внешним видом, только проводили меня взглядами. Только Славка был в курсе, куда и зачем я иду. Его я решил держать в курсе, чтобы не подумал, что я зазнался. Такое поведение у нас подвергалось «санкциям» не менее жестоким, чем те, которые Европа и США применили к России в двадцатых годах следующего столетия. Кто-то попробовал что-то вякнуть, но Славка быстро навёл тишину в «зрительном зале».

В парке панцплощадка охранялась билетёршей и дружинником. Билеты к шести часам уже продавали, но на площадку, обнесённую высоким задором из сетки-рабицы, никого не впускали. Сработал пароль: «Я к музыкантам» и гитара в чехле за плечами. Однако за мной следом прямо до сцены прошёлся дружинник. Только услышав моё: «Привет, парни, я вам примочку клёвую принёс», он развернулся и пошагал назад.

– Что за примочку? Ты кто, пацан?

– Я Джон. А принёс «Фуз».

– Чо за фуз? Фирма?

– Сделан по схеме фирмы и звучит фирмово.

Гитарист, настраивавший германскую «Музиму», скривился.

– Чо ты кривишься, лабух, ты на «машинку» посмотри.

Я открыл замок-молнию гитарного чехла, достал гитару. Музыканты удивлённо и с интересом пялились на меня. Клавишник, лохмато-кучерявый парень в очках, даже выронил изо рта тлеющий окурок.

– Костя, мать твою, спалишь сцену!

– Да хоть работать не будем. Задолбало всё.

– Иди на завод! – Вызывающе бросил ему худой басист в джинсовой рубашке, джинсах и туфлях на каблуке. – Тебя здесь никто не держит. Толку с тебя…

– Сам-то… Ковырялка криворукая.

– Ты кого, сучок, лабухом назвал? – возмутился гитарист.

– А кто вы? Не в оркестре же филармоническом играете, а на танцах. Значит лабухи и есть. Ничего в этом слове обидного нет. Я и сам на танцах играл.

Тут гитарист перестал возмущаться и раскрыл рот от удивления. Потом он рассмеялся.

– Во, бля, артист! Слышали, парни? На танцах он играл. В младшей школе?

Пока мы пикировались, прошло некоторое время, за которое я успел вытащить из тряпичной, сшитой матерью из брезентухи, сумки свою «машинку» и подключить её к гитаре.

– Куда воткнуть? – спросил я, держа в руке «Чак».

– Что это у него? – спросил клавишник.

– Офигеть! Кнопка! – сказал басист. – Красная!

– Перламутр, сука! На солнце сияет! – сказал барабанщик.

Солнце, и впрямь, падало на «фуз», ибо стояло ещё высоко и не спряталось за сцену, и корпус машинки светился кровавой радугой.

– Офигеть! – повторил басист.

– Так куда воткнуть?

– В жопу себе воткни! – предложил клавишник.

– Грубые вы! Уйду я от вас, – сказал я, и сделал вид, что собираюсь свернуть имущество и убрать в сумку.

– Ну ка, ну ка, – заинтересовался басист и двинулся к краю сцены. – Может она ещё и играет? Но, даже если она не играет, я её всё равно куплю. Просто так пусть рядом со мной стоит. Все девчонки моими будут. Я им потрогать буду давать. Его…

– Кого его, извращенец? – скривился клавишник.

– Фуз. Это, ты говоришь, фуз, мальчик?

– Фуз, – улыбнулся я.

– И он «фузит»?

– Воткни куда надо, услышишь.

– Воткни-воткни… Ха-ха-ха! Куда надо! – клавишник потешался.

– А куда его втыкать надо, мальчик? – спросил елейным тоном басист.

– Прикалываешься? – спросил я. – В «комбик» воткни.

– Он знает, пацаны, что такое комбик. Мир сходит с ума. Ты в каком классе учишься, малыш? – спросил басист, беря у меня «папу Чака» и делая вид, что втыкает его в зад клавишника. Тот пинается ногой, и я понимаю, что они уже слегка чем-то «вмазаны». То ли алкоголем, то ли дурью.

В своей жизни про то, что некоторые, окружающие меня употребляют наркоту я узнал годам к двадцати. Оказалось, что даже очень близкие мне люди употребляют что-то кроме алкоголя. Тогда я был расстроен и сильно переживал. Теперь мне было пофиг.

Наконец, кокуражившись над клавишником, бассист вставил штекер в аккустическую колонку, но не в комбик гитариста, а в свой гитарный усилитель. Вставил и включил. Фона, чего я боялся, не было. И это уже считалось заявкой на победу.

– Он молчит, пацаны!

– Где фон, блять? – спросил гитарист.

– Да он не фурычит, нихрена! – успел вымолвить клавишник, когда «машинка» издала свой первый звук. Вернее, нет. Машинка пока молчала моя гитара соло вступления «Дыма над водой» по звуку совершенно отличного от основной темы, исполненной с фузом. Это был чистый гитарный звук.

Это соло я отрабатывал целую неделю, изводя соседей. Тётя Света даже пожаловалась матери. Но та сказала ей: «мальчик поступил в музыкальную школу и вынужден заниматься».

Чистое соло закончилось и я нажал на кнопку «машики», взял аккорд с баре и начал вступление. «Ария» попалсь хорошая с низко лежащими над грифом струнами, и «баре» брался относительно легко. После шести повторов: «Тун-тун-тун, тун-тун-ту-дун, тун-тун-тун, тун-тун», я заверещал: «Велол кам аут ту Монтрекс…» Верещать я учился в дубовой роще по утрам. Когда я верещал, собаки в соседней части просыпались и начинали выть. Получалось почти в тональность.

– Писдец, – сказал басист, вытащил из нагрудного кармана сигареты и закурил.

– Наливай, – попросил клавишник и барабанщик нырнул в басовый барабан, где звякнул стеклом.

Во время «пения» я стал наяривать основную тему ритм гитары «Дыма». Первый куплет я осилил и замолчал, выключив «фуз». Над Городским парком повисла гробовая тишина.

– О*уеть, – сказал, в последний раз затягиваясь и гася сигарету плевком басист.

– Пора на пенсию, – всхлипнул гитарист и мне показалось, что он за напускной шутливостью прячет настоящие слёзы.

Клавишник, возвращая стакан барабанщику, ничего не сказал, ибо закусывал, но мычал значительно и размахивая помидором пытался показать мне большой палец. Я был доволен. Даже если они не купят мою примочку, о себе я уже заявил. Эти не купят – отправят к другим или скажут про «машинку» друзьям.

– Сколько тебе лет, мальчик? – спросил клавишник, наконец-то проглотив кусок хлеба.

– Двенадцать, ну и что?

– Ну и что… – развел руки гитарист.

– Я же говорю – писдец! – проговорил басист.

– Кому ещё налить? – спросил барабанщик.

– Чтобы забыть этот чудовищный день разочарований, я столько не выпью, – махнул рукой клавишник, – Моя самооценка упала ниже каналищации. Ухожу на завод.

– Зае*ал ты этим заводом. Кому ты там нужен?

– Что, плохо сыграл? – удивился я. – Почему день-то разочарований?

– Ты не поймёшь, – махнул рукой басист.

– Кстати, есть тема, – сказал я, понимая, что их надо добить. – Так и называется «По дороге разочарований».

– Ну ка, ну ка, мальчик. Это, кажется моё, – продолжил костя-клавишник. – Только не верещи пожалуйста. Распугаешь нам всех поклонниц.

Я снова тронул струны и пытаясь исполнить ритм в стиле «регги», запел:

– По дороге разочарований, словно очарованный пойду. Разум полон светлых начинаний, сердце чует новую беду.

– Во-во! Это про меня! Продолжай мальчик.

К этому моменту я дошёл до припева:

– То ли темнота глаза таращит, то ли тишина скрывает кри-и-ик. Где теперь искать тебя пропащий, оглянёшься ты уже старик.

– «Кри-и-ик» у него хорошо получился.

– Это про нас, пенсионеры! – барабанщик заржал и выдал нужный мне ритм.

– А хорошо пацан лабает! И тема прикольная! Рэгги, мать вашу. На русском языке! Ты где её спи*дил, пацан?

– В Москве был у музыкантов одних. Романов такой, знаете? Алексей?

– Нет, не знаем, мальчик, мы никакого Романова, но песня у него классная. А медляк у него есть на русском.

– Щас спою, – чуть пьяно качнувшись, сказал я.

«Снилось мне» я просто обожал и пел так трагически что слушатели обычно плакали, не взирая на пол и возраст. С Женькиным голосом это пока не прокатило, но получилось тоже неплохо.

– А «соляк»[11]11
  «Соляк» – партия соло на гитаре. (сленг).


[Закрыть] какой у пацана не хилый. Сливай воду, Батон, – сказал после вздоха клавишник.

– А я что говорю? На пенсию! Все на пенсию! – это гитарист поддержал.

– А эту бы тему сегодня забабахать, – задумчиво проговорил басист.

– Не успеем снять, – покрутил головой костя-клавишник.

– Да что тут снимать? – возмутился басист. – Я сейчас могу сыграть.

– На басу и я сыграю.

– Да там простые аккорды.

– Аккорды! Аккорды везде простые! А интонация?! Чуешь, какая у парня интонация?! Петь ты будешь?

– Не-е-е… Там высоко в припеве. Не вытяну.

– И я не вытяну. И он не вытянет. А без припева песня – шлак. Тухлятина. Всех стошнит. И м еня стошнит в первую очередь.

– Тебя и без того стошнит, и я даже знаю, когда.

– А так стошнит гораздо раньше. Он когда икнул, меня уже тогда чуть не стошнило.

Я стоял и откровенно покатывался со смеху.

– Он ещё и ржёт над нами. Пришёл, опарафинил и ржёт, – это тот же клавишник, котоого от меня уже тошнило.

– Вот пусть он поёт и играет. А ты, пацан, может и не клавишах могёшь?

– Не могёшь, а могешь! – сказал я. – я в музыкальной школе учусь на гитаре и на фоно.

– Вот где собака порылась, – обрадовался гитарист. – Свой парень. Коллега. Теперь понятно на каких ты танцах играл. В филармонии, наверное. На утреннике детском.

– А хотя бы и на утреннике.

– Иди ка сюда, – позвал меня клавишник.

У него стояла двухклавиатурная восточногерманская Вермона Формация. Такие не убиваемые ничем клавиши мы с друзьями модернизировали в восьмидесятых, добавляя им возможности и давая новую жизнь.

– Неплохой орган для этого времени, – подумал я. – И что я им на таком сыграю? Партию из того же «Дыма на воде»? А почему бы и нет?

– А ну ка? Сыграй нам что-нибудь мальчик. Удиви ещё раз дяденек, чтобы Санька пошёл и повесился за сараем.

Он подмигнул мне, а глаза его были добрые-добрые. Костя был уже бухой в дымину. И я передумал играть «Дым». Пальцы сами ударили по клавишам «таттарататарата» вступление из песни «Дитя Времени» тех же Дип Пепл. Когда закончил вступление плакал клавишник.

Я притянул к себе микрофон, включил его и, продолжая подыгрывать себе на органе, запел: «Свит чайлд ин тайм, юл си зэ лайн…» Когда дошло до места где Гилан визжит, как резаная свинья, я вовремя услышал, как клавишник, обнимая басиста сказал:

– Если он сейчас завизжит, я не удержу в себе, меня вырвет. Его ультразвук, щекочет мне желудок.

Такого отношения к моему исполнению я выдержать не смог и разоржался прямо в микрофон. Мой гогот, напоминающий глас сатаны, разнёсся над снесёнными когда-то могилами предков[12]12
  Пояснение. Городской парк города Владивостока был построен на снесённом городском прихрамовом кладбище. Снесён был и сам Покровский храм. В настоящее время восстановлен.


[Закрыть].

– Его послал к нам сам сатана, – промямлил зеленея Костя-клавишник и его вырвало прямо на басиста.

– Блять! – заверещал басист. – Сука! Что он жрал такое красное?

– Так, это, селёдку под шубой. Свёкла там… А… Тебе же не хватило. Ты пришёл позднее.

– Так вы ещё до меня бухать начали?! – разорялся басист. – Сволочи, повыгоняю вас всех.

– Я не пил, – сказал гитарист.

– Да ты больше всех «шубы» сожрал, – предъявил барабанщик.

– Я только закусывал. Я ему отдавал.

– Ну, Гутман, блять, споил клавишника. Как играть будем?

– А что, без клавиш не играли?

– Мы без всего играли, – рыкнул басист, обтирая джинсы какой-то тряпкой.

– Блять, Славик! Ты моей скатертью обтираешься, в которую я гитару заворачиваю, заскулил гитарист. Голос у него был какой-то блеющий.

– И этот у них поёт? – подумал я. – Центральный вокалист? Тогда я – Лучано Паваротти.

– Я могу заменить клавишника, – сказал я.

– Ты наш репертуар не знаешь, – вяло отмахнулся басист. – Может кого за Вальком послать.

– Он в Матросском сегодня.

– Толик на свадьбе… Вот блять, блять и блять!

– Это какой же у вас репертуар, что я его не знаю.

– Мы Битлов играем, – с вызовом сообщил басист. – Э хад дэйз найт знаешь? А естэдэй?

Я включил микрофон, ударил по клавишам и запел:

– Йестэдэй, ол май троблс симд со фароувэй, нау лукэс сот зэй хи ту сэй. О, ай билив ин естэдэй…

И тут же забарабанил по клавишам:

– Итс би э хад дэйз найт…

– Может действительно этого возьмём? Двадцать минут до открытия. Сыграет он. Видно же – наш пацан. Рокнрольщик.

– То-то, что пацан. Ему Двенадцать лет. Нас за решётку посадят за растление малолетних. Ему к мамке бежать надо. Она милицию заявит, если он домой к девяти не придёт, а мы до скольки работаем? Вот то-то…

– Мать знает, что я сегодня могу задержаться. Вы «кнопку» мою купите? Если купите, я бесплатно сегодня отыграю.

Басист с гитаристом переглянулись.

– Бесплатно – это хорошо, – почесал затылок басист.

– Фуз нам нужен, – сказал Гутман. – Фуз приличный.

– Давай так. Мы сегодня погоняем твою игрушку, а потом решим.

– За сколько ты её хочешь продать? За дорого мы не возьмём, – встрял Гутман.

– Вы не возьмёте, другие возьмут. И никакого прогона не будет. Или терёте и я играю, или не берёте и я еду к другим музыкантам. Вечер только начался, а кабаков в центре города много.

Музыканты переглянулись.

– Ну ты ухарь! – покрутил головой Гутман. – Ухарь купец, удалой молодец…

– За жабры нас берёт… За сколько отдаш свою машинку?

– Пятьсот.

Гитарист просто раскрыл рот и не мог вздохнуть. Басист выразился понятнее:

– Да ты ох*ел, малец. Иди пасись.

Я пожал плечами.

– Такая за кордоном сотню баксов стоит. Не хотите брать не надо. Пойду я тогда.

– Так сотню же, а не пять, – попробовал развести меня гитарист.

– Так баксов же. Вы сегодняшний курс доллара на советском рыночный пространстве знаете?

Музыканты переглянулись.

– Мы-то знаем, а ты?

– И я знаю. Но вам не скажу.

– Трындишь, что знаешь.

– Так! С вами всё понятно. Пошёл я.

– Ну, ладно тебе, пацан. Зачем тебе такие деньги?

– Я не один. Неужели думаете, что я сам её сделал?

Парни снова переглянулись.

– Давай за четыреста? Хорошая цена. Кнопка хорошая и цена хорошая.

Я скривился, но торговаться не хотелось, а поиграть наоборот.

– Деньги где?

– В тумбочке, – пошутил басист. – У Гутмана.

– Отвянь! – огрызнулся Гутман. – Будут деньги. Через час будут. Позвоню привезут.

Глава 10

Со «Смок он зэ воте» и начали. Причём Гутман позволил мне сыграть сольное вступление чистой гитарой, которое, как уже говорилось раньше, никакого отношения к песне не имело и являлось простой затяжкой концертного времени. Или приколом Ричи Блэкмора. Но соло молодёжи понравилось, некоторые даже похлопали, а я услышал:

– Смотри, какой у Славика в группе новый симпатичный мальчишечка. Совсем молоденький.

Я нашёл глазами говорившую.

Прямо у сцены толкались три девчонки лет семнадцати. Чуть в стороне от них кучковались ещё четверо, потом ещё. Насчитал шесть групп разновозрастных девушек, бросающих друг на друга неприязненные взгляды. Я улыбнулся своим мыслям, а те девчонки, на которых смотрел я, помахали мне руками.

– Нафиг-нафиг, – подумал я, подыгрывая Гутману, терзающему мой «фуз» и развивающему основное вступление «Дыма». Его «Музима» через «машинку» давала более благородные звуки, чем моя акустика. Гутман расплывался в улыбке. Толпа начинала заводиться. Кое-кто начал танцевать, образовав небольшие «бублики» в центре которых никого не было. В «бублик» подходили и подходили «свои», периметр увеличивался и в конце концов «Кублики» начинали соприкасаться. Возникали конфликты. Иногда – драки. А в центр круга почему-то так никто и не заходил. Я сам, когда-то так танцевал.

В семидесятые годы танцевали довольно странно. Да и как можно танцевать под тяжёлый рок? Только маршировать! Вот все и маршировали, изображая из себя полуроботов. Кстати, сам танец «роботех» и его отпрыск – брейк-данс, появились гораздо позже. Мелькнула мысль, что можно попробовать продвинуть брейк-данс. Должен же я что-то изменить в этом мире. Начну с малого. Привью молодому поколению тягу к спорту. Нижние формы брейк-данса очень даже похожи на китайское «у-шу» стиля дракон.

Когда-то, когда я немного освоил каратэ, мне пришла в голову идея включить в танец движения из каратэковских «ката». При отсутствии любого смысла в движениях остальных танцующих, мои движения многим нравились. А связка блоков: аге, учи, гедан, сото уке, принималась всегда на ура. Но этот прорыв в танцах лично я сделал в семьдесят девятом.

Сейчас, в семьдесят третьем, карате пока ещё не затронуло общество, и такие движения могли у остальных танцующих вызвать отрицательные эмоции. Толпе не нравится когда кто-то ведёт себя «не как все». Могли и побить.

С карате, по мановению чьей-то руки охватившему широчайшие массы мужского (ине только) населения от мала до велика, случилось что-то не понятное. Оно вдруг появилось и потом его так же вдруг запретили. Говорят, произошёл всплеск насилия с тяжёлыми последствиями и грабежей.

Карате за кратчайший срок ставило сильнейший удар. Правда, в ущерб подвижности. Но грабителем не нужна была подвижность. Грабитель наносил жертве неожиданный акцентированный удар и снимал ценные вещи с «бесчувственного тела», как говорил таксист из «Брильянтовой руки». Бокс давал движения, полезные в драке. Удар в боксе ставится годами. Некоторые боксёры так и остаются «безударными». Не даром возник термин «панчер».

А каратисты все проходят тамэсивари. Это обязательная дисциплина, которую без сильного удара не выполнить.

Так, размышляя о прошлом и будущем, я «лабал» на клавишах бездумно. Наверное, поэтому у меня и получалось. Моторика, это, всё-таки, рефлексы, а рефлексы – это подкорка мозга, а мозг Женьки теперь оккупировал я, то есть – мой разум. Похоже, путём ежедневных медитаций, мой разум постепенно подчинял Женькин мозг.

Но его тело не привыкшее к тем движениям, к которым приучил своё тело я, не могло повторить все команды моего разума. Например, движения какого-то спорта. Мышцы мешали друг другу. Так у меня получалось с боксом и самбо. То есть, ни самбо, ни бокс пока не получались.

Но пальцы, кроме мизинца и безымянного, бегали по клавишам относительно неплохо. Женька, оказывается, баловался печатанием на пишушей машинке, которую Сашка откуда-то притащил для распечатывания курсовых. Однако руки сильно устали уже к четвёртой песне. Представляю, если бы пришлось играть на электрогитаре… Пальцы стёр бы до локтей.

– Руки устали, – сказал я стоящему рядом Славику-басисту. – Может я что-нибудь на гитаре сыграю. На акустике. «Снилось мне», например. Там можно без органа обойтись, а стринга у вас нет.

– На Вермоне есть стринг, – отреагировал Славик.

– Таким стрингом, как на этой Вермоне, только крыс из города изгонять. Но не суть.

– Да играй. У тебя и без нас неплохо получалось.

– Не-не. Помогайте. Мне ритм нужен. И между вторым и третьим куплетами проигрыш. После слов «за собой». Мне откашляться надо будет.

– Окей.

– И ты, это… Объяви, что песня написана музыкантом из Москвы Алексеем Романовым.

– Да, нафиг?

– Надо, Слава. Я обещание дал, – надавил на него я, не объясняя, что обещание я дал себе.

– Окей.

Славик подошёл к микрофону и объявил:

– А сейчас для вас прозвучит новая песня молодого московского музыканта Алексея Романова. Она называется «Сон». Исполнит наш новый клавишник…

Он отшатнулся от микрофона.

– Как тебя зовут, парень?

– Джон, – сказал я.

Сдавик снова наклонился к микрофону.

– Наш новый клавишник Джон. Девушкам он позволяет называть себя… Джони. И так… Медляк!

Эхо ревербератора подхватило и понесло: «Ляк-ляк-ляк-ляк…»

Петь я начал сразу:

– Снилось мне, неожиданно выпал снег…

Басист ударил своим «ту-дум» на «неожиданно» так неожиданно, что многие вздрогнули. А барабанщик ударил в тарелки на слово «выпал» и мороз пробежал по моей коже. Получилось неожиданно круто. Проигрыш я намеренно повторил, попискивая высокими струнами.

– … Жаль, что это только снилось мне, – закончил я петь.

– Фух! – выдохнул Славик. – Ну, ты, брат, дал им…

Он не нашёл какого-то слова и протянул мне руку, а в микрофон кикнул:

– Девушки! Это – Джони!

Девушки смотрели на меня подозрительно пристально. Мне захотелось похулиганить.

– Давай я «Пресли» сбацаю. Хаунд Дога?

Славик хмыкнул и посмотрел на Гутмана.

– Пресли запрещён худсоветом, – сказал тот. – Особенно Хаунд Дог. Да и не поймёт тут никто на площадке. Рокнрол ведь чистейший. Тут такое не прокатывает. Не Америка. Давайте лучше «Свит чайлд» споём. Я основную, он на подпевке по высоким. У нас никто не вытянет.

– Окей, – сказал Славик.

– Ладно, – пожал плечами я. – Два медляка подряд – не жирно?

– Нормально.

Я завёл шарманку под названием «Вермона» и мы втроём очень неплохо и исполнили «Дитя времени». Потом были песни Советской эстрады. Спели и песню Юрия Антонова «Для меня нет тебя прекрасней».

После большого «перекура», во время которого, я, вспомнив про Женьку Позднякова, метнулся ко входу, но выходить не стал. Контролёрша не впустила бы без билета, однозначно. Маякнув Женке, толкающемуся за невидимым барьером, я отошёл в сторону к сетке, Туда же подошёл и Поздняков. Рядом с ним толкались недовольные парни, слегка быковатые на вид.

– Это ты там, что ли на сцене пел? – недоверчиво вопросил клубный кореш.

– Я, Женя. Припахали. У них клавишник заболел. Вот и попросили.

– Молодца! Нормально ты про снег спел. Новая песня. Ну чо делать будем? Пацаны недовольны. Говорят, так н е договаривались… Башляй, по пятёрику, да мы пойдём.

Договаривались по трояку на брата.

– Готов и по пятёрику, базара нет. Но если подождёте, дам тридцать.

– Каждому, – улыбнулся Женька.

– На всех, Женя, на всех.

– А как мы их делить будем?

– Ладно, Жень, Берите двадцатник и валите.

Я полез в карман.

– Чо он такой наглый? – спросил один из «толпы». – Щас на ухо поставим и всё.

– Я тебе, блять, поставлю, Ухо. Это мой бизнес-партнёр. Через него тебе футболка оттопырилась по дешману.

– Ни хера себе, по дешману? Полтиник!

– Всё, бля, не трынди, а то вломлю, – прервал Женька рассуждения о справедливости. – Мы с ним вместе боремся ещё, а это даже важнее бизнеса. Правда, Жека?

– Точно, подтвердил я. Надо будет, я за Женьку, пасть порву и моргала выколю. И за вас встану, только за деньги.

– Да мы и сами кому хочешь моргала повыкалываем. Гы-гы-гы, – выразил своё отношение к происходящему другой интеллектуал.

Я посмотрел на Женьку. Тот пожал плечами и скривился.

– Короче. Вот вам по пятёрке, – выдал я Женьке двадцатку. – Хотите ждите, хотите нет. А мне на сцену пора.

Сыграли и спели ещё несколько песен из репертуара Славика. Потом я спел Антоновскую «Снова месяц взошёл на трон», ещё не спетую автором. Чужие песни мне были не нужны, но будущих советских авторов я объявлял, а зарубежных нет. Так, например, я без зазрения совести исполнил под гитару пару песен Джо Дасена.

Мне, после каждой исполненной песни, начинали хлопать. Девушки, естественно. Мастерку я снял и остался в футболке с индейцем, на которую обратили внимание и музыканты.

– Классный прикид у тебя, Джон. Стильно! Где брал? Я бы такую своему димке взял, – как-то сказал Славик.

– Сыну?

– Офигел, что ли? Брату! Мне двадцать два ещё. Нафиг жениться, когда вокруг такие девчёнки. Тебе, кстати, не предлагаю задержаться после танцев. Мы потом к Толику на фатеру едем. С девчонками, конечно. А ты, Джон, мимо кассы пока. Извини.

– Понятно. Я домой.

– Мы тебе машину дадим. За нами такси приедет, так мы тебя сначала отправим.

– Нормально! Спасибо! А футболку я тебе принесу. Какой у брата размер?

– Да он такой же худой, как и ты.

– Лады. Договорились. В следующую субботу принесу. Готовь сороковник.

– Замётано. Фирма?

– Вроде штаты, но хрен его знает. Цыгане щас такое лепят.

– Да не, я фирму отличаю. Настоящие.

Я мысленно усмехнулся, вспомнив, как эта «фирма» буквально через пару лет заполнит города СССР. И тут я вспомнил про холщевые сумки типа «торба» с отпечатанными на них: Пугачёвыми и Машинами времени. Это был настоящий бум. Их выпуск и можно было наладить. Но тут трафаретами не отделаешься. Нужна высокая печать.

Такие мысли промелькнули в голове, а я играл и играл, участвуя в подпевке, грамотно вставляя свою терцию или квинту. Басист уже перестал одобрительно кивать, оценивая мой вклад в общее творчество.

Вымотался я посильнее, чем на спортивных тренировках. И когда музыканты пришло такси, подъехавшее прямо к танцплощадке, я валился с ног. Ждал меня только Женька. Поэтому мы с ним забрались в двадцать четвёртую Волгу и отлично добрались до дома. Платить таксисту я не стал, так как мне было сказано, что «за всё уплачено, пацан», а он и не настаивал. Он лишь спросил:

– Славик твой брат, что ли?

– Ага, – сказал я.

– Понятно. Ну, прощай.

– До свиданья.

* * *

Мать встретила словами:

– Больше я тебя никуда не отпущу.

– Понятно, – не стал спорить я и вытащил из гитарного чехла триста восемьдесят рублей. – Вот честно заработанные деньги, но имей ввиду, что одна половина наша, а другая половина – Мишкиного отца.

– Сколько тут? – спросила мать, беря дрожащими руками четыре пачки рублёвок.

– Триста восемьдесят должно быть. Я не пересчитывал.

– Одна упаковка вскрыта.

– Потому триста восемьдесят, а не четыреста. Наши сто девяносто, мам. И знаешь, что, давай положим их в одно укромное место.

– Какое?

– Пошли, покажу.

Мы прошли в нашу комнату. Я прикрыл дверь и показал на приготовленный мной заранее карман в моём диване. Прямо у моего изголовья со стороны стены.

– Ты хочешь их хранить у себя? – обиделась мать.

Она хранила деньги в секретере, и мы знали это. Сашка иногда пользовался забывчивостью матери и это знал я. Женьке не нравилось, когда мать в задумчивости стояла перед открытой дверкой секретера. Сашка знал о возможном пополнении семейного бюджета, а потому, от греха подальше, я решил перестраховаться.

– Мамуль, это твой дом и где бы мы ни положили деньги, если ты их можешь в любой момент взять, то это – твои деньги. Я обещаю, что я их точно не трону. Ты же видишь, что я и на футболках зарабатываю?

– Вижу. Как ты меня назвал?

– Мамуля?

– Красиво звучит, – женщина грустно улыбнулась.

Было видно, что мои слова её успокоили.

– Ну и хорошо. Ложимся.

– Почему задержался?

– Поиграл немножко на гитаре и сам послушал, как играют. Учиться же надо, а где можно гитару послушать? Только на танцах.

– Сам-то не танцевал? – улыбнулась мама.

– Вот ещё!

– Там девочки…

– Хм! Девочки! Нам таких девочек ещё рано, э-э-э, танцевать.

Мать засмеялась.

– Иди, поешь. Я мясо с баклажанами потушила.

А я и забыл, что голодный! От мысленной картинки мяса с баклажанами у меня потекли обильные слюни. Метнулся в ванную, помыл руки и в десять минут доел оставшийся продукт. Мяса это наша надежда и опора. Организм надо питать животным белком и витаминами.

– Хочу, чтобы на мне скорее наросло мясо, – взмолился я, откидываясь на постели.

Всё тело болело так, словно меня били палками. Сон напал на меня сразу, ударив мешком со сновидениями, в которых вокруг меня кружились и смеялись девочки. Они звали меня: «Джони! Джони! Джони!», а я им отвечал: Оу, е-е-е!

Проснувшись среди ночи от сильной поллюции, я выматерился, достал чистые трусы и сходил в туалет, где их и поменял.

– Тяжёлое время – детство, – подумал я. – Природу не обманешь. Так и становятся сексуальными маньяками или насильниками. Раньше в двенадцать лет уже женились. Или на Ивана Купала сбрасывали напряжение. Да и просто можно было девке под подол залезть, а там… Блять, да что ж такое-то? Неужели я не поборю это тело?! Где, блять, мой дзэн? Как заставить гормоны не бурлить? Я сидел на унитазе и думал о насущных проблемах, когда услышал скрип половиц.

– Пол перестилать надо, – соседка снизу уже жалуется, что половицы скрипят, когда мы ночью в туалет ходим.

Я уже хотел тихо сказать, что сейчас выйду – свет ночью мы никогда не включаем – когда понял, что кто-то проходит мимо.