Текст книги ""Фантастика 2024-184". Компиляция. Книги 1-20 (СИ)"

Автор книги: Александр Сухов

Соавторы: Мариэтта Шагинян,,Алекс Войтенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 353 страниц)

Эти радиодетали я знал плохо и потратил бы на магнитофон с доводкой кучу времени, которого у меня было в обрез. А так я, считай, задарил тринадцатилетнему мальчишке магнитофон и дал проявить себя, снабдив деньгами, нужными деталями и пищей для творчества. Магнитофон у него получился отличный, и я купил себе ещё один магнитофон «Нота-303», снова снабдил Громова комплектом радиодеталей и кое-какими мыслями по модернизации уже опробованных усилителей.

Сейчас у меня уже был готовый, вполне себе рабочий, магнитофон, который я уже опробовал на запись, и бобина с записанными на плёнке «моими» песнями. Я осознавал риск того, что если я принесу завтра на репетицию запись новых песен, и, не дай бог, оставлю её Попову, она разойдётся, как песни Высоцкого. Особенно русские, коих обществу не хватало. Но запись через те микрофоны, что у меня были, хоть и модернизированные, получалась не очень. И что делать? Вот я и не мог уснуть, решая сакраментальную задачу: «быть или не быть».

Глава 22

Что греха таить, я готовил себе репертуар всё это время и записывал песни для того, чтобы показать музыкантам, с которыми буду играть. А то, что я буду играть, это я знал наверняка. А чем ещё мне заниматься кроме спорта? Где выплёскивать творческий потенциал?

Музыку я любил с детства. Профессионального музыкального образования не получил, но гитару и некоторые другие музыкальные инструменты освоил неплохо благодаря друзьям профессионалам. Которые, кстати сказать, и в зрелом возрасте не оставили музыкальную деятельность, зарабатывая средства выступлениями в ресторанах, предпочитающих «живую музыку». Остались и такие динозавры в двадцатых годах третьего тысячелетия.

Именно у своих друзей-музыкантов я научился не только петь и музицировать, но и некоторым бытовым хитростям. Например, один вокалист показал, как он звукоизолировал свою комнату обклеив её картонными ячейками из-под яиц. Так сделал и я в своей кладовке, узнав, что эта комната «моей» останется ещё долго.

Я всё-таки нашёл время и, примерно через месяц, после того, как Сашка ушёл из дома, сходил в политехнический институт, где по идее, должен был учиться брат, и узнал в деканате, что он, действительно взял академический отпуск. Мой возраст позволил мне представить дело так, будто меня послала мать, чтобы узнать, почему брат не приходит домой. Попавшаяся мне под руку преподаватель посетовала, что, дескать: «пошли вот такие сыновья…», и посмотрев по спискам, удивлённо сообщила мне «печальную новость».

Для меня новость не была печальной. Я понял, что Сашка, живой и где-то прячется, а если ещё не заявился домой, то прячется далеко. Поэтому, ничего не говоря матери, я смело приступил к реконструкции своего жилища.

Вытащив из ниши диван с помощью сырых картофелин, подложенных под его ножки, я установил диван у стены рядом с письменным столом и сделал из ниши комнату-студию. Кроме яичных ячеек на стену сначала была наклеен противопожарный пенопласт трёхсантиметровой толщины, взятый мной на территории судоремонтного завода, куда у Семёныча тоже имелся доступ.

Это был пенопласт, добытый из демонтированных переборок, предназначенных на вывоз и утилизацию путем закапывания его на «гарнастаевской» свалке. Мне его просто, по просьбе Семёныча, доставили к самому подъезду дома по дороге на эту свалку. Так что мы с Семёнычем ничего криминального не совершили. Свалка в СССР – наше всё.

Из того же пенопласта я сделал отсутствуюшую стену, прикрепив к вертикальным рейкам, полученным у трудовика. Когда тот узнал, что я сам провожу перестройку в своей комнате, он ещё больше проникся ко мне уважением и даже нарезал рейку по нужному мне размеру.

Дверь я сделал из того же пенопласта, установив его в деревянную раму. Всё это я снаружи заштукатурил и побелил так, что даже дверь особо не выделялась на фоне стены, так как вместо ручки у неё висела верёвка. Это чтобы случайно не удариться.

Короче, в этой комнате я мог без опасения быть услышанным, развивал свой молодой голос. Я знал нужные мне техники, так как специально занимался с преподавателями вокала. В той жизни у меня с детства был неплохой слухи голос. Я пел в хоре и у себя дома, заперевшись в туалете. Все мои родственники очень хорошо пели, по обеим линиям родства. Хорошо пели отец и мать, дяди и тёти, бабушки и дедушки. А в семидесятые годы и раньше народ веселить было не кому и народ развлекал себя сам. Вот я и перенял многое из окружающего меня мира.

С Женькой была совершенно другая история. В деревне, естественно родичи пели, а ни мать, ни он сам пением не увлекались. Поэтому я со страхом начал проверку своего голоса, выполняя на тренировках дыхание «ибуки»[24]24
  Ибуки – техника дыхания в каратэ, позволяющая поддерживать необходимое питание кислородом организм спортсмена в напряжённой обстановке.


[Закрыть], сопряжённое с выдохом с помощью диафрагмы. Я помнил, как удивились профессиональные музыканты, когда услышали, а главное, увидели, как я пою. Диафрагменному пению, как оказалось, специально учат в консерваториях. А у меня оно получалось, потому что я хорошо кричал «киа»[25]25
  Киа – крик на выдохе и напряжении нижней части пресса, предназначенный для концентрации силы в животе.


[Закрыть]. Я продолжал свои ежеутренние песнопения, больше похожие на кошачий мяв и после того, как построил себе «отдельный кабинет» в отдельном кабинете. Кашу маслом не испортишь – думал я и был абсолютно прав. Мой прогресс проявился, когда я смог записать своё пение на собранный Громовым магнитофон.

Если «Ян Гилан» в моём исполнении на танцах в Большом вызывал у клавишника рвотный эффект, то теперешний «Гилан» уже более менее походил на настоящего «Гилана». Мальчишеский тембр я поджимал диафрагмой и компрессией горло, и получалось брать и, главное – держать без колебания, очень высокие «гилоновские» ноты. Ещё большая компрессия голосовых связок приближала мой голос к голосу Дио.

Только несколько раз записав и прослушав себя, я, будучи полностью уверенным в своём вокальном соответствии, решился продемонстрировать себя одноклассникам и школьным музыкантам. Иначе позору бы было не избежать и меня обзывали бы до конца моего обучения в этой школе каким-нибудь «козлом» или, не дай бог, «петухом».

Радио мастерскую я перемесил на балкон, пока ещё не застеклённый, но идею трудовику я уже подкинул. Главное, что он знал, где можно было взять или купить материал. Я снял размеры и нарисовал эскиз лоджии, передав его Андрею Петровичу. Тот, почесав как всегда не бритый подбородок, хмыкнул и серьёзно задумался.

В ноябре лоджия уже стояла у меня на балконе, но в виде связанных элементов, то бишь – деревянного профиля и оконных рам. Некому мне было помочь, да и времени не было заняться установкой. Я продвигался по радиотехнической теме, даже слегка забросив спорт.

Занимаясь в восьмидесятых годах на кафедре акустики подводной робототехникой, я имел доступ к секретной элементарной базе, а именно к микропроцессорам, выпускаемым для военных нужд и имеющим высокие выходные параметры. С простыми транзисторами таких параметров добиться было трудно, но мы пытались, и кое-что у нас получалось. Однако то были другие транзисторы.

За десять лет элементарная база сильно поменялась. Если бы вы видели те транзисторы, которыми снабдил меня Семёныч! Это были монстры шестидесятых. Они были надёжные, но тяжёлые. Однако Громов с ними был знаком. Скорее всего, отец тоже снабжал его из тех же закромов Родины, к которым присосался и я.

Но однажды Семёныч выдал мне совершенно новые германиевые транзисторы марки «Тесла». Где он их взял, Семёныч не сказал, как я его не пытал. И никаких денег не взял. А транзисторов было много: GS121C (20V0,1A) – 82 штуки, GS122C (30V0,1A) – 24 штуки, GC123C (60V0,15A) – 30 штук. И этого мне должно было хватить надолго, но, честно говоря, мне бы хватило и старых военных транзисторов.

Ну и что, что они тяжёлые. Хорошую радиоаппаратуру нечего перетаскивать с места на место. Поставил и пусть стоит. Мои примочки на двух-трёх военных транзисторах только надёжнее стояли на сцене и не подпрыгивали. И от перегруза были защищены надёжно. А вот в наши с Сергеем магнитофоны тесловские транзисторы встали очень неплохо.

К этому времени я уже сам собрал высококлассный низкочастотный стерео усилитель и акустические колонки изо всех динамиков, которые у меня были в наличии.

По моим расчётам колонки выдавали сто ватт, и с учётом того, что некоторым динамикам я сделал новые резиновые, а не тряпичные держатели диффузоров, они выдавали около двадцати герц по низам и двадцати тысяч герц по верхам.

С резиновыми держателями мне так же помог Семёныч, взяв мои эскизы и отнеся их в цех резино-технических изделий судоремонтного завода. Держателей я заказал много и имел планы переделать и другие динамики. Причём, Семёныч, поняв для чего мне это понадобился, сильно удивился, сказав: «О, бля, оказывается, и так было можно!», надел на себя маску задумчивого напряжения и ожидания и надевал всегда при наших встречах. Похоже, он был готов выполнить мою любую просьбу, лишь бы увидеть, что из этого получится. Семёныч даже приехал ко мне домой, где я продемонстрировал свою аудиосистему в работе.

Он смотрел на бывший алюминиевый корпус радиостанции, в который я впихнул необходимое и слушал, льющуюся из его, переделанных мной динамиков мою музыку, записанную на переделанный Громовым магнитофоном «Нота-303», который стал аппаратом уровня Hi-Fi. Смотрел на «это», смотрел на меня и не верил, что такое возможно.

Когда он уходил, после нескольких кружек выпитого чая, у меня зародилась мысль познакомить его с моей матерью. Мало ли… Однако эту идею я не стал форсировать, а просто сделал себе в памяти большую «зарубку». Меня порадовало предложение Семёныча помочь с лоджией. Наступила зима, и с застеклённым балконом мне было бы, конечно, комфортнее. Мы сговорились с ним на «после нового года».

* * *

На следующий день после демонстрации своих возможностей и возможности своей гитары на репетиции школьного вокально-инструментального ансамбля, я пришёл в школу с акустической гитарой. Первым уроком у нас была литература.

– Это ты зачем, Евгений, принёс гитару? – спросила Людмила Фёдоровна, заводя нас в класс.

– Вы просили меня почитать стихи. А стихи я пишу, как песни. Они без музыки совсем по-другому звучат. Мама так говорит.

– Ну, хорошо, Женя, мы послушаем твои стихи, если у нас останется время в конце занятия. Если все постараются, и мы быстро проведём основную часть урока.

– А можно я отвечу домашнее задание и тогда мы быстро перейдём к чтению стихов. Вы меня давно не спрашивали.

– У тебя, Дряхлов, оценок достаточно, – сказала она, посерьезнев и нахмурившись, – а вот у некоторых… Кому-то и двойка в четверти грозит. А, Кепов! А скажи ка нам Кепов, читал ли ты Салтыкова-Щедрина: «Как мужик двух генералов прокормил?»

– А чо, сразу я, Людмила Фёдоровна?

– А то, Кепов, что именно у тебя двойка в четверти и выходит. Даже Рошкаль на том уроке получил четвёрку и исправил четвертную на три. А ты, Кепов, собираешься исправлять?

– Я читал, Людмила Фёдоровна, но не понял ничего. Зачем он их вообще кормил? Бросил бы на острове, а сам уехал домой.

– Да, ты, и вправду, читал, что ли, Кепов? – очень удивилась завуч.

– Читал, Людмила Фёдоровна, но не понял ничего.

– Ты, знаешь, Костя, я тебе только за твой вопрос поставлю отметку четыре. Это, дети, хороший вопрос: «Зачем мужик кормил генералов?».

И Людмила Фёдоровна начала объяснять нам зачем, махнув Кепову «садиться». А Кепов сел на место и, оглянувшись ко мне, показал большой палец. Это я ему наперемене посоветовал так ответить, немного рассказав сюжет сказки Щедрина.

Мы с Кеповым не то, что подружились, но после моей позавчерашней игры на гитаре на уроке труда, он проникся ко мне таким уважением, что вчера принёс из дома небольшой старый шёлковый гобелен с драконом и китайскими иероглифами. Кепов думал, что гобелен Японский.

Он видел мою футболку с дзюдоистами, в которой я занимался на физкультуре, и решил меня порадовать. Я не стал говорить ему, что он заблуждается, всё равно гобелен уже мой, зачем Кепову знать, что он китайский, а только спросил, не будет ли его ругать мать. Он сказал, что гобелен ему подарила двоюродная сестра, он ему совершенно «нахер не сдался» и он может делать с ним всё, что хочет.

А с Рошкалем мы находились в военном нейтралитете. Боевые действия не вели, но до мирного состояния было очень далеко. К слову сказать, Рошкаль меня удивил. Он не стал куксится и стыдиться своего поражения. Он смело пришёл в школу и всем тем, кто усомнился в его стойкости, вломил по первое число. Тех, кого смог осилить, конечно.

Под его горячую руку попал Валерка Грек и ещё два наших одноклассника: Валерка Лисицын и Андрей Ерисов. Валерка, по обычаю, брезгливо кривил губы и что-то сказал, а те просто косо посмотрели, не имея, в принципе, ничего против. Однако Рошкаль искал повод подраться и находил.

Он специально бродил по школе, мысленно отмечал, кто над ним хихикает, а потом ловил после уроков и дубасил. За его психологическую устойчивость я его зауважал ещё больше.

Людмила Фёдоровна перешла к творчеству Чехова и упомянула, что он происходил из очень набожной семьи, но сам был атеистом, как и многие прогрессивные писатели того времени. Тут я зацепился своим вниманием и поднял руку.

– Что, Дряхлов. Скоро-скоро мы перейдём к твоим стихам, – на её лице мелькнуло недовольство. Вероятно она уже сожалела, что попросила меня прочитать свои стихи, а я возьми, дурак, и согласись.

– Я не о своих стихах. Честно говоря, мне бы лучше их не читать.

– Это почему? – удивилась завуч и по профессиональной привычке обратив внимание на мою интонацию, «сделала стойку».

– Вы же помните, что я увлёкся кельтскими легендами, эпосом, как вы их назвали. Так вот я в библиотеке нашёл книжку: «Древние сказания первых христиан» и прочитал её. Я мало, что понял, но там была легенда об апостоле Андрее и я написал по этой легенде стихи. А сейчас вы сказали, что многие писатели не верили в бога. Но ведь Лев Толстой верил?

На лицо Людмилы Фёдоровны не возможно было смотреть не морщась. Она словно съела лимон. Я сам хотел задать вопрос касательно религиозности Чехова, но завуч подставилась сама.

– Э-э-э… Это, Дряхлов не тема нашего урока…

– Но вы ведь сами сказали…

– У Толстова, между прочим, была такая вера в бога, что церковь наложила на него «анафему», то есть отлучила его. Поэтому, считалось, что он не верил в Бога.

– Понятно… А Достоевский? Он во с=всех своих произведениях поднимает тему веры. Он везде спрашивает: «А ты веришь в бога?». Устами своих героев, конечно, спрашивает.

Людмила Фёдоровна удивлённо воззрилась на меня, вскинув брови чуть ли ни до линии роста волос.

– Ты, Женя, молодец, конечно, что так глубоко погружаешься в смысл произведений, но не рано ли тебе думать о боге и о религии вообще.

– Как сказал один умный человек: «О боге никогда не рано думать, главное – не опоздать».

– И кто этот «умный человек»? – с ухмылкой спросила она.

– Карл Маркс, Людмила Фёдоровна.

Завуч вздохнула.

– Ладно, Дряхлов, доставай свою гитару. Послушаем его, ребята?

Ребята, особенно мальчишки, заорали: «Да!».

Глава 23

Не знала классиков Людмила Фёдоровна, а так бы удивилась, что атеист Маркс мог такое сказать. И снова подставилась бы под мой удар. Так говорил Маркс, будучи выпускником университета. Потом его мировоззрение поменялось кардинально.

– Ну, смотрите, я вас предупредил, – произнёс я с улыбкой и начал гитарный перебор: «Та-тара-та-тара, татара-тата, татара-татара-тата…»

– С причала рыбачил Апостол Андрей, а Спаситель ходил по воде, – запел я, продолжая перебор струн.

Когда я закончил петь, повисла тишина, но через несколько секунд прозвенел звонок.

– Вот, – сказал я. – Такая вот легенда.

Класс молчал, Людмила Фёдоровна уже пришла в себя после первого куплета и припева спокойно дослушала песню, хотя явно порывалась прервать религиозную вакханалию, но что-то её останавливало. Наверное – любопытство.

– Да-а-а, – сказала Людмила Фёдоровна. – Сказать, что ты меня удивил, Евгений Дряхлов, не сказать ничего. Поразил ты меня прямо в сердце, Дряхлов.

– Вам не понравилось? – «наивно» хлопая ресницами, спросил я.

– Кхэ-кхэ… Стихи неплохие но содержание… Неужели у тебя нет других стихов и песен?

– Есть, но это самая красивая из них.

– Но смысл? В твоей песне религиозный смысл. Это пропаганда христианства.

Голос у завуча был совершенно стеклянным. В классе висела тишина.

– Христос был простым человеком, но его мифоло… гизировали, его последователи, – произнёс я, мысленно прося у Христа прощения.

– Но ведь ты поёшь про распятие.

– Это была такая казнь, очень распространённая и в древние, и в средние века. Нам про это на уроке истории рассказывали.

– Ладно, Женя, мы ещё обсудим твое творчество. – слова Людмилы Фёдоровны прозвучали зловеще-угрожающе. – А пока расходитесь. Урок окончен.

Я вложил гитару в чехол, взял ранец, и, делая обиженное лицо, вышел из класса, чуть задержавшись. Выйдя, наткнулся на сплошную и плотную толпу одноклассников, вдруг заоравших что-то сумасшедшими голосами. Разобрать, что они орали, не было возможности, мне даже показалось, что, они меня побьют, и я спрятался за гитарой.

Потом я сделал страшную рожу и прижав палец к губам, глазами показал на дверь класса русского языка и литературы. Ор постепенно стих. Я крадучись на носочках отошёл от двери и за мной точно так же, лыбясь во все лица, отошли мальчишки и девчонки. Потом Рошкаль треснул меня по спине портфелем и мы, смеясь и галдя, побежали на урок физики.

– Ну, ты, бля, выдал, Джон, – кривясь и щурясь от дыма, когда я встретил его на большой перемене, стоящим за углом школы, где мы в сентябре дрались с ним и с Кеповым. Я возвращался из дома, куда относил гитару.

– И нахрена ты это сделал? – спросил Кепов.

– Скучно жить, – ухмыльнувшись, сказал я и чуть поморщился от дыма. – Да и умные они все такие, что спасу нет.

– Это точно, – кивнул Рошкаль.

Кепов неопределённо хмыкнул.

– Ты, это, Джон, – начал Рошкаль. – Я бы хотел с тобой ещё подраться. Матч реванш… Не верю я, что ты меня снова побьёшь. Повезло тебе тогда, что я не попал.

– Конечно мне повезло, что я успел увернуться. Не увидел бы твой кулак, и кранты мне. Так уж заведено. У кого большая масса и намного сильнее удар, у того, считай, победа в кармане. И да, скорее всего, ты меня победишь. Но не факт. У меня арсенал больше. Я же тебе, когда мы в школе дрались, мог и пальцы сломать. Правильно?

Рошкаль скривился и посмотрел на свои держащие сигарету «сосиски».

– Потому, не факт, не факт.

– А давай подерёмся? – спросил он.

– Сейчас что ли? – удивился я.

– Да, не-е-е… После школы.

– Понимаешь, Жень. Сейчас у нас на носу новый год и праздничный вечер, а на вечере я должен играть и петь и до него осталось меньше двух недель. А если я себе что-нибудь сломаю, то не смогу играть на гитаре. Да и синяки не успеют пройти. Давай после каникул?

Всё это я сказал таким спокойным и деловым тоном, что Рошкаль хмыкнул и разулыбался.

– Не ссыш, бродяга. Молодец.

Он затянулся сигаретой, а я выбросил ногу вверх и подбил её. Сигарета вылетела из пальцев одноклассника, а он отпрянул назад.

– Бля! Ни хрена ты… Это, как это ты?!

Кепов едва не проглотил свою сигарету, которую держал в губах, обжёгся и, матерясь, выплюнул.

– Ху*себе! – ошарашено произнёс он.

– Е*ануться! Ты видел? – спросил Рошкаль Кепова.

– Ё*тыть! Я чуть сигарету свою не съел.

Я стоял, словно ничего не произошло. Отработать удар, зная как его правильно делать, очень легко. Тренируясь, я словно восстанавливал свои навыки после некоторого перерыва. Тело, если медленно делать движения, слушалось и выполняло то, что требовалось, а скорость нарабатывалась количеством занятий и разработкой степеней свободы тела, то есть – растяжкой.

– Ни хрена себе! А ну ка ещё!

Рошкаль вытащил из пачки сигарету и вытянул вперёд руку. Я примерился и выстрелил ногой ударом «маваси гери». Носок ботинка выбил «родопину».

– Бля-я-я…

– Ха-ха! А на этом месте мог бы быть ты, – пошутил Кепов фразой из «Бриллиантовой руки». Он вообще-то имел неплохое чувство юмора, и оказывается неплохо рисовал.

– Да-а-а, если так в жбан залепить, то мало не покажется, – задумчиво пробормотал Рошкаль и добавил: – Сука, а пожалуй он прав.

Я понял, что это он про меня и откровенно заржал.

– Пошли, урок скоро. Хватит вам здоровье гробить.

Кое-как дождавшись конца уроков, не уютно чувствуя себя под заинтересованными взглядами одноклассников (я чувствовал себя «Сыроежкиным» из детского кинофильма про «Электроника»), я отправился домой. Надо было наложить на некоторые записи партии других инструментов.

Используя четыре дорожки магнитофона я и писал сразу на четыре, переключая их по очереди в режим воспроизведения и накладывая новый звук на пустое место. То есть, запись на моей плёнке была «плоской», но четырёхканальной.

В «Темпл оф зе кинг» я всё-таки добавил немного органа, бас и вторую гитару. Так же аранжировал и другие песни. Всего сегодня удалось доработать пятнадцать песен. Дома в своём будущем-прошлом я развлекал себя игрой на разных инструментах и записью как оригинального воспроизведения, так и «кавер-версий» любимых мной песен и композиций. Рисование и музыка не отнимали столько энергии, как спорт и остались единственным моим развлечением в старости. В творчестве нет предела совершенству.

Поэтому здесь я лишь «натягивал новое тело» на ментальную матрицу и надо сказать, тело постепенно принимало желаемую форму. Очень медленно, но оно развивалось, заполняла, так сказать, вода сосуд, втекая в него тонкой струйкой. Кстати сказать, акварелью так и не занялся, не получив понимание у учителя рисования. Она, конечно, забрала мои рисунки на районную выставку, но и только. А заниматься дома, у меня просто не было времени да и честно сказать, пока не хотелось. Не хватало состояния «дзэн», утраченного мной во время перехода из взрослого состояния в детское.

Увидев мой магнитофон, «соучастники банды» сначала презрительно ухмыльнулись, но услышанное их удивило и восхитило. Гитарный звук писался на магнитофон очень чисто, а динамические микрофоны я переделал, сделав их: во-первых, – узконаправленными, во-вторых, за счёт фильтров, – практически бесшумными, а в-третьих, за счёт встроенных предусилителей, – выдающим необходимые частотные и мощностные характеристики. Именно поэтому и звук инструментов, и звук голоса звучали при воспроизведении магнитофона ровно и гармонично.

– Это ты на него себя писал? – удивился клавишник, показывая на «Ноту». – Через микшер? Где взял?

– Напрямую, – ответил я. – Нет у меня пока микшера.

– И какой будешь брать? – заинтересовался Попов.

– Сам сделаю.

– Гонишь? Как ты сам сделаешь? – усмехнулся недоверчиво клавишник, но Попов посерьёзнел.

– Что, ты ржёшь? – буркнул Попов. – Сказал, что сделает, значит сделает. Гитару же сделал…

Клавишник тоже нахмурился, что-то обдумывая.

– Это долго…

– А куда мне торопиться? – спросил я, не понимая, куда Александр клонит. – Так, сегодня слушаем «Тэмпл», и репетируем его. Все согласны?

Все, почти одновременно, кивнули.

– Ударные пока постучат по моему ритму. И это, я свой микрофон принёс, себе для голоса. Куда его включить?

– Давай сюда.

Я отдал микрофон Попову. Тот взял, и, с интересом рассматривая, понес его к одному из усилителей.

– С аппаратурой у них не густо, – подумал я. – Голос и клавиши включены в один усилок, бас и гитара в другой. Ну ладно, я свой «комбик» принесу, но и Попову нужен отдельный усилок.

– Так, давай я лучше микрофон в «Ноту» воткну, а гитару пока в тот усилитель. Завтра свой «комбик» принесу. Вы под сценой прячете аппаратуру?

– А где ещё? Не таскать же домой?!

– Всё работаем! Вот партитуры. Слушаем, читаем, работаем!

Я включил свой «Темпл». Из десятиваттных колонок «Ноты» послышался проигрыш, а потом моё пение.

– Сука, хорошо звучит, – тихо проговорил клавишник, толкая Попова в плечо, но тот цыкнул на него и нахмурился, прислушиваясь к звучанию ритм-гитары.

– Сейчас я снова включу и играем.

– А как ты будешь петь? – спросил Попов, кивнув на мой микрофон.

– А зачем? – спросил я улыбаясь. – Я уже пою.

– А-а-а… Семён Семёныч, – проговорил Попов, стукнув себя по голове.

– Работаем! – скомандовал я.

Раз-за разом я перематывал и включал запись «Темпла», а мы раз за разом повторяли свои партии. Наконец сыграли без магнитофона, я пел в свой микрофон. Сыграли неплохо. Главное – Попов поймал специфический бой ритм гитары: тудудудудум, тудудудудум…

– Этот микрофон тоже ты сам переделал? – спросил клавишник.

– Сам, – сухо ответил я.

– Это же старый, как говно мамонта, динамический микрик.

Клавишник смотрел на меня с напряжением и с непониманием.

– А звучит он, как «Шур». Я знаю. У нас такие были на концерте. Но этот, к тому же совершенно не фонит и выдаёт приличную мощность. И что у тебя за «Нота» такая? Вообще-то это должна быть приставка. Да и не звучит «Нота» так даже через нормальный «усилок». Вернее, никакой «усилок» не звучит с микрофоном, как твоя «Нота». Что за херня?!

Клавишник стал заводиться и повышать тон и силу голоса.

– Чо за херня, Витя! Этот поц называет мои клавиши «говном» играет на гитаре, как Ричи Блэкмор, приносит смастряченную им самим супергитару, блять, магнитофон, который, сука, играет лучше, чем мой японский «Тик». Это что за ё* твою мать?

Под конец он уже визжал и вдруг засипел и схватился за горло.

– Ну, всё, блять! Доорался! Нет у нас вокалиста!

– У вас и клавишника нет, – просипел Александр, поднялся из-за инструмента и сойдя со сцены, взял куртку, лежащую на длинной низкой скамейке и вышел на улицу.

– Вот, баран, блять! – выругался бас-гитарист.

– Жаль, – сказал я скривившись. – А я хотел ему такую же приставку сделать для его клавиш, как у меня в гитаре стоит. Только у неё был бы не один органный звук, а несколько. Вы скажите ему. Вдруг поведётся и вернётся.

– Да, пошёл он, на х*й! – вдруг сказала Лера. – Я сама за клавиши сяду, если ты такую приставку сделаешь.

Я удивлённо выпучил на девушку глаза, а Виктор рассмеялся.

– Она такая. Молчит-молчит, а потом ка-ак…

– Это точно, – совсем, как Сухов из «Белого солнца», сказал барабанщик и выдал короткую дробь. – Давайте работать!

– И чего они все такие обидчивые? – вдруг непонятно кого спросил басист. – Гутман, наверное тоже из-за тебя ушёл?

Я почесал затылок, рассмеялся и, ничего не говоря, пожал плечами. Но смеяться не перестал. Глядя на меня разулыбался барабанщик, а потом и Поповы. В конце концов мы все ржали в полный голос, я, например, до слёз, и не могли успокоиться минут пять. Все оценили тонкий юмор бас-гитариста.

Мы отрепетировали ещё одну музыкально-вокальную композицию, где основную вокальную партию вела Лера, а я только подпевал. Это была та самая дискотечная песня о которой я говорил вчера и где мне, за неимением «стринга», потребовались скрипки. Лера и Виктор очень слаженно, видимо и раньше играли дуэтом, исполнили свои партии, а девушка, прижав инструмент не к плечу, а у левой груди, ещё умудрялась и петь.

Песня музыкантам понравилась с первого раза, а Лера просто завизжала и захлопала в ладоши, когда её услышала при воспроизведении на магнитофоне.

Барабанов у меня дома нет, поэтому ритм я попытался имитировать на гитаре. Получилось невнятно, но понятно, – как сказал барабанщик, тем более, что вчера я уже показывал работу за установкой.

– Но так я не смогу, – сказал он, услышав мою «сбивку» после гитарного проигрыша. – Нет у меня таких барабанов. Их у тебя тут шесть штук, а у меня только вот…

Он показал на свою «кухню». А я махнул рукой.

– И как ты умудрился это сыграть за один раз?

– Это запись наложением. Кто же так на гитаре сыграет?

– Он у тебя ещё и с наложением пишет? – восхитился басист.

– Ещё и на четыре дорожки сразу.

– Да ну нах…

Попов раскрыл рот.

– У тебя, что там четыре усилителя и четыре записывающих контура?

– Да, – сказал я. – А, что тут такого? Сколько надо было, столько и вставил. Только греется если все четыре работают. Места всё-таки маловато. Микшер для записи надо делать.

– А где радиодетали берёшь? – спросил барабанщик и тут же поднял руки, выставив ладони вперёд, словно защищаясь.

– Я почему интересуюсь? У меня мать на «Радиоприборе» работает. Это очень военный завод и там у них радиодетали бракуют целыми партиями. Что-то отсылают на заводы-изготовители, а что-то реализуют здешним институтам: Политеху, там, ДВНЦ… Ну и… Сам понимаешь… Можно, короче достать.

– Ворованного мне не надо, – скривился я, понимая, что этот поток находится под контролем не только милиции, но и «комитета глубокого бурения», и если пока никого не взяли, то это пока.

– Да, нет! Там всё законно. В ДВНЦ тоже отбраковывают и продают на сторону уже официально через радиомагазин. В ДВНЦ у меня тётка работает, она и продаёт. Она сможет договориться с магазином, чтобы продали тебе, а не жучкам-перекупщикам. Потом все эти радиодетали на барахолке продаются в три цены.

– Точно, – подумал я. – Там мы с Громовым и покупали и четырёх-дорожечные универсальные головки, и конденсаторы.

– Отлично! Спасибо! Буду очень признателен!

– У, бля! Я его слушаю, и если закрыть глаза, то можно подумать, что это мой отец с нами разговаривает, – пробормотал бас-гитарист. – Даже страшно.

– Ха-ха! У меня тоже самое! Аж мороз по коже! – проговорил Попов. – Ты, это, Джон, будь попроще…

Попов сдавленно и как-то не весело засмеялся.

– Да ладно вам, – пробормотал я. – Ну вот такой я сухарь. Может мне уже семьдесят лет? Как в рассказе «Портрет Дориана Грея» читали?

– Я читал, – поднял руку барабанщик. – Страшная вещь. Но ты так лучше не шути, Джон. А то мы все разбежимся. Сашка вон, испугался.

– Ой, да валите, – махнул я на них рукой. – Могу и сам уйти, если не нравлюсь.

– Вы что, мальчики, шутите? – взволновалась Лера. – Я только смысл увидела в нашем «музицировании», а они…

Бас-гитарист расплылся в улыбке и заржал, как конь. Его смех подхватил барабанщик, а за ним и Попов, но его смех звучал не очень уверенно.

– Так, ребята, репетицию мы провели отлично, резюмировал я, когда они отсмеялись. И с клавишником мы определились, а вот с клавишами?

– Что с клавишами? – не понял Попов.

– Ну… Александр же клавиши заберёт?

– Почему?

– Ну… Это же его клавиши?

– Эти? Это школьные клавиши.

У меня отлегло от сердца.

– Он их своими называл, потому что никого не подпускал к ним, – договорил Попов.

– Даже меня, а я так хотела, – проговорила Лера, поглаживая «Ионику» по клавишам.

– Когда можно будет в магазин за деталями сходить? – обратился я к барабанщику.

– Да хоть завтра.

– Ну, завтра, так завтра, – пожал плечами я. – Тогда всем до завтра.

– А завтра, что будем репетировать? – спросила Лера, и мне показалось, что в её голосе промелькнули нотки кокетства.