Текст книги ""Фантастика 2024-184". Компиляция. Книги 1-20 (СИ)"

Автор книги: Александр Сухов

Соавторы: Мариэтта Шагинян,,Алекс Войтенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 353 страниц)

Глава 28

– Не нравится мне твоя «домашняя работа». Где это видано, чтобы ребёнку такую аппаратуру доверили чинить? Какой из тебя мастер? Это же японская техника. Даже у нас на заводе так не делают. Сравни наши радиолы и эти красавцы.

Мать покачала головой, разглядывая дек.

– Мам, ты не поверишь, но принцип везде одинаковый. Детали чуть получше, но не всегда. У наших деталей запас прочности больше, а потому они массивнее. А по качеству некоторые наши даже лучше Японских аналогов. Регулировка техники другая. Компоновка… А так ничего нового ещё никто не выдумал.

– И не выдумает, – мысленно добавил я.

– Но кто тебе это всё дал. Ты говорил, сегодня Валентина из пятого подъезда зайдёт. Заходила?

– Нет ещё. Жду.

Звякнул звонок.

– Вот и она! – улыбнулся я.

Мать открыла дверь.

– О! Здравствуйте! – поздоровалась Валентина. – Только позвонила и открыли.

– Да только сама с работы зашла, – махнула рукой мать. – Проходи, Пошли поужинаем. Вон и борщом пахнет. Мой согрел для матери.

– Молодец, твой Женька! Вырос уже! А у меня Олежка дома не кормленный. Пришла домой, а он сидит голодный. Тоже борщ на плиту поставила и к вам.

Она с надеждой посмотрела на меня.

– Получилось что-нибудь починить, Женя?

– Получилось, тётя Валя. Бобинник «Акаи» оживил, сейчас включу.

Я степенно прошёл в комнату и включил «Акаи». Из колонок полилось: «Гляжусь в тебя, как в зеркало, до головокружения, и вижу в нём любовь…»

– Вот, оба канала работают, – покрутил я ручки усилителей. – У меня по одному усилителю на канал. Не собрал пока ещё себе стерео. Руки не доходят.

– А что это за песня? Не слышала такую… Хорошая… Голос…

Она увидела гитару.

– Сам, что ли поёшь? – удивилась она. – Да так чисто… Как на пластинке. Мы записывались на свой магнитофон, да там такой шум от микрофона…

Я промолчал, а Валентина, тут же перескочила на другое.

– Вот тебе твои детали. Посмотри, посчитай. Опись, протокол, как положенно…

Я посмотрел сличил с ведомостью, удивлённо расписался в акте приемапередачи.

– Серьёзно у вас, – вырвалось у меня.

– Торговля, это, во-первых учёт, а во-вторых – контроль. Завтра пришлём румына. Он заберёт «Акаи» на него покупатель уже есть. Да, на всё покупатели есть, – хохотнула она.

– Мне детали нужны, – успел вставить я. Трещала Валентина без умолку. Мать тоже что-то хотела вставить, но не успевала и рта раскрыть.

– Зачем? Какие детали?

– Для двух усилителей. Разобрался я с поломками.

Валентина всплеснула руками.

– Ну, надо же какой умничка. Золото у тебя, Рая, а не сын. Зо-ло-то…

– Ты скажи, Валя, это коробки из магазина?

– Ну, да! Откуда же? – удивилась соседка по дому.

– И ему, – мать ткнула в меня пальцем, – дали «это» починить?

– Ну, да! А в чём дело?

– Да в том, что ему ещё двенадцать лет, Валя. Мальчишка он ещё. Это вас не смущает?

– Ха! Этот мальчишка закупил радиодеталей на триста с лишним рублей и, как говорит его друг, клепает радиоаппаратуру, лучше фирмовой и продаёт её, между прочим. Ты в курсе, что у него такие деньги?

Мать как-то осунулась.

– В курсе, – сказала она, вздохнув. – После этого лета как кто нашептал что… Совсем изменился. И отметки в школе хорошие и так…

– А кто ж его научил паять? – поинтересовалась соседка.

– Говорит, что друг у него есть, что в соседнем доме живёт. Так и тому тринадцать лет всего… На год-то старше… Вот с ним они собрали этот магнитофон. Переделали полностью.

– Знаю я эту «Ноту»! У нас её мало кто берёт. И не звучит она так, даже через хороший усилитель. Мы проверяли. А они переделали, говоришь. По цене он и сотни не стоит, а звучит, как «Акаи». Не хуже нисколько. Уж я-то их наслушалась… Да-а-а… Наши детишки бегут впереди нас… Ещё бы мой таким вырос. Вроде и отец радист на судне, а Олежка совсем не хочет вникать…

– У вас, борщ на плите, тётя Валя, – напомнил я.

Соседка вся дёрнулась и помчалась к входной двери.

– Убегаю-убегаю… Завтра детали «румын» привезёт, – крикнула она уже с лестницы и дверь за ней я закрыл.

Мать прошла на кухню налила тарелку борща.

– Будешь ужинать? – спросила она.

– Я уже поел, мам, – крикнул в ответ. – Я поработаю! Музыкантам обещал.

– Паяй-паяй. Я уже к запаху твоей канифоли привыкла. Даже приятно.

– А у тебя на работе разве не пахнет канифолью?

– Пахнет, конечно. Но там вентиляция.

Она помолчала.

– Никогда не думала, что и ты по нашей линии пойдёшь, – сказала она.

– По чьей это, по вашей? – насторожился я.

– По моей и по отцовской, – не очень громко сказала мать.

Я вышел в прихожую.

– А он кем был, радистом, что-ли?

– И он был радистом и я. Когда служили.

Я раскрыл рот.

– Ты служила в армии?

– Во флоте, сынок, во флоте.

Мать медленно жевала хлеб, набирала в ложку борщ и аккуратно касалась её губами. Она ела очень аккуратно.

– На флот ведь женщин не берут, – с улыбкой сказал я.

– Это на корабли женщин не берут, а на берегу радиотелеграфисток много.

– Понятно. Значит и отец служил на берегу.

– Он был нашим начальником, влюбился в меня и мы поженились. Мы тогда жили в посёлке Бухта «Ольга».

Я не спрашивал её про отца, так как мне, откровенно говоря, было не особо интересно. У меня так и не включился механизм «родства». Мать же восприняла отсутствие вопросов как-то по-своему и лишь улыбнулась своим мыслям. Сама она рассказ об отце на этом прервала. Я, почему-то, кивнул и вернулся к работе. Сейчас я паял программатор сэмплов, который позволит мне кодировать электрические импульсы в звук формата миди.

* * *

Упросив мать написать записку, что занятия мной попущены по причине плохого самочувствия, я отправился в школу с чистой совестью. Сегодня первым уроком был английский, по которому англичанка мне уже выставила полугодовую отметку, а вторым уроком – физкультура, где физрук вручил мне и ещё восьми ученикам значки ГТО разной степени «достоинства». Мне выдали «золотой», как и Наташке Терновой. Остальным «серебряные» и «бронзовые».

Сегодня было двадцать второе декабря – суббота. До каникул и до школьного Новогоднего танцевального вечера-отдыха оставалась неделя. Мне почему-то казалось, что всё ещё наладится и за мной ребята придут. Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра. Не думаю, что они перестанут репетировать мои песни. И пусть репетируют. Мне репетировать не надо. Хоть сейчас сыграю любую партию.

– И за что зацепился извращённый разум партработника? – размышлял я. – За «Лилипутика»? Там, конечно, любой криминал можно напридумывать. Что за «лилипутик-лилигном»? Что за леденец он сосёт? У кого? Почему это – «Лилипутчая работа»? Почему «лилипутику» конец? Вопросов к этой песне может возникнуть много. А еще, какие песни показались подрывными брату Виктора Попова? Вопрос вопросов…

На третьем уроке мы писали полугодовую контрольную работу по математике, к которой готовились всю неделю. Вроде написал… На четвёртом – писали диктант по русскому языку. Перед уроком Людмила Фёдоровна со словами: «потом обсудим», вернула мне тетрадь с «моими» стихами. Я равнодушно пожал плечами.

Честно говоря, я параноидально не исключал того, что отсечь меня от школьного ансамбля могла и русыня, попросив Попова сказать, то, что он сказал. Могла-могла… Та ещё интриганка, как я её ощущал… Чётко видно, как она стремится стать директором школы. Ну или, по крайней мере – хозяйкой. Завуч, – это же – «заведующая учебной части», как я понимаю. Так и занимайся учебнымпроцессом, то есть учителями. Нет, она лезла в «разборки» и с учителями, и с учениками. Заместителем директора по воспитательной работе у нас была зоолого-биологичка Наталья Сергеевна. Но та была маленькой тихой милейшей женщиной, ведшей себя с учениками, словно родная мать.

Ну, да и ладно! Так я рассуждал, мучая себя созданными мной страшилками, когда писал диктант, и даже сделал две грамматические ошибки, которые вовремя заметил и, зачеркнув, исправил. Всё равно пятёрки от «Людочки», как называли «завуча-русыню» ученики, мне не видать. Да и бог с ним с этим пятаком, хотя я его заслужил честным и упорным трудом.

– Так, проверяем работы и сидим тихо, ждём звонка! По звонку я собираю работы, вы встаёте и уходите. Кто работу не сдал. Сидит на месте. Всем всё ясно?

– Ясно, – прогудел класс.

Проверив работу, нашёл ещё одну ошибку. Вот же ж… Проверил ещё раз. Последнюю ошибку исправил обратно. Блять, скорее бы звонок!

Звонок. Людмила Фёдоровна собирает тетради, подходит ко мне и говорит:

– А ты, Дряхлов, останься после урока. У вас же четыре урока?

– Четыре, – вздыхаю я.

– А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, – сказал, расплываясь в улыбке Симонов.

– Ты, Симонов, списал диктант у Дряхлова, вот и не…

Завуч сделала такую паузу, что у многих даже слюна потекла от ожидания продолжения.

– … э-э-э, юродствуй, – продолжила «Людочка». – Или писать диктант будешь вместе с Кеповым и Рошкалем после уроков.

– Молчу-молчу, Людмила Фёдоровна, – весело проговорил Симонов. Он, вообще был весёлый мальчишка, этот Федька Симонов. И не задиристый. Просто, у него «сидели» брат и отец и поэтому в семье было не всё в порядке…

Всё ученики разошлись, и мы с Людмилой Фёдоровной остались вдвоём.

– Тут нам сегодня звонили из райкома партии… Знаешь, что такое райком партии, Женя?

Голос у «русыни» резал слух добротой. Я задумался. Сам когда-то был членом КПСС, а что такое райком забыл.

– А что это такое? Как сформулировать? – размышлял я. – Выборный орган управления? Ага… Партийная конференция…

– Это выборный орган коммунистической партии Советского Союза. Его избирает районная конференция.

– Молодец. Всё правильно ты сказал, только не сказал, что это руководящий орган, Женя. Руководящий! То есть орган, который руководит всеми коммунистами, а через них и всеми предприятиями и организациями в нашем районе. И нашей школой и Радиозаводом, где работает твоя мама.

Я молчал, слушал и пытался унять начавшуюся дрожь в коленях. Вот уж не думал, что буду снова когда-нибудь трястись от слов «Районный комитет Коммунистической партии Советского Союза». Но стоял перед столом «русыни» и дрожал.

– Почему они не предлагают ученикам сесть? – думал я.

– Разрешите мне сесть, Людмила Фёдоровна, – вдруг сказал я, неожиданно для себя самого. – Что-то вчера…

Чуть было не сказал: «На лыжах накатался», но вовремя остановился.

– … э-э-э, температура высокая весь день была. Только потому, что полугодовые работы: контрольная и диктант, – сегодня пришёл. Так бы остался дома.

– Да? – рассеяно переспросила русыня, погружённая в свои, вероятно обо мне, думы. – Садись, конечно. Так вот… Звонили из райкома партии и интересовались тобой. Из отдела по идеологии и знаешь кто звонил?

– Да, откуда? – усмехнулся я грустно. – Наверное сейчас узнаю.

– А ты не смейся, Дряхлов, – голос Людмилы Фёдоровны, резко посуровел и из «русыни» они превратилась в… Хотел сказать в «Змея Горыныча», но нет… Почти, но нет! В завуча!

– Почему тобой заинтересовался лично третий секретарь райкома партии? – спросила она, сурово сдвинув брови.

Будь я действительно мальчишкой, я бы, наверное, рассказал, всё, что знал и о чём догадывался, но я не был простым мальчишкой. Я был очень непростым мальчишкой. И я вспомнил, что я всего лишь мальчишка.

– Не знаю, – просто сказал я.

– И это всё, что ты можешь мне сказать? – сильно удивилась завуч.

Она уже, сразу после звонка из райкома, имела разговор с Поповым Виктором, и тот рассказал про позавчерашнюю демонстрацию песен брату и про то, что тот по их поводу сказал, забирая бобину с песнями.

Однако, звонившая по поручению секретаря по идеологии Первомайского райкома КПСС, не представившаяся женщина, совсем не угрожала санкциями, а просила вышеназванного Дряхлова предоставить под светлые очи третьего секретаря. Сегодня же. К назначенному часу секретарская машина должна была приехать, забрать оного ученика и отвезти в райком.

И то, что ученик, зная причину или догадываясь о ней, молчит, как партизан и пучит на неё якобы «невинные глазки», Людмилу Фёдоровну сильно разозлило.

– Ты, Дряхлов, зря так себя ведёшь. За подрыв коммунистической идеологии с тебя, скорее всего, не спросят. Зато спросят с твоей матери, которая тебя воспитала таким.

Я, увидев выступившую на её лице красноту и почувствовав в словах эмоциональный выплеск, улыбнулся.

– Зря вы так нервничаете, Людмила Фёдоровна. Я пишу стихи по наитию. Что льётся, то и записываю. Не сидится мне за листами тетради. Все записи сделаны мной простым карандашом на взятых с собой листах бумаги. Это потом всё то, что вы читали, было переписано в тетрадь. И не в одну, кстати… Если я что-то неправильно думаю, то только от того, что я ещё маленький. И мама моя учит меня любить родину, партию, школу и вас, Людмила Фёдоровна, учителей. И я вас люблю.

– Ага, – хмыкнула завуч. – Любит он… Рагиню довёл до того, что она уволилась.

– Хамить не надо было, – хмыкнул я. – А детей любить учитель обязан. Согласно штатному расписанию, кстати. А вот ученик нет… Ещё подискутируем на эту тему? Вроде бы закрыли её…

Мы и правда три месяца назад неплохо подискутировали на тему педагогики. Аж вместе с представителями РОНО, приехавшими по моему заявлению. Они все пытались меня нагнуть, но нагнул их всех я. Тогда на меня и накинулись все школьные «гарпии». Однако «тритон» оказался проворный, грамотно расставлял для «гарпий» ловушки, а сам не подставлялся.

– Нет, Дряхлов, дискутировать с тобой на тему должностных обязанностей учителей и кто кого должен в школе любить я не стану. Похоже, что ты больше всех знаешь о любви.

А я вдруг встал из-за парты и запел:

 
– А не спеть ли мне песню, о любви!
А не выдумать ли новый жанр!
По попсовей мотив и стихи.
И всю жизнь получать гонорар[33]33
  «А не спеть ли мне песню?» – https://youtu.be/p8J7LWrrh3A


[Закрыть]!
 

Людмила Фёдоровна, вздрогнула, было, от неожиданности, но потом, тяжело вздохнула.

– Ты, Дряхлов, совсем с ума сошёл со своими песнями.

– Творчество процесс спонтанный. Вашими словами о любви стихи навеяло. Вот слушайте дальше… Мою песню услышат! Тысячи глаз моё фото раскупят тысячи рук. Моё солнце мне скажет – это про вас. Посмеётся над текстом лучший друг. И я стану сверхновой суперзвездой, много денег, машина, все дела. Улыбнувшись, ты скажешь: «Ну, ты крутой»! Я тебя обниму: «Ты права!»

– Кого это ты обнимешь? – напряглась завуч. – Меня, что ли?

– Да, что вы, Людмила Фёдоровна. Когда я стану «суперзвездой» вы про меня уже и забудете. Сколько нас таких звёзд мимо вас проходит. Неужели вы про всех помните, и знаете, кто кем стал?

Людмила Фёдоровна задумалась.

– Не пойму я тебя, Дряхлов, что ты за человек. Никак не могу тебя раскусить…

– Не надо меня кусать, Людмила Фёдоровна и тогда нам обоим будет легко жить. Вот увидите, в райкоме всё будет хорошо. Мои песни там понравятся.

– Так ты, всё-таки знаешь, из-за чего тебя приглашают? – удовлетворённо хмыкнув, проговорила завуч.

– Не знаю, но могу только догадываться. Так же как и вы, уважаемая и любимая Людмила Фёдоровна.

Завуч нахмурилась, улыбнулась, крутнула и покачала головой.

– Ох и хитрый ты, Дряхло-о-в… Ох и хитрый…

– А это разве плохо? Хотя не хитрый я.

В класс забежала секретарь директора.

– Машина райкомовская приехала, – сказала Верочка.

– Вот, Дряхлов. Приехали за тобой. Отведи его, Вера. Замучил он меня. Видеть его не могу.

Глава 29

Меня везли в чёрной райкомовской «Волге». Рядом со мной на заднем сиденье лежала гитара, а на переднем пассажирском сиденье сидела женщина лет сорока в дублёнке и песцовой шапке. Она сразу представилась Ниной Ильиничной и спросила, почему я без инструмента. Я пожал плечами, что научился делать великолепно, за четыре месяца здешнего пребывания, и сказал, что «гитара дома».

– Странно! – нервно и резко бросила она. – Я же сказала, чтобы с гитарой. Поехали за инструментом! Где ты живёшь?

– Да вон, – показал я на дом. – Во втором подъезде.

– Так беги, чего сидишь! – почти выкрикнула женщина и я сорвался с места в галоп.

Дома я, на всякий случай, сунул в карман пару мясных котлет, завёрнутых в газету «Красное знамя» и тетрадь с идейно выдержанными стихами, которую засунул в гитарный чехол. Обернулся я быстро и женщина, глянув на часы, подобрела и даже дала мне шоколадную конфету «Мишка на севере».

– Наверное, у них в райкоме уже выдали детские подарки, – подумал я, потому, что в машине пахло не только шоколадными конфетами, но ещё и мандаринами.

Снег в городе уже почти убрали, хотя снегоуборочной техники кроме тракторов «Беларусь» с ковшами и отвалами и самосвалов, я не видел. Зато на улицах было полно народа, который, с песнями и хохотом, чистил тротуары лопатами и носилками.

До райкома добрались минут за двадцать. Мигалки на машине не было и она двигалась в общем потоке. Только гаишные инспекторы, заметив номера, пропускали «Волгу» на перекрёстках, активно крутя палочкой.

В этом райкоме за всю свою жизнь я никогда не был. В других был: крайкоме, горкоме, Фрунзенском, Ленинском и Советском, Первореченском райкомах, а в Первомайском – нет. Удивительный фокус.

Райком был отдельно стоящим трёхэтажным зданием «советского ампира» и располагался он на улице Черёмуховая. Внизу на входе сидел милиционер, который проводил нас – особенно меня – внимательным взглядом.

Отдел по идеологии и сам его секретарь находились на третьем этаже в левом крыле. Там же в углу находился и «Первый отдел», табличку которого я заприметил издалека. Третьего секретаря на месте не оказалось. Об этом сказала девушка, вставшая из-за стола, едва увидев нас.

– Спасибо, что подменила, Светочка, – сказала помощница секретаря Нина Ильинична.

– Не за что, Нина Ильинична. Обращайтесь, мне не трудно. Всё равно Игоря Ивановича всё это время не было. Как при вас ушёл, так и всё.

– На нет и суда нет, – дёрнула бровью помощник и спросила меня: – Чай будешь? С печеньем? Ты же ещё после школы не кушал наверное?

– Меня завуч баснями кормила, – без эмоций сказал я.

– В смысле – баснями?

– Да, это я так… Не кормила она меня, в общем.

– Понятно. Поэт, значит? И музыкант? – спросила она.

– И то, и то понемногу.

– Ха! Понемногу! Ты знаешь, что плёнка с твоими песнями сегодня попала в кабинет первого секретаря?

– Нет. Откуда мне знать? Я контрольную писал по математике и диктант по русскому сегодня. А ещё значок ГТО получил. Вот!

Я показал на значок, прикреплённый на школьный пиджак с противоположной стороны от пионерского значка.

– Золотой?! Так ты ещё и спортсмен?

– Да, – сказал я, скромно умолчав о боксе и самбо.

– Понятно. И много у тебя стихов и песен?

– Стихов много, песен не очень, но на хороший концерт хватит.

– Интересно… И кто же тебя играть на разных инструментах научил?

Я пожал плечами.

– Да, никто, собственно… Взял гитару и стал ставить пальцы, чтобы звучала, как хочется. И всё.

– И всё… Понятно. И стихи сами?

– Стихи, я думаю, всегда сами.

– Ну да, ну да… Это точно. Ты пей-пей чай и печенье бери.

– Да, я уже и напился и наелся. Спасибо.

Я действительно, упорол печенье с чаем довольно быстро. Чай не был горячим, и я его выхлебал в четыре глотка. А печенье я старался не есть.

– Значит, наелся?

Я кивнул.

– Тогда сыграешь мне что-нибудь, пока Игоря Ивановича нет? Гитара не успела замёрзнуть?

– В машине жарко было, а чехол у неё утеплённый.

– Это как?

– Там старое моё пальто шерстяное в чехле.

– Ух ты! Сам, что ли, чехол шил?

– Мама помогала, – соврал я. – Что вам сыграть?

– Что хочешь. На твоё усмотрение.

Нина Ильинична откинулась на своём кожаном стуле и выжидательно стала смотреть на меня. Пристально так, с таким прищуром, что у меня, грешным делом, тревожно ёкнула селезёнка.

– Ох, не зря она меня качает… Ох не зря…

– Можно я сыграю и спою свою любимую?

– Пой-пой! – закивала нетерпеливо помощник третьего секретаря по идеологии Первомайского райкома КПСС.

– Но она про войну, – предупредил я.

– Про войну? – удивилась женщина и дёрнула левым плечом. – Пусть будет про войну.

Я запел действительно мою самую любимую песню из фильма «Офицеры».

– От героев былых времён не осталось порой имён[34]34
  https://youtu.be/_qmvVVoKbDc


[Закрыть], – запел я и допел до конца.

Лишь после небольшой паузы Нина Ильинична кашлянула и неуверенно спросила:

– Это тоже твоя песня?

– Да, что вы?! Это же песня из кинофильма «Офицеры»! Он вышел два года назад. Не смотрели? Мы с мальчишками раз пять сходили.

Заметно было, что женщина облегчённо, но очень аккуратно, выдохнула.

– Конечно смотрела. Потому и удивилась. Я ж тебя просила своё что-нибудь спеть.

– Вы сказали «что-нибудь», вот я и спел. Я не понял, простите. Своё? А! Тогда тоже в тему…

Я начал гитарный перебор и запел:

– Война й-на, й-на, и на, и на, и на…[35]35
  «Давай за тех, кто с нами был» (Любэ) – https://youtu.be/IsBOC3bLbpI


[Закрыть]

К середине моего речитатива Нина Ильинична плакала, а в то время, когда я пел:

– Давай, за них, давай за нас, и за Сибирь и за Кавказ, за свет далёких городов, и за друзей и за любовь… вошёл мужчина в синем костюме-тройка в белой рубашке и тёмно-красном, почти бордовом галстуке. У мужчины было очень серьёзное лицо и то, что он меня не прервал, а зашёл и тихо притворил за собой дверь приёмной, означало то, что он меня слышал.

– Ну, не в коридоре же он подслушивал, – мелькнула мысль, но я не сбился. Слишком много раз я играл и пел эту, тоже мной любимую, песню. Допел и на этот раз, не сбившись и не заплакав, хотя очень хотелось. Всегда хотелось…

– Да-а-а-а-а… – долго протянул третий секретарь райкома партии, хмурясь и пряча блеск в глазах. – Убил! На повал убил. Надо же! Нину Ильиничну до слёз довёл. Такое даже у меня не получалось. Ранимая у вас душа, Нина Ильинична, как я погляжу.

– Да ну вас, Игорь Иванович! – махнула на шефа рукой помощница и выбежала из приёмной.

Ответственный за идеологическую работу среди трудящихся и граждан района смотрел на меня очень серьёзно, потом открыл дверь своего кабинета, вздохнул и позвал за собой взмахом руки. Кабинет был большой и по нынешним меркам богатый: деревянные панели на стенах, тяжёлый старинный стол с зелёным сукном, несколькими телефонами на нём и советского производства селектором. От стола отходило «т» – образное продолжение, за которым стояли стулья с высокими спинками. Всё, как у всех секретарей партийных комитетов разных уровней и высшего руководства предприятий и организаций.

– Садись, – сказал человек и отодвинул ближайший к его столу стул.

Я сел, предварительно оставив гитару стоять, прислонённой к стене у входа. Там между панелями имелась удобная «канавка», в которую легла «голова» грифа. Третий секретарь откашлялся.

– Эта песня тоже полностью твоя? И слова, и музыка?

– Да, – я кивнул.

– Хорошо… И много у тебя ещё таких?

– Таких, как эта много не бывает, – вздохнул я.

– Согласен, – кивнул головой третий секретарь райкома. – Песня хорошая и очень идеологически верно выдержанная. Про войну песни у тебя ещё есть?

– Про войну есть, а хорошие они или нет, не мне судить.

– Это хорошо, что ты так считаешь. А молодёжные? Про любовь? Или на бобине, это все твои песни?

– Какую бобину вы имеете в виду? Не ту ли, что украл у меня некий Виктор Попов?

– Он не украл, – поморщился Игорь Иванович. – Он проявил сознательность. Его брат – инструктор нашего отдела. Виктор специально продемонстрировал брату твои песни, потому что имеются определённые правила утверждения репертуара вокально-инструментальных ансамблей. Он, как руководитель, об этом знает. Ты, ещё маленький, не знаешь. Не всё так просто под луной, Женя. Идеологические противники нашего социалистического государства не дремлют ни днём, ни ночью. Но я не стану тебя мучить лекциями по борьбе с вражескими идеологиями. Подрастёшь, сам поймёшь. А не поймёшь сам, мы подскажем. На то мы здесь и поставлены.

– С нашей советской идеологией мне, как раз таки, всё ясно и понятно, и я её категорически поддерживаю, а вот то, почему он без моего разрешения переписал мои песни и, без моего ведома, отдал их кому-то, мне не ясно и не понятно. Лично я считаю, что он поступил подло, не по-товарищески и не по-комсомольски.

Игорь Иванович внимательно посмотрел на меня и даже кивнул.

– Я тебя прекрасно понимаю и даже, в общем-то, поддерживаю, но идеологическая война, навязанная нам идеологическими противниками очень сурова и иногда требует оперативного, то есть – быстрого вмешательства. У Виктора не было другого выхода. Ведь ты же ушёл с репетиции, а твою плёнку он переписывал дома. Именно тогда он понял, что правильно будет, передать копию нам, чтобы мы оценили идеологическую составляющую твоих песен. Не суди его строго, он ведь не верит, что это песни твои.

– Почему? – деланно удивился я, хотя прекрасно понимал, «почему?»

– И я не верю до конца. Ты в зеркало часто смотришься?

– Не очень. Только когда умываюсь, да расчёсываюсь.

– Правильно! Как настоящий мужчина. Ну и что ты там видишь? Или, вернее, кого?

– Себя, кого ещё?

– Правильно! А ты кто? Погоди, не говори! Я сам попытаюсь догадаться… Мальчик, да? Ты видишь в зеркале двенадцатилетнего мальчика. Правильно?

– Ну, да… И что? – «тупил» я.

– А то, Женя, что ни в ближайшем своём окружении, ни в дальнем, двенадцатилетних мальчиков, подобных тебе, я не наблюдаю. А ты? Может, покажешь ещё одного?

Я, «типа», задумался и через некоторое время вздохнул и выдал:

– Ии я не наблюдаю. И что будем делать?

Тут пожал плечами Игорь Иванович.

– А что тут поделаешь? Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.

– Я знаю, это из Гамлета.

Игорь Иванович рассмеялся.

– Ха! Теперь я точно уверен, что это ты написал все эти, – он достал из ящика стола бобину, положил её на стол и похлопал по ней ладонью, – песни.

– Хорошо, – сказал я, немного «подумав». – А можно, я в туалет схожу?

– Можно! А пойдём вместе? Я тоже торопился на встречу с тобой и не успел.

– А меня русыня замучила. Задержала после урока, – жаловался я, когда мы шли с Игорем Ивановичем в конец коридора другого крыла здания, того, где находился кабинет Первого секретаря райкома. Излив накопившееся, я помыл руки и вышел. Игорь Иванович уже ждал меня снаружи.

– А давай зайдём к первому секретарю? Он только что выходил и звал нас к себе. Ты не против?

– Это к первому секретарю райкома КПСС? – выпучив глаза, спросил я. – Конечно не против!

– Да. Его зовут Юрий Иванович, если что.

– А если что? – спросил я.

Игорь Иванович снова пожал плечами и сказал:

– Это на тот случай, если тебе захочется к нему обратиться.

Мне уже нравился третий секретарь по идеологии Первомайского райкома КПСС.

Первый секретарь оказался моложе третьего. Лет на пять… Он поднялся и вышел к нам из-за стола.

– Это и есть наш музыкальный гений? – спросил он идеолога.

– Так точно, Юрий Иванович. Это он.

– Нельзя так хвалить маленьких растущих «звёзд», – нахмурился я.

– Иначе что? – спросил первый, улыбнувшись.

– Иначе, звиздец наступит гению, – сказал я.

– Что-что?! – воскликнули оба секретаря в унисон.

– Звиздец! Это от слов: «звезда» и «конец». Конец звезде, короче.

Они оба так громко засмеялись, что в кабинет вбежала помощница первого секретаря. Первый вытирая слёзы правой ладонью, махнул на неё левой и девушка выбежала обратно. Она – я отметил – была гораздо моложе Нины Ильиничны и сильно симпатичнее. Да-а-а… Закипает организм!

Отсмеявшись, первый секретарь сказал.

– Я тут случайно мимо кабинета Игоря Ивановича проходил, повстречал его, и мы там немного постояли. Как раз ты песню о войне пел. Игорь Иванович потом зашёл к себе, а я остался «подслушивать». Чтобы тебя не смущать и песню не прерывать. Мне очень понравилась твоя песня. Особенно то место, про фотографию в альбоме.

– Да, сильная песня. Говорит, что ещё есть.

– Это хорошо. Мы тебя пригласили по другому поводу поговорить, но раз уж с этого начали разговор, так давай и продолжим.

Он помолчал.

– Понимаешь, Женя. То, что ты пишешь об Отечественной войне сорок первого года такие трогательные песни, говорит о том, что молодёжь и дети помнят о героях былых времён и они сопереживают потерявшим в ней родных и близких. И их, то есть вас, волнует будущее нашей Родины. Мы каждый год отмечаем годовщину нашей победы, вспоминаем героев, поминаем добрыми словами павших. И твои песни могли бы украсить, не побоюсь этих слов – «Великий праздник».

– Каким образом? – спросил я, чуть осипшим от волнения голосом и откашлялся.

– Ты бы мог выступить на праздничной сцене нашей филармонии. Какие-то песни спел бы сам, а какие-то спели бы наши филармонические артисты. Ты не против?

– Конечно не против. Я двумя руками «за»! – сказал я, сияя, как медный таз.

– Ну и отлично. Теперь о том, ради чего, собственно и пригласили… Да-а-а…

Первый секретарь райкома партии сделал паузу и посмотрел в окно, за которым снова падали, гонимые ветром, снежинки.

– Не знаю даже, как и сказать, – задумчиво проговорил первый. – Вот, говоришь с тобой и кажется, что ты взрослый, а перестаёшь говорить и видишь перед собой мальчишку.

Он снова задумался. Молчал я. Молчал и третий секретарь.

– Вот, ты мне скажи, зачем ты вываливаешь ворох своих песен на не подготовленную публику? Ты понимаешь или нет, что ваш ансамбль взорвёт идеологическую бомбу. И непростую, заметь, а атомную. Ты думаешь, ваши ребята-ученики поймут вас? Да они на этом вечере сметут вас со сцены и знаешь почему?

Пока он говорил, моя голова наклонялась всё ниже и ниже, и сейчас я уже тупо смотрел в стол. Теперь я сидел на стуле, стоящим с противоположной стороны стола.

– Зачем ты это делаешь? – спросил Юрий Иванович.

– Кхым! – кашлянул я. – Мне хотелось, чтобы ребятам было весело. Новый год всё-таки. Им танцевать не под что.

– Ты любишь танцевать? – спросил первый.

– Я? Нет! Я не танцую ещё. Маленький.

– Значит ты озаботился тем, что детям не будет весело и решил заставить их танцевать? А конкурсы, а карнавал, Дед Мороз, Снегурочка?

– Там же будут не только дети, но и взрослые, – удивился я.

– Какие взрослые? Там будут одни школьники.

– Товарищ не понимает? – спросил сам себя я. – В чём-то, конечно, он прав. Об атомной бомбе я не подумал. А Попов подумал… Да-а-а… Они там офигели все. И Попов, и Андрюха, и… Да все они офигели от того, что я на них вывалил, и испугались. Особенно Попов. А ведь я балбес… Шарик, ты балбес… Прав первый. Абсолютно прав. Не он «не понимает», а я только сейчас понял, что мой дар советскому народу – это, действительно, идеологическая бомба. По одной песне, максимум – два шлягера в год выдавал советский комитет по культуре. Ибо нехер! Человек труда, должен трудиться, а не танцевать. Вон, даже в фильме «Большая перемена» высмеяли «героя», который учёбе предпочитал танцы. Твист танцевали, кстати.

– Все школьники – дети, Женя. У нас только с восемнадцати лет становятся совершеннолетними. А для детей есть определённый репертуар.

– В лесу родилась ёлочка? – усмехнулся я.

– Может быть и не «Ёлочка», но ведь и не твой «Лилипучий-лилигном».