Текст книги "Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)"

Автор книги: Вансайрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 53 страниц)

Утром Хайнэ навестил господин Главный Астролог.

– Ах, Хайнэ, Хайнэ, – сказал он с сокрушённым видом. – Вы уже знаете о том, что происходит?

– Конечно, – ответил Хайнэ, полагая, что тот имеет в виду смерть прежней Императрицы. – Разве можно не знать. Не думаю, что во дворце, да и во всём городе, был хоть один человек, который не проснулся бы от этих звуков.

Астанико посмотрел на него каким-то странным взглядом и предложил ему выйти в сад.

– Поменьше разговаривайте в стенах дворца, – посоветовал он, когда они отошли от павильона на достаточное расстояние. – А лучше сделайте вид, что приступ болезни сделал вас и немым тоже. Ибо у каждой стены есть уши, и не приведи вас богиня говорить о тех вещах, о которых говорить не следует.

Хайнэ похолодел.

– Но разве так было не всегда? – пробормотал он.

Астанико нехорошо усмехнулся.

– Кровавая госпожа дорвалась до власти, – едва слышно ответил он. – Десять лет она мечтала утопить страну в крови, и теперь кровь потечёт рекой, не минуя ни Нижний Город, ни средний, ни сам дворец. Я не случайно спросил о том, знаете ли вы, что происходит. Во дворце закрыты все входы и выходы, ни один человек не имеет права покинуть его ни по какой причине. Ещё не надев коронационный наряд, госпожа отдала приказы о казнях. Она решила не терять ни минуты и не давать неверным ни малейшего шанса укрыться от возмездия. Поэтому пока народ выбегал на улицы посмотреть на новую Императрицу и её супруга на гребне дворцовой стены, стражники прочёсывали их дома и хватали всех, кто показался им хоть сколько-нибудь подозрительным, без разбора. Следствия и дознания начнутся сегодня же, но большая часть арестованных – из тех, кто не обладает ни деньгами, ни знатным именем, и ничем не может защитить себя – будет казнена просто так, без доказательства вины. Госпожа желает попотчевать своего прекрасного супруга кровавой трапезой. Да-да, именно так этот день и назовут в истории… День Кровавой Трапезы. И кстати, я  говорю в совершенно прямом смысле, – добавил Астанико, пристально поглядев на Хайнэ. – Госпожа созвала обитателей дворца на завтрак, и завтрак этот будет проходить одновременно с казнями. Гости обязаны будут пить вино, есть сладкое и веселиться, в то время как в двух шагах от их стола осуждённых будут жечь живьём и отрубать им головы.  Вот что задумала госпожа, и вы и я – мы оба должны явиться.

Смысл этих страшных слов дошёл до Хайнэ не сразу.

А потом он вспомнил огненную казнь на площади Нижнего Города, и ему показалось, что кровь перестала течь в его жилах.

– Нет, – проговорил он побелевшими губами. – Нет, пожалуйста, только не это. Скажите, что я болен… что я умер. Прошу вас, что угодно, но только не смотреть на это снова.

– Этот приказ касается всех без исключения, – пожал плечами Астанико. – Думаете, мне приятно на это любоваться? Я уж молчу про прекрасного супруга Госпожи. Только что она устраивала для него лучшие представления и окружала красотой, а теперь требует, чтобы он сидел подле неё и смотрел, как она десятками убивает невинных. Вряд ли он легко воспримет эту перемену.

Хайнэ молчал.

Собственный ужас боролся в нём с ужасом за Онхонто, который не мог, не должен был становиться свидетелем подобных чудовищных картин. Это казалось ему чудовищным поруганием – не только актом невероятной жестокости, которым являлась подобная «трапеза» сама по себе, но и надругательством над всем самым прекрасным и добрым в мире, что олицетворял для него Онхонто.

– Что же делать?! – бессильно, беззвучно выговорил он.

– Смириться, Хайнэ, – пожал плечами Астанико, лёгким жестом поглаживая бородку. – Пока что мы ничего не можем сделать. Пока что, – многозначительно и очень тихо добавил он. – Вы ведь знаете мои воззрения. Но иногда и вред может послужить во благо. Веками народ терпел цепи рабства, но, возможно, именно то, что будет твориться сейчас, и станет последней каплей, которая переполнит чашу смирения.

На мгновение Хайнэ перестал думать о предстоявших ему ужасах и посмотрел на своего собеседника новым взглядом.

Тот глядел куда-то вдаль, и глаза его горели странным, мечтательным огнём.

– Я могу быть плохим человеком, но, верите или нет, я действительно желаю для нашего народа счастливого будущего, – проговорил он. – Я желаю для него свободы.

Хайнэ вдруг понял, что он говорит правду.

«Зря я сомневался в нём, – подумал он. – Может, он и не верит в Милосердного, но он желает того же, чего желал Энсаро. Значит, он мой единомышленник».

– Я очень уважаю вас за ваши воззрения, – искренне сказал он. – Более того, восхищаюсь вами за это. Я бы хотел испытывать такие же чувства, но… Недавно я побывал в больнице для бедных, и это стало для меня настоящим испытанием, – признался Хайнэ, собравшись с силами. – Поэтому мне трудно пока что говорить о любви к народу. Я… я просто слишком тяжело переношу уродство, наверное, в этом всё дело.  Я до безумия боюсь уродства.

Он низко опустил голову, опасаясь обвинения в том, что он, от ног до головы уродливое существо, не имеет права говорить об уродстве, но Астанико лишь легко улыбнулся.

 – Благодарю вас, – просто сказал он. – Мне приятны ваши слова. Что же касается испытаний, то поверьте мне, после того, как вы увидите пугающие вас картины сотни раз, они перестанут казаться вам такими пугающими. Ваша психика закалится, и вы перестанете быть излишне чувствительным. Так что, возможно, сегодняшняя кровавая трапеза даже принесёт вам пользу. Я же говорю, иногда и вред может послужить во благо. Идёмте, Хайнэ. Всё равно у вас нет другого выхода.

– Да, – глухо ответил тот, сраженный этими аргументами и пытаясь отыскать утешение в мыслях об Онхонто и о том, что он не может оставить его одного.

Господин Астанико подхватил его под руку и потащил, почти бессознательного, к месту проведения «кровавой трапезы».

По дороге он рассказывал Хайнэ о том, что прежние правительницы любили осыпать своих подданных милостями в день прихода к власти, так что в народе всегда воспринимали этот день, как большой праздник… и  в этом году жителей Аста Энур также ждёт сюрприз.

Перед Храмом были почти закончены все приготовления.

Столы, ломившиеся от тяжести изысканных блюд, были составлены в непосредственной близости от помоста, который наводил непосвящённых на мысль о готовящемся актёрском представлении.

Вся площадь по периметру была окружена людьми. Мельком бросив на них взгляд, Хайнэ увидел слева стражников, справа – жриц, а возле помоста – обычных людей, стоявших тесными рядами.

Внутреннее чувство не позволило ему принять их за тех, кто пришёл полюбоваться на первый завтрак Императрицы по собственной воле.

Похолодев, Хайнэ отвернулся и стал искать глазами Онхонто – но прежде, чем он его увидел, он столкнулся взглядом с Иннин, которая была в числе жриц.

– Сестра!.. – выдохнул он, позабыв о том, что не имеет права называть её так, и крепко стиснул зубы, чтобы не позволить сорваться с языка мучившим его вопросам: «Что происходит? Как это вообще может происходить?!»

Иннин взглянула на него и отвернулась, но Хайнэ успел прочитать в её взгляде те же чувства, что испытывал сам.

В голову ему пришло, что когда-то давно они оба мечтали попасть во дворец, а теперь точно так же мечтают из него вырваться, но эта возможность, судя по всему, уже потеряна.

– Проходите, господин Санья, – проговорила, неприятно улыбаясь, женщина с очень светлыми волосами, указывая ему на место за столом.

Лицо её напоминало лицо Астанико, и Хайнэ вспомнил, что у того, кажется, была во дворце сестра.

Но в этот момент он увидел Онхонто, и сестра Главного Астролога перестала иметь значение.

Тот сидел во главе стола в той же самой золотой одежде, в которой стоял на гребне дворцовой стены.

Большинство собравшихся гостей были бледны – очевидно, предстоявшее не было для них секретом, однако лицо Онхонто со всеми чувствами, которое оно могло выражать, было, как и раньше, скрыто маской.

«Знает ли он о том, что здесь будет происходить? – в смятении думал Хайнэ, пробираясь к нему. – И почему он по-прежнему в маске? Он ведь должен был снять её после того, как закончатся брачные церемонии».

Он жаждал услышать звуки его голоса, но и они ему ничего не сказали: Онхонто поприветствовал его своим обычным, спокойным тоном и больше ничего не добавил.

Бледнолицая сестра Главного Астролога усадила Хайнэ между ним и своим братом.

Слуги суетились возле столов, наливая гостям вино и подкладывая в тарелки лакомства.

Наконец, все приготовления были закончены.

Гости, разряженные в свои самые лучшие одежды, замерли, не решаясь поднять глаз от нетронутых пока что блюд.

Почти на всех лицах были написаны испуг и недоумение, однако были взгляды, в которых светилось жестокое любопытство, взгляды, тайком бросаемые на помост.

Солнце, удивительно жаркое для поздней осени, поднялось над садом и, казалось, тоже застыло в немом ожидании, глядя на происходящее из самой высокой точки неба.

В это время в переносном шатре, где располагалась Императрица, Верховная Жрица уговаривала её остановиться, пока не стало поздно.

– Не совершайте необдуманных поступков, Госпожа, – настаивала она, почти потеряв своё привычное самообладание. – Повремените с казнями хотя бы несколько недель! Не омрачайте первый день вашего правления таким неблагородным поступком, не оскорбляйте Великую Богиню!

Грим покрывал лицо Императрицы толстым белым слоем и делал его как никогда похожим на неподвижное лицо мертвеца, но ярко-алые губы зашевелились, уголки их поползли вверх.

«Что для меня ваша Богиня? – говорила эта злая, равнодушная усмешка. – Я не верю ни в каких богов».

– Я знаю, Госпожа! – почти выкрикнула Даран. – Хорошо, не верьте в дурные предзнаменования. Но на протяжении столетий этот день воспринимался народом как светлый и добрый праздник, день, когда высочайшая особа осыпает своих подданных милостями, вы же хотите превратить его в кровавую резню. Тысячи людей собрались на улицах, чтобы приветствовать вас как свою повелительницу, как бы они к вам ни относились, Вы же хотите швырнуть им под ноги трупы их родных и близких. Вам забудут многое, но только не это! Прислушайтесь ко мне.

Императрица молчала, и на мгновение Даран показалось, что её слова возымели некоторый эффект.

– Когда мне было восемь лет, меня схватили и повезли прочь из дворца, заставив испытать самый большой в жизни ужас. Я видела такие картины, от которых кровь у меня стыла в жилах, – внезапно глухо проговорила Таик. – Почему же я должна теперь щадить всех этих людей от того ужаса, который когда-то испытала сама?

– Потому что вы Императрица! – вскричала Даран. – Ваши цели могут быть хороши или дурны, но они должны превосходить ваши личные чувства и обиды! Только в этом случае вы сможете говорить о возвращении императорскому дому былого величия. Потому что величие является лишь тогда, когда бы побеждаете малое ради великого!

Слова эти были рискованными, но интуиция подсказала Верховной Жрице, что сейчас она может их произнести.

Таик вздрогнула и отвернулась.

«Она остановится!» – мелькнуло в голове у Даран, и личное торжество от победы смешалось в ней с тихим, благостным удовлетворением от того, что она сделала правильное дело.

– Не думай, что я так уж глупа, – проговорила Императрица не совсем твёрдым голосом и замолчала. – Когда я дам знак, вели явиться ко мне той, которую ты хочешь сделать своей преемницей, – добавила она после паузы и поднялась на ноги.

Тяжело ступая, она вышла из шатра, и прислужники подхватили подол её длинного одеяния.

Даран на мгновение прикрыла глаза, а потом позвала к себе Иннин.

Та прибежала в шатёр, одновременно испуганная и возмущённая, прекрасная в своём гневе и наивная, как ребёнок, уверенный в его праведности.

– Вы позволите всему этому произойти?! – закричала она, не сдержав тех слов, которые, очевидно, хотела произнести давно. – Остановите это, госпожа!

Даран молчала.

Как обычно, при виде этой девочки гордость мешалась в ней с гневом, восхищение – с горьким чувством, что её будущая преемница совершенно не готова для этой роли.

– Когда Госпожа даст знак, подойдёшь к ней, – сказала она, не глядя на Иннин и оставив её слова без ответа.

А на помост, тем временем, вытащили одного из схваченных этой ночью и бросили  его на колени.

Жрица прочитала ему обвинение: преступление его состояло в том, что он находился в числе зрителей кукольного представления, устроенного на площади Нижнего Города месяц назад, и смеялся над оскорблением Светлейшей Госпожи.

«Неужели его казнят только за это?» – в ужасе думал Хайнэ, не поднимая от стола глаз.

Он почти не слышал речи Императрицы, поднявшейся на помост в окружении прислужников, как вдруг одно из её слов привлекло его внимание, прозвучав для него подобно гласу с небес.

И это слово было – милосердие.

Хайнэ вскинул голову.

– …но я решила проявить милосердие, – повторила Таик глухим, замогильным голосом и окинула людей, собравшихся за помостом, мрачно светившимся взглядом. – Я не предам вас в руки палачей и, позабыв свою обиду, дарую вам ценный дар.

«Великая Богиня, – потрясённо подумал Хайнэ, чувствуя невероятное, опустошающее облегчение. – Неужели?! Что ж, даже если это фигура речи, а неё истинные чувства, то всё равно это чудо, сотворённое тобой, душа моей души…»

Среди гостей, до этого не произносивших ни звука и даже, казалось, не дышавших, поднялся сдержанный шум.

Осужденный, до этого не проявлявший никаких признаков жизни и, очевидно, находившийся в полубессознательном состоянии, поднял голову и посмотрел на Императрицу мутным взглядом.

Сквозь пелену, застлавшую его глаза, Хайнэ увидел, как Иннин подошла к Таик и, вручив ей какой-то обмотанный тканью предмет, отступила на пару шагов.

– Подойдите ко мне, супруг мой, – произнесла Императрица, повернувшись в сторону Онхонто.

Тот встал из-за стола и медленно приблизился к ней, мягким жестом отстранив от себя прислужников, попытавшихся подобрать полы его одежды.

– Итак, я проявляю высочайшее милосердие, – продолжила Императрица, разворачивая тот предмет, который поднесла ей Иннин. Лезвие длинного меча ярко сверкнуло в лучах полуденного солнца, и Хайнэ похолодел ещё до того, как понял, что произойдёт дальше. – И состоит оно в том, что вы примете смерть не от рук палачей, а от руки высочайшей особы, не побоявшейся выпачкать руки в вашей крови. Дар же мой заключается в том, что перед смертью вам дозволено будет увидеть зрелище, которое, несомненно, избавит вас от страданий, боли и страха. Вы увидите лицо моего супруга, чья красота, как говорят, превосходит всё существующее в этом мире и воистину может быть названа божественной!

С этими словами она повернулась к Онхонто, сорвала с него маску и отшвырнула её прочь.

– Несомненно, созерцание подобной красоты стоит того, чтобы пожертвовать ради этого целой жизнью, – проговорила Таик с каким-то тихим и мрачным удовлетворением, сжав обеими руками меч и отойдя чуть влево. – Пусть эта мысль утешает вас, если вы считаете себя ни в чём не виноватым.

Сила удара, которым она снесла голову осуждённого с его плеч, была велика.

Кровь фонтаном хлынула из обрубленной шеи и брызнула на лицо и одежду Онхонто.

Тот не шевельнулся.

– Возвращайтесь к столу, супруг мой, – проговорила Таик, не глядя на него. – Отведайте кушанья. Этот человек был первым, и он удостоился высочайшей чести созерцать ваше лицо вблизи. Остальным придётся довольствоваться, глядя на вас во главе стола. Но я считаю, что это всё равно величайшая награда.

На лице её появилась жутковатая, демоническая усмешка; лицо Онхонто, залитое кровью, было бледным, однако спокойным.

Кто-то из прислужников протянул ему платок, но он покачал головой.

– Благодарю вас, не стоит, – проговорил он тихо и вернулся к столу.

Хайнэ хотелось рыдать от боли и ярости, глядя на него – а ещё больше вскочить на ноги, выхватить из рук Таик меч и снести голову ей самой.

Но он не сделал ничего.

На помост вытолкнули другого человека.

– Отведайте сладких фруктов, господин Санья, – вдруг прозвучал у Хайнэ над ухом жёсткий, холодный голос сестры Астанико. – Вы разве не слышали, что Госпожа приказала гостям угощаться и пить вино в её честь? Не заставляйте нас думать, что вы пытаетесь таким образом высказать недовольство.

«Она унизила и оскорбила самого дорогого для меня человека, – думал Хайнэ, не помня себя. – Она заставила его испытать боль. А я сейчас буду пить вино в её честь?! Пусть отрубит голову и мне тоже».

Его трясло.

Он попытался подняться на ноги, но в этот момент Астанико, сидевший слева от него, жёстко схватил его за запястье и рванул вниз.

– Не будьте идиотом, Хайнэ, – зашипел он ему на ухо. – Думаете, это что-то изменит или исправит то, что уже произошло? Хотите, чтобы вдобавок к крови того крестьянина, на лице Онхонто была и ваша кровь тоже?

Хайнэ чувствовал бессилие и отчаяние.

Подчинившись, он прожевал ломтик фрукта, с трудом глотая куски, и сестра Астанико, удовлетворённо кивнув, перешла к другому гостю.

На помосте продолжались казни, но Хайнэ не поднимал глаз от тарелки; он пытался заставить себя посмотреть на Онхонто – и не мог.

В голове у него вертелось воспоминание о том, как самое прекрасное на свете существо появилось в квартале актёров.

Тогда это показалось ему неправильным, оскорбительным для Онхонто – но это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило теперь.

Наконец, Хайнэ сделал над собой усилие и, приподняв голову, увидел, что Онхонто смотрит на помост, не отрывая от него взгляда.

– Нет, – вырвалось у него сдавленное, беспомощное восклицание. – Я умоляю вас, не смотрите…

Онхонто повернулся к нему.

Глаза его были наполнены чем-то непривычным – чем-то, что приоткрыло для Хайнэ новую грань мира,  хотя он и не смог понять, какую именно.

– Что же, вы думать, что я настолько слаб и не выдержать зрелище казни? – спросил Онхонто тихо. – Я понимать, что не мочь ничего сделать, но я, по крайней мере, не стану отводить взгляд. Особенно если понимать, что это во многом есть моя вина.

«Не ваша!» – хотел было возразить Хайнэ, но промолчал.

Слова эти потрясли его и отрезвили от восторгов, которыми сопровождалось его отношение к Онхонто с первого момента знакомства.

«Он – что-то, гораздо большее, чем то, что я видел в нём, – подумал Хайнэ в растерянности. – Не просто самое красивое на свете существо, которое хочется окружать такой же красотой. Он гораздо сильнее, чем я о нём думал».

Несколько минут он собирался с мыслями, а потом всё же заговорил.

– Вы пробуждаете желание защитить вас от всего плохого, что есть в этом мире, – прошептал он, не поднимая глаз. – Ради того, чтобы вы никогда не видели ни горя, ни страданий, хочется перевернуть весь мир. Более того, когда вы находитесь рядом, это кажется возможным даже для такого беспомощного человека, как я. Но всё это имеет значение только для меня. Чего же хотите вы сами?..

Собравшись с силами, он снова поднял на Онхонто взгляд.

– Мои желания просты, – печально ответил тот. – Но мне теперь начинать казаться, что чем проще желание, тем сложнее его выполнить. Вы не беспокоиться за меня, Хайнэ. Не надо. Я видеть то, что должен увидеть, видеть то, что показывать мне жизнь. А если вам так хочется сделать что-то с моим именем на устах… то посадите когда-нибудь цветы.

Он улыбнулся, но взгляд его оставался горек.

Засохшая на щеке чужая кровь казалась раной.

«Ему больно, – думал Хайнэ в глубокой тоске. – Но это не та боль, которую я, идиот, рассчитывал облегчить, закрыв ему глаза, держа его за руку или плача вместе с ним. Я ничего не могу для него сделать. Разве что – смотреть вместе с ним, а не трусливо отводить взгляд…»

И он заставил себя поднять голову.

Обводя взглядом присутствующих, Хайнэ внезапно увидел возле дальнего конца стола знакомую фигуру в разноцветной одежде и вздрогнул. Это был господин Маньюсарья в своих комичных фиолетовых шароварах и в длинной белой накидке, расшитой причудливыми зелёными узорами – почему-то всеобщие предписания относительно цвета одежды на официальных мероприятиях его не касались; он обладал особыми правами.

Он стоял возле стола, не присаживаясь на своё место, и время от времени брал с тарелки тот или иной фрукт, с наслаждением вгрызаясь в него зубами.

Загримированное лицо было повёрнуто в сторону помоста; со своего места Хайнэ видел, что он смеётся, и, хотя он и не слышал сейчас этого неприятного, визгливого смеха, но он звучал в его памяти не хуже, чем если бы господин Маньюсарья стоял в двух шагах от него.

А тот вдруг заметил взгляд Хайнэ и, повернувшись к нему, кивнул, как давнему знакомому.

Хайнэ хотел было отвернуться и не сделал этого; он по-прежнему не знал, как относиться к этому человеку, который был ему скорее неприятен, чем наоборот, но отрицать, что господин Маньюсарья обладает странной, притягивающей силой, он не мог. Более того, в одно мгновение ему вдруг захотелось вскочить и побежать к нему – захотелось сильнее, чем оставаться рядом с Онхонто, которого он обожал и боготворил.

К счастью, это продлилось всего лишь миг.

Хайнэ продолжал вглядываться в фигуру господина Маньюсарьи и вдруг заметил то, что заставило его изумлённо расширить глаза: в правой руке Манью держал игрушечный меч – точь-в-точь как тот, который был у Императрицы, и то и дело взмахивал им, карикатурно искривляя лицо. Он кривлялся, изображая Императрицу, он смеялся над ней – да-да, в этом не было ни малейшего сомнения! – и при этом никто не хватал его и не тащил на помост и даже, казалось, вообще ничего не замечал…

Хайнэ охватило какое-то странное чувство ирреальности происходящего.

Он снова вспомнил слухи, которые ходили о господине Маньюсарье – о его бессмертии и странных чарах.

Вспомнил Хаалиа – великого волшебника и великого злодея, предавшего своего брата и бросившего его умирать.

И в этот момент то, что казалось когда-то смехотворным, нелепым предположением, вдруг стало для Хайнэ истиной: господин Маньюсарья и брат Энсаро – это одно лицо.

Хаалиа добился бессмертия, как того и желал, и стал господином дворцовой труппы. Двести лет прошло, а он всё живёт здесь, во дворце, и разыгрывает перед случайными посетителями, которых по какой-то причине считает подходящими, историю свою и своего брата.

Потому что что бы он ни говорил, он не может забыть своего поступка, не может забыть Энсаро, не может простить себе то, как поступил с ним…

Ценой бессмертия стала жизнь, наполненная вечными страданиями, и вот Хаалиа, или Манью проигрывает на сцене эту историю – раз за разом, в надежде, что кто-то или что-то поможет ему обрести успокоение. Кто-то придумает новую концовку, исправит прошлое и дарует Хаалиа – от имени Энсаро – прощение.

Ведь это так?! Ведь это правда?!

Сердце у Хайнэ бешено колотилось; он чувствовал, что подобрался к истине, скрытой ото всех, как никогда более близко.

Он вглядывался в господина Маньюсарью широко раскрытыми глазами, а тот глядел на него в ответ, и в тёмных глазах его плясали лукавые насмешливые огоньки.

– Я знаю всё! – мысленно закричал Хайнэ, подаваясь вперёд и пытаясь поймать эти неуловимые огоньки взглядом, поймать и припечатать. – Я знаю правду о тебе!

Господин Маньюсарья в ответ засмеялся и взмахнул рукой – дескать, смотри.

Хайнэ подчинился, думая, что тот желает заставить его смотреть на казнь, которой он больше не боялся, но Манью вёл рукой всё дальше и дальше – в сторону людей, стоявших позади помоста, связанных и измождённых.

Не понимая, что всё это означает, Хайнэ всё же внимательно вгляделся в них – и похолодел.

Солнце светило всё ярче и ярче, и особенно ярко сверкали под ним огненно-рыжие волосы одного из стоявших в толпе – волосы, упавшие на лицо низко свесившему голову человеку.

Хайнэ задохнулся.

Он схватился за руку Онхонто, как утопающий, захлёбывающийся в волнах, но долгое время не мог ничего произнести и только мучительно кривил губы в ответ на встревоженный взгляд изумрудно-зелёных глаз.

– Там… там мой брат, – наконец, проговорил он, неуклюже взмахнув дрожащей рукой. – Мой брат, Хатори!

– Вот как? – вдруг быстро проговорил Астанико, о котором Хайнэ успел позабыть. – Вы уверены, Хайнэ? О, да… это и в самом деле он, теперь я вижу.

Краем глаза Хайнэ увидел, что глаза его загорелись, и взгляд стал каким-то жадным.

Он попытался вскочить на ноги, но Главный Астролог, как и в прошлый раз, не позволил ему сдвинуться с места.

– Не порите горячку, Хайнэ! – осадил его он. – Не делайте ничего необдуманного! Его не казнят прямо сейчас, не беспокойтесь. Под раздачу пошли бедняки без имени и состояния, остальных привели просто для устрашения. Ваш брат попал по какой-то причине в число подозрительных лиц – вероятнее всего, его просто схватили на улице, но во время следствия всё выяснится. Если его проступок незначителен, то госпожу Ниси, конечно, заставят потрепать себе нервы и отдать часть состояния, но, в конце концов, вернут ей приёмного сына в целости и сохранности.

Но Хайнэ эти слова ничуть не успокоили – его пронзила уверенность в том, что Хатори схватили из-за учения Милосердного. Брат ведь пообещал, что найдёт его единомышленников по вере…

– А если его проступок не незначителен? – проговорил он, дрожа.

– Ваш брат оскорблял Её Величество? Высмеивал её действия? – Астанико вопросительно приподнял бровь. – Участвовал в заговоре? Поддерживал запрещённое религиозное учение? Что ж, если это так… Ну, Хайнэ, что я могу сказать. Будет следствие. У господина Хатори… так скажем, у него будет шанс оправдаться.

И он отвернулся – как показалось Хайнэ, для того, чтобы скрыть усмешку.

Но сейчас было не до Главного Астролога с его двойственными чувствами.

– Когда будет следствие? Как это будет происходить? – спросил Хайнэ в ужасе. – Что грозит Хатори? Его казнят?!

–Я постараюсь всё выяснить, – пообещал господин Астанико. – И сообщу вам.

Хайнэ замер и съёжился на своём месте.

Когда все гости начали подниматься на ноги, и он понял, что завтрак окончен, он подумал, что его самый ужасный страх не сбылся: никого из осуждённых не стали жечь на его глазах живьём. Однако то, что не произошло сейчас, могло произойти в ближайшем будущем, причём в гораздо более ужасном варианте – наказанием за преступление против религии была именно огненная казнь, и, значит, это было то, что грозило Хатори.

– Можно мне подойти к нему? – пробормотал Хайнэ, не отрывая взгляда от далёкой фигуры брата.

– Вы с ума сошли, – отрезал Астанико, крепко схватив его за локоть. – Это совершенно невозможно! Сколько я ещё буду удерживать вас от того, чтобы вы не наделали каких-нибудь опасных для жизни глупостей? Вы как маленький ребёнок. Кажется, я это вам уже говорил.

– Но он хотя бы видит меня?! Почему он не поднимает голову, почему стоит, весь согнувшись? Он ранен?

– Он сейчас мало что соображает, – пояснил господин Астанико. – Думаю, он накачан снадобьями. Ваш брат не из тех, кто способен не лезть на рожон. Он в этом смысле как вы, но в вас это от глупости и наивности, в нём же – от упрямства. Наверное, он пытался сопротивляться страже, и пришлось применить к нему… меры.

В голосе его проскользнули нотки сладкого удовлетворения.

«Он и вправду ненавидит Хатори, – вдруг отчётливо понял Хайнэ. – И никогда не простит ему одну-единственную колкую фразу, которую тот ему однажды сказал. Но что же я? Ведь мы… друзья? Мне казалось, ко мне он хорошо относится».

Он поднял голову и посмотрел Главному Астрологу в глаза.

– Помогите нам, – тихо, искренне попросил он. – Не ради Хатори, ради меня. Я очень вас прошу. Пожалуйста.

– Я же сказал, что всё выясню, – ответил тот, уклоняясь от его взгляда. – Не паникуйте. У вас не будет возможности увидеться с братом, но у госпожи Иннин, как у жрицы, будет. Так что господин Хатори не останется без… родственной поддержки.

Губы господина Астанико скривились.

И тогда Хайнэ всё-таки не выдержал и сделал одну из глупостей, от которых его предостерегал Главный Астролог: отбросив твою трость, он вырвался из его рук и поспешно, неуклюже побежал через сад к Иннин, размахивая руками, похожий на птицу с перебитым крылом.

– Ты знаешь? Ты видела его? – шёпотом спросил он, схватив сестру за рукав.

Та повернула к нему белое, как мел, лицо, и взгляд её ответил: «да».

– Я сделаю всё, что смогу, – сказала Иннин. – Чего бы мне это ни стоило. Обещаю.

И Хайнэ, почувствовав глубокое облегчение, прикрыл глаза.

***

После того, как всё было кончено, Императрица вернулась в свои покои и, велев слугам подать чан с водой, смочила в ней руки.

Пальцы её всё ещё чуть дрожали, однако в душе царило спокойное удовлетворение – месть свершилась. Месть за детство, за унизительное предсказание восемь лет назад, за насмешки на площади Нижнего Города – за всё.

Она хотела было спуститься в купальню, однако слуги доложили ей о приходе Онхонто.

Таик вздрогнула.

Она подошла к своему супругу, жадно вглядываясь в его лицо, ища в нём следы возмущения, презрения, ненависти к ней.

Что-то теперь он скажет?

Онхонто пришёл к ней, не переодевшись и даже не смыв засохшую кровь с щеки – но почему-то казалось, что это не намеренный вызов или самоунижение, а что он попросту позабыл о том, что его лицо и одежда грязны.

Переждав приступ сердцебиения, императрица сложила руки на груди.

– Вы пришли, чтобы исполнить свой долг передо мной, как перед супругой? – спокойно спросила она. – Я правильно понимаю ваше намерение? Что ж, если это так, то я согласна. В самом деле, к чему ждать до ночи? Возможно, на ночь у меня будут другие планы – например, посмотреть представление актёров. Вчера вы сказали, что готовы выпить любовный напиток, ну так что ж – сделайте это.

Онхонто стоял перед ней, опустив взгляд, и лицо его было спокойно.

– Если вы желать этого сейчас, – тихо ответил он. – То пусть будет так.

Таик позвала прислугу, сдерживая гнев.

– Мы с моим супругом желаем уединиться в опочивальне, – сообщила она. – Пусть никто не смеет беспокоить нас. И принесите напиток, разжигающий страсть.

Через несколько минут одна из жриц внесла на подносе сосуд, наполненный переливающейся в лучах солнечного света жидкостью.

– Пейте, – приказала Таик Онхонто, когда они вновь остались одни.

Однако не успел её муж поднести сосуд к губам, как она выхватила его у него из рук и поставила обратно на поднос.

– Вы смешны, – сказала Таик, презрительно искривив губы. – Неужели вы и впрямь подумали, что я сказала это всерьёз? Впрочем, полагаю, что да. Прекратите ломать эту комедию и жалеть себя. Я же вижу, как вы наслаждаетесь своим показным смирением, своими страданиями, которые выпали на вашу долю совершенно незаслуженно. Вы готовы сделать, что угодно, лишь бы страдать ещё сильнее, ещё отчаяннее.