Текст книги "Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)"

Автор книги: Вансайрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 53 страниц)

– Но здесь все сцены – постельные!

– Пусть.

Хатори опустился на пол и поманил Кансу к себе рукой.

Та приблизилась с недоверчивой усмешкой.

– Мне кажется, это будет самое странное представление в истории, – пробормотала она, склонившись над Хатори.

– Представь, что ты юноша, которого впервые в жизни позвала с собой в постель девушка. Представь свои чувства! – потребовал тот. – Можешь для начала закрыть глаза.

Канса, поколебавшись, всё-таки сделала это и, закрыв глаза, осторожно провела рукой по шее Хатори. Постепенно ей удалось лучше вжиться в роль, и она, краснея и робея, как самый всамделишный невинный юноша, принялась раздевать и ласкать «девушку».

Хатори внимательно наблюдал за ней.

«Это ты хочешь испытать, Хайнэ? Это, да?» – с какой-то печалью думал он, подаваясь навстречу ласкам.

– Может, это и в самом деле не такая уж плохая идея, – призналась Канса чуть позже, взволнованно улыбаясь. – По крайней мере, это были очень интересные чувства. Не скажу за зрителей, но лично для меня…

Хатори молча усмехнулся.

Канса вытащила из ящика комода пачку открыток, завёрнутых в листок тонкой бумаги.

– Посмотри, – предложила она, протянув открытки Хатори. – Это рисунки художников с пейзажами и видами городов их родных провинций. Я покупала их везде, где мы останавливались. Взгляни вот на эту…

Хатори держал перед собой открытку с видом моря. Изумрудно-синие волны, покрытые белоснежной пеной, как будто накатывали друг на друга, и он внезапно ощутил себя так, словно находился на берегу – солёные брызги, крики чаек, шум прибоя.

Бескрайний, безбрежный океан, захватывающие дух просторы.

Свобода.

От всего – от Хайнэ, от Иннин, от прошлого. То, что ему придётся жить, очень быстро забывая всё случившееся – не так уж и плохо; по крайней мере,  он каждый день будет проживать, как последний день в своей жизни. Ведь что есть смерть, как не потеря воспоминаний?

– Ну что? – донёсся до него голос Кансы. – Решайся. Поедешь с нами?

– Поеду, – согласился Хатори. – Но прежде мы устроим представление, и я сделаю кое-что ещё.

***

К началу нового месяца для Иннин стало окончательно ясно то, о чём она подозревала и раньше: она была беременна.

«Почему? – подумала она, закусив губу и глядя остановившимся взглядом в прозрачное зимнее небо. – Почему это произошло так быстро? Ведь мы встречались даже меньше месяца… Другим, порой, не хватает для этого и полугода совместной жизни».

Но все эти размышления не позволяли ей долго обманывать саму себя и закрывать глаза на факт, что она сама пренебрегла средством, предотвращающим беременность.

«Наверное, я хотела этого, – с тоской и печалью думала она, положив руки на живот. – Точнее, хотела узнать, произойдёт это или не произойдёт. Хотела, чтобы судьба сама решила за меня этот вопрос. И вот она его решила, но это, по иронии, произошло уже после того, как я сама приняла совершенно противоположное решение. Великая Богиня, как глупо».

Первые несколько дней, убедившись в своих подозрениях, Иннин молчала, пребывая в глубоко подавленном состоянии. Потом однажды встала с постели и решительно отправилась в покои Даран.

Возможности скрывать своё положение до самого конца она не видела, вариант тайно прервать беременность отвергла с самого начала. Единственное, что ей оставалось – это рассказать обо всём наставнице.

Впрочем, возможно, было и ещё одно объяснение, помимо безвыходности сложившейся ситуации – ей просто было страшно и плохо, и хотелось поделиться своими чувствами с единственным более-менее близким человеком во дворце, но об этом Иннин не хотелось даже думать.

Она шла, сильно выпрямив спину и стараясь стереть со своего лица малейшие следы чувства вины – гордая в своём унижении, беспечная в своём поражении.

– Проходи, – равнодушно ответила Даран, не отрываясь от бумаг за своим столом. – Мне сказали, что ты плохо себя чувствуешь. Разрешаю тебе несколько дней не исполнять свои обязанности.

Иннин отвернулась к окну, положив слегка дрожавшую руку на низкий лакированный шкаф из чёрного дерева.

– Нет, я не плохо себя чувствую, – ответила она ровным голосом. – Просто я беременна.

В комнате повисла тишина; шуршание бумаг прекратилось.

Потом Иннин услышала шелест ткани.

Она собрала в себе всё самообладание, которое было возможно, и даже не повернулась в сторону Даран, продолжая спокойно наблюдать через окно за танцем снежинок, взметнутых с подоконника порывом ветра.

Единственное, что было ей неподвластно – это стук собственного сердца, и оставалось надеяться, что на самом деле этот звук не настолько громок, каким он казался, отдаваясь в ушах.

Но потом произошло то, чего Иннин никак не могла ожидать.

Сильнейший удар сбил её с ног, и она повалилась на пол, потрясённая, ошеломлённая.

Как Иннин ни старалась владеть собой, слёзы хлынули из её глаз так же легко и самопроизвольно, как хлынула кровь из разбитой губы, по которой пришёлся удар. Никогда ещё Даран не приходило в голову её ударить. Унизить, осмеять, растоптать морально – это да. Но вот так? Врезать кулаком и сбить с ног, как делает мать какого-нибудь бедняцкого семейства с нахамившими ей детьми?

И обозвала её Даран таким словом, какое может позволить себе только вульгарная, грубая женщина из простонародья.

Иннин молча рыдала, но внутри поднималась знакомая волна негодования, возмущения, протеста.

– Ты это сделала назло мне? – наконец, проговорила Даран спокойным голосом, глядя на неё сверху вниз.

Иннин подняла голову и нарочито медленно вытерла кровь с лица, не отрывая от лица наставницы горевшего холодным огнём взгляда.

– Да, – выдавила она, стиснув зубы. – Вы что, до сих пор не поняли? Всё, что я делаю – назло вам. Захотите, чтобы я жила, я убью себя. Захотите, чтобы умерла – буду цепляться за жизнь, наплевав на честь и гордость. Прикажете мне убить моего ребёнка – я, скорее, убью вас. Захотите, чтобы он остался жив – я первым же делом от него избавлюсь. Вам ясно? Я ненавижу вас. Я живу, чтобы быть воплощением этой ненависти, которая проросла во мне с детства. Я не знаю, почему это так, но я никогда не ненавидела никого так, как вас.

Несколько минут Даран не отрывала от неё взгляда, но взгляд этот постепенно менялся и, в конце концов, стал чуть ли не мягким.

Тогда Верховная Жрица отвернулась.

– Хорошо, – сказала она. – Уходи. Живи счастливо со своим возлюбленным и роди ему ребёнка. Ты победила, а я проиграла. Этого ты добивалась?

Иннин поднялась на ноги, цепляясь за ножку шкафа и совсем не чувствуя себя победившей.

– Я не дам тебе разрешения на брак с Хатори Саньей, – продолжила Даран. – Это было бы уж слишком. В конце концов, тебе всё равно необходимо постоянно с кем-то или с чем-то бороться. Если не дать тебе такой возможности, ты обратишь это желание на своего мужа, ребёнка или, в конце концов, на самое себя. Так что будешь бороться с отношением общества, которое никогда не признает сожительство бывшей жрицы с собственным братом, пускай и неродным, чем-то нормальным, а их ребёнка – законным наследником семьи Санья. Будешь ненавидеть общество с его лицемерной моралью так, как ненавидишь сейчас меня. Прощай и будь счастлива.

Иннин тяжело дышала; грудь её часто вздымалась.

– Я порвала с Хатори, – наконец, объявила она глухим голосом. – Я не вернусь к нему и не стану с ним жить.

– Почему? – осведомилась Даран.

– Потому что я… не люблю его.

На лице Верховной Жрицы появилась какая-то кривая и в то же время горькая усмешка.

– Любишь, – сказала она.

Иннин вскинула голову.

– Вы же сами убеждали меня, что это не любовь! – закричала она. – Вы убеждали меня в том, что мне всего лишь хорошо с ним, потому что он ублажил меня в постели! Как вы смеете теперь говорить обратное?!

Она сама услышала в своём голосе нотки какой-то детской обиды, детского отчаяния, и от них ещё больше захотелось плакать.

– Ты не станешь независима от меня и моего мнения до тех пор, пока будешь столь отчаянно этого желать, – проговорила Даран, и губы её искривились. – За столько лет ты этого не поняла? Глупая девчонка.

Из её уст это прозвучало почти нежно, и Иннин вдруг испытала желание, за которое тут же возненавидела себя – кинуться к ней в объятия и рыдать у неё на груди.

– Я не вернусь к Хатори, – упрямо повторила она. – После того, что я ему наговорила… Нет, никогда. Да и он этого не хочет. После нашей ссоры он даже не попытался меня увидеть, поговорить со мной. Пусть будет так.

Из груди Даран вырвался длинный, тяжкий вздох.

– Ты уверена в своём решении? – наконец, спросила она. – Имей в виду, что если ты снова переменишь его, то я тебя больше не прощу. Никогда.

Иннин похолодела.

Что это означало?

– Я не стану убивать своего ребёнка, – быстро проговорила она. – Если вы хотите, чтобы я сделала это в обмен на возможность остаться жрицей, то нет…

Даран вернулась за свой стол и села в кресло, откинувшись на спинку.

– Никто больше пока что не знает о твоей беременности, так? – спросила она. – Даже Хатори?

Иннин кивнула.

– Я предлагаю тебе возможность родить ребёнка и остаться жрицей, – ровно сказала Даран. – Он будет расти вдали от тебя, не зная, кто его родители. Но он останется жив, и ты останешься той, кто есть, и кем хочешь быть. Такое предложение тебя устраивает?

– Я.. я не знаю, – нетвёрдо ответила Иннин после долгого молчания.

– Подумай.

Иннин вышла из кабинета, едва держась на ногах.

Следующие несколько дней она провела в постели, почти не притрагиваясь к еде, однако ко дню очередной церемонии, приуроченной к середине зимы, она заставила себя встать и отправиться в Храм.

В этот день в дворцовый сад были вновь допущены посетители и, увидев мелькнувшие вдалеке огненно-рыжие волосы, Иннин бросилась было прочь, но потом передумала и дождалась Хатори, пробиравшегося к ней сквозь толпу.

«Ну, по крайней мере, мой ребёнок будет красивым… – подумала Иннин, глядя на него и часто моргая. – Интересно, родители Хатори поступили со своим сыном так же, как я собираюсь поступить со своим?»

– Я пришёл попрощаться, – сказал Хатори, подойдя ближе.

Иннин только и смогла, что кивнуть.

Одет Хатори был странно: в довольно яркую и разноцветную, однако явно бедняцкую одежду – так одевались разве что артисты из простонародья.

– Я уезжаю, – добавил он. – Не знаю, вернусь ли когда-нибудь.

– А как же Хайнэ? – спросила Иннин.

– Он справится и без меня.

– И… куда ты собрался?

Хатори протянул ей открытку с морским пейзажем.

– Хочу увидеть вот это, – просто сказал он.

Иннин вспомнила, как он предлагал отправиться в путешествие втроём, вместе с Хайнэ.

Она пересилила себя и обняла его.

– Удачи, – прошептала она, закрыв глаза. – Исполни свои мечты.

– Я бы предпочёл исполнять чужие, – сказал Хатори, не двигаясь. – Но, видимо, это никому не нужно.

Он помахал Иннин рукой и ушёл, не оглядываясь.

Она долго глядела ему вслед, а потом нашла в Храме укромное место и, упав на колени, закрыла лицо руками.

«Почему? – неслось у неё в голове. – В какой момент всё пошло наперекосяк? Тогда, когда я впервые засомневалась в своём пути? Когда заявила, что мне не нужны любовные отношения? Когда позволила себе подумать о том, что нужны? Когда я легла с Хатори в постель? Когда я бросила его? Что я сделала не так? Всё? Дело только во мне или в том, что участь жрицы непомерно тяжела для женщины? Может быть, это было чудовищной ошибкой, кощунственным  преступлением – заставлять жрицу отказываться от семьи и от продолжения рода? Но возможно ли совмещать помыслы о высшем и интерес к земному, заботу о детях, любовь к мужчине? Или это просто я не подхожу для того, чтобы быть жрицей? Но тогда почему я не могу просто уйти и жить обычной жизнью в качестве матери семьи? Ну пожалуйста, скажи мне, скажи, скажи!.. Дай мне ответ о моём предназначении, и даже если ты скажешь, что я должна убить себя, то я это сделаю. Что угодно, но только не это – не быть наедине с собой, не нести ответственности за собственные ошибки… О, я понимаю, почему люди подчас бывают готовы поступиться своей драгоценной свободой и добровольно пойти в рабство к кому-либо или чему-либо другому. Ответь мне, и я больше никогда не попытаюсь поступить по собственному усмотрению, я смирю свою гордость и свою дерзость, только скажи!..»

Но Великая Богиня молчала, да и вряд ли она могла захотеть говорить с клятвопреступницей, нарушившей свои обеты.

Утром следующего дня Иннин принесли письмо от Хайнэ, в котором брат просил её приехать.

Поколебавшись, Иннин всё-таки села в экипаж. Она не простила брату слов, которые тот сгоряча сказал ей в последнюю встречу, и решила держаться с ним холодно и отчуждённо.

– Что ты хотел? – спросила она, заходя в комнату.

Хайнэ сидел, съёжившись, в своём кресле.

– Спросить, – пробормотал он, опустив взгляд. – Тебе знакомо имя Ранко Саньи?

Иннин вздрогнула.

– Ну, раз он Санья, то, вероятно, один из наших родственников, – пожала плечами она, ничем не выдавая своих чувств.

– Иннин, я думаю… что он наш отец.

Иннин посмотрела на него расширенными глазами.

– Отец? – переспросила она. – Хайнэ, ты спятил? Что это за бред? У нас есть отец, и зовут его Райко, а не Ранко, ты что, забыл? Или перепутал букву?

Но Хайнэ упрямо мотал головой.

Подозвав Иннин поближе, он рассказал ей о том, что услышал в доме Никевии Фурасаку, а также о том, что стало ему известно от госпожи Илон.

– Она сказала, что я похож на Ранко, – сказал он дрожащим голосом. – И внешне, и по стилю письма.

– Хайнэ, все Санья так или иначе похожи друг на друга! – фыркнула Иннин.

– Он держал меня на руках, когда я только появился на свет!

– И что?

– У него должен был родиться ребёнок. В то самое время, когда родились мы с тобой! Иннин, всё сходится!

И, схватив сестру за руку, Хайнэ представил ей своё последнее и главное доказательство: книгу стихотворений Ранко, открытую в самом конце.

Белоснежные хлопья снега

Станут белыми весенними цветами

В тот день, когда ты впервые увидишь свет.

Я хотел бы подарить тебе целый мир,

И весну, и осень, и солнце, и море.

Но у меня есть лишь перстень,

И три драгоценных камня,

Облечённых холодным золотом, —

Вот печальный удел отцовской любви.

Узнаешь ли ты обо мне когда-нибудь?..

– Я прочитал это позавчера, – взволнованно проговорил Хайнэ. – Посмотри на дату, Иннин!.. Полтора месяца до нашего рождения. И этот перстень. Он у меня есть. Он попал ко мне совершенно случайно, но это то самое кольцо, которое Ранко приготовил для своего ребёнка, на нём выгравированы его инициалы.

И, откинув длинный рукав, он со стыдом протянул Иннин свои искривлённые тоненькие пальцы, на одно из которых было надето кольцо с сапфирами и изумрудами.

Иннин вздрогнула от зрелища и перевела взгляд на раскрытую книгу.

Камни синие, как ясное небо.

Зелёные, как летняя листва.

Цвета, глубокие, как волны моря.

Пусть они будут тебе к лицу, моё дитя.

– Ты бы видела, что было с отцом, когда он увидел это кольцо у меня на пальце! – взволнованно рассказывал Хайнэ. – Он буквально рассвирепел, а потом набросился на маму с упрёками. Он обвинял её в том, что она посмела побывать в доме Ранко, кричал, что не хочет покрывать чужие грехи… Это он-то, которому наплевать абсолютно на всё! Скажи, Иннин, ты никогда не задумывалась, почему мы с тобой настолько безразличны отцу?

– Послушай, Хайнэ, по-моему, ты просто выдаёшь желаемое за действительное, – возразила Иннин, но уже не так уверенно. – Мне кажется, наш отец был безразличен к нам не потому, что он не наш настоящий отец, а просто потому, что он такой человек.

Но Хайнэ, уверившись в своём предположении, не собирался сдаваться.

– А Арне? – воскликнул он. – Какая, по-твоему, опала заставила нас провести двенадцать лет жизни в провинции? Если предположить, что по какой-то причине отношения между нашей матерью и Ранко были невозможны, но они полюбили друг друга и нарушили запрет…

– Какой запрет? – перебила его Иннин. – По какой причине им могло быть не дозволено быть вместе? В голову приходит только один вариант – если они являлись единокровными братом и сестрой. Но это невозможно!

– А почему нет? – решительно спросил Хайнэ. – Я проверял родословную книгу нашей семьи, которую составляет отец. Ранко Саньи там нет вообще! Если совершилось такое преступление, то, вполне возможно, его имя вычеркнули отовсюду… – Он вдруг вскинул голову, посмотрев на сестру изумлённым взглядом, и в лихорадочном волнении схватил её за рукав.  – Иннин! Иннин, а что, если он жив?! Мне говорили, что Ранко погиб при загадочных обстоятельствах, но, может быть, на самом деле он был просто изгнан? Это бы объяснило всё…

Взгляд брата показался Иннин совершенно безумным.

– Ты что, хотел бы, чтобы твоим отцом оказался человек, который спал с собственной сестрой?! – изумлённо спросила она.

– Да какая мне разница! – закричал Хайнэ в исступлении. – Ранко был хорошим человеком, какое мне дело, с кем он спал!

– Я не верю, что мама могла на такое пойти! Кровосмешение – это чудовищно. Ты сам можешь представить, чтобы мы с тобой оказались в одной постели?! – Иннин схватила брата за плечи и посмотрела ему в глаза. – Можешь?

– Я не могу оказаться в постели ни с тобой, ни с кем-либо ещё, – выдавил Хайнэ, побледнев. – Это для меня в принципе невозможно.

Иннин, опомнившись, отпустила его.

– Ладно, я же не утверждаю, что это единственная возможная причина, – пробормотал Хайнэ некоторое время спустя. – Что, если Ранко совершил преступление против религии или власти? Может быть, наша мать тоже была замешана в этом, но её пощадили благодаря протекции Верховной Жрицы. В дальнейшем же ей пришлось объявить, что нашим отцом является другой человек, чтобы скрыть факт нашей кровной связи с преступником... По-моему, это правдоподобный вариант.

– Наша покорная, богобоязненная мать – и преступление против власти или религии? – недоверчиво усмехнулась Иннин. – Хайнэ, ты сам-то веришь в то, что говоришь?

– Верю! – лицо его жалко искривилось. – Иннин, я так хочу, чтобы он действительно был нашим настоящим отцом…

– Вот видишь, – развела руками она. – Ты сам понимаешь, что хочешь этого, и толкуешь известные тебе факты в угоду своему желанию. В то время как они могут совершенно ничего не значить.

– Ну и что? – выдохнул Хайнэ, откинувшись на спинку кресла. – Иннин, зачем ты разрушаешь мою иллюзию? У меня не может быть женщины, не может быть детей, Онхонто у меня тоже не может быть, ну так пусть у меня хотя бы будет отец, который меня любил, который держал меня на руках, который любил бы меня, урода, и сейчас! Почему я не могу поверить в то, что с равной вероятностью может оказаться как правдой, так и неправдой?!

– Я… я не знаю, что на это ответить, – честно призналась Иннин.

– Ничего, – устало сказал Хайнэ. – Наверное, мне не следовало обо всём этом тебе рассказывать.  Я и не рассказывал, пока не был ни в чём уверен, но когда я прочитал это стихотворение, для меня не осталось никаких сомнений… Я всё равно буду верить, что это правда.

– Верь, – вздохнула Иннин. – Давай будем считать, что Ранко – наш отец, если ты этого так хочешь. В конце концов, для меня это не имеет значения. Я жрица, у меня нет ни имени, ни семьи. Какая разница, кем был мой отец.

– Я написал госпоже Илон, – пробормотал Хайнэ. – Попросил её рассказать о Ранко ещё хоть что-нибудь. Она сообщила, что у него был свой дом в столице. Теперь там, кажется, никто не живёт. Я думал, что, может быть, мы съездим туда вместе… так, чтобы мама не узнала.

«Какая горестная картина сознательного самообольщения, – печально думала Иннин, глядя на него. – Великая Богиня, зачем ему этот призрак другого отца, давно умершего? Что это изменит в его жизни?»

Однако она согласилась сопроводить брата в указанное место и в экипаже читала книгу стихотворений Ранко, которую Хайнэ, похоже, повсюду носил с собой.

«Хайнэ мечтает о жене, о детях, – пронеслось в её голове. – Ранко страдал от того, что не мог быть вместе со своей возлюбленной. А я сознательно от этого отказалась… Аларес, почему ты так жестока, почему даёшь то, что составляет счастье одного человека, другому, которому это совсем не нужно? И есть ли в этом какой-то принцип? Хайнэ мучается от ограничений, которые наложила на него судьба, я мучаюсь от свободы, с которой не знаю, что  мне делать. Но станем ли мы счастливее, если с него вдруг спадут эти оковы, а я потеряю свою свободу? Я помню, что была в детстве так счастлива, когда для меня существовала только одна цель, и каждый новый день приближал меня к ней… У Хайнэ никаких целей не было, но он тоже был счастлив. Взрослая жизнь – это несчастье. Возможность мыслить и осмыслять свою судьбу – несчастье ещё большее. Так зачем же ты дала их нам, Великая Богиня? Зачем ты дала человеку жизнь и сознание? Мы благодарим тебя за них, но на самом деле это был акт величайшего кощунства в истории… Ты ненавидишь своих детей».

Экипаж остановился напротив буйно заросшего сорняками сада.

Иннин помогла брату выбраться из него и толкнула не сразу поддавшиеся ворота.

Двери в дом были заперты, но это не смогло остановить Хайнэ, находившегося в том лихорадочном состоянии, когда можно разбить любые преграды – или разбиться о них самому. Вытащив из волос шпильку, он принялся орудовать в замке, словно заправский грабитель, и в конечном итоге добился своего.

Иннин с некоторым волнением переступила порог прохладной залы, убранной тёмными занавесями – свидетельством кончины прежнего обитателя.

Хайнэ со сдавленным вскриком бросился к столику, на котором стояла ваза с засушенными цветами.

– Он любил розы, как Онхонто, – с волнением проговорил Хайнэ, дотронувшись до хрупкого бледно-золотистого лепестка, запорошенного пылью, будто снегом. – Самый поздний сорт, который цветёт перед началом зимы… Это были последние цветы, которые он успел застать, если верить, что он умер сразу после нашего рождения.

Иннин терпеливо ждала, пока брат переходил от одного предмета в комнате к другому, старательно подавляя в себе аналогичное желание.

Но потом они поднялись на второй этаж, раскрыли двери в одну из комнат, и взгляду брата и сестры предстал портрет мужчины, который уже был знаком Иннин по её снам.

Хайнэ тихо ахнул.

– Это он… – прошептал он. – Это он, я уверен!..

Иннин, задержав дыхание, отступила на пару шагов назад.

– С чего ты взял? – проговорила она, бессовестно кривя душой. – Может, это его отец, или родственник…

Но Хайнэ её даже не услышал.

Медленно подойдя к портрету, он осторожно провёл по нему рукой и застыл, прислонившись к нему лбом.

Иннин тоже прислонилась, но к стене, и закрыла глаза.

Когда она их открыла, брат разжигал перед портретом поминальные благовония.

– Отец, – проговорил он дрожащим голосом, опустившись на колени. – Отец, ты умер с сознанием, что твой ребёнок не узнает о твоём существовании, не почувствует  твоей любви. Но вот мы здесь, мы пришли, мы оба. Знал ли ты, что у тебя не одно дитя, а целых двое? Хотя, как ты мог этого не узнать, если успел подержать меня на руках…

И он тихо засмеялся.

В этот момент Иннин не выдержала.

– Прекрати, Хайнэ! – закричала она, заткнув уши руками. – Прекрати, я не могу это видеть, не могу слышать! Ты сошёл с ума!

Брат повернулся к ней, бледный.

– Разве ты ничего не чувствуешь, глядя на этот портрет? – спросил он. – Совсем ничего?..

– Нет!

Это было ложью – Иннин чувствовала, и это пугало её больше, чем всё остальное.

«Неужели это может быть правдой?» – впервые подумала она в смятении.

Хайнэ помолчал.

– Неважно, – сказал он. – Я думаю, даже если я заблуждаюсь, Ранко будет приятно – где бы он теперь ни находился. Человек, который потерял родное и любимое дитя, будет рад услышать слово «отец» от кого угодно. Я надеюсь, что это поможет обрести ему спокойствие в ином мире.

– По-твоему, это преступление – разлучать отца и ребёнка?! – вдруг вырвалось у Иннин.

Брат посмотрел на неё с некоторой растерянностью, очевидно, не понимая, чем вызвана её неожиданная горячность.

– Не знаю, – пробормотал он. – Но я бы отдал всё на свете за то, чтобы мы росли рядом с отцом, который бы нас любил.

Иннин застонала.

Хайнэ вновь повернулся к портрету и, очевидно, погрузился в свои мысли – или же в мысленное общение с духом умершего.

– Пойдём? – спросил он тихо, когда палочки благовоний истлели и осыпались в фарфоровую подставку.

Они как будто поменялись с сестрой местами – Хайнэ был теперь спокоен, зато Иннин буквально лихорадило.

Всё же она старалась не показывать своих эмоций внешне и, кивнув, направилась к дверям.

– Иннин… – Хайнэ робко дотронулся до её рукава.

Та похолодела, предчувствуя вопрос, на который ей совсем не захочется отвечать, однако обернулась.

– Когда ты виделась с Хатори в последний раз?

– Давно, – соврала Иннин. – Тогда, когда я была у вас в доме, и ты закатил этот чудовищный скандал. Больше мы не встречались. – Она помолчала. – У нас всё было несерьёзно.

– Разве? – спросил Хайнэ с какой-то печалью. – А мне кажется, он был влюблён в тебя с детства…

– Это глупо. Во что он мог быть влюблён? Он совсем меня не знал.

– А ты?

– Что я? Меня прельстила его внешность. Ну и захотелось нарушить табу жрицы, – заявила Иннин с кривой усмешкой. – Мне ведь всегда нравилось нарушать запреты.

– Он однажды сказал, что для него постель – это не удовольствие, – произнёс Хайнэ совсем тихо. – Что он бы предпочёл этого никогда не делать. Я ему тогда не поверил, но…

– Это ты так намекаешь, что я его использовала?

– Ну, если смотреть правде в глаза, то мы оба… – пробормотал Хайнэ.

– Он не простит нас за это.

– Ты думаешь?

– Знаю, – категорично сказала Иннин.

– Что же нам делать?

– Пожинать плоды собственных заблуждений, – мрачно ответила Иннин. – Что нам ещё остаётся, брат?

Глава 19

Пару недель спустя служанка разбудила Хайнэ сообщением о том, что внизу его ожидает незнакомая дама.

Тот приподнялся на постели, удивлённый.

«Госпожа Илон?» – промелькнуло в его голове, и внутри что-то вздрогнуло, но он усилием воли подавил все поднимавшиеся чувства.

Тем не менее, он постарался одеться красиво, что теперь, за неимением Хатори, было значительно сложнее, чем раньше.

Взволнованный, он проковылял на первый этаж и рухнул в кресло залы, в которую уже провели гостью. Та стояла у окна спиной к Хайнэ, и он сразу же понял, что это не госпожа Илон – незнакомка была выше, и волосы её, красивыми локонами падавшие на спину, были не чёрными, а цвета красного дерева.

Раскрывая двери, Хайнэ ждал, что гостья обернётся, но она продолжала стоять к нему спиной, глядя через окно на сад, и это демонстративное пренебрежение к правилам приличия вызывало недоумение.

– Добрый день, – наконец, решился начать разговор Хайнэ. – Мне сказали, что вы хотите поговорить со мной, однако не пожелали назвать своё имя, поэтому я не знаю, как…

Незнакомка, наконец, обернулась, и Хайнэ осёкся.

Одетая по последней моде, вся в драгоценностях, она казалась шикарной особой, не уступающей по красоте Марик Фурасаку, но что-то было странное в её лице – или, может быть, в его выражении. От прямого взгляда тёмно-зелёных глаз хотелось уклониться, и Хайнэ вдруг почувствовал себя очень неуютно, ещё не понимая, в чём дело.

– Мы… никогда не встречались раньше? – несколько растерянно спросил он, одновременно что было силы напрягая память.

Однако нужда в этом быстро отпала.

– Возможно, – ответила незнакомка знакомым голосом и криво усмехнулась. – Может быть, даже каждый день.

Хайнэ приоткрыл рот.

– Как ты смог с собой это сделать? – только и смог проговорить он, когда к нему вернулся дар речи.

– А что тебя удивляет? – пожал плечами Хатори. – Я ведь уже переодевался в женщину, и даже тот прошлый, весьма несовершенный маскарад сбил с толку Сорэ Санью. Правда, кажется, он был изрядно пьян, но всё же. Теперь у меня больше опыта, ну и к тому же я изрядно похудел за последние полтора месяца, так что изображать госпожу стало гораздо проще.

– А цвет волос и глаз? – спросил Хайнэ потрясённо.

– Ты же знаешь, что существуют специальные средства.

– Но их практически невозможно достать! Они стоят баснословных денег!

– Только не для актёров, – покачал головой Хатори. – Для актёров они доступны, и уж тем более для наставника дворцовой труппы манрёсю, который имел удовольствие лицезреть наше представление и даже восхититься им. Не знаю уж, в чём дело, то ли он благоволит к тебе, и это определило остальное, то ли ему и впрямь понравилась моя игра, но он даже предложил мне остаться с ним. Правда, я отказался, но он не только не рассердился, но ещё и одарил меня множеством подарков, включая те вещи, которые сейчас на мне надеты.

– Представление? – переспросил Хайнэ. – Так ты собрался стать актёром?..

– Не знаю пока, собрался или не собрался, но в одном из представлений я сыграл и завтра уезжаю из столицы с труппой манрёсю. Будем путешествовать по провинциям, я повидаю мир, как всегда хотел.

Это известие заставило Хайнэ позабыть обо всех остальных вопросах, которые рвались у него с языка.

– Уезжаешь? – спросил он ошеломлённо. – Надолго?

– Может быть, навсегда. Что меня здесь держит?

Хайнэ не ответил.

Сколько раз он представлял себе эту встречу, приготовил слова, которые должен был сказать – но вот она случилась, и всё пошло совершенно не так, как он задумывал. Хатори пришёл к нему первый, заговорил с ним первый, обрушил на него град невероятных новостей и закончил тем, что завтра уедет навсегда.

Любые слова после такого начала разговора должны были выглядеть не просто неуместно, они должны были выглядеть жалко.

Но всё же Хайнэ попытался.

– Я тебя искал всё это время, – проговорил он, сглотнув.

– Искал? – Хатори прищурился. – Зачем?

Тон у него был отнюдь не доброжелательный.

– Чтобы… попросить прощения.

– Мне твои извинения не нужны, – отрезал Хатори.

Хайнэ молчал, раздавленный. Значит, Иннин была права – не простит…

– И нет ничего, чем я мог бы искупить свою вину? – с трудом спросил он. – Ты всё равно уедешь?

– А зачем тебе нужно, чтобы я остался? – хмыкнул Хатори. – Ты уже привык к тому, что тебя купают и одевают другие люди. Видишь, твоё пребывание во дворце имело значительные плюсы и помимо знакомства с Онхонто. Я не злюсь на тебя, – добавил он. – Если бы злился, то не пришёл бы. Но я уже сказал тебе тогда, что не вернусь, и так оно и будет.

– Тогда зачем ты здесь?.. Попрощаться?

Хатори посмотрел на него каким-то странным, долгим взглядом.

– Хочу помочь тебе исполнить твою мечту.

– Мою мечту? – эхом повторил Хайнэ. – Какую?

Хатори подобрал подол своей расшитой цветами накидки и подошёл к нему ближе. На этот раз ему удалось изменить даже походку, максимально приблизив её к плавной женской, и Хайнэ вздрогнул от зрелища – видеть его в женском платье в прошлый раз было довольно забавно и только, но теперь маскарад был почти неотличим от действительности.