Текст книги "Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)"

Автор книги: Вансайрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 53 страниц)

Хайнэ, вытерев слёзы, зажёг светильник и наклонился к ребёнку, чтобы получше его разглядеть.

– Кровь Санья всегда побеждает, – был вынужден согласиться он. – Но это же только внешность. Может, он будет похож на тебя по характеру…

Хатори чуть усмехнулся.

– Не думаю, что это будет хорошо.

Он положил ребёнка в колыбель, и тот вскоре снова уснул. Жизнь вернулась в своё привычное русло – Хатори помог Хайнэ искупаться и переодеться, отнёс его в постель, а после вернулся в собственную спальню.

Наутро Иннин, узнав о возвращении брата, позвала его к себе.

Хайнэ нашёл в её внешности следы усталости и серьёзного потрясения, однако голос у неё был бодрым.

– Хатори сказал мне, что ты с ним уже познакомился и согласился с тем, что он выглядит, как настоящий Санья. Теперь основная проблема – выбрать для него имя. Если честно, у меня пока что никаких вариантов, но у нас есть ещё почти два месяца, в течение которых ребёнок может продолжать оставаться безымянным… – весело болтала Иннин, прижимая к себе сына.

Во взгляде её, устремлённом на младенца, были гордость и нежность, свойственные любой матери.

«Нет, у тебя совсем другая судьба, – подумал Хайнэ, глядя на племянника. – Твоя мать тебя любит, и твой отец, хоть и не самый восторженный отец на свете, жив, здоров и будет заботиться о тебе…»

Он осторожно перевёл разговор на Даран, поинтересовавшись, как она отнеслась к беременности своей ученицы.

Иннин сразу же помрачнела.

– Она сказала мне, что я возненавижу своего ребёнка за боль, которую он мне причинит. – Она криво усмехнулась. – Какая глупость. Сразу видно, что у неё никогда не было детей.

Хайнэ отвёл взгляд.

«Значит, она ненавидит нас за это? – подумал он. – Боль… Я тоже ненавижу своё тело за боль, которое оно мне причиняет, и физически, и во всём остальном. Но достаточное ли это основание?..»

– Я специально решилась рожать сама, не используя ни одного из средств жриц, которые избавляют от физических страданий, – продолжила Иннин. – Конечно, это было… – она споткнулась, явно не желая вспоминать произошедшее, – …очень тяжело, но я забыла обо всём сразу, как только всё закончилось. Теперь это не имеет никакого значения. Что за глупость – считать, что единожды перенесённая боль повлияет на всю дальнейшую жизнь? Боль проходит, а жизнь продолжается.

Хайнэ какое-то время колебался, не зная, должен ли он рассказать ей о том, что стало ему известно, но в конечном итоге не смог этого сделать – странное оцепенение накатывало на него всякий раз при попытке представить, как он открывает сестре правду.

Оставив её кормить сына, он отправился в свою обычную прогулку по местам «пребывания» Ранко в поместье Арне. Теперь было ясно, что и эта дорогая сердцу фантазия оказалась наивной сказкой, непомерно далёкой от действительности.

«Снова иллюзия, – печально подумал Хайнэ, сгорбившись в своей заброшенной беседке, увитой дикими цветами. – А реальность была куда менее романтична. Отец полюбил слишком гордую, слишком властную женщину, как это часто бывает с добрыми мужчинами. Она по какой-то причине согласилась на отношения с ним, может быть, чтобы бросить кому-то или чему-то вызов, а потом избавилась от бывшего возлюбленного, как от ненужной игрушки. Он, наверное, не смог этого перенести и попросту умер от горя… Может быть, утопился в том самом озере, которое описывал с такой любовью. А ей было всё равно».

В подобных горьких размышлениях он провёл всю следующую неделю, отвлекаясь лишь на то, чтобы поухаживать за своими розами и иногда – изредка – посидеть с племянником.

А потом в поместье Арне пришло письмо из императорского дворца на тончайшей бумаге, украшенной четырёхцветной мандалой.

Госпожа Ниси распечатала его и побледнела.

– Я не понимаю, что это, – проговорила она, опустив бумагу на стол. – Чья-то шутка? Но эту печать невозможно подделать.

– Что там? – нетерпеливо спросила Иннин, поднимаясь из кресла.

– Объявление о том, что нас собираются навестить… высочайшие гости. Но такого не происходило в течение последних двадцати лет, не меньше! – Госпожа была явно взволнована. – Императрица и её ближайшее окружение очень давно не покидали пределов дворца, по крайней мере, официально. А сейчас нас уведомляют о том, что нам предстоит принять полсотни человек, как минимум. Не знаю, соблаговолит ли к визиту сама Госпожа, но в числе гостей будут её супруг и всё ближайшее окружение… Я не понимаю! Почему именно мы?! Мы столько лет уединённо живём в глуши, здесь нет ничего интересного, что могло бы привлечь высочайшее внимание, усадьба совершенно не готова к приёму гостей…

Хайнэ, единственный имевший некоторые догадки о причинах столь неожиданного визита, чуть отодвинулся в сторону, надеясь, что никто не заметит выражения его лица.

Чуть позже от Верховной Жрицы пришло ещё одно письмо сестре, на этот раз неофициальное.

«Я хочу, чтобы ты устроила всё на высшем уровне, и не сомневаюсь, что ты это сделаешь, – писала она. – Полагаю, ты задаёшься вопросом, чем обязана такой высокой чести, и я отвечу тебе. Этот визит – лишь остановка на длительном пути, который мы собираемся совершить вглубь страны. Пришло время менять многое, и, в том числе, традицию отдалённости членов правящей семьи от народа. В некоторые периоды боги должны быть удалены от народа, в другие – спускаться к ним. Миссия жрицы как раз и состоит в том, чтобы уметь отличать одно время от другого. Знаю, что кто-то возненавидит меня за это, но я никогда не оглядывалась по сторонам. Я привыкла смотреть вперёд и в будущее, иногда совсем далёкое, и я знаю, что это то, что должно быть сделано. Пусть народ узрит супруга своей правительницы, и впечатление от его  прекрасного облика затмит всё другое. В этом и состоит цель нашей поездки. Принимая её во внимание, отвлекись от собственных мыслей и переживаний на этот счёт и постарайся принести благо своей стране, как всегда старалась делать я».

– Нет, только не это! – закричала Иннин с каким-то почти животным ужасом. – Я не хочу, чтобы она была здесь, не хочу, чтобы видела моего сына!

Впрочем, надо было отдать ей должное – она быстро успокоилась, понимая, что не в силах отвратить неизбежное или как-то повлиять на уже принятое решение.

Хайнэ, воспользовавшись всеобщей суматохой, выскользнул в сад и побрёл по тёмным аллеям, пытаясь привести мысли в порядок.

«Это был искусно слепленный фасад, призванный прикрыть то, что она поддалась на мои угрозы, или мои угрозы послужили поводом к тому, чтобы принять подобное решение? – в смятении думал он. – Вряд ли я когда-нибудь это узнаю. Она слишком умна, никто никогда не сможет чего-то доказать или вырвать у неё признание, даже поставив её перед фактами… Впрочем, какая разница, чему именно обязано исполнение моей мечты? Онхонто будет здесь, я покажу ему озеро… Ему предстоит путешествие по стране, он наконец-то увидит мир, нашу страну, красоту нашей природы. Это, конечно, не свобода, но хотя бы часть её, а он принадлежит к той редкой породе людей, которые умеют радоваться и малому».

Хайнэ говорил себе, что должен быть счастлив, но что-то внутри отчаянно сопротивлялось и не верило в случившееся.

Это было, как если бы кто-то сказал ему, что с завтрашнего дня он будет полностью излечён от своей болезни.

В конце концов, он решил эту проблему, приняв деятельное участие в подготовке к предстоящему визиту. Суматоха в поместье царила страшная, деньги лились рекой – срочно заказывались новая мебель и убранство для покоев, составлялось меню, закупались продукты. Хайнэ присутствовал при всех переговорах матери с продавцами и лично руководил обустройством покоев, предназначенных для Онхонто. Чувство ирреальности происходящего уходило, постепенно уступая место взволнованному, радостному ожиданию.

«Вероятно, мне никогда в жизни больше не представится такого случая – выбирать ткань для простыней, на которых он будет спать, картины, которые принесут радость его взгляду, блюда, которые ему понравятся, – думал Хайнэ, трепеща. – Значит, я должен сполна насладиться тем счастьем, которое неожиданно выпало на мою долю. Чем бы ни пришлось за него расплачиваться».

– Ты совсем как я, когда готовилась к рождению ребёнка, – улыбнулась однажды Иннин, наблюдавшая за ним.

– Ах, сестра, так, может, истинное назначение Санья – это приносить счастье, защищать, заботиться? Ведь это – тоже власть, её светлая сторона, – пробормотал Хайнэ, слишком взволнованный, чтобы пытаться, как прежде, избегать наивных суждений.

– Нет, скорее, это мы – неправильные Санья, – помрачнела Иннин. – А все остальные – такие, как она. Забота? Кого этим можно обмануть? Мне смешно даже пытаться представить её доброй, великодушной защитницей.

Вопреки ожиданиям всех, она и не попыталась вмешаться в процесс подготовки к приезду и взять на себя хотя бы часть руководства, всё ещё пребывая в непривычных для Хайнэ растерянности и апатии.

«Всё это из-за Даран, – в конце концов, догадался он. – Она её боится».

И в тот же момент понял, что боится и сам.

«Для меня же будет лучше, если этот визит – часть давно запланированных ею событий, а вовсе не результат моих угроз, – подумал Хайнэ в последний день ожидания, стоя на обзорной площадке на самом верхнем этаже дома и глядя на открывавшийся глазам пейзаж. – Потому что в противном случае она никогда не простит мне, и даже не мой шантаж, а то, что ей пришлось пойти у меня на поводу. Что, если она и в самом деле убьёт меня? Что, если она едет сюда, чтобы исполнить свою угрозу и доказать, что двадцать лет – это мой предел? Смерть мою будет весьма легко списать на несчастный случай, я ведь так неуклюж в движениях, или, в крайнем случае, на естественное течение болезни. Никто даже не подумает на неё…»

Хайнэ криво усмехнулся, хотя внутри у него всё заледенело от этих мыслей, неожиданно показавшихся ему зловещим пророчеством.

И в этот же самый момент он увидел, что далеко внизу, у самого подножия горы как будто бы начинает расстилаться лента – яркая, пёстрая, сверкающая под лучами солнца всеми цветами радуги. Казалось, будто дорогу наводнило золото, в которое какой-то горный дух случайно просыпал горсть драгоценных камней – то трепетали на ветру разноцветные флаги, развевались роскошные одежды, блестели украшенные позолотой экипажи.

Слуга, находившийся рядом с Хайнэ, вскрикнул от неожиданности и побежал вниз со спешным докладом.

Хайнэ остался на месте, в оцепенении вглядываясь в вереницу гостей.

Среди всего этого разноцветья он безошибочно распознал императорскую мандалу, украшавшую экипаж, в котором должен был ехать Онхонто, и не отрывал от него взгляда на протяжении всего следующего часа, пока кареты медленно взбирались по склону горы.

И лишь тогда, когда глашатаи въехали в ворота, Хайнэ торопливо заковылял вниз. Он попросил Хатори помочь ему и, пробравшись в сад, спрятался за одной из построек, откуда открывался хороший вид на главную дорогу, ведущую к дому.

– Ты разве не хочешь ждать его у ворот? – удивился Хатори. – Я думал, ты захочешь поприветствовать его первым.

Но Хайнэ только покачал головой.

Его искали и звали, но не слишком настойчиво – в суматохе подготовки к встрече всем было не до того. Иннин также не было в числе встречающих, но её никто и не ожидал здесь увидеть – о судьбе её была осведомлена одна только Верховная Жрица. Воспользовавшись этим обстоятельством, Иннин решила переехать вместе с ребёнком в один из удалённых павильонов, чтобы ни с кем не встречаться.

Так что в конечном итоге гостей у ворот приветствовали лишь госпожа Ниси, Хатори и многочисленные слуги.

Никто из них до последнего не знал, удостоит ли их посещением сама Госпожа. И лишь тогда, когда распахнулась дверь императорского экипажа, и последний из гостей ступил на расстеленный перед ним золотой ковёр, стало ясно, что нет – она не приехала.

Было так тихо, что Хайнэ, находившийся в отдалении, слышал, как шелестит ткань под лёгкими шагами Онхонто. Тот был одет в императорские цвета: изумрудно-зелёное узкое одеяние с синим поясом и поверх него золотая, тяжёлая, украшенная драгоценностями накидка. Цветы и заколки в его волосах были ярко-алыми, красиво сочетавшимися с природным оттенком его красно-каштановых волос.

Он ни на мгновение не ошибся в церемониале. Встречавшие низко поклонились ему, госпожа протянула ему букет из лучших цветов своего сада; Онхонто точно выждал необходимое время, поклонился в ответ, не слишком низко, но и не едва заметно, и затем, согласно традиции, раздал каждому из встречавших по одному цветку из собственного букета, опять-таки, не ошибившись ни в значениях цветов, ни в том, с каким жестом нужно подавать их хозяйке дома, а с каким – всем остальным, согласно их статусу и роли в семье.

Это всегда поражало Хайнэ в нём: каким образом крестьянский сын, никогда и ничего не знавший о жизни знатных людей, мог так легко приучиться к многочисленным церемониям и участвовать в них с таким изяществам и достоинством, не путаясь ни в одной из сложных деталей?

На лице Онхонто была улыбка, вежливая, не слишком яркая, но и не принужденная. Взгляд Хайнэ случайно скользнул по лицу Верховной Жрицы, стоявшей справа от Онхонто, и вдруг ему подумалось: а ведь они похожи. У обоих было совершенно непроницаемое выражение лица, но если у Даран непроницаемо-холодное, то у Онхонто непроницаемо-тёплое. Он излучал симпатию и доброжелательность, и всё же за этими чувствами, неподдельно искренними, было и что-то другое, тайное, неизвестное и неподвластное никому.

«Удивился ли он, не увидев меня среди встречающих? – гадал Хайнэ. – Огорчился ли?»

Взгляд Онхонто не говорил об этом ничего.

На мгновение в душе у Хайнэ вновь шевельнулась гордость: есть ли смысл навязывать ему своё восхищение, свою любовь, если он для него – лишь один из многих? Но мгновение это продлилось недолго; едва только гости скрылись из вида, он, ковыляя, обогнул дом и, зайдя через двери для слуг, поднялся в комнату, приготовленную для Онхонто.

Здесь ему предстояло ждать ещё несколько часов, в течение которых гости вкушали приветственную трапезу. В душе у Хайнэ долго боролись два противоположных желания: быть в это время рядом с Онхонто, увидеть, какое впечатление на него произвела усадьба Санья, пытаться угадать его мысли, да и просто провести с ним на несколько часов больше, или же поздороваться с ним позже, наедине. В конце концов, второе желание победило.

Хайнэ сел на пол на колени. Ему хотелось приветствовать Онхонто по-настоящему, как своего правителя, упав перед ним ниц и коснувшись лицом пола, и будь он нормальным, не калекой, он сделал бы это в тот же момент, когда дорогой гость появился бы на пороге. Но со своими больными, увечными ногами он мог превратить этот торжественный и красивый жест в глупую комедию, и поэтому решил подготовиться заранее, хоть это и значило провести несколько часов, сидя на холодном полу, не двигаясь с места.

Светлое небо за окном потемнело, взошла полная луна.

Хайнэ напряжённо вслушивался в звуки снаружи; ноги у него затекли и болели от напряжения. Но, наконец, долгожданный звук послышался: тихие, лёгкие шаги. Онхонто вошёл в первую комнату вместе со слугами, переоделся с их помощью и отпустил их.

И в тот момент, когда он отодвинул тяжёлые занавеси, закрывавшие вход во внутреннюю комнату, где находилась постель, Хайнэ, как мог легко, согнулся, практически ложась на собственные руки, которые выставил вперёд. Длинные волосы, которые он оставил распущенным, и широкие шёлковые рукава его верхней накидки расстелились по полу.

– Я безмерно счастлив приветствовать вас в моём доме, на той земле, где я родился, – проговорил он, стараясь, чтобы голос его не дрожал. – Прошу вас, будьте моим гостем, одновременно оставаясь моим правителем и повелителем, не только по букве закона и традиций, но также согласно самой искренней воле моего сердца.

С этими словами он поднял голову и протянул Онхонто цветок.

– Мне, конечно, не пристало дарить высочайшему гостю столь слабую, к тому же ещё не распустившуюся розу, – улыбнулся Хайнэ. – Но это первый бутон на тех кустах, которые я посадил в вашу честь, и для меня он особенно дорог. Прошу вас, примите его.

Онхонто молча взял цветок.

Лицо его оставалось всё таким же непроницаемым, и Хайнэ успел похолодеть от мысли, что он сделал что-то не так, может быть, обидел его тем, что в последний момент решил не встречать у ворот, или что так гордо объявил себя хозяином дома, а его – своим гостем.

Но Онхонто, наконец, заговорил.

– Если бы я знать, что вы делать это, я бы спрятать один из цветов, которые были в моём букете, чтобы подарить его вам сейчас, – сказал он. – А теперь у меня ничего нет. Но как я могу нарушить столь красивую традицию? Видимо, мне придётся поступить вот так.

С этими словами он вытащил ярко-алый цветок из своих волос и протянул его Хайнэ с лёгкой улыбкой.

Тот настолько обрадовался, что Онхонто не сердится, что мигом растерял свою торжественность.

– Здесь в покоях есть тайный ход, который ведёт в глубину сада. Я взял на себя смелость объявить слугам, что вы любите спать подольше, значит, с утра у вас будет несколько часов, чтобы выйти и побродить по нашим владениям в полном одиночестве,  – начал рассказывать он с наивной гордостью ребёнка, желающего порадовать родителей. – Хатори будет ночевать вместе с моей сестрой в дальнем флигеле, и, если кто-либо вас увидит, то примет за него. Вот его одежда, я принёс её вам…

Хайнэ развернул свёрток, спрятанный в комнате заранее, и показал Онхонто тёмные штаны и платье.

И тут внезапно слабость и усталость охватили его.

«Я сделал всё, что мог, теперь лучше уйти…» – мелькнуло у него в голове, и он сделал шаг к дверям.

Но Онхонто схватил его за локоть с неожиданной силой.

– Вы не можете выйти из комнаты сейчас, у дверей дежурят слуги, – сказал он с лёгким смехом. – И до утра не сможете.

– Но я ведь могу воспользоваться тайным ходом… – растерянно возразил Хайнэ.

– Ох, и непонятливы же вы, Хайнэ, – покачал головой Онхонто, продолжая смеяться. – Ну хорошо, попробуем по-другому. Я приказывать вам остаться. До утра. И гулять я хочу тоже с вами, а не один.

– Правда?.. – глупо пробормотал Хайнэ, но на этот вопрос ответа уже не получил.

Онхонто привлёк его к себе и уложил с собой в постель.

И только тогда, когда все светильники были погашены, и лишь лунный свет освещал его молочно-белое лицо, Хайнэ показалось, что он, наконец, увидел его настоящего, без маски непроницаемого дружелюбия и безличного, ровно-доброго отношения ко всем.

Он лежал в его объятиях, боясь шевельнуться, глядя в огромные, широко раскрытые, по-кошачьи мерцавшие изумрудные глаза.

– Я приехать сюда, чтобы сделать кое-что, – тихо проговорил Онхонто, почти не шевеля губами. – Боюсь только, что вы возненавидите меня за это потом. Так что любите сейчас, пока вам ещё хочется это делать.

И он прижал Хайнэ к себе сильнее.

Тот хотел было спросить, о чём он говорит, но провалился в глубокий сон прежде, чем сумел открыть рот. Наутро же он не мог понять, слышал он эти слова наяву или уже во сне, и так ничего и не сказал.

Проснувшись, он увидел сквозь полупрозрачную ткань полога, как Онхонто одевается в одежду Хатори. Закончив, тот повернулся, и на мгновение Хайнэ охватили самые противоречивые, не поддающиеся никакому описанию чувства.

– Я готов, – сказал Онхонто весело. – Теперь вы вести меня и показывать ваши любимые места.

Он подвязал волосы тёмной лентой и окончательно стал похож на Хатори – точнее, совершенно на него не похож, но по-другому Хайнэ не смог бы описать свои ощущения.

Он растерянно взял его под локоть, чувствуя сильное головокружение.

Впрочем, в саду от свежего воздуха он пришёл в себя и, пытаясь решить, куда же вести Онхонто прежде всего, почему-то повёл его в дальний флигель, где располагалась теперь Иннин.

Про себя он молился, чтобы Хатори всё ещё спал. Тот разрешил отдать Онхонто свою одежду, но всё же Хайнэ был абсолютно уверен, что это зрелище – не то, что порадует брата.

Вдвоём они вошли в главные двери. В присутствии Онхонто Хайнэ даже ходьба давалась гораздо легче, и он почти что скользил по коридору, держа своего спутника за руку.

 Справа показались приоткрытые двери в спальню, в которой Хайнэ увидел сестру и брата спящими в обнимку – зрелище, ставшее привычным, но не менее болезненным, чем раньше.

«Я гораздо счастливее их двоих. Я счастливее всех на свете, – подумал он, справившись со своими чувствами и легко сжимая пальцы Онхонто. – Кто и когда испытывал такие же чувства, как я сейчас? Разве что, может быть, мой отец… Может, и он думал то же самое, когда любил ту женщину, прекрасно зная, что союз с ней не принесёт ему ничего, кроме горя. А, может быть, это тот выбор, который приходится совершать каждому – либо испытать то, чего не испытывал никто, и остаться наедине со своими чувствами, о которых никому не рассказать, разве что стихам и бумаге, в надежде вызвать сочувствие у далёких потомков, либо же жить так, как все, но и довольствоваться только этим, обычным счастьем. Впрочем, для меня второй вариант был отрезан изначально, мне даже мучиться выбором не пришлось».

Хайнэ провёл Онхонто в соседнюю комнату, в которой спал ребёнок.

Тому несколько дней назад исполнился месяц, и теперь, по традиции, он должен был всегда спать отдельно от матери. Хайнэ эта традиция казалась жестокой, но Иннин, привыкшая к суровому воспитанию жриц, не видела в ней ничего страшного.

Закрыв двери, Хайнэ приблизился к колыбельке и осторожно вынул из неё малыша.

– Я хотел показать вам, – прошептал он. – Это мой племянник. – И зачем-то вдруг прибавил, хотя не собирался рассказывать: – Сказать по правде, я был абсолютно уверен, что буду ненавидеть его до конца жизни. Но, кажется, я ошибся… И я этому очень рад. Не то чтобы я люблю его, но мне нравится держать его на руках, особенно сейчас, пока он ещё такой маленький и беззащитный. Не знаю, что будет потом.

Онхонто протянул руки, и Хайнэ отдал малыша ему.

– А у вас ведь тоже будут когда-нибудь дети, – проговорил он, глядя на них. – Как же им повезёт…

Ребёнок проснулся, но не плакал – он вообще удивительно редко плакал, и это нетипичное поведение добавляло Хайнэ симпатии к нему.

Онхонто улыбался малышу, протянувшему к нему ручки, и Хайнэ вдруг охватило сильнейшее ощущение дежавю, отражения настоящего в прошлом, повторения прошлого в настоящем.

– Когда я был маленьким, меня на руках держал один прекрасный человек, – проговорил он с некоторым трудом. – Я узнал об этом уже взрослым, и, представляя этот момент, чувствовал себя безмерно счастливым. Когда он вырастет, я расскажу ему про вас… Как вы склонялись над ним, улыбаясь… И он будет так же счастлив, как я.

– Так и случиться, Хайнэ, – сказал Онхонто. – Несомненно.

Оставив ребёнка, они ещё немного побродили по саду, пока ярко полыхнувшие лучи поднимавшегося солнца не возвестили им о том, что пора возвращаться. Онхонто проник в свои покои тем же путём, что выбирался из них, а Хайнэ прошёл к себе в открытую. Он не выходил из своей комнаты до полудня, проигнорировав и завтрак, и обед, и со стороны это, наверное, выглядело как неприкрытое пренебрежение высочайшим гостем. Хайнэ посмеивался в подушку, представляя себе сплетни, которые поползут об их размолвке с Онхонто, но выходить и развеивать это впечатление у него не было ни сил, ни особого желания.

«Вероятно, видеть вас несколько раз в год и всё остающееся время жить воспоминаниями – это не такая уж и плохая судьба. Сегодня я понимаю, что вполне мог бы так жить…» – начал он по привычке писать письмо и отложил его в сторону, вспомнив, что Онхонто находится в соседней комнате.

Однако после обеда уединение Хайнэ было потревожено. Захваченный врасплох предупреждением слуг, он едва успел накинуть сверху парадное платье, когда двери в его покои распахнулись, и он увидел на пороге Онхонто с его свитой, жриц во главе с Даран и прочих высокопоставленных лиц.

Здесь той глупой комедии, которой так боялся Хайнэ, всё-таки суждено было произойти – он торопливо попятился и неловко опустился, почти грохнулся на колени, путаясь в полах и рукавах накидки, смешной, испуганный и вызывающий жалость.

В этот момент Хайнэ будто увидел самого себя, неуклюже распластавшегося на полу, и Онхонто напротив, представляющего собой полную противоположность ему – статного, прекрасного, весь облик и каждое движение которого воплощали в себе изящество, гармонию и красоту.

«Великая Богиня, да с нас просто картину можно писать, – подумал Хайнэ с кривой усмешкой, пряча красное от стыда лицо за занавесившими его при низком поклоне волосами. – Я – это его кривое зеркало, в котором каждая его прекрасная черта заменена моей уродливой. Уверен, что если бы мы двое были героями какой-то пьесы, то её автором оказался бы некто вроде господина Маньюсарьи. Тот, кто любит жестокие шутки, и поэтому заставил нас оказаться вместе…»

Онхонто заговорил на своём родном языке, как было заведено во время всех официальных церемоний. Хайнэ было гораздо приятнее слушать его исковерканную речь, но он прекрасно понимал, что лежит в основе этого правила – когда Онхонто говорил на своём собственном языке без пауз и запинаний, голос его лился, как настоящая песня, завораживавшая и погружавшая в полубессознательное состояние не хуже дымных благовоний жриц. Если кто-то и мог ещё сомневаться в том, что перед ним живое божество, то, услышав этот голос, он раз и навсегда отбрасывал подобные крамольные мысли.

– Господин спрашивает, желает ли Хайнэ Санья сопровождать его во время поездки в столицу провинции Арне, – объяснила переводчица, находившаяся подле Онхонто.

Хайнэ растерянно взглянул ему в глаза, желая понять, какого ответа он ждёт, но не смог уловить ни малейшего намёка на то, было ли это искренним желанием Онхонто, или же данью приличиям, а то и следованием приказу Верховной Жрицы.

– Если Господин этого хочет, то я, конечно же, буду счастлив… – наконец, пробормотал он не очень уверенно.

И лишь когда они очутились вдвоём в одной карете, а шорох камней под колёсами заглушил их голоса, Онхонто сказал:

– По приказу Верховной Жрицы, я уже бывать в Нижнем Городе. Это вызвать… сенсацию, столпотворение. Люди быть везде – на улицах, на крышах, они свешивались из окон, дрались, я никогда не видеть столько людей. Меня заставить пройти перед ними по улицам, и все тянуть ко мне руки, протягивать больных детей, умолять даровать им исцеление и счастье. Это не было для меня внове, все наши соседи на Крео также приходить и просить меня молиться за них, а потом часто говорить, что я совершил для них помощь, что это благодаря мне их миновало то или иное горе. Не то чтобы я верить в это, но… И лишь потом я узнал, что моё появление в Нижнем Городе принесло ужасную трагедию. Множество людей погибли в давке, сотни, тысячи…

Хайнэ мгновенно понял его чувства и схватил его за руку.

– Вы опять об этом? О том, что в вас кроется какой-то корень несчастья и зла? Что мне сделать, чтобы доказать, что это не так? Точнее, может быть, и так, но вы не должны винить себя за это! – торопливо, горячо проговорил он. – Не бывает так, что что-то приносит одно лишь добро, во всём кроется противоположная, теневая сторона! Но без этого не может существовать мир. Вы приносите и счастье, и несчастье. Но чем сильнее, ужаснее последнее, тем прекраснее и волшебнее первое. Избавив мир от себя, вы избавите его не только от горя, но и от самой большой радости, которая доступна человеку. Жертвы… необходимы. Так же, как каждому из нас необходимы страдания, а не одно только удовольствие. Я знаю, что это жестоко, но это так. Я знаю.

– Хайнэ. – Онхонто ласково улыбнулся, пожав его руку. – Вы думать, я всего этого не понимаю?

– Но тогда что же заставляет вас так страдать?! – в отчаянии и изумлении воскликнул Хайнэ.

Онхонто помолчал.

– Обыкновенное… себялюбие, – наконец, ответил он с некоторым трудом. – Да-да, Хайнэ. Я не желать роли, приготовленной для меня судьбой, не хочу приносить ни несчастья, ни счастья. Я не хочу быть божеством, я хочу быть обыкновенным человеком и жить в своё удовольствие. Я, наверное, желать бросить вызов Богине, или Богу, или тому, кто меня создал. Прежде у меня не было мыслей о борьбе с мирозданием, но судьба вознесла меня слишком высоко. Я долго старался этого не замечать, но, видимо, это участь любого человека, который оказывается на вершине: он возносится. Возносится в своей душе, каким бы смиренным ни был в начале. И тогда у него появляются честолюбивые мысли. Он желает воспротивиться своему создателю, он начинает считать себя равным ему. Вот, если хотите, правда обо мне.

Хайнэ на какое-то время онемел.

– Вы… казались мне образцом того, что я сам не мог сделать, – сказал он, когда к нему вернулся дар речи. – Образцом смирения, принятия своего пути, каким бы мучительным и тяжким он ни был. Это я всегда роптал против божества, которое наградило меня такой участью, это я всегда мечтал кинуть ему вызов, и только глядя на вас, понимал, что это неправильные, злые мысли. Что на самом деле я хочу быть таким, как вы, что хочу терпеливо сносить свои страдания, не омрачая себя ни обидой, ни злостью, ни ненавистью к создавшему меня. А теперь вы говорите такие вещи…

Онхонто по-доброму рассмеялся.

– Вот видите, как легко противоположности меняются местами, – сказал он. – Вы правильно сказать, что у всего есть своя теневая сторона, но свет и тень постоянно сменяют друг друга, как день и ночь. Добро становится злом и наоборот. Слишком часто под внешним слоем оказывается нечто, совершенно противоположное ему. Прекрасная роза прячет под своими лепестками шипы. Вы полагать, что я являться образцом смирения и великодушия, и полон любви к людям, но на самом деле я гордец и себялюбец, и люди мне безразличны. Вот увидите, скоро вы поймёте, что в вас гораздо больше любви к ним, чем во мне.

– Во мне?! – вскричал Хайнэ. – Я полон ненависти, зависти и раздражения ко всем вокруг! Это смешно – то, что вы говорите! Прекратите наговаривать на себя, я всё равно этому не поверю. Впрочем, если вам так хочется считать себя злым, пожалуйста. Я уже говорил вам однажды, что буду любить вас, даже если вы захотите уничтожить весь мир. Так что эти ваши слова меня не пугают. Бросайте вызов Госпоже, Богине и кому угодно, я поддержу вас во всём, что бы вы ни решили. – Он сделал паузу и добавил притворно сердитым тоном: – Вот только вы же почему-то согласились ехать сейчас в город и снова видеть всех этих несчастных, которые желают поглядеть на ваше прекрасное лицо, услышать ваш прекрасный голос и обрести в них утешение. И где же ваш вызов?