Текст книги "Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)"

Автор книги: Вансайрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 53 страниц)

Манью вдруг резко отскочил в сторону, а потом пронёсся по своей импровизированной сцене, как вихрь. Он взмахнул рукавами, и лицо его вновь преобразилось до неузнаваемости – теперь перед Хайнэ стоял мальчишка, самоуверенный и задорный, глаза его ярко блестели, на губах играла улыбка.

– Энсаро, мой глупый брат! – запел он весёлым, звучным голосом. – Хватит страдать и проливать слёзы, отыщи в своём сердце радость, стань счастливым!

Произнеся эти слова, Манью повернулся к Хайнэ другим боком и снова превратился в Энсаро, тихого, печального, нежного.

– Этот мир жесток, и я хочу разделить боль тех, кто страдает…

– Этот мир прекрасен, и я хочу разделить радость тех, кто радуется! Перестань, Энсаро, ты не сможешь оплакать каждое погибшее животное и каждого погибшего человека!

Манью, снова в роли Энсаро, отвернул голову от незримого брата и опустил взгляд.

– Когда умру я, ты тоже не будешь меня оплакивать?

Глаза Хаалиа сверкнули.

– Ты не умрёшь! – воскликнул он. – Ты знаешь, что я маг и чародей, и я найду секрет бессмертия!

– Ты расскажешь его всем людям?

– Нет! Я ещё не всё знаю о магии, но одно мне ясно точно: секреты волшебства нельзя доверять тем, кто не сможет их понять! Но я открою секрет тебе, моему брату, и ты будешь жить вечно… Послушай, меня зовут во дворец, Императрица хочет, чтобы я был в в её свите. Там я выведаю тайны жриц и смогу усовершенствовать своё мастерство. Я достигну невиданных высот! Пойдём со мной, я сделаю твою жизнь счастливой, и она не закончится никогда.

– Нет, Хаали, надо мной довлеет злой рок, и я умру молодым. Я так и не смог понять, чем заслужил такую судьбу, но сегодня я понял другое. Те годы, которые мне остались, я хочу прожить, помогая другим, разделяя их скорбь и утешая в минуты отчаяния. Я хочу уйти из дома и искать тех, кто более несчастен; вряд ли я найду их во дворце.

Манью замолчал и взмахнул своими длинными рукавами.

Тонкая ткань медленно опадала в воздухе, и на мгновение Хайнэ показалось, что он видит летящий на землю снег и две фигуры, смутно различимые в белой пелене – двух братьев, опустивших головы и понимающих, что расстаются навсегда.

Хаалиа первым протянул руку.

– Не уходи! – сказал он.

Но Энсаро покачал головой.

– Я не могу. Что-то зовёт меня… Что-то болит вот здесь, – он прижал руку к груди. – Я должен найти кого-то, чей облик я видел давно – в сиянии звёзд, в волнах реки, в цветении трав.

И тогда Хаалиа снова задорно улыбнулся.

– О, я знаю, что это, брат! – весело пропел он. – Тебе нужна возлюбленная! Хоть я и младше, чем ты, а уже знаю толк в любви. Найди себе земную любимую, наслаждайся любовью с ней, бери от жизни всё и позабудь о злом роке. Тогда ты перестанешь страдать.

– Страдания нужны, сегодня я понял это! Лишь страдая сам, человек учится понимать других и разделять чужую боль.

– Сколько тебе говорить? Пока ты сам не станешь счастливым, ты не сможешь никому помочь!

«Ему легко говорить, – подумал Хайнэ, стиснув зубы и дрожа от злости. – Легко говорить, когда от природы ему досталось всё и даже больше! Как он смеет так разговаривать с ним, как может низводить его чувства до простого желания влюблённости? Он просто никогда не испытывал такого, он не в состоянии понять! Великая Богиня, неужели этот человек на самом деле существовал? В таком случае я ненавижу его… ненавижу!»

Когда он поднял голову, Манью снова был рассказчиком.

– В тот вечер Энсаро навсегда покинул материнский дом, – нараспев произнёс он. – Много месяцев скитался он по деревням и городам… Бедные люди не верили, что человек знатного происхождения может так просто уйти из семьи и не понимали его, не слушали его слов. Он потешались над ним, смеялись, что у него нет, и никогда не было возлюбленной. Энсаро понял, что никому не нужен со своими проповедями и своим утешением, но у него по-прежнему было ощущение, что кто-то ждёт его. Однажды ему приснилось, что он должен добраться до вершины самой высокой горы в Астанисе, и там, в крохотной, забытой людьми деревушке его встретит тот, кого он так долго ищет. А, может быть, он сам это для себя придумал… впоследствии Энсаро уже не мог точно вспомнить. Однако, претерпевая голод, холод и лишения, он забирался всё выше и выше в горы, и хоть каждый шаг давался ему всё с большим и большим трудом, он твёрдо решил идти, пока не умрёт.  И вот он пришёл, больной и измученный, и, никого не встретив, свалился с тяжёлой болезнью. Но даже умирая в одиночестве от лихорадки, он продолжал ждать и верить… и тогда, когда его вера почти иссякла, а жизни в теле оставалось лишь на горчичное зёрнышко, тогда, наконец, пришёл тот, кого он искал.

Опустившись на колени, Манью опёрся одной рукой о пол, а вторую протянул к невидимому больному, ласково погладил его по щеке.

Весь его облик переменился до неузнаваемости, и даже жутковатое, загримированное лицо казалось в этот момент самым прекрасным, что бывает в мире: столько света лилось из глаз.

– Прости, что заставил тебя ждать так долго, моё дитя, – едва слышно сказал актёр.

Хайнэ, ждавший этого момента чуть ли не больше самого Энсаро, еле удержался от того, чтобы вскочить на ноги.

– Да, – прошептал он, сдерживая слёзы счастья. – Да, я знал, что ты встретишь его!

На мгновение он почти забыл о том, что перед ним – театр одного актёра, и готов был кинуться к Манью в ноги, поверив, что это тот самый, кого он сам искал и ждал. Но прежде, чем он успел это сделать, на «сцене» снова появился рассказчик.

– Итак, прошло ещё несколько лет, – сказал он. – Энсаро  вернулся к людям, и в этот раз такой уверенностью и силой были полны его слова, что даже те, кто прежде насмехался над ним, стали его самыми верными сторонниками и назвали пророком. Он говорил о том, что не важно, кем ты родился – богатым или бедным, мужчиной или женщиной. Он жестоко обличал знать за то, что она сделала роскошь и погоню за наслаждениями смыслом жизни, и даже «вечное блаженство», которое обещали жрицы в награду за послушание Богине, он отрицал, утверждая, что человек не может быть счастлив, когда несчастливы все другие. И лишь одно, одно смущало его душу…

– Сбывается пророчество. Мой брат – один из самых знаменитых людей в стране, – пропел Энсаро, уже не тихий, робкий мальчик, но человек, глубоко уверенный в правоте своего дела. – Он живёт в роскоши и богатстве, он в открытую творит чудеса, у него множество любовниц и даже, как говорят, любовников. Но то, что никогда бы не простили другому человеку, с лёгкостью прощают ему. У него есть всё, и он не знает страданий и печали. Я не могу обличать его, как обличаю других, потому что он мой брат, и я по-прежнему люблю его, но я пришёл просить его о помощи. Пусть он покажет простым людям свои чудеса, и тем самым опровергнет слова жриц о той избранности, которая необходима, чтобы приблизиться к Богу. Он мужчина, но он обладает силами стихий.

Манью отпрыгнул в другой конец беседки и, взмахнув рукавами, превратился в Хаалиа – даже одежда его, казалось, заблестела сильнее, будто отражая то золото, которым были когда-то расшиты роскошные одежды мага.

– Мой брат, я ждал тебя, я слышал о тебе, и вот ты, наконец, пришёл! – пропел он звучным и по-прежнему весёлым голосом. – Каждый из нас выбрал свой путь, и каждый достиг всего, чего мог на нём достигнуть! Мы оба счастливы, и лишь об одном я жалел все эти годы – что ты так далеко.

– Разве ты счастлив, Хаали? – пропел Энсаро, и голос его вдруг снова дрогнул, скорбь, печаль и сомнения прорвались сквозь него. – Разве богатство и власть принесли мир твоей душе? У тебя есть всё, чего ты пожелаешь, но неужели теперь ты не понял, что это не то, ради чего живёт человек?

– Нет, не понял! – воскликнул Хаалиа. – Я не гонюсь за роскошью и властью, но до тех пор, пока они мои, почему бы мне не пользоваться ими? Я не гонюсь за любовью, но женщины и мужчины ищут моих поцелуев и говорят, что они дарят им радость, так почему же мне отказывать им? Почему я должен добровольно лишать себя того, что мне дала жизнь, почему не должен получать удовольствие? Ты не обратишь меня в свою веру, брат. Лучше бы ты просто обнял меня…

Энсаро низко опустил голову, признавая своё поражение, своё бессилие.

– Пусть будет так. Значит, мы навсегда останемся по разные стороны, брат. Но я пришёл просить тебя об услуге…

– И я бы с радостью оказал её тебе, если бы мог! Только ты заблуждался все эти годы, Энсаро. Я – не совсем обычный человек. Моим отцом был Солнечный Дух, и все мои силы – от него. Я не могу служить примером для остальных и опровергнуть своим существованием слова жриц.

– Так ушёл Энсаро из дома своего брата, потрясённый и растерянный, – продолжил рассказчик. – Но это всё же не поколебало его веры. Правда, он обещал своим ученикам и сторонникам доказательство своих слов, и, не получив его, они стали сомневаться… Энсаро чувствовал это и отвечал им новыми проповедями, всё более и более вдохновенными.

Манью опустился на колени, воздел руки к небесам.

– Что бы ни случилось, я никогда не стану сомневаться, – пропел он, закрыв глаза и прижимая руки к груди. – В прошлый раз я верил до последнего, и то, во что я верил, случилось. Я никогда не предам тебя, мой отец, учитель и возлюбленный.

– Однако тень злого рока уже подкрадывалась к Энсаро, – бесстрастно сообщил рассказчик. – Своими еретическими речами он подрывал устои государства, страна была на грани войны и хаоса. В конце концов, его схватили, бросили в темницу и приговорили к смертной казни путём сожжения заживо. Много месяцев он провёл в сыром подземелье, однако упрямо держался своей веры, и вот однажды сама Императрица решила навестить его.

Манью прошёлся по беседке, покачивая обманчиво полными бёдрами, сложив руки на груди.

– Послушай, пророк, – пропел он, глядя сверху вниз. – Я не позволю тебе уничтожить мою страну, но я не питаю к тебе личной ненависти. Признай, что ты заблуждался во всём, и обещаю, что тебе будет дарована жизнь.

– Я не боюсь смерти, – ответил Энсаро. – С раннего детства я знал, что умру молодым, это – моя судьба. Это знание привело меня к моему пути.

– Ради чего ты это делаешь, глупец? Ты смог обратить в свою веру лишь тех, кто беден и несчастен, но увидев, как ты слаб, и как сильны жрицы, они тут же отреклись от тебя. Тех, кто не обделён жизнью, твои слова ни на миг не смогли взволновать. Даже родного брата ты не смог убедить! Упорствуй в своих заблуждениях и дальше. Тебя будут пытать, а после, если только твой мнимый бог не сотворит чудо и не спасёт тебя, то ты умрёшь, мучительной, глупой и совершенно напрасной смертью!

Императрица степенно удалилась, а Манью, вернувшись на своё место, растянулся на полу и запел глухим голосом больного, измученного человека:

– Сбудется то, что было мне суждено: я приму мучительную смерть, и имя моё будет попрано и забыто в веках. Значит ли это, что всё, что я делал, было напрасно? – Он с трудом приподнял голову и посмотрел куда-то вверх, как будто ожидая ответа небес, а потом, не получив его, снова бессильно упал на пол. – Пусть будет так, да будет воля твоя. Я прошу тебя об одном: дай мне силы стерпеть пытки и казнь. Я хочу улыбаться так, как всегда улыбался мой брат – широко, искренне и беззаветно…

Хайнэ, переживавший всю эту историю так, как будто участвовал в ней лично, скомкал рукава.

Он хотел бы надеяться на чудо, но знал, что его не произойдёт, и теперь отчаянно ждал той единственно возможной победы Энсаро, которая могла, которая должна была случиться – перемены в его брате.

Если бы только Хаалиа, увидев казнь брата, понял, что заблуждался, пожалел обо всём, что говорил, принял его веру… то тогда смерть Энсаро бы не была напрасной.

– Еретик упорствовал в своих заблуждениях и его многократно пытали. Ему вырвали глаза и перебили ноги, сделав его слепым калекой…

Хайнэ задрожал.

– И провезли в таком виде по городу, чтобы народ видел, чего стоит их пророк. А после сожгли заживо, и множество покинувших его последователей смотрели, как огонь подбирается к лицу изменника. Однако он не кричал и улыбался, подняв безглазое лицо к небу. Так исполнилось то, что было суждено.

Манью замолчал и легко поклонился.

Несколько мгновений Хайнэ не мог вымолвить ни слова.

– А что же Хаалиа?! – наконец, не выдержал он. – Что случилось с ним?

– Он обрёл бессмертие, как и хотел, – пожал плечами актёр. – Да, он стал бессмертным, ах-ха-ха-ха!

Это снова был прежний Манью, с его кривлянием и визгливым смехом, с его нелепой одеждой и повадками помешанного.

Хайнэ смотрел на него, приоткрыв рот, глотая слёзы.

Он понимал, что ведёт себя глупо, что, возможно, ничего из этого не происходило на самом деле – кто может доказать? – но внутри у него всё разрывалось.

Как это обрёл бессмертие?! Разве может такое быть?

– Неужели он увидел, как его брат погиб мучительной смертью, и остался равнодушен? – начал Хайнэ дрожащим голосом. – Почему он не спас его, почему позволил всему этому произойти?! Ведь он был волшебником, он мог это сделать!..

– Представление окончено, – заявил Манью.

Хайнэ понял, что больше он от него ничего не добьётся.

– Нет, пророчество не исполнилось, – возразил он, не в силах совладать с волнением. – Там говорилось, что имя Энсаро будет всеми позабыто. Этого не случилось! Может быть, у него осталось не так много последователей, но всё же они есть! И даже если не останется ни одного человека, я, я всегда…

Голос его был перебит знакомым визгливым смехом.

– Ах-ха-ха-ха-ха! А с чего ты взял, что имеешь право называть себя последователем пророка, Энсенте Халия?

Хайнэ вздрогнул.

– То, что я написал несколько книг не самого целомудренного содержания, ещё не значит, что я не могу… – попытался возразить он, но Манью снова перебил его.

Скользнув к нему неслышно и незаметно, как тень, он вдруг положил руку ему на плечо – рука оказалась очень лёгкой, почти невесомой, и одновременно холодной; Хайнэ бросило в дрожь от этого прикосновения.

Манью наклонил своё лицо к его лицу; хитрые глаза-щёлочки сверкнули.

– Разве я говорю о том, что мешает тебе называться последователем Энсаро? – вкрадчиво спросил он. – Нет, я спрашиваю, что ты сделал, чтобы заслужить это право, ах-ха-ха-ха!

– Сделал? – переспросил Хайнэ, изо всех сил стараясь говорить ровно. – Я… я… книга, которую он написал, попала ко мне, когда мне было двенадцать. Я читаю её каждый вечер. Ну, то есть, когда у меня есть такая возможность. Сейчас, конечно, я не…

Он замолчал; краска стыда проступила на его лице багровыми пятнами.

И одновременно Хайнэ вдруг пришла в голову жуткая мысль: что он делает?! Он во дворце и признается неизвестно кому в том, что на протяжении семи лет являлся последователем запрещённого учения, является им по сей день и собирается быть им до самой смерти.

Если кто-то видел или слышал хотя бы одно слово из произнесённого… или если самому Манью захочется от него избавиться, то это будет проще простого. Нет, но им ведь потребуются какие-то доказательства! Его слово против слова актёра – он же не какой-то там простолюдин, он принадлежит к самой знатной семье страны, его не смогут казнить без следствия, он скажет, что это навет…

Хайнэ похолодел.

Скажет?

Отречётся от своей веры?

В полном смятении, обливаясь ледяным потом, он прислонился затылком к стене беседки.

«А если не отрекусь, если даже смогу вытерпеть пытки и потом казнь, как Энсаро, то какой в этом смысл? – подумал он с каким-то бессилием. – Я просто умру, и всё. Умру, не успев ничего сделать».

Манью же, казалось, не замечал ни малейших следов этой внутренней борьбы, исказившей лицо Хайнэ.

– Ты читал книжку, ах-ха-ха! – рассмеялся он. – Я тоже её читал, но разве это сделало меня последователем Милосердного?

Хитро улыбнувшись, он вдруг вытащил из рукава знакомую Хайнэ книгу.

– Возьми, перечитай её, и, может быть, поймешь что-нибудь новое, – предложил он и, сунув Хайнэ в руки книгу вместе с его тростью, с неожиданной силой подхватил его под мышки, поставил на ноги и вытолкнул из беседки.

Хайнэ понял, что его больше не хотят здесь видеть – да и не то чтобы он желал остаться.

В полном смятении он заковылял по освещённой аллее.

Постепенно мысли его немного пришли в порядок, страх отступил; он пришёл к выводу, что кем бы ни был этот странный человек, вряд ли он станет доносить на него после того, как сам вручил ему запрещённую книгу. Вот только зачем он это сделал…

Он остановился, чтобы перевести дух, и тут внезапно услышал за своей спиной звуки – кто-то определённо догонял его, тяжело дыша от быстрого бега.

Помедлив мгновение, Хайнэ обернулся – и увидел испуганное лицо собственной младшей сестры.

– Хайнэ! – воскликнула она. – Что ты здесь делаешь?! Я слышала звуки твоих шагов и ещё подумала, что это слишком похоже на то, как передвигается мой брат, но как бы ты мог очутиться во дворце в столь позднее время? А это и впрямь оказался ты!

Чуть отдышавшись, Нита поведала свою историю: ей удалось пробраться в книгохранилища, но, замешкавшись там («Зачиталась» – добавила она со смущённой усмешкой), она пропустила нужный момент и не смогла покинуть дворец вместе с остальными гостями.

А теперь ворота заперты, и что же ей делать, как объяснить, почему она задержалась здесь так надолго?

– Может быть, сказать, что ты хотела поговорить со мной? – предположил Хайнэ неуверенно.

Он рассказал, что с ним случилось; Нита пришла от этой истории в совершеннейший восторг.

Вообще, она была как-то непривычно взволнована и возбуждена, и оказалось, что виной тому – книги из книгохранилища, повествующие о государстве Сантья, которое, как известно, размещалось на этих землях до того, как они ушли под воду.

«Получается, не я один узнал сегодня историю из прошлого, которая потрясла меня до глубины души», – думал Хайнэ со странным чувством, слушая, как сестра, охваченная восторгом, рассказывает ему легенды тысячелетней давности.

– У сантийцев не было богов, – говорила Нита, широко улыбаясь. – Они сами себе были богами! Они умели творить чудеса, магия всех стихий была подвластна им, они летали по воздуху, они делали, что хотели, и не подчинялись ничьим законам!

– Что же они тогда не спасли свою страну от уничтожения, если были, как ты говоришь, богами? – не удержался Хайнэ.

Все эти слова про чудеса, магию и свободу вызывали у него одну ассоциацию –  Хаалиа, и этого хватило, чтобы мифические сантийцы вызвали у него не восторг и не преклонение, как у Ниты, а неприязнь и даже ненависть.

– Не знаю, – сестра немного помрачнела. – Кажется, это было их наказание… Но, мне кажется, это было придумано уже позднее. Вообще, мне это ужасно не нравится. Послушание, наказание, вся эта дурацкая мораль… Свобода – вот самое главное.

– Справедливость – вот самое главное. Каждый должен получать то, что заслужил! – вырвалось у Хайнэ. Он всё ещё никак не мог смириться с услышанным: Энсаро погиб, а его брат остался жив и добился того, чего хотел. Обрёл бессмертие… – И если твои сантийцы действительно делали, что хотели, то их наказание справедливо!

– А за что их было наказывать? За то, что они жили в своё удовольствие? За то, что не имели религии? И почему нужно обязательно почитать каких-то богов, если ты сам можешь всё? По-моему, это выглядит так, как будто сами небеса позавидовали их счастью и решили отнять его у них…

– А чем они заслужили своё счастье?!

– А чем не заслужили?!

Хайнэ открыл было рот, чтобы возразить, и осёкся, поняв, что если продолжить в таком же духе, то они с сестрой окончательно разругаются.

Да и к тому же, это было довольно глупо – спорить из-за каких-то легенд, о которых он прежде и не слышал.

Разгромить и уничтожить Хаалиа – вот чего ему хотелось на самом деле, но этого рассказать Ните он не мог.

– Ладно, давай лучше подумаем, как быть с тобой, – предложил Хайнэ более спокойным тоном. – Для начала мне нужно вернуться в свою комнату. Думаю, ты тоже сможешь в ней переночевать, а утром что-нибудь решим.

Сестра согласилась, и, проплутав ещё какое-то время по саду, они нашли нужный павильон.

Но, поднявшись по лестнице на балкон, Хайнэ увидел сквозь двери, что в комнате кто-то есть, и отшатнулся.

– Подожди здесь, – шепнул он сестре. – Я дам тебе знак, когда можно будет войти.

Нита спряталась за углом стены, а он зашёл в комнату, распахнув двери.

Онхонто, в ночной одежде и без маски, сидел на его постели.

– Хайнэ! – воскликнул он. – Мне сказать, что вас нет в комнате. Я думать, что вы хотите погулять, но так долго! Я беспокоиться, ведь вы же… – он запнулся, явно вспоминая нужное слово. – Вы же калека, вам трудно гулять один.

Услышать это слово было для Хайнэ так больно, как будто бы он получил удар ножом.

Да, он был калекой, и сам так называл себя в мыслях, но всё же никто прежде не произносил этого слова ему в лицо, стараясь использовать какие-то более мягкие эквиваленты.

Вот только запас слов чужеземца был не настолько велик, чтобы он мог позволить себе подбирать выражения….

– Всё в порядке, – пробормотал Хайнэ, садясь на постель рядом с гостем. – Простите, что заставил вас волноваться.

Он низко опустил голову.

– Хайнэ, что же вы плакать?! – поразился Онхонто, заметив его слёзы, и, помедлив, привлёк его к себе, ласково погладил по волосам.

– От боли, – проговорил Хайнэ, стиснув зубы. – У меня часто бывают боли в ногах.

Когда Онхонто ушёл, он открыл двери и впустил Ниту.

– Кто это был? – изумлённо спросила та. – Неужели Онхонто? Такой красивый…

– О, да, – улыбнулся Хайнэ, угадывая в сестре те же чувства, которые испытал несколько часов назад сам. – Если уж люди даже сейчас, не видя его лица, называют его Прекрасным, то что будет, когда он появится на людях без маски? Видишь, тебе повезло, что ты заблудилась сегодня в саду и благодаря этому смогла увидеть его раньше других.

– Поразительно красивый, – как-то растерянно повторила Нита и поглядела на постель, как будто он до сих пор там сидел.

– Это ты ещё не слышала, как он разговаривает, – с воодушевлением сказал Хайнэ. – На своём, родном языке. Когда не запинается и не путает окончания… Ни один певец не смог бы спеть красивее, чем он говорит.

Он отвёл взгляд в сторону.

Не сговариваясь, сестра и брат думали сейчас об одном и том же, и недавние распри по поводу сантийцев были позабыты.

***

– Итак, он всё-таки выбрал калеку, – произнесла принцесса Таик после того, как приём был окончен, и она удалилась в свои покои, чтобы иметь возможность выплеснуть эмоции.

Никого из свиты с собой она не взяла; только Аста Даран неслышной тенью проскользнула вслед за ней.

Она теперь всегда сопровождала её, и порой принцессу это раздражало – она не доверяла ей, о нет, не доверяла, и в то же время странным образом доверяла и обойтись без неё не могла.

«Как только вся полнота власти будет моей, я избавлюсь от неё», – много раз думала принцесса, оборачиваясь и искоса глядя на всё ещё красивое, но точно выточенное из камня лицо Верховной Жрицы.

Однако пока что не отдаляла её от себя.

– Было бы лучше, если бы он отличил Сорэ Санью? – невозмутимо уточнила Даран. А потом, помолчав, добавила, как показалось принцессе, с едва уловимой тенью насмешки в голосе: – Или, может быть, вы хотели бы, чтобы он приблизил к себе какую-нибудь красивую девушку?

Принцессу точно пощёчиной обожгло.

На что это она намекает? Что будущий муж может быть ей неверен, что может предпочесть ей какую-то другую девушку, и что она должна заранее этого опасаться и, сходя с ума от ревности, прятать его от всех женских глаз?

Старая змея.

Однако принцесса сдержала свои чувства и, раздражённо поморщившись, села писать Онхонто письмо.

Это также было частью свадебных традиций: после начала церемоний, которые могли растянуться на много месяцев, и до самого их завершения будущие муж и жена не могли видеть друг друга, даже после того, как жених переезжал в дом невесты – в данном случае, во дворец.

Исключением служила торжественная встреча и обмен рукопожатиями, но даже этот момент был испорчен, и испорчен он был Хайнэ Саньей.

Принцесса прикрыла глаза.

«Сегодня перед вашими глазами побывало несколько сотен юношей и девушек, которых я и приближенные мне люди отметили как наиболее достойных. Почему вы выбрали одного лишь Хайнэ Санью, неужели никто иной не был достоин вашей милости?  – писала она. – В таком случае мне жаль. Если уж мои подданные настолько никчёмны, что из тысячи наиболее талантливых и одарённых вы выбираете лишь одного, причём калеку, то чего мне ждать в качестве правительницы этой страны? Но всё-таки ваша свита не может состоять из одного человека, который к тому же, в силу своего физического состояния, не сможет исполнять все обязанности, поэтому прошу вас назвать ещё хотя бы несколько имён».

Дописав, принцесса приказала отнести письмо Онхонто.

Ответ не заставил себя долго ждать:

«Я доверяю этот выбор вам», – было написано в нём.

Принцесса не знала, чувствовать себя польщённой или оскорблённой.

Потом она вспомнила то, что говорили люди, приставленные к её будущему супругу: он спокоен и тих, подчиняется всем распоряжениям, терпит необходимые церемонии, хотя, несомненно, не привык к ним, и в голову ей пришла новая мысль.

Может быть, несмотря на то, что ему было сказано, Онхонто не считает себя вправе самому принимать решение?

Она снова взялась за кисть.

«Я пообещала, что вы будете чувствовать себя свободным во дворце, что сможете выполнять все свои желания. Я не отказываюсь от своих слов, даже если в чём-то это может пойти мне в ущерб. Должна признаться, по многим причинам я недолюбливаю человека, которого вы захотели приблизить к себе, но это было ваше решение, и я не буду с ним спорить. Можете не стеснять себя».

На этот раз ответное послание пришлось ждать дольше. Лишь развернув его, принцесса поняла, почему: оно было гораздо длиннее предыдущего, и, очевидно, Онхонто понадобилось много времени, чтобы составить его. Он всегда очень долго писал письма, однако результат превосходил все ожидания: читая их, сложно было поверить, что автором был чужеземец, в устной речи неимоверно коверкающий все слова. На бумаге он почти не делал ошибок, слог его отличался изяществом, а почерк – удивительной красотой.

«Госпожа, возможно, я неверно понял ваше желание, — писал он. — Вы хотели, чтобы я выбрал себе слуг, я же хотел найти друга. Но друзей не может быть много. Почувствовав, по некоторым причинам, расположение к Хайнэ Санье, я перестал думать о том, что должен выбрать ещё кого-то, и просто наслаждался талантами ваших подданных, не запоминая их имён. Поэтому, боюсь, я не смогу выполнить вашу просьбу и назвать ещё нескольких человек. Простите меня».

– По некоторым причинам, – повторила принцесса, не отрывая взгляда от послания. – По некоторым причинам.

«Хорошо, пусть будет так, – ответила она через несколько минут. – Пусть Хайнэ Санья будет вам другом, а слуг я выберу для вас сама».

Она приказала отнести письмо, не ожидая от Онхонто какого-то ответа, однако ответ, к её удивлению, последовал.

«Госпожа, вы сказали, что готовы выполнить любое моё желание. Я осмелюсь попросить вас только об одном: позвольте мне не надевать в присутствии Хайнэ Саньи маску».

Принцесса вздрогнула; бумага чуть было не выпала из её рук.

 «Это нарушение традиции, – написала она, внутренне дрожа от изумления и ярости. – Никому не позволено видеть ваше лицо. Чем Хайнэ Санья заслужил такую честь? Вы ведь пока что даже не имели времени, чтобы пообщаться с ним наедине».

Она быстро запечатала послание и кликнула слуг более раздражённым голосом, чем раньше.

На этот раз ответа она ожидала с сильным нетерпением. Он снова опаздывал, и принцесса решила было, что её ожидает длинное послание, в котором Онохнто подробно перечисляет все достоинства калеки, однако ошиблась: письмо состояло из пары фраз.

«Госпожа, в моей стране человеку, которого ты хочешь видеть своим другом, было принято преподносить самое дорогое, что у тебя есть. Возможность видеть моё лицо – это единственное, что я могу подарить Хайнэ, больше у меня ничего нет».

Все слова были  выведены кистью очень старательно, как у прилежного школьника, и в то же время была в этом почерке такая неуловимая лёгкость, какой никогда не встретишь у самого лучшего каллиграфа или переписчика, в совершенстве выполняющего свою работу.

Принцесса пробежала послание взглядом ещё раз, и ещё, и ещё.

Наконец, она отложила его с шумным вздохом и откинулась головой на подушки.

Вслед за яростью она ощутила какую-то странную растерянность – и с этим человеком, которого она выбрала себе в мужья, всегда было так. Она не понимала его, он приводил её в недоумение, в замешательство, и в то же время странным образом успокаивал.

Сначала она чувствовала умиротворение подле него, как будто её захлёстывала волна тёплой воды; она отдыхала, словно качаясь на волнах тёплого озера. А вслед за этим кратким периодом восстановления сил её захватывало жгучее желание – схватить его, удержать в руках, сделать его своим, утвердить как-то это право обладания. Но именно это желание и не получало удовлетворения: он покорился во всём, его почти назвали её мужем, он готов жить во дворце, который станет для него золотой клеткой, и в то же время внутренне он настолько же свободен и далёк от неё, как и в тот момент, когда она впервые его увидела.

Тот момент…

Ему предшествовали семь лет бесплодных поисков, смотрин, отвергнутых женихов, к какому бы семейству они не принадлежали.

Императрица-мать верила, что дочь её ищет того, кого полюбит, придворные и вся страна недоумевали, а сама Таик отказывала даже тем матерям, союз с сыновьями которых сулил значительное пополнение казны и был не так уж плох с точки зрения благородства крови.

Лишь однажды она призналась самой себе, в чём дело, и позже больше никогда не возвращалась к этой мысли. После того, как Даран привела во дворец мальчика Санью, после того, как принцесса уже успела представить своих детей с частицей проклятой божественной крови, она уже не могла видеть в качестве своего мужа никого иного. Счастливый случай, провидение, Великая Богиня – как угодно! – спасли её тогда от заключения союза с будущим бесплодным калекой, но мучительная тяга к крови Санья осталась, сколько бы она ни пыталась в себе её задавить, сколько бы ни кричала, что всё это сказки. И ни один из людей не выдерживал сравнения – не с Хайнэ-калекой, о нет – но с этим размытым образом, воплощающим в себе абстрактные качества божественной крови, ненавистной и притягивающей одновременно.

– Выше божественного атрибута может быть лишь само божество, – проронила однажды Даран, когда седьмой год бесплодных поисков подходил к концу.