Текст книги "Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)"

Автор книги: Вансайрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 53 страниц)

Но ведь Ранко тоже был Саньей…

– Сомневаюсь, что мне расскажут хоть что-либо, – вздохнул Хайнэ. – В любом случае, благодарю вас. За книгу в особенности.

– Не за что. Буду рада, если вам понравится. – Голос госпожи Илон как будто бы снова слегка потеплел. – Мои теперешние ученики не слишком-то интересуются поэзией. Хотите подержать ребёнка? Вы любите детей? – внезапно переменила тему она и, не дожидаясь ответа, подошла к Хайнэ.

Тот не знал, что ответить на этот вопрос.

– Иногда я сожалею, что у меня никогда не будет своих, – только и сказал он, взяв на руки девочку и прижимая её к груди.

– Ранко любил, – задумчиво произнесла госпожа Илон, встав позади них обоих.

Хайнэ замолчал и стал любоваться рекой.

Быстрые прозрачные воды уносили вдаль густо покрывавшие их глянцевито-алые листья, так что со стороны казалось, будто по волнам и впрямь струятся потоки крови.

Глядя на это, Хайнэ против воли вспоминал о том, как хлестнула кровь из порезов, которые он нанёс кинжалом сам себе.

Стоило ли ему благодарить судьбу за то, что его нашли и не позволили умереть?

Боль его стала меньше, стала утихать, но участь ни в чём не изменилась – он по-прежнему оставался калекой, не предназначенным для жизни, и сейчас, держа на руках ребёнка, рождённого от чужой страсти, он ощущал это особенно остро.

Он прикрыл глаза – и вдруг почувствовал, как чужие прохладные пальцы коснулись его затылка, чуть потянули прядь волос.

Жаркое дыхание обожгло ухо.

Хайнэ замер, не дыша.

Он лихорадочно ожидал продолжения, но ничего не последовало. Когда, измучившись, он обернулся, госпожа Илон стояла, отступив от него на пару шагов, и лицо её было холодным и безучастным.

– Теперь идите, – властно сказала она, забирая у него ребёнка.

Хайнэ смотрел на неё с растерянной надеждой.

Он уже не знал, в действительности ли случилось это прикосновение, взволновавшее его до глубины души и так не похожее на ласковое, снисходительное обращение Марик, которая относилась к нему, как к младшему брату. Или это только почудилось ему, сходившему с ума от тоски по близости чужого тела?..

Он махнул рукой Хатори, и тот вернулся, на ходу обуваясь – ему пришло в голову пройтись босиком по камням, устилавшим дно реки.

Хайнэ специально задержал его возле госпожи Илон подольше, приглядываясь к её реакции – если уж его ждёт повторение произошедшего, то лучше знать об этом заранее.

Но госпожа, скользнув один раз по Хатори равнодушным взглядом, отвернулась и принялась играть с девочкой. На Хайнэ она не смотрела вовсе.

Тот усаживался в экипаж, полный противоречивых мыслей и исступлённой, разъедающей душу надежды.

– Знаешь, мне пришлось сказать ей, что я – Энсенте Халия, – пробормотал он брату, когда экипаж тронулся. – Сначала я злился, что так получилось, но теперь думаю, что это хорошо, что она всё сразу знает…

Хатори смотрел на него подозрительным взглядом.

– Только не говори, что ты снова влюбился, – вдруг сказал он.

Хайнэ вздрогнул.

Слова эти подействовали на него охлаждающе, отрезвляюще.

– Нет, конечно, – возразил он и повторил уже менее уверенным тоном: – Конечно, нет…

– Она тебе в матери годится.

Брат сказал это без осуждения, просто констатировал факт, но Хайнэ в лицо всё равно бросилась волна стыда.

– Ну и что? Можно подумать, такого не бывает. Не думаю, что она старше, чем моя мать, а мама разве не красива? Разве кто-то сказал бы хоть слово, если бы она… – Хайнэ вдруг понял, что слишком горячо оправдывается, и снова залился багрянцем. – К чему этот разговор? Я же тебе уже сказал, что ничего к ней не испытываю.

Хатори промолчал и ничего не возразил, но на Хайнэ вдруг накатила усталость.

Он прислонился лицом к стене экипажа и почувствовал, как по спине, по завиткам волос у шеи стекают капли ледяного пота.

Хайнэ вспомнил свои страдания из-за Марик, вспомнил костёр, в котором сжег черновики Энсенте Халии.

«Не хочу, не хочу, не хочу», – в отчаянии думал он, сопротивляясь чему-то инстинктивному, поднимавшемуся из глубины его существа и заставлявшему дрожать от воспоминания о лёгком прикосновении чужих пальцев.

– Разворачивай, – проговорил Хайнэ сдавленным голосом, когда терпеть это стало невмоготу. – Поедем в Нижний Город.

– Зачем? – удивился Хатори, однако приказал развернуть экипаж.

Хайнэ молчал, прислонившись к стене.

Он давно уже думал о том, что главной чертой учения Милосердного является безразличие к разграничениям в обществе, и что Энсаро, сам знатный человек по происхождению, ушёл из своего богатого дома и жил среди бедняков. Хайнэ иногда представлял себя в той же ситуации и, сознавая, что не смог бы так, мучился  чувством вины. Он оправдывал себя тем, что болен, но потом понимал, что и будучи здоровым, испытывал бы те же ощущения, и это тяготило его.

Сейчас ему хотелось сделать что-нибудь, что приблизило бы его к Энсаро.

Он попросил Хатори отвести его в городскую больницу для бедных – было ли какое-нибудь другое место, в котором люди нуждались бы в милосердии больше?

– Ты уверен, что хочешь зайти внутрь? – спросил Хатори, вытащив его из экипажа и остановившись напротив ржавых ворот, створки которых, за неимением замка, были скреплены простой тряпицей.

– Да! – сказал Хайнэ резко, хотя он ни в чём уже не был уверен.

Запахи Нижнего Города по-прежнему действовали на него одуряюще – так, что хотелось замотать голову платком и бежать отсюда скорее куда угодно, пусть даже на своих собственных ногах, преодолевая адские муки.

Но Хайнэ всё же сделал над собой усилие.

«Главное – не дышать, – думал он, уткнувшись лицом в плечо Хатори. – И ни к чему не прикасаться».

И не смотреть ни на что, пронеслось у него в голове, когда они проходили длинным  коридором, и Хайнэ видел спавших вповалку больных, измученных лихорадкой, лежавших на куче какого-то тряпья.

Ему вдруг вспомнились разговоры, которые он слышал среди слуг: больница для бедных – это никакая не больница, а трупная, потому что живыми оттуда не возвращаются. Да и поехать туда соглашаются лишь те, кто наперёд уверен в безысходности своей участи, и у кого нет денег на собственные похороны. Они становятся живым пособием для лекарей, изучающих болезни, а взамен получают уверенность в том, что будут погребены в соответствии с обрядами.

«В таком случае эти люди тем более нуждаются в милосердии. В утешении. Если поговорить с ними о Нём…» – в отчаянии убеждал себя Хайнэ.

Всё же он никак не мог отвлечься от преследовавшего его страха подхватить какую-нибудь заразу и напоминал себе, что всего лишь чуть больше недели назад сам пытался лишить себя жизни. Если же это произойдёт теперь из-за болезни, то не будет ли это наилучшим выходом, спасением, которого он ждёт, и которое уже не сможет подарить себе сам, потому что,  вероятно, больше никогда не сумеет отважиться на самоубийство?

– Как ты думаешь, здесь только заразные больные? – всё-таки решился спросить Хайнэ, измучившись. – Неужели нет никого, кому нужна помощь… духовная, я имею в виду… но кто бы не представлял в этом смысле опасности?

Хатори выяснил всё в течение нескольких минут.

– Роженицы, – сказала женщина, обходившая больных. – Здесь есть женщины, которые не могут… – она помолчала, –  или не хотят обращаться за помощью к жрицам.

Хайнэ посмотрел на неё изумлённо.

Разве такое вообще было возможно? Всю свою жизнь он был совершенно уверен в том, что помощь жриц – это непременная составляющая появления ребёнка на свет. Жрицы, и только они, спасали будущую мать от опасности, угрожавшую её здоровью, и от боли, которая, как говорилось, сопровождала процесс рождения. Поэтому даже бедные женщины всегда звали к себе сестру из храма, когда наступало время дать новую жизнь. Это было то, на что копили деньги в любой семье, и без чего ни одна мать не разрешила бы дочери взять в дом мужа.

– Большинство из них умирает, – кивнула женщина в ответ на немой вопрос Хайнэ, написанный на его лице. – Но они, без сомнения, не представляют для господина никакой опасности.

Она низко поклонилась.

Несмотря ни на что, Хайнэ почувствовал глубокое облегчение.

Появление на свет ребёнка – этот процесс, конечно, не имел ни малейшего отношения к грязи, зловонию и разложению, царившим в этом ужасном месте. Это было счастливое событие, которого с трепетом ожидали любые отец и мать, то, чего желали все родственники семейства на любом из празднеств, великое таинство… то, чего ему самому никогда не доведётся пережить. Никогда ему не доведётся держать на руках собственное новорожденное дитя, ну так, быть может, он испытает хотя бы отблеск этого чувства, держа на руках чужое.

Хайнэ почувствовал, как душа его успокаивается от этой мысли, и попросил отвести их с Хатори к женщинам.

Страшный, душераздирающий вопль, эхом прокатившийся по тёмному коридору, заставил его вздрогнуть и похолодеть от ужаса ещё до того, как они добрались до нужных комнат; на спине его выступила испарина.

Значит, слова про чудовищные муки, сопровождающие появление новой жизни, не были неправдой…

– Господину вряд ли захочется смотреть на эту женщину, – сказала им с Хатори спутница, снова кланяясь. – Мне сказали, он хочет посмотреть на ту, которая на пороге смерти. У нас есть одна такая.

Хайнэ похолодел.

«Ну зачем же ты понял мои слова так прямо?» – спросил он у Хатори взглядом.

Тот чуть прикрыл глаза, пожав плечами.

Но делать было нечего – женщина раскрыла перед ними двоими двери комнаты. Хайнэ на мгновение зажмурился и тут же понял, что его страх был преждевременным – помещение выглядело почти чистым по сравнению с тем, что ему уже довелось увидеть; девушка, лежавшая на постели, была очень бледной и тихой.

Широко распахнутые глаза её, не мигая, смотрели в потолок и, судя по всему, ничего не видели.

По правую сторону от кровати возле стены сидела девочка лет шести и играла в какие-то самодельные игрушки.

Хатори отнёс Хайнэ к постели и, осторожно усадив его рядом с девушкой, отступил на пару шагов назад.

Больная зашевелилась.

– Кто здесь? – едва слышно спросила она, с трудом шевеля пересохшими, потрескавшимися губами. – Нанна, это ты?

Хайнэ растерянно молчал.

Ему пришло в голову, что девушка, наверное, зовёт своего возлюбленного, и он не знал, что на это ответить.

Что говорил в таких случаях Энсаро?

«Я пришёл дать тебе утешение, и свет, и всю мою любовь, которая есть лишь малая часть той безмерной любви, которую питает к вам Тот, кто стоит за мной, и кто готов дать её каждому, открывшему для неё своё сердце?»

Но богиня, как же глупо должны были прозвучать эти красивые, громкие слова в убогой комнате, наполненной запахом крови, перед женщиной, которая зовёт в смертный час своего любимого, а вместо этого слышит чужую речь, голос ненужного ей незнакомца, толкующего о любви, которой он сам никогда не знал.

Тем не менее, Хайнэ нащупал холодные, одеревеневшие пальцы умирающей, и, с трудом стиснув их своими, слабыми и по-детски маленькими, наклонился над ней.

– Я пришёл дать… тебе… – он запнулся и всё-таки не смог выговорить этих слов, показавшимися ему невероятно фальшивыми и самодовольными, порочащими имя того, от чьего имени хотелось их произнести, вместо того, чтобы славить его.

«Я пришёл получить утешение от тебя, вот что я должен сказать, – думал Хайнэ, стиснув зубы. – Я пришёл сюда, чтобы взять от всех вас силу, а не дать её. Великая Богиня, как я жалок».

Он молчал, стараясь сдержать слёзы, а больная вдруг зашевелилась, мутный взгляд её тусклых, глубоко запавших глаз прояснился, бледные губы приоткрылись.

– Ты… – свистяще прошептала она и, остановив на Хайнэ осмысленный взгляд, вырвала пальцы из его ладони. Подняв руку, она коснулась его лица трясущимися пальцами, и из груди её вырвался хриплый, изумлённый стон. – Пришёл… пришёл… Всё было не зря.

«Она принимает меня за другого», – мелькнуло в голове у Хайнэ, но он не собирался развеивать эту иллюзию.

Наверное, это было к лучшему.

– Пришёл, – сказал он и постарался улыбнуться так ласково, как только мог. – Я больше никогда тебя не оставлю.

Он наклонился и коснулся дрожащими губами бледного, покрытого испариной лба больной.

Она обняла его и заплакала.

– Душа моей души… – коснулся ушей Хайнэ тихий, едва слышный шёпот, больше похожий на нежный шелест листвы.

Тот замер.

Что-то в сердце кольнуло, и волна боли начала разливаться в его груди, одновременно с волной изумления, счастья и горькой, нежной любви.

«Неужели… – потрясённо думал он. – Неужели она приняла меня за Него?..»

И что-то подсказывало ему: да.

Слёзы всё-таки прорвались, как он ни старался их сдержать, но Хайнэ утирал их свободной рукой, чтобы они не капали на лицо умирающей: она не должна была осознать свою ошибку.

Потому что Милосердный не мог плакать, не мог сам испытывать боли и страданий, потому что всё его сердце должно было быть занято одной только любовью.

За окном показалось солнце; тёплые, золотистые лучи скользнули по мутным, давно не мытым стеклам, и комнату затопил неяркий свет.

Когда Хайнэ прекратил плакать и выпрямил спину, он обнаружил, что сжимает в объятиях покойницу.

Первым чувством, которое он испытал, было отстранённое удивление.

Волны эмоций схлынули, оставив его странно равнодушным к явлению человеческой смерти, которое, казалось бы, должно было потрясти его до глубины души. Женщина только что умерла у него на руках; он обнимал труп и ничего не чувствовал: ни страха, ни печали, ни отвращения.

Хайнэ вспомнилось, как в детстве они с Иннин пугали друг друга рассказами про покойников.

«Если посмотришь ему в глаза сразу после того, как он умрёт, то увидишь там огонь Подземного Мира, а если задержишь взгляд, то покойник утащит тебя за собой!» – уверяла его сестра и торжествующе хохотала, когда Хайнэ не мог сдержать оторопи.

Но сейчас страха не было.

Хайнэ посмотрел в глаза покойной и увидел в них своё отражение.

Положив руку на лицо девушки, он закрыл ей веки.

– Сестрёнка умерла? – вдруг с любопытством спросила девочка, до этого тихо игравшая возле стены.

В голосе её прозвучал неподдельный интерес.

Хайнэ вздрогнул.

Первым его импульсом было отчитать девочку, внушить ей, что нельзя таким тоном говорить об умершей, что нужно испытывать печаль, но потом он понял, что это напускное; что его собственные чувства сродни тому, что испытывает она.

– Да, умерла, – тихо ответил он.

– И больше никогда не проснётся? – допытывалась девочка. – А завтра? А послезавтра?

– Нет, никогда.

Девочка растерянно замолчала.

Хайнэ пришло в голову, что она просто не понимала, что такое смерть, от того и среагировала так. А он понимал, и всё равно ничего не почувствовал. Ему стало стыдно за себя.

В голову пришло: а если бы умер кто-то из его близких, он повёл бы себя так же, он всё равно не испытал бы ни капли скорби?

И вслед за этим потянулась другая, чудовищная мысль: «Хорошо бы кто-то и в самом деле умер, чтобы я мог это проверить. Но кто? Нита?»

Хайнэ выпустил руку покойной и сильно выпрямился, отвернувшись, чтобы Хатори не увидел разлившейся по его лицу бледности.

То, что он вдруг обнаружил в себе, было ужасным, отвратительным, недостойным чужих глаз.

Только что он мнил себя Милосердным, облегчающим чужие предсмертные муки – и вот теперь у него такие мысли.

Ему казалось, что он рухнул с небес на землю.

– Почему твоя сестра оказалась здесь? – спросил Хайнэ у девочки, чтобы отвлечься. – У неё не было денег на помощь жриц?

Та покачала головой.

– Бабушка выгнала её из дома. Сказала, что раз она не верит в Великую Богиню, то пусть справляется без её помощи и рожает сама.

Хайнэ вздрогнул, чувствуя, как начинает колотиться его сердце, быстро и болезненно.

Так, значит, интуиция не обманула его: он правильно всё понял и встретил свою духовную сестру, свою единомышленницу по вере.

Увы, слишком поздно…

«Благодарю тебя за это чудо, – подумал Хайнэ, закрыв глаза, и снова сжал холодную руку покойной. – Благодарю тебя, душа моей души. Спасибо за то, что я узнал о том, что я не один. Я так давно ждал подтверждения… И вот оно пришло, благодаря случайности. Спасибо тебе, Мой Возлюбленный, спасибо».

Помолившись, он снова открыл глаза и скользнул взглядом по лицу умершей. Оно было измождённым, но всё же таило в себе остатки былой красоты: заострившиеся черты были правильными, тонкими; тёмные волосы, рассыпавшиеся по подушке – густыми и гладкими.

Хайнэ почувствовал, как сердце его сжимает тоска.

Если бы они встретились раньше, если бы…

Но этому не суждено было случиться.

Но всё же то, что произошло, подсказало ему: он должен искать в Нижнем Городе. Никогда ему не встретить среди знати своих единомышленников, Энсаро был уникальным случаем, удивительным. Значит, он должен перебороть своё отвращение, свою брезгливость, и, возможно, наградой ему станет ещё одно чудо – может быть, когда-нибудь он встретит другую девушку. Ту самую, что предназначена ему, и чья душа будет откликаться на тот же зов…

Одна мысль об этом внушала странную горечь, как будто Хайнэ наперёд знал о том, что это невозможно – знал, хотя и не прекращал надеяться.

Глубоко вздохнув, он поднялся на ноги, и Хатори поддержал его за пояс.

– А где же ребёнок? – вспомнил Хайнэ.

Ему захотелось взять дитя покойной на руки. Он подумал, что позаботится о нём – найдёт людей, которые будут воспитывать его с любовью и лаской, а когда ребёнок подрастёт, расскажет ему о Милосердном, которого чтила его мать, и с мыслью о котором она умерла.

Но этим надеждам не суждено было сбыться.

– Братик тоже умер, – сказала девочка. – Ещё вчера.

Хайнэ весь сжался.

Он уже успел представить себя благодетелем, который одарит дитя королевскими дарами, вообразил, что жизнь умершей продолжится в её ребёнке, и этот ребёнок исполнит её мечты и будет жить в согласии с её верой. Но теперь получалось, что ничто и нигде не продолжится.

«Всё было не напрасно», – сказала она, но сказала, обманувшись. Это её ощущение было лишь иллюзией.

Хайнэ охватила горькая, муторная тоска, которая переросла в глубокое смятение, когда он вспомнил о представлении, которое устроил для него Маньюсарья, и о желанной сцене, над которой он плакал.

Но даже умирая в одиночестве от лихорадки, он продолжал ждать и верить… и тогда, когда его вера почти иссякла, а жизни в теле оставалось лишь на горчичное зёрнышко, тогда, наконец, пришёл тот, кого он искал.

– Прости, что заставил тебя ждать так долго, моё дитя…

Что, если встреча Энсаро с Милосердным была таким же миражом, как тот, который Хайнэ собственноручно устроил для умирающей?

Энсаро был тяжело болен…

Хайнэ пошатнулся, охваченный ужасом, и Хатори помог ему удержаться на ногах – но не удержать рассыпающийся от одного этого допущения мир.

Всё могло оказаться ложью – но только не это.

«Но, может быть, всё было совсем не так, – думал Хайнэ на обратном пути домой, пытаясь себя успокоить. – Кто знает, сказал ли Манью правду? Я никогда прежде не слышал ни о каком Хаалиа, существовал ли он на самом деле?»

Он замер, внезапно вспомнив о той вещи, которая ни разу не приходила ему в голову до этого.

Энсенте Халия. Хаалиа…

Вторую часть своего псевдонима он, сам того не подозревая, взял в честь ненавистного брата Энсаро, чьё имя глупые люди смешали с именем пророка.

Когда они с Хатори вернулись домой, мать протянула Хайнэ свиток, скреплённый печатью с изображением императорской мандалы.

– Это письмо из дворца, – чуть растерянно произнесла она. – Поскольку им стало известно, что состояние здоровья Хайнэ больше не представляет опасности, то они любезно приглашают его вернуться. А… всем нам известно, что означает любезное приглашение, подписанное Верховной Жрицей.

Губы её скривились в какой-то горькой и одновременно испуганной улыбке.

– Мы возвращаемся в Арне, – категорично заявил Хатори. – Хайнэ никуда не поедет!

Тот посмотрел в сторону.

Он не разделял тревог матери и брата и совершенно ничего не имел против того, чтобы вернуться во дворец; длинное письмо Онхонто лежало у него под подушкой, и по ночам Хайнэ перечитывал его, купаясь в ласковых словах, как в тёплых водах целебного источника.

Онхонто ни словом не обмолвился про его самочувствие и про якобы приступ болезни; он подробно рассказывал про церемонии, в которых ему доводилось участвовать, ярко описывал красоту цветов – последних хризантем, распускающихся этой осенью.

Хайнэ страшно было представить, каких трудов ему далось это письмо, написанное чистым, грамотным языком и даже не лишённое литературных метафор – но тем ценнее оно было.

– Не отговаривай меня, пожалуйста, – попросил он Хатори, когда они остались наедине. – Я всё равно не смогу вернуться, по крайней мере, до тех пор, пока не узнаю две важные для меня вещи. Лучше помоги мне их узнать… Помоги мне найти последователей Энсаро в Нижнем Городе. Теперь, когда я видел ту девушку, я уверен, что они существуют.

Хатори думал не долго.

– Хорошо, – сказал он. – Я постараюсь. А потом мы вернёмся.

Хайнэ прислонился к его плечу, думая о том, что то, чего он просит от брата – преступление, за которое полагается смертная казнь. Одно дело – бесцельные прогулки по Нижнему Городу, на которые и то смотрят косо, и совсем другое – попытки выяснить что-то о запрещённой религии.

– Но это опасно, – пробормотал он. – И особенно для тебя. Вспомни, что сказал когда-то Астанико. Ты слишком выделяешься с твоим цветом волос, тебя заметят и запомнят в любой толпе.

– Выделяюсь, – согласился Хатори. – Среди мужчин.

– Ну да, но этого-то никак не изменишь! Ты же не можешь стать женщиной, как бы ни… – Хайнэ осёкся и посмотрел на него с подозрением. – Послушай, только не говори, что ты всерьёз об этом думаешь!

– А почему нет? – спросил Хатори, склонив голову и через всю комнату посмотрев на себя в зеркало.

– Да ну, какая из тебя женщина, – недоверчиво усмехнулся Хайнэ. – Нет, нет.

– Но мы могли бы, по крайней мере, попробовать, – убеждал его Хатори, в свою очередь, усмехаясь.

В конце концов, Хайнэ сдался, и брат отправился покупать себе одежду и косметику.

Хайнэ остался ждать его, испытывая, с одной стороны, жгучее любопытство – брат в женском платье! наверняка это будет презабавное зрелище – а, с другой, одолеваемый странной неловкостью.

Вернувшись, Хатори вывалил на низкий стол перед зеркалом огромное количество баночек, склянок и тюбиков и принялся переодеваться.

Длинное платье тёмно-красного цвета, которое он для себя выбрал, хорошо скрывало всю неженственность его фигуры, ниспадая от груди до пола мягкими складками. Поверх него Хатори надел подряд несколько накидок, расшитых цветами – белого, золотистого и нежно-лилового цвета. Подобное разнообразие оттенков не было необычным и для наряда мужчины, но Хатори почти всегда носил чёрное, и выглядело это непривычно.

– Высоковата, – с неодобрением покачал головой Хайнэ, когда брат прошёлся в своём новом наряде по комнате. – И широка в плечах!

– Ну, уж чем наградила богиня, – пожал плечами тот. – Не всем везёт!

Тёмно-красные глаза его, в тон подолу платья, видневшемуся из-под накидок, лукаво блестели; видно было, что ситуация очень его забавляет.

– Но эта женщина не склонна впадать в отчаяние, – проговорил, тем временем, Хатори, усаживаясь на пол перед зеркалом. – И если с внешностью ей не повезло, она постарается что-то с этим сделать.

Завязав волосы на затылке, чтобы они не падали на лоб и не мешались, он потянулся рукой к разбросанным на столике туалетным принадлежностям, но Хайнэ остановил его.

– Нет, подожди, – сказал он, дотронувшись до его локтя. – Давай я.

«Сколько лет это ты одевал и причёсывал меня, – думал он. – Будем считать, что я в какой-то степени возвращаю долг».

– Давай, – согласился Хатори, чуть улыбнувшись, и закрыл глаза.

Хайнэ устроился возле него на коленях и, взяв в руки одну из баночек, принялся разрисовывать его лицо.

Он немного неумело провёл кистью с пудрой по скуластому, узкому лицу. Этому лицу недоставало полноты, чтобы казаться женским, но кожа была светлой и нежной, рыжие брови – тонкими и изящно очерченными, а подрагивающие ресницы – длинными.

Когда Хайнэ начал красить губы брата, обмакнув кисточку в помаду густого, карминно-красного цвета, Хатори затрясся от беззвучного смеха, однако глаз не раскрыл.

Хайнэ подтемнил его ресницы и брови, провёл по векам кисточкой с коричневато-золотистой краской и остался вполне доволен результатом. Он распустил волосы брата и несколько раз расчесал их гребнем – огненно-рыжие пряди ложились на плечи ровно, волосок к волоску. Хайнэ обрезал несколько передних прядей так, чтобы они прикрывали лоб, и отодвинулся, с удовлетворением созерцая дело своих рук.

– Я ощущаю себя художником, – заявил он. – Который доволен получившейся картиной.

– Сейчас твоя картина оживёт, – предупредил его Хатори, открывая глаза и поднимаясь на ноги. – Художник будет готов к такому сюрпризу?

Что-то в груди у Хайнэ болезненно дрогнуло, и он отшатнулся.

За спиной у Хатори в окне ярко сияло клонившееся к горизонту солнцу, и в обрамлении его поздних лучей фигура брата с рассыпавшимися по плечам волосами казалась охваченной пламенем.

На мгновение Хайнэ почудилось, будто он видит перед собой живое воплощение Аларес – богини с золотыми, как солнце, волосами, суровым лицом и испепеляющем взглядом.

В дверь постучали.

– Войдите, – растерянно откликнулся Хайнэ, всё ещё не в силах отделаться от ощущения, которое сдавило ему грудь.

На пороге показалась мать и так же, как и он, растерянно посмотрела на Хатори.

Тот смеялся.

– Госпожа, – он низко поклонился, так что концы огненно-золотистых волос коснулись пола. – Изволите принять в дом новую служанку?

– О, Великая Богиня, – пробормотала Ниси, не поддаваясь его весёлому тону. – Как ты похож сейчас на свою мать.

Хайнэ вздрогнул.

Впервые на его памяти мать заговорила о родителях Хатори.

– Я видела её всего лишь один раз в жизни, но… – продолжила Ниси и осеклась. – Но я запомнила её лицо на всю жизнь. Хайнэ, я пришла сказать, что твоя ванна готова.

С этими словами она вышла из комнаты.

Хайнэ продолжал растерянно смотреть на брата.

Тот улыбнулся ему, делая вид, что ничего не произошло.

– Я ведь всегда говорил, что не хочу ничего знать, – ответил он на немой вопрос Хайнэ и наклонился к нему. – Вы – моя единственная семья. Пойдём купаться?

Подхватив брата на руки, Хатори спустился вниз и понёс его к купальне.

– Подожди, – попросил его Хайнэ, и брат остановился посреди сада.

– Что такое?

– Так… сейчас.

Положив голову на плечо Хатори, Хайнэ искоса смотрел на его незнакомое, непривычно красивое лицо, на глаза, обрамлённые густо накрашенными ресницами, и стеклянная поверхность дверей купальни отражала странную картину – женщину, разодетую в нарядные шелка и держащую на руках калеку.

Глава 14

Церемонии, связанные с бракосочетанием принцессы и Онхонто, начинались в первый день Второго Месяца Ветра  и заканчивались в последний.

В этот день Онхонто должен был впервые остаться в опочивальне своей молодой жены, и в этот день Хайнэ вернулся во дворец.

В комнате Онхонто было множество слуг, готовивших его к вечернему событию, но он отослал их всех, стоило Хайнэ появиться.

– Как вы себя чувствовать, Хайнэ? – ласково осведомился он, идя к нему навстречу. – Вы уже улыбаться?

Хайнэ не понял, причём здесь улыбка, однако на всякий случай улыбнулся и принялся вдохновенно рассказывать о том, как приступ болезни, тяжелейший за последние десять лет, приковал его к постели, и как он трое суток лежал почти без движения.

О том, что он говорит что-то не то, ему подсказало выражение лица Онхонто, сразу же ставшее серьёзным и каким-то печальным.

– Что же вы меня обманывать, Хайнэ? – спросил он без укоризны, скорее, грустно. – Я ведь всё знаю о том, что произошло.

Хайнэ вздрогнул и отступил назад, к дверям.

Лицо его испуганно искривилось.

«Теперь он всё знает о том, как я умею врать, – пронеслось у него в голове. – Как легко я это делаю… Он всегда будет презирать меня».

Онхонто подошёл к нему ещё ближе, взял его руку в свою, задрал рукав и чуть коснулся своими прохладными пальцами длинных багровых рубцов, покрывавших  запястье.

– Как же так можно, Хайнэ? – по-прежнему грустно спросил он, гладя искалеченное запястье, как гладил бы, наверное, засыхающий росток одного из своих растений. – Вы испортить свою нежную, прекрасную кожу. Эти следы оставаться с вами на всю жизнь.

В этот момент Хайнэ не выдержал. Нежная, прекрасная кожа?

– Что это уродство добавит к уже существующему?! – взорвался он. – Вы не видели моего тела, не знаете, какое оно! Вам никогда не понять моих чувств, вы – самое прекрасное и совершенное на земле существо, в вашем облике нет ни одной черты, которую можно было бы назвать уродливой, что вы можете знать!..

Он осёкся, остановленный серьёзным взглядом лучистых изумрудных глаз.

– Вы завидовать мне? – спросил Онхонто.

– Нет!.. – поспешно возразил Хайнэ, оторопев. – Нет, я… не завидую, но… Но я хотел бы иметь ваш прекрасный облик, а не свой собственный, который я ненавижу, – добавил он, испытывая усталость и опустошение.

Несколько минут он стоял, прислонившись к стене и низко опустив голову, а потом почувствовал, как чужие руки принимаются развязывать его пояс.

– Что вы делаете? – пролепетал Хайнэ, охваченный ужасом. – Нет, пожалуйста, остановитесь, прошу вас!..

Но Онхонто продолжал молча раздевать его.

Хайнэ знал, что может оттолкнуть его, что может вырваться, но почему-то тело отказывалось это делать. Он застыл, словно парализованный, и только ужас проникал в него волнами, всё глубже и глубже с каждой новой расстёгнутой застёжкой и развязанной завязкой.

Верхняя накидка полетела на пол.

Хайнэ задрал голову, дрожа, как от лихорадки.

– О, вы не можете этого делать, не можете смотреть на уродство, это не для ваших прекрасных глаз, – вырывались у него отрывистые фразы, смысл которых он не вполне понимал сейчас и сам. – Уродство не должно существовать, я не должен существовать, поэтому лучше убейте меня…

Прохладный воздух коснулся его кожи, и Хайнэ вдруг понял, что почти полностью обнажён, не считая лёгких нижних штанов.

Он хотел было дёрнуться, упасть на пол и сжаться в комок, чтобы Онхонто не видел его впалой, как будто вдавленной вовнутрь груди, не видел длинных, костлявых рук, похожих на обтянутые кожей узловатые сучья, но тело по-прежнему отказывалось ему повиноваться.

– Я не вижу ничего уродливого, – серьёзно сказал Онхонто. – Ничего.

Хайнэ поднял на него мутный, затравленный взгляд.

– Я не слепой, – продолжил Онхонто, положив руки ему на плечи и поглаживая покрытую мурашками кожу. – Или будете утверждать, что это так? Я не слепой, но я не вижу ничего уродливого.

– О, только не говорите, что видите красоту, – едва слышно проговорил Хайнэ. – Не издевайтесь надо мной…