Текст книги "Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)"

Автор книги: Вансайрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 53 страниц)

– Что это была за минута слабости, о которой вы говорили? – спросил он напоследок. – Что огорчило вас так, что вы написали мне это письмо?

– А, это, – Онхонто поглядел куда-то вдаль. – Кое-что убедило меня в том, что я приношу одни несчастья. Эта красота, которой вы все так восхищаетесь…

Хайнэ побледнел.

– Помните тот день… утро казней? – торопливо проговорил он. – Я был уверен, что не смогу этого выдержать. Единственное, что мне помогло – это вы. Один взгляд на вас менял все цвета в мире с тёмных на светлые, что бы ни происходило вокруг. Ваша красота – это надежда. Это то, ради чего хочется жить. То, без чего ни один человек не смог бы выжить. Если этого не будет в мире, то этому миру незачем существовать.

Онхонто чуть улыбнулся, но Хайнэ не был уверен, что смог его убедить.

– Вы ведь не сделаете ничего с собой? – спросил он с возрастающей тревогой.

Онхонто повернулся к нему и чуть приподнял брови.

– А?..

– Не покончите с собой, верно?! – Хайнэ схватил его за руку. – Если это – ваше намерение, то уж лучше убейте и меня сразу тоже!

– Ах, нет. Ну что вы, Хайнэ. – Онхонто рассмеялся и твёрдо добавил: – Этого я не сделаю никогда. Жизнь человека не принадлежит ему, он не имеет права сам её оборвать.

Хайнэ почувствовал облегчение – слова эти казались вполне искренними и убедительными.

И всё-таки спросил:

– Обещаете?

– Клянусь, – очень серьёзно сказал Онхонто.

Хайнэ уходил от него, успокоенный.

Уже почти добравшись до дверей, он вдруг обратил внимание на одну вещицу, стоявшую на столике – часы наподобие песочных, но вместо песка в их половинках было насыпано что-то ярко-алое. Хайнэ догадался, что это: измельчённые лепестки розы. Точно такие же лепестки были рассыпаны вокруг под стеклянным колпаком, который накрывал часы; рядом с ними было расставлено несколько изящных искусственных роз, посыпанных золотой пыльцой.

– Мне сказать, это называться «розарий времени». Его сделала какая-то искусная мастерица специально для меня… – сказал Онхонто. – А ведь знаете, Хайнэ, когда я жил на Крео, я даже не знать, что существуют такие вещи, как часы. Мы все определять время по цветам, по солнцу, по звёздам. И мы быть уверены, что время бесконечно, бессмертно, ведь в природе всё повторяется вновь и вновь. Никто из нас не верил в смерть и не боялся её, хотя у нас не было никаких особенных… как это говорится? – теорий о том, что после неё происходит, и куда деваться душа. Наши боги были богами природы и жизни, они не давали ответов на те вопросы, которыми мучаете себя вы. Может быть, потому, что у нас и не было этих вопросов. Мы не думали об этом.

Хайнэ размышлял о его словах по дороге домой, но так и не сделал из них какого-то вывода. Говоря по правде, ему не слишком-то хотелось о чём-то думать – душа его была полна, образно выражаясь, лепестками роз, как часы в покоях Онхонто; он был счастлив, успокоен и умиротворён.

«Какое же это счастье – существовать только для того, чтобы подарить кому-то слова любви в тот момент, когда тот в них нуждается», – думал он, скользя задумчивым взглядом по солнечным улицам Аста Энур.

Он решил отправиться в обратный путь на следующее утро, а до вечера сделать ещё одно дело, раз уж он оказался в столице – снова навестить дом Ранко Саньи. Он накупил благовонных палочек для поминальной церемонии, с особенным тщанием выбирая те из них, которые были с запахом разных сортов роз.

«Отец ведь тоже любил розы, как и Онхонто…» – подумал Хайнэ, решившись в мыслях назвать его своим отцом, и почувствовал какое-то смутное неуютное чувство.

Может быть, потому, что не до конца верил в свою теорию, а, может быть, из-за чувства вины перед другим отцом, который впервые в жизни что-то для него сделал.

Так или иначе, но он купил ещё и свежесрезанных роз, целую охапку, и повёз всё это душистое великолепие по уже знакомому адресу.

Заброшенный дом встретил его как-то по иному, не так, как прежде. Хайнэ не мог бы сказать, что именно изменилось со времени его прошлого приезда сюда, но ощущение было совсем другим. Не было больше чувства пустоты, звенящей тишины, остановившегося времени…

Здесь как будто ощущалось теперь чьё-то присутствие.

И как только Хайнэ это понял, он услышал звуки, донёсшиеся со второго этажа. Сверху, над его головой, где располагалась комната с портретом Ранко, кто-то ходил, и пол под ногами этого человека скрипел и протяжно плакал.

В первое мгновение Хайнэ пробрала ледяная дрожь до самых костей. Ему разом вспомнились все страшные истории, которыми пугала его в детстве Иннин – о мертвецах, духах, призраках, которые возвращаются с того света, чтобы утащить живого человека с собой. Их прикосновение холодно, как лёд, а в провалах глаз пылает яростное пламя Подземного Мира, в которое они желают тебя швырнуть, чтобы ты страдал так же, как страдают они…

Но момент этот длился недолго.

Потом Хайнэ вдруг вспомнил собственное предположение о том, что Ранко Санья, быть может, не умер, а был только объявлен мёртвым, а сам отправился в изгнание – и сердце его бешено заколотилось.

«Неужели?!» – изумлённо, испуганно подумал он.

Представить на одно только мгновение, что Ранко, его предполагаемый отец, может быть жив, что он может быть здесь, наверху, что их разделяет не больше, чем два десятка ступенек лестницы – о, это было почти не под силу сознанию, как не под силу представить бесконечность.

Но сердце, решавшее эти проблемы куда проще и быстрее, трепетало от любви и надежды, и Хайнэ, едва дыша, заковылял на второй этаж.

«Нет, этого не может быть, не может быть», – убеждал он сам себя, чтобы не сойти с ума от разочарования, когда окажется, что ему всё только послышалось.

Он толкнул двери…

Перед портретом на циновке, боком к Хайнэ, сидел человек с длинными чёрными волосами, живой человек, похожий на висевшую на стене картину, как бывает похож постаревший человек на самого себя в молодости.

– Отец!.. – выкрикнул Хайнэ потрясённо и рухнул на колени без сил и почти без чувств.

Повернувшийся к нему человек был и в самом деле его отцом.

Лицо его искривилось от изумления и от гнева, руки затряслись, как от сильнейшей лихорадки.

– Ты! – заорал Райко Санья в исступлённой ярости. – Ты?! Как ты посмел сюда прийти?! Что ты здесь делаешь?!

Хайнэ широко раскрыл глаза.

Больше всего его потрясло даже не это неприкрытое бешенство обычно безразличного ко всему отца, сколько сходство – совершенно явное сходство его лица с портретом, которое раньше ни разу не пришло ему на ум.

Чудовищное предположение промелькнуло в его голове, от которого сознание его помутилось, как если бы он наглотался воды.

Райко, этот ненавистный, равнодушный к нему отец, и Ранко, отец идеальный, возвышенный, благородный – это одно лицо? Ранко, про которого говорили столько прекрасных слов, который писал такие прекрасные стихи и с любовью держал на руках младенца, стал за годы изгнания таким?

Это было как если бы весь мир рухнул.

– Ты… ты и есть Ранко Санья, так? – прошептал Хайнэ.

– Не смей! – взвился отец, на этот раз уже почти визжа, как животное, которое режут вживую. – Не смей даже произносить его имени! Ты посмел прийти сюда, посмел трогать его вещи, ты зажигал здесь благовония! Это ведь был ты, да?! Да как ты посмел трогать его вещи, осквернить покой умершего, касаться того, чего касался он?! Она уже сделала это один раз, она сожгла его одежду, а теперь ты?!

Он вдруг подскочил к Хайнэ, толкнул его к стене и принялся душить – по-настоящему.

Хайнэ понял одно – нет, он ошибся.

А потом он перестал что-либо соображать, потому что чувствовал одно – ему не хватает воздуха, его пытаются убить.

– Отец, отец, отец, я думал, что он мой отец, поэтому и пришёл сюда! Я слышал, мне говорили, я сопоставил факты… – лепетал он, пытаясь вырваться из железной хватки обезумевшего Райко. – Пожалуйста, отпусти меня, не убивай, в чём я виноват?! Я знаю, что я это просто придумал себе, ну так ведь я писатель, я всё время что-то выдумываю, создаю для себя иллюзии, сладкую ложь, мечтаю! Мне просто так хотелось верить в то, что он – мой отец, вот я и искал его дом, и пришёл сюда, и зажигал поминальные благовония, потому что подумал, что ему могло бы этого хотеться… У него ведь был ребёнок…

Райко вдруг отпустил его.

Хайнэ рухнул на пол, кашляя и извиваясь.

Так прошло долгое время, прежде чем они оба сумели немного прийти в себя.

Едва только у Хайнэ появились какие-то силы, он тут же шарахнулся в угол и весь съёжился там, дрожа от пережитого страха.

Отец его, растрёпанный, покрасневший, с перекошенным лицом, смотрел перед собой потрясённым взглядом, и из его широко раскрытых глаз лились слёзы.

– Он был моим братом, – вдруг выговорил он как будто бы в никуда. – Я любил его больше всех на свете. Она убила его.

– Она?.. – переспросил Хайнэ из своего угла и тут же вжался в стену, когда Райко вскочил на ноги.

– Что ты хочешь от меня?! – закричал тот, глядя на него безумным взглядом. – Я не мог, не мог полюбить… – он вдруг запнулся, и ярость схлынула с его лица, которое впервые за долгое время вновь стало осмысленным. Он подошёл к испуганно дёрнувшемуся Хайнэ ближе и посмотрел на него долго, странно. Может быть, было в этом взгляде что-то от раскаяния и от жалости к дрожащему калеке. – Я не мог полюбить его детей, – закончил Райко каким-то пустым, бесцветным голосом. – Я говорил себе, что мог бы любить, как его продолжение, но я ненавидел. Я ненавидел… вас. Так же, как ненавидел эту проклятую женщину, которая сначала отняла его у меня, а потом убила.

Тут до Хайнэ начал постепенно доходить смысл его слов.

– Я понимаю тебя, – пролепетал он. – Я не осуждаю. Я тоже не могу заставить себя полюбить ребёнка Иннин, хоть она и моя сестра, и её я люблю…

– Иннин. – Лицо Райко вновь дёрнулось. – Она – копия своей матери. Такая же клятвопреступница, такая же лживая дрянь. Всё повторяется один в один, я вижу это, как наяву. Та тоже приехала на последнем месяце и так же заявила, что будет рожать сама, и у неё было точно такое же лицо. И она дала жизнь… тому, что осталось от Ранко, но в ней не проснулось чувств матери. Потому что она была демоном, и демоном остаётся по сей день. Она отбросила от себя то, что оставалось от Ранко, и она бы убила, она бы, несомненно, убила, если бы не её милосердная дура-сестра. Я знал, что то, что есть в ребёнке от неё, перевесит то, что от Ранко. И так и получилось. Вот увидишь, твоя… сестра выкинет своего ребёнка точно так же, как она. Как её мать. Или отдаст его Ните, как сделала та.

В первое мгновение Хайнэ показалось, что отец сошёл с ума, окончательно и бесповоротно.

Потому что это не могло быть правдой.

– Разве Ранко любил не… – всё-таки попытался он и не смог договорить.

– Любил?! – закричал Райко и злобно рассмеялся. – Ты думаешь, он мог любить этого демона в женском обличье?! Она околдовала его, используя свои приёмы жрицы, это было тёмное колдовство!

– Кто это… она? – прошептал Хайнэ едва слышно.

– А ты до сих пор не понял?!

После всех криков, от которых, казались, звенели стёкла в окнах, в комнате воцарилась совершенная тишина. Сквозь занавески проскользнули солнечные лучи, осветив пыльную мебель, и это неожиданно наступившее спокойствие внушало такое ощущение, какое может царить после битвы на поле, усеянном мертвецами.

– Ну… – сказал Хайнэ очень тихо, глядя в пол. – Я, кажется, догадываюсь.

Райко разразился тихим, злым смехом.

– Правильно догадываешься. – И всё-таки произнёс: – Верховная Жрица. Даран. Инесс, как её звали тогда.

Хайнэ подтянул колени к груди и, обхватив их руками, бессильно положил на них голову.

– Это… точно? – только и смог выговорить он.

– Посмотри на свою сестру. Если ты не увидишь сходства, в лице, характере и поведении – то ты слепой. Видишь, твои догадки были верны. – Райко внезапно истерически расхохотался. – Писатель. Я тоже хотел быть писателем. Брат хвалил мои стихи.

Он прекратил смеяться так же неожиданно, как начал, и заплакал – горько и беспомощно, вытирая слёзы кулаком.

Хайнэ смотрел на него, и сердце его сжималось от жалости напополам со страхом.

Ему вдруг стало всё понятно – и страшный скандал, который устроил Райко своей жене по поводу кольца, и причина, по которой он согласился ехать в столицу, и больше всего те слова: «Нет, ты не умрёшь вместе с ним. Можешь уверять себя сейчас, что умрёшь, сколько хочешь, но этого не случится».

Хайнэ стянул кольцо со своего пальца и протянул его отцу в дрожащей руке.

– Вот оно, его кольцо. Забери… Оно твоё, оно принадлежит тебе, – робко предложил он.

Но Райко оттолкнул его руку.

– Ну пожалуйста, возьми, – настаивал Хайнэ. – Потому что я не знаю, как ещё помочь, чем утешить…

Райко вскинул голову.

– Утешить меня?! – повторил он с неописуемым выражением. – Да ты смеёшься, что ли? Зачем мне твоё утешение?! Я тебя всегда ненавидел. Ты не мой сын, слышишь? Не мой!

– Я уверен, что он очень сильно любил тебя… – не сдавался Хайнэ.

– Пошёл вон, несчастный, никчёмный калека, жалкий урод! – крикнул Райко. – Или я тебя всё-таки убью.

– Как будто ты мне больно делаешь, – губы у Хайнэ горько искривились. – Ведь себе же. Может, ты мне и не отец, но мы похожи.

С этими словами он поднялся на ноги и, цепляясь за стену, с трудом заковылял вниз.

На первом этаже он увидел розы, которые выпали у него из рук, как только до него донеслись шаги и скрип половиц. Они устилали пол роскошным ярко-алым ковром, прекрасные, умирающие, испачканные в пыли.

«Моя мечта исполнилась, – подумал Хайнэ, глядя на них невидящим взглядом. – Ранко – действительно мой отец. Но какой ценой…»

Он вышел из дома, и вдруг заметил, что второго экипажа рядом с его собственным не было. Значит, отец – Хайнэ не мог отвыкнуть называть Райко в мыслях отцом так же, как не смог отвыкнуть от привычки говорить «Великая Богиня» по любому поводу – пришёл сюда пешком.

«Как же чудовищно несчастен он был, – подумал Хайнэ, рухнув на скамью в экипаже. – Как дико, безмерно, невероятно несчастен… Если бы он сошёл с ума, я бы  понял его».

И то, что он не мог испытать по отношению к своему отцу, пришло теперь, когда он окончательно уверился в том, что этот человек его отцом не был.

***

 День спустя Хайнэ, несколько изменивший свои планы по возвращению домой, вернулся во дворец и попросил аудиенцию у Верховной Жрицы.

Он сразу же получил отказ, однако, не сдаваясь, послал ещё одну просьбу, на этот раз подписав её полным именем – Хайнэ Никкия Энранко Санья – которое использовалось в жизни человека всего лишь три раза в жизни: когда он рождался и нарекался именем, при вступлении в брак, и когда он сам становился родителем.

Хайнэ надеялся, что этого намёка окажется достаточно.

«Возможно, это она давала нам с сестрой имена», – промелькнуло в его голове, когда он старательно выводил все четыре компонента своего имени чуть дрожащей рукой. – Энранко – это ведь производное от Ранко?»

Так оно было или нет, он не знал, однако его провели в огромный просторный холл перед кабинетом Верховной Жрицы и приказали ждать.

 Солнечный свет свободно лился сквозь два ряда окон от потолка до пола, находившихся на противоположных стенах, и Хайнэ бездумно следил взглядом за пылинками, как будто застывшими в снопах яркого света. Ни кружения, ни танца здесь не было – одна только неподвижность, внушавшая мысли о бесконечности, о безвременности.

Наконец, широкие двери напротив Хайнэ медленно распахнулись, и его пригласили войти.

Он, не думая ни о чём, покрепче схватился за свою трость, поднялся на ноги и заковылял, стараясь держать спину по возможности прямо, однако глядя не прямо перед собой, а на мраморный пол в изумрудно-зелёных разводах, по которому ступал.

– У вас, вероятно, были очень веские причины для того, чтобы столь настоятельно требовать моей аудиенции и даже использовать в качестве аргумента ваше полное имя, – донёсся до него откуда-то холодный, чуть утомлённый голос Верховной Жрицы. Даран сделала паузу, а затем прибавила с едва заметной язвительностью в голосе: – Хайнэ Никкия Энранко Санья.

Хайнэ не придумывал заранее, что скажет ей.

Он даже не знал, что именно он хотел бы сказать – осыпать её словами ненависти и проклятий, а, может быть, наоборот, кинуться ей на шею и залиться слезами. Или же не сказать ничего, а просто посмотреть ей в глаза, отвернуться и уйти.

Он оставил всё на волю судьбы и того, как начнётся разговор.

И судьба повела его.

– Дело как раз в этом имени, – сказал Хайнэ медленно, взвешивая каждое слово. – Я хотел бы знать, кто и почему назвал меня так.

– Спросите об этом вашу мать, я полагаю, – отрезала Даран. – Я не имела чести присутствовать при вашем рождении, и церемонию наречения вас именем проводила также не я.

Хайнэ глубоко вздохнул.

– Я… располагаю несколько иными сведениями, – сказал он тихо, но внятно. – Которые позволяют мне утверждать, что двадцать лет назад… Точнее, двадцать лет, четыре месяца и три дня назад вы находились в поместье Арне и имели непосредственное отношение к появлению на свет меня и моей сестры.

В комнате повисло молчание.

Хайнэ вдруг посетило явственное ощущение, что он ступил на очень зыбкую почву – как будто зелёный мраморный пол под его ногами вдруг разверзся и превратился в болото, в котором он намертво увяз.

Но решающие слова уже были произнесены, и отступать было некуда.

Даран поднялась на ноги и подошла ближе.

– Меня не интересуют сомнительные сведения, полученные неизвестно от кого, неизвестно кем и неизвестно с какими целями, – сказала она ледяным голосом. – Если вам так не терпится пустить их в ход, то рекомендую использовать их для сочинения сюжетного поворота в вашем очередном романе. Сплетни и непристойности – отличный способ заработать дешёвую популярность, в чём вы уже могли убедиться, господин Энсенте Халия.

Это был удар ниже пояса, вдобавок, нанесённый совершенно неожиданно.

– Что ж, если вас не интересуют такие сведения, то, вероятно, они заинтересуют кого-то другого, – проговорил Хайнэ очень ровным голосом, не то чтобы сознательно продумывая ответный удар, но, скорее, действуя по какому-то наитию. – Быть может, мою сестру?

Даран подошла к нему вплотную, и он, впервые подняв на неё взгляд, увидел собственное отражение в глазах, горевших ледяной яростью.

– Не рекомендую тебе интриговать, – очень спокойно сказала Верховная Жрица. – У тебя это получается очень плохо.

– Ну, это только пока, – так же спокойно ответил Хайнэ, сам удивляясь собственному тону. – Ведь мне было от кого унаследовать данные способности. Значит, рано или поздно, они проснутся.

– Скрытые способности, бывает, пробуждаются годами. Весь вопрос в том, есть ли у тебя столько времени. Мне жаль об этом говорить, но больные красной лихорадкой редко доживают до тридцати лет. А иногда бывает, что и двадцатилетний рубеж становится для них роковым.

Хайнэ потребовалось около минуты, чтобы осознать, что это такое было – не очередной удар по больному месту, призванный напомнить ему о том, о чём он всеми силами старался забыть, но самая настоящая угроза.

 «Разве это возможно – убить собственного ребёнка? – подумал он ошеломлённо. – Каким бы нелюбимым и ненужным он ни был…»

– Мне всё равно, – сказал он глухо.

В этот момент так оно и было в действительности.

– Вот оно как. И какова же та цель, ради которой ты не пренебрегаешь шантажом и готов пренебречь собственной жизнью? Хочешь стать мужем Марик Фурасаку?

Хайнэ даже не удивило, что Даран каким-то образом оказалась в курсе его несчастливой влюблённости, так же как была осведомлена о настоящей личности Энсенте Халии.

 «И в самом деле, зачем? – подумал он в каком-то оцепенении. – Зачем я совершил этот глупый, абсолютно бессмысленный поступок, начал ей угрожать?.. Ведь мне ничего от неё не нужно».

И вдруг лицо его просветлело – он нашёл ответ на этот вопрос, который оправдывал абсолютно всё.

Доковыляв до стола Даран, на котором стояла ваза с букетом, Хайнэ наклонился и вдохнул аромат цветов.

– Вы любите розы, госпожа? – спросил он, безмятежно улыбнувшись. – Вернее сказать, любите ли вы их так, как люблю я?

На мгновение он подумал, что со стороны это должно было выглядеть как издёвка, но он не издевался, просто ему было слишком хорошо в этот момент.

– Я люблю всё, что находится на своём месте, – отрезала Даран. – Розы, которые служат украшением. Людей, которые делают то, что должны, а не пытаются влезть туда, куда им не следует.

Хайнэ подумал, что тягаться с ней даже в простом словесном поединке удивительно нелегко – каждое её слово будто придавливало, как могильная плита.

А уж если говорить о настоящем противостоянии – то тут нечего даже и мыслить о победе.

Но у него ведь не было ни амбиций, ни особенной ненависти к ней.

– Об этом и речь, госпожа, – сказал он тихо. – Розы должны служить украшением, но, во-первых, не в одном только месте, а в разных. А, во-вторых, нужно заботиться о самих розах. Это нежные цветы, они любят, чтобы о них думали, чтобы угадывали их желания. У себя в Арне я посадил розы, и теперь я знаю, как нелегко их выращивать, чтобы они сохранили свою красоту и аромат.

– Давайте обойдёмся без метафор, – неожиданно резко перебила его Даран. – Ваши способности как писателя, обладающего витиеватым стилем, я уже успела оценить. Теперь продемонстрируйте ваше умение говорить начистоту, будьте добры.

И Хайнэ продемонстрировал.

– Я не умею интриговать, вы правы, – сказал он. – Поэтому я буду искренним, думаю, это получится у меня лучше. Мне ничего от вас не надо, кроме того, что, наверное, не будет для вас слишком сложным. Позвольте Онхонто раз в жизни покинуть пределы дворца, убедите госпожу дать ему разрешение. Я хотел бы, чтобы он побывал в Арне, увидел горы и Малахитовое озеро. Вы ведь тоже бывали там, вы должны знать, как оно красиво. Выполните это небольшое желание, и я обещаю, нет, клянусь, что ваша тайна умрёт со мной.

На мгновение ему показалось, что в тёмных глазах Даран что-то мелькнуло.

Может быть, это было воспоминание.

«Ранко ведь любил её, это ясно из его стихотворений, – подумал Хайнэ с горечью. – А она… Что-то должно было сохраниться в её душе, я в это верю».

Предчувствие возможной победы – самой сложной и самой, быть может, ценной из всех возможных побед всколыхнуло его душу.

Но иллюзия продлилась недолго.

– Мне было интересно, как далеко ты зайдёшь, – холодно сказала Верховная Жрица. – Хоть я и не люблю тех, кто пытается интриговать, но ещё больше я не люблю тех, кто пытается заменить отсутствие ума так называемой искренностью и порывом чувств. Ты остался таким же глупым ребёнком, каким был в двенадцать лет. Даже твоя сестра и то умнее тебя. Но в целом вы оба не оправдали моих надежд.

– А они были, эти надежды? – вырвалось у Хайнэ.

Даран взглянула на него так, как будто не имела ни малейшего представления о том, что он имел в виду.

– Конечно, – сказала она веско. – Вы двое – одни из немногих представителей семьи Санья, оставшихся в Аста Энур, а не переметнувшихся на сторону предательницы. Я рассчитывала, что когда-нибудь ей придётся пожалеть об этом, но выходит так, что она может только порадоваться, что не взяла с собой лишний и бесполезный груз. На этом аудиенция окончена, прошу вас покинуть мой кабинет.

«Так она ненавидит нас за то, что мы оказались недостаточно хороши? – подумал Хайнэ позже, медленно ковыляя по коридору. – Когда семь лет назад она привезла меня с собой во дворец, она показалась мне такой милостивой, такой благосклонной ко мне. Может быть, так поначалу и было? После стольких лет разлуки она навестила нас, рассчитывая, что её дети превратились во что-то достойное. И увидела во мне, вместо второго Ранко, просто… меня. Иннин она всё-таки взяла с собой, сделала своей ученицей, а обо мне и думать забыла».

Он отбросил от себя эти мысли, которые не могли внушить ничего, кроме глухого отчаяния, когда выбрался в сад, и обратился к мыслям другим, тоже печальным, но менее безнадёжным.

«Глупая моя попытка оказалась бесполезной, – думал он, оглянувшись на павильон, в котором встречался с Онхонто. – Но она будет не последней и обещаю, что однажды у меня получится. Однажды я вытащу вас из этой золотой клетки, чего бы мне это ни стоило».

Позже, когда его слова сбылись самым невероятным образом, о котором он и подозревать не мог, он вспомнил однажды об этих мыслях.

***

На обратном пути в Арне Хайнэ почти не разговаривал с отцом, который сделался таким же рассеянным и безразличным ко всему, как раньше, и ехали они в разных экипажах. Путь занял трое суток, вернулись они поздней ночью.

Пользуясь тем, что сонные слуги, встречавшие их, не успели толком прийти в себя, Хайнэ проскользнул в дом через задние двери.

Несмотря на ту тревогу, которая снедала его на обратном пути, он не хотел узнать от других лиц о том, как всё прошло у сестры – или, может быть, специально оттягивал момент.

Всю дорогу его взбудораженный ум рисовал то чудовищные картины несчастья, то, наоборот, всецелую идиллию родителей с младенцем, и оба варианта были одинаково мучительны.

«Если бы только было так… что ребёнок умер, а с ней всё было хорошо», – наконец, признался Хайнэ себе в своём тайном желании и остановился, низко опустив голову.

Ему пришло в голову то, что Райко Санья, вероятно, чувствовал то же самое по отношению к детям своего обожаемого брата. Теперь были понятны его неприязнь и раздражение, его тщательно подавляемая ненависть… теперь было понятно всё.

«И ничего абсолютно не изменилось, – подумал Хайнэ со злостью. – Я повторяю его судьбу, Иннин повторяет судьбу нашей матери. Но у неё есть одно оправдание: она об этом не знает. А я знаю, и ничего с собой поделать не могу. Я ненавижу этого ребёнка и буду ненавидеть его всю жизнь. Хорошо ещё, что мне не придётся разыгрывать перед ним его отца».

О том, что Иннин, по крайней мере, жива, свидетельствовало отсутствие траура в доме; осторожно заглянув в её комнату, Хайнэ увидел сестру в постели, мирно спящей в объятиях Хатори.

Но ребёнка с ними не было.

Хайнэ замер, не зная, что чувствовать – то ли облегчение, то ли ужас от того, что его желание, возможно, сбылось.

Но неясность эта продлилась недолго – вскоре в коридоре появилась служанка.

– Ах, господин! – всплеснула она руками, увидев Хайнэ. – Ребёнок не плакал? Я испугалась, что громкие звуки разбудят его. Госпожа очень устала, я унесла его, чтобы она могла немного поспать…

Она приоткрыла двери в одну из комнат, в глубине которой Хайнэ разглядел колыбель, убедилась, что всё тихо, и ушла.

«Значит, всё в порядке, – подумал Хайнэ со смешанными чувствами. – Что ж. Хорошо, что мы приехали поздно ночью. Значит, я, по крайней мере, до завтра буду избавлен от знакомства с этим существом. Или можно будет отговориться усталостью и оттянуть этот момент ещё на пару дней…»

Но почему-то, вопреки собственному желанию, он переступил через порог комнаты и, осторожно ковыляя, приблизился к колыбели. Для того чтобы решиться откинуть полог и наклониться к ней, ему понадобилось ещё около пары минут.

Сначала он ничего не разглядел, кроме смутно белеющего в темноте свёртка, но постепенно глаза приноровились, и он разглядел больше.

Ребёнок был черноволосым, как истинный Санья, и очень маленьким – Хайнэ и не представлял раньше, что новорожденные выглядят именно так.

Позабыв обо всём, он с трудом опустился на колени рядом с колыбелью и, просунув под полог руку, дотронулся до ручки младенца, сжатой в кулак. Тот издал невнятный всхлип, заворочался и разжал ладошку, однако, найдя палец Хайнэ, обхватил его, успокоился и снова заснул.

«Какой крохотный! – подумал Хайнэ с испугом. – И выглядит таким беспомощным и жалким… Даже более жалким, чем я».

В груди у него что-то заныло, и он, поспешно протянув руки, попытался вытащить младенца из колыбели.

И в этот момент дверь распахнулась.

Хайнэ испытал такое смятение, как будто был застигнут за чем-то совершенно неприличным и позорящим его. В то мгновение он понял, что самое ужасное для него – это быть заподозренным в нежных чувствах по отношению к младенцу, и поспешно скривил лицо.

– Он плакал, – солгал он с раздражённым видом. – Я приехал, уставший, как тысяча демонов, и не могу теперь даже уснуть! Возьми его.

Хатори молча подошёл и взял ребёнка у него из рук.

Хайнэ отвернулся, не желая видеть эту мучительную для него картину, однако вскоре болезненное любопытство вновь пересилило, и он скосил на брата взгляд.

Тот его держал свёрток с младенцем как-то неловко, отстранённо, как мог бы держать какую-то хрупкую и ценную вещь, не вызывавшую у него, однако, никаких чувств. Проснувшийся ребёнок кряхтел и ворочался, однако Хатори даже не пытался перехватить его поудобнее, застыв в неподвижной позе и глядя куда-то поверх младенца.

Совсем не такое выражение Хайнэ ожидал увидеть на лице отца.

– Это он или она? – спросил он, помолчав.

– Он, – лаконично ответил Хатори.

– А ты хотел?..

– Мне было всё равно.

Хайнэ вздрогнул от этих слов. Прежде он боялся любви Хатори к ребёнку, но, получив очевидные доказательства его нелюбви, почему-то совсем не испытал радости.

Наоборот, ему вдруг резко захотелось плакать.

– Ты кажешься таким равнодушным, – заметил он, совладав с собой. – Ты совсем ничего к нему не чувствуешь?

– Как тебе сказать, Хайнэ, – сказал Хатори, помолчав. Казалось, он хотел что-то добавить, однако передумал и закончил кратко: – Вероятно, нет.

Голос у него был задумчивым, однако в нём не прозвучало ни раскаяния, ни сожаления.

И это стало последней каплей.

Хайнэ отвернулся, пытаясь скрыть слёзы, однако у него ничего не получилось.

– Что с тобой? – испугался Хатори. – Почему ты плачешь?

– Не понимаю, – с трудом проговорил Хайнэ, сотрясаясь от глухих рыданий. – Не понимаю, как родители могут быть настолько равнодушными к собственным детям. Ладно ещё… ладно ещё когда дети выросли, они могут быть мерзкими и злыми, я сам таким был. Но такой крохотный свёрток? Я могу представить, как он просыпается в одиночестве и темноте, как беспомощно тыкается, пытаясь найти руки родителей, руки тех, кто любит и защитит его, и ничего не находит. Весь этот страх и одиночество…

– По-моему, ты приписываешь ему то, чего нет, – возразил Хатори. – Он ещё ничего не понимает.

– Не понимает, что не нужен?! – закричал Хайнэ. – Я тебя уверяю, что он это чувствует! Я всегда чувствовал, даже тогда, когда не знал истинных причин и даже помыслить не мог…

Он осёкся.

Рассказывать о том, что стало ему известно, не хотелось никому, даже брату.

Хатори поглядел в пол.

– Я не знаю, что я могу сделать, – сказал он с долей грусти. – Я бы хотел любить его, но он для меня – просто ребёнок. Я буду заботиться о нём, как заботился бы о детях Иннин или твоих от любых отца и матери. Но я не чувствую, что он мой. Ты же видишь, он даже совсем не похож на меня. И это правильно, что не похож. Не могу объяснить, почему, но это так.