Текст книги "Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)"

Автор книги: Вансайрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 53 страниц)

Он боялся боли, но сильной боли не было – слишком острым было лезвие, и слишком легко оно распороло кожу, даже глубже, чем Хайнэ ожидал. Она разошлась, как ткань по швам, обнажая мясо, тёмно-розовое, неприятное на вид, но для Хайнэ, и без того привыкшего видеть в своём теле одно лишь уродство, это зрелище отнюдь не показалось жутким, даже наоборот.

С каким-то детским любопытством он смотрел на то, как раны раскрываются, точно глаза, исторгающие из себя потоки багровых слёз. Теперь уже не он сам, а его тело рыдало, истекая кровавыми слезами, оплакивая своё горькую судьбу.

Бесполезное, уродливое, никому не нужное.

В это мгновение Хайнэ почему-то снова вспомнил слова про Ранко Санью, и он представил себя-младенца на руках у этого человека, незнакомого ему, но мудрого и доброго, того, кому не будет дела до его уродства, и кто простит ему все совершённые ошибки.

Самоубийство являлось ужасным грехом с точки зрения Великой Богини, и Хайнэ подумал, что ни один из богов не может одобрить, когда сотворённое им существо самовольно возвращает своему создателю подаренную им жизнь, но он верил, что Милосердный простит его.

Простит и прижмёт к себе, чтобы утешить, как обещал на страницах своего учения, данного миру через пророка Энсаро.

«У Энсаро тоже не было жены. Ни жены, ни возлюбленной. Никого и никогда…» – почему-то подумал Хайнэ и опустил руки.

Глаза-раны сомкнулись, однако слёзы из них продолжали течь, пропитывая рукава, и длинный багровый след тянулся за Хайнэ, медленно ходившим по комнате из угла в угол.

Спустя какое-то время голова у него закружилась, а всё тело стало неожиданно лёгким – такого он не испытывал с тех самых пор, как болезнь изуродовала его кости, и, пожалуй, ему было хорошо, только очень уж грустно.

В комнате стало совсем светло, и он ясно видел пейзаж за окном – солнечный осенний день, золотистые кроны деревьев. Ему вдруг очень захотелось оказаться там, просто пройтись по улице, дыша чистым воздухом, любуясь астрами и хризантемами, и он сделал шаг к двери.

Один шаг, другой…

Хайнэ шёл и шёл, а комната всё не кончалась и не кончалась.

Он понял, что у него ничего не получится, и чуть вздохнув, опустился на пол – усталость брала своё, веки наливались свинцом, и ему очень хотелось немного отдохнуть. Да и к тому же, здесь, в комнате, по-прежнему было хорошо – не так хорошо, как на улице, но всё-таки светло и уютно.

Спать в такой погожий осенний полдень, когда солнце заливает лучами твою постель – одно удовольствие.

Они с Хатори часто спали так в Арне.

Хатори любит поспать…

Хайнэ слабо улыбнулся и улёгся прямо на пол, подложив руку под голову.

Сквозь нахлынувшую на него дремоту он вдруг различил какой-то странный звук – как будто бы стук – и всё-таки заставил себя приоткрыть глаза.

Сердце его слабо встрепенулось: он увидел за окном белоснежную птицу с золотым пером в хвосте.

«Это же Энике! – подумал Хайнэ, и на мгновение его охватило горькое сожаление о том, что он сделал. – Моя Энике Аста Аюн! Она вернулась…»

Однако встать и дотянуться до неё уже не было сил.

***

На этот раз Марик ждала Хатори в собственном доме. Она была одна – вопреки тому, что он слышал о ней от Ниты, когда впервые появился здесь.

Это его вполне устраивало.

Он собирался сказать ей, что между ними всё кончено, что дальнейшие свидания невозможны, и что так будет лучше для всех.

Объявлять об этом в письме Хатори не хотелось: во-первых, он не любил писать письма, во-вторых, считал, что подобные вещи лучше говорить, глядя человеку в глаза, поэтому и поехал лично.

Однако разговор начался совсем не так, как он предполагал.

– Ваш брат приезжал ко мне сегодня утром, – сообщила Марик, поднявшись на ноги.

– Хайнэ? – переспросил Хатори, изумившись.

Когда он успел? Тогда, когда говорил, что выходил погулять?

– Нита говорила мне, что вы очень привязаны друг к другу, – продолжила Марик. – И я тоже успела к нему привязаться. Он для меня как ещё один младший брат, наверное. Вы понимаете, к чему я говорю все эти вещи? Что собираюсь вам предложить?

– Нет, – честно признался Хатори.

– Я хотела бы, чтобы вы оба жили в моей семье. Жили со мной. – Марик внезапно опустила взгляд. – Были… моими мужьями. Я полагаю, что Хайнэ не будет против. Весь вопрос только в вас. Что вы скажете?

Хатори молча смотрел на неё.

Сегодня утром он принял твёрдое решение и не собирался отступать от него – не собирался, несмотря на просьбы Хайнэ и на его нежелание причинять девушке боль. Между ними ничего не может быть, кроме той единственной ночи любви, первой и последней для них.

Но такого предложения он не ожидал.

Он по-прежнему не собирался быть мужем этой девушки, но… Хайнэ?

Хатори вспомнил сцену, которую брат устроил госпоже Ниси в Арне, вспомнил его слова: «Вы что, рассчитываете, что меня ждёт блестящий брак? Что меня возьмёт к себе в дом какая-нибудь знатная столичная госпожа?»

Что, если Хайнэ этого захочет, что если это сделает его счастливым?

На мгновение Хатори растерялся; все его планы рухнули, как карточный домик. Он не любил менять свою линию поведения, он почти никогда не сомневался в своих поступках и чувствах, однако всё это оставалось верным лишь до тех пор, когда дело касалось его самого.

А брат…

Хатори редко думал об этом, но иногда у него всё же проскальзывала мысль, приносившая ему печаль и безотчётную тревогу: «Я не понимаю его, не понимаю совсем».

Обычно он не позволял этой мысли хоть как-то воздействовать на его поведение, потому что в противном случае он погрузился бы в пучину бездействия и сомнений, но сейчас это правило почему-то не сработало. Или, может, событие, которому Хайнэ придавал столько значения, и в самом деле что-то переменило в нём…

– Я понимаю, что вы, быть может, настроены против брака вообще, что эта церемония и всё связанное с ней кажется вам глупой условностью. – Марик глубоко вздохнула. – Но поймите меня тоже. Мне глубоко наплевать на традиции, на отношение общества, я бы с радостью сбежала куда-нибудь с вами и скиталась по миру, зарабатывая на жизнь актёрскими представлениями. Однако я не могу так поступить с моими отцом и матерью. Если бы вы только знали, какими хорошими родителями они были для меня с братьями, как сильно нас любили, как много сделали для нас, вы бы согласились, что я не могу поступить иначе, и не стали бы презирать меня за то, что я цепляюсь за брак и хочу передать мою фамилию детям! – внезапно с жаром воскликнула она.

– Я не знаю. И не могу представить, – зачем-то сказал Хатори, хотя не собирался спорить с ней и, в общем-то, не имел для этого ни малейшего повода: он ничего не имел  против браков в целом. – У меня не было родителей, я даже не знаю, кто они, и почему отказались от меня.

Марик подошла к нему ближе.

– Вам грустно от этого… – протянув руку, она коснулась его щеки.

– Ничуть, – возразил Хатори. – У меня есть госпожа Ниси и Хайнэ, больше мне никто не нужен.

Он намеренно не сказал «Иннин», чтобы не обидеть Марик, однако то, что его слова всё равно являются для неё обидными, сообразил лишь после того, как произнёс их.

Она опустила руку и отвернулась.

– Я вижу, что явилась для вас совсем не тем, чего вы ожидали. Видимо, реальная встреча разочаровала вас… – Марик вздохнула.

– Дело не в этом, – возразил Хатори.

Она не стала спрашивать: «А в чём?», только прильнула к нему и обняла.

«Может, мне не стоит сопротивляться? – думал он. – Какая разница, чьим мужем быть. Мне наплевать на брак, а Хайнэ не наплевать. Наверное, это для него единственная возможность связать свою судьбу с женщиной, притом с такой, которая относится к нему с добротой и нежностью».

– Сказать по правде, мне сложно представить женщину, которая была бы счастлива с таким мужем, как я, – сказал Хатори вслух. – Вы просто плохо меня знаете, госпожа.

– Может быть, и плохо, – печально согласилась Марик и глухо промолвила: – Но боюсь, что уже люблю.

Сказав это, она спрятала лицо у него на груди.

– Мне нужно возвращаться, госпожа, – сказал Хатори. – Я спрошу ответ на ваш вопрос у Хайнэ. Во многих случаях я предпочёл бы сам решить всё за него, но только не сейчас. Пусть будет так, как он скажет.

Марик поглядела на него с удивлением.

– Вы действительно позволите ему решить свою судьбу в этом?

– Я слуга, а он господин, – сказал Хатори, прикрыв глаза. – Пусть будет так.

На обратном пути он гнал экипаж, что было мочи: хотелось быстрее вернуться к брату. Пусть самому ему возможность брака с Марик приносила только тоску, но, может быть, хотя бы Хайнэ порадуется. И, помимо всего прочего, подготовка к церемонии будет прекрасным поводом для того, чтобы больше не возвращаться во дворец – тут уж даже сама принцесса не сможет ничего возразить.

Да. Может быть, всё это и к лучшему.

Вернувшись домой, Хатори сразу же поднялся наверх в спальню, однако она оказалась пуста.

– Где Хайнэ? – закричал он, испугавшись, что тот поехал обратно во дворец. – Куда он снова делся?

Однако слуги сказали ему, что за время его отсутствия ни один экипаж не выезжал со двора, ни один человек не входил в дом и не выходил из него.

Хатори бросился искать брата.

Сам не понимая, почему, он испытывал сильную тревогу – утром, когда Хайнэ точно так же «исчез», такого не было.

Он обшарил весь сад, побывал в покоях госпожи Ниси, которая за несколько часов до того уехала в храм, в купальне, в библиотеке, в кабинетах, в столовой.

Хайнэ нигде не было.

Тогда Хатори снова бросился на второй этаж. Там оставались только пустовавшие комнаты, в которых не было ничего интересного, но кто знает, что могло прийти в голову брату. Вот только почему тот не откликался, слыша, что его зовут?

Ту комнату, которая предназначалась для него самого, Хатори проверил последней.

Он распахнул двери – и тут, наконец, увидел брата.

Тот ничком лежал на залитом кровью полу. Кровь была повсюду – на его одежде, на волосах, на мебели.

Хатори показалось, что у него остановилось сердце.

Он никогда не испытывал ужаса, даже во сне – ночные кошмары обходили его стороной. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь его затрясло от страха, чтобы у него подкосились ноги, помутилось перед глазами, пополз по спине ледяной пот.

До этого момента он вообще не знал, что такие ощущения возможны.

Он рухнул на колени перед братом, наклонился над ним, попытался нащупать пульс.

– Нет, нет, нет, нет! – вырывалось у него одно-единственное слово, и ему казалось, будто кто-то невидимый, пронзив ему грудь, добрался до сердца и теперь сжимает его в кулаке, всё с большей и большей силой.

Хайнэ ещё дышал; обнаружив это, Хатори наклонил голову и впервые в жизни заплакал.

А потом схватил его на руки, прижимая к себе, как маленького ребёнка, и бросился вниз.

Часть 3. Суд и маскарад

Глава 13

О том, что случилось с её братом, Иннин узнала утром следующего дня.

– Он пытался совершить самоубийство, – сообщила Даран. – К сожалению, неудачно.

Иннин до того рассвирепела, что готова была влепить ей пощёчину за эти слова, однако сдержалась и вместо этого кинулась прочь из зала.

– Куда ты собралась? – неслись ей вдогонку слова учительницы. – Ему уже не требуется помощь, его жизни ничто не угрожает.

«А вот ему я точно влеплю пощёчину, – яростно думала Иннин, сидя в экипаже. – Он ещё вспомнит, что такое старшая сестра!»

Она ворвалась, поймала за руку одну из служанок.

– Где он?!

Её провели наверх.

Брат лежал в постели, закутанный во множество покрывал, обескровленный и неподвижный. Не спал.

– Восемь лет терпел, а тут вдруг не выдержал? – осведомилась Иннин, с силой захлопнув дверь. – Так, значит, да?

Она подошла к постели ближе.

Хайнэ не повернулся в её сторону – продолжал глядеть остановившимся, потухшим взглядом куда-то в потолок.

– Конечно, ты даже не посмотришь на меня, – сказала Иннин, сложив руки на груди. – Плохая, злая сестра! Не жалеет несчастного, разговаривает с ним так грубо! Только знаешь что? – она наклонилась над Хайнэ, схватила его за плечи и прожгла взглядом. – Я не собираюсь тебя жалеть! Ясно?

Брат, наконец, зашевелился.

– Пусти, – безразлично сказал он. – Мы давно уже не брат и сестра, какое тебе до меня дело.

– Не брат и сестра? – повторила Иннин, садясь рядом с ним на постель. – Нет, ты заблуждаешься. Это мою кровь ты вчера пролил, мои руки исполосовал ножом!

Она схватила его руку, задрала рукав и с силой стиснула перебинтованное запястье, так что на лице у Хайнэ появилась гримаса боли, но это было лучше, чем видеть на нём усталость и равнодушие.

– Мы близнецы, ты понимаешь, что это значит? – продолжила Иннин, схватив брата второй рукой за лицо и не позволяя ему уклониться от её взгляда. – Изначально мы были одним. Я и сейчас ощущаю тебя так, своей частью, своей плотью, своей половиной!

Она добилась своего: на лице брата, наконец, проскользнуло какое-то подобие живой эмоции.

– Ты никогда мне этого не говорила, – пробормотал Хайнэ, закрыв глаза.

– А вот теперь говорю!

– Ну и зачем тебе такая плоть, обезображенная, уродливая, больная? – едва слышно спросил брат. – Не лучше было бы отсечь её от себя раз и навсегда и забыть о ней, как будто никогда и не было?

– А что я, по-твоему, пыталась сделать все эти восемь лет?! – закричала Иннин. – Вот только твоё уродство здесь не причём! Больше того, не смей называть моё тело уродливым, не смей калечить его, резать, причинять ему боль, и только попробуй его убить! Мне всё равно, какой ты! Ты мой брат, я тебя люблю!

Хайнэ судорожно вздохнул, и по щеке его медленно поползла слеза.

Иннин и саму душили слёзы; она наклонилась ещё ниже, чтобы скрыть их, и, уткнувшись брату в плечо, сдавила его в объятиях.

Так она сидела несколько минут, а потом почувствовала, как Хайнэ поднял руку и слабо, осторожно обнял её в ответ.

– Дело было не только в болезни, – прошептал он ещё какое-то время спустя. – Я полюбил девушку, а Хатори с ней переспал. Я не смог этого вынести.

Иннин вздрогнула.

Слова эти оказались болезненными, точно удар в самое сердце, хотя для этого не было никаких причин – ну и что, что Хатори с кем-то там переспал? Он не муж ей и не любовник. Хотя когда-то предлагал им стать.

«Он просто спит со всеми подряд, – подумала она. – Раз даже мне это предложил после первой встречи. Бывают такие люди. Мне нет до него дела».

– И кто… эта девушка? – помедлив, спросила Иннин, из всех сил стараясь, чтобы голос был ровным, однако тут же быстро добавила: – Впрочем, не важно. Какая разница. Послушай, я понимаю, что ты чувствуешь, но ведь такое случается сплошь и рядом. Случается со всеми. Твоя болезнь здесь не причём.

– Я не могу и не смогу дать ни одной девушке того, что ей нужно, – проговорил брат едва слышно. – Ни удовольствия, ни детей.

– Я тоже, – сказала Иннин. – Я тоже никогда и никому не смогу этого дать. Ты предлагаешь и мне наложить на себя руки?

Хайнэ поднял на неё глаза и какое-то время смотрел внимательным, печальным взглядом.

– Да, наверное, ты права, – согласился он, наконец. – Мы и в самом деле две части одного целого. Наши пути так похожи…

– И поэтому не смей повторять то, что ты сделал вчера! – потребовала Иннин. – Обещаешь?

– Обещаю, – тихо сказал брат.

Выйдя от него, Иннин спустилась вниз и хотела было уже выйти во двор, как вдруг заметила присутствие в комнате ещё одного человека. Хатори сидел в кресле, подперев низко опущённую голову обеими руками, и длинные огненно-рыжие пряди, падавшие ему на колени, казались настолько же потускневшими, насколько убитым выглядел он сам.

Иннин никогда ещё не видела его таким.

Впрочем, видела-то она его всего лишь два раза, не считая знакомства восемь лет назад… но что-то подсказывало ей, что это нетипичное для него состояние, что он редко может приходить в настолько неприкрытое отчаяние. Точнее, никогда.

В ней всё-таки всколыхнулась жалость.

– С ним уже всё в порядке, – сказала она, подходя ближе. – Он быстро оправится, и физически, и морально. Каким бы он не выглядел, он всё-таки Санья. Эта кровь придаст ему силы, вот увидишь.

Хатори поднял голову.

– Это я виноват, – сказал он, глядя куда-то сквозь Иннин.

«А, теперь ты сожалеешь. Ну что ж, раскаяние – это хорошо», – злорадно подумала она и тут же устыдилась этой мысли: она ведь не знает, как всё произошло на самом деле. Может быть, Хатори и знать не знал о том, что ложился в постель с девушкой, в которую влюблён его брат. С Хайнэ бы сталось ни одной живой душе не рассказать о своих чувствах… и в этом он тоже похож на свою сестру.

– Я не видел, что ему плохо. Не понял, что он собирается сделать. До сих пор не понимаю. Почему. Почему?

Последнее слово Хатори повторил два раза, и во второй раз это был вопрос, предназначавшийся Иннин вместе с пронзительным, яростным взглядом кроваво-красных глаз. Увидь Иннин такой взгляд у незнакомого человека – она, пожалуй, испугалась бы за свою жизнь, но сейчас она понимала, что эта ярость направлена не на неё. Наверное, Хатори направлял её на себя самого.

На мгновение Иннин замерла.

Она была уверена, что Хайнэ никогда не простит ей, если она выдаст его тайну, но…

– Он был очень сильно влюблён, – сказала она, отведя взгляд.

И решила, что больше ничего не добавит. Если Хатори догадается сам, то догадается, нет – так нет.

Он больше ничего не спросил.

– Спасибо, – сказал ровным голосом. – Я так и думал, что ты понимаешь его лучше.

Иннин подумала, что просить его о том, чтобы он не говорил Хайнэ об этом разговоре, не нужно – он не сделает этого и так.

Она вышла из дома, не прощаясь – вероятно, привычка Хатори оказалась заразительной – и сошла с крыльца ровно в тот момент, когда ворота распахнули для нового экипажа. Иннин сама не успела понять, зачем это делает, однако ноги её как будто сами собой шагнули в сторону; она проскользнула за угол дома и замерла, не дыша.

Из экипажа вышла Марик Фурасаку и остановилась перед крыльцом, почему-то не заходя в дом.

Иннин слышала, как она заговорила с прислугой, как с беспокойством спрашивала о Хайнэ – до неё донеслись какие-то слухи, что к нему среди ночи срочно приезжали лекари и жрицы, что случилось, неужели приступ болезни?

– Да, именно так, – ровным голосом отвечала служанка: очевидно, в доме решили не распространяться об истинной причине недомогания Хайнэ. – Но теперь уже всё в порядке.

Марик замолчала так же внезапно, как и начала разговор. А мгновение спустя спросила: может ли она увидеться с господином Санья?

– Боюсь, он всё ещё немного нездоров, – смутилась служанка, однако потом вдруг что-то – может быть, взгляд Марик – заставило её уточнить: – Вы ведь имеете в виду господина Хайнэ?

– Нет, господина… – Марик почему-то замешкалась. – Хатори.

«Неужели?! – Сердце у Иннин болезненно сжалось. – Не может быть».

Но в глубине души она уже знала, что это правда.

Она прислонилась к стене, не отрывая взгляда от Марик, и несколько минут спустя увидела, как Хатори, выйдя из дома, спрыгнул с крыльца и лёгким, пружинистым шагом подошёл к гостье. Иннин успела увидеть выражение его лица – решительное и хмурое и, в то же время, как показалось ей, полное какой-то горечи.

Ветер в этот момент подул в другую сторону, и она не услышала начало разговора – только фразу, которую Хатори сказал в ответ на какой-то вопрос Марик.

– Да, госпожа, – сказал он. – Берите в мужья одного только Хайнэ. Это он – тот, кого вы любите. Он – Энсенте Халия, и он писал вам все те письма.

Иннин мало что поняла из этих слов, но открытие, что брат и есть тот известный писатель, автор непристойных романов, потрясло её.

Едва успев прийти в себя от изумления, она снова обратила взгляд к Марик.

Та смотрела на Хатори, заметно побледнев.

– Тогда зачем же…

– Не спрашивайте, – перебил её он. – Забудьте об этом, как будто ничего не было. Не я – автор тех писем. Думаю, вы и сами могли бы догадаться. Хайнэ даже в устной речи выражается намного более вежливо и изысканно, чем я. Что же касается речи письменной, то я за всю жизнь не написал послания длиннее пяти строчек.

Долгое время Марик молчала. А потом заговорила, и голос её слегка дрожал.

– Если я скажу, что… то, что вы сказали, ничего не меняет в моих чувствах к вам…

– То мой ответ от этого тоже не изменится, – закончил за неё Хатори твёрдым голосом. – Простите меня, госпожа. Знаю, что поступил с вами плохо, но я уже говорил вам однажды, что для меня в этом мире существуют только несколько человек. На остальных мне наплевать. Теперь вы видите, что я из себя представляю на самом деле, и, надеюсь, не станете слишком огорчаться.

Марик опустила голову, безуспешно силясь скрыть свои чувства, и на мгновение Иннин даже стало её жалко – она никогда не видела её такой.

Но мгновение это продлилось недолго. Минуту спустя Марик сумела совладать с собой и вновь гордо выпрямила спину, и даже смогла улыбнуться.

– Не могу сказать, что я совсем ни о чём не догадывалась, – сказала она. – Изначально я предполагала, что это или он, или вы, но… предпочла поверить во второе. Что ж, я всегда знала, что попытки пойти на поводу у собственных мечтаний заканчиваются крахом, и лишний раз получила подтверждение. Не беспокойтесь, я справлюсь с этим. У меня всё будет хорошо. Позаботьтесь о Хайнэ… я не хочу, чтобы он страдал от всей этой ситуации, а сама, боюсь, вряд ли смогу что-то для него сделать. Думаю, что мы не должны с ним больше видеться. Так будет лучше. Честнее. Попрощайтесь с ним от меня, скажите, что я желаю ему всяческих успехов, выздоровления… и что я действительно считаю Энсенте Халию хорошим писателем.

Улыбнувшись, Марик легко пожала руку Хатори, развернулась к нему спиной и пошла к экипажу.

Хатори больше не мог видеть её лица, а вот Иннин видела, и это было печальное зрелище, печальное, однако заслуживающее уважения – широкая улыбка на залитом слезами лице.

Когда за выехавшим со двора экипажем закрылись ворота, Иннин вышла из своего укрытия. Бросив взгляд наверх, она успела увидеть, как в окне второго этажа мелькнула чья-то бледная тень, и вслед за этим снова плотно сомкнулись занавеси – очевидно, Хайнэ так же, как и она, тайно наблюдал за произошедшей сценой.

Хатори стоял посреди двора и глядел вслед исчезнувшему в воротах экипажу.

– Ты любил её? – спросила Иннин, подойдя ближе.

– Нет, – ответил он, не выразив ни малейшего удивления тем, что она ещё не уехала и, более того, так неприлично поступила, подслушав их разговор.

Иннин почувствовала неимоверное облегчение. И, несмотря на это, сказала:

– Жаль. Если бы любил, это было бы благородно.

Он молчал; яркое полуденное солнце заливало двор слепящим светом, и золотистые листья деревьев, качавшиеся в таком же золотистом мареве, казались какими-то призрачными, нереальными.

– Зачем ты предложил ей взять Хайнэ в мужья? – спросила Иннин, чтобы не затягивать молчание. – Любому понятно, что она этого не сделает.

– Если любит его, то сделает, – возразил Хатори. – А если нет…

– О, богиня! – воскликнула Иннин, не зная, что ей делать: то ли досадовать, то ли смеяться, то ли плакать оттого, что для него всё так просто. – Сколько тебе лет?

– Не знаю, – сказал он и наконец-то повернулся к ней. – Пойдём, погуляем?

И она почему-то согласилась – точнее, просто пошла за ним.

Он провёл её какими-то незнакомыми переулками к стене высокого дома, подпрыгнув, вскарабкался наверх и протянул ей руку уже с чужого балкона.

– Не надо, – усмехнулась Иннин. – В детстве мы излазили с Хайнэ все возможные стены в нашем поместье. Я ещё помню, как это делается.

И оправдала свои слова, хотя в глубине души боялась, что не сумеет этого сделать и упадёт в грязь лицом – и в прямом, и в переносном смысле.

На крыше было пустынно, солнечно и красиво.

Иннин улеглась прямо на неё, почувствовала спиной тепло от нагретой солнцем черепицы, увидела прямо над собой лёгкие белоснежные облака, неторопливо плывущие в бездонной голубизне.

Где-то внизу осень вступала в свои права, одевая сады в багрянец и пурпур, а здесь, высоко над землей, казалось, не существовало никаких времён года. И даже дня и ночи не существовало – только золото солнца, белизна облаков и бесконечная лазурь неба. И, изредка, крики птиц.

Хатори сидел на коньке крыши рядом с ней и смотрел, улыбаясь, в небо.

Прикрыв лицо ладонью от солнца, Иннин скосила взгляд и заскользила глазами по его залитому солнцем лицу, по золотившимся на ярком свете волосам и по таким же рыжим ресницам, обрамлявшим длинные, слегка прищуренные глаза.

Он придвинулся ещё ближе к ней, так что Иннин ощутила плечом тепло его бедра, однако не стала отодвигаться, точно леность облаков, неторопливо совершающих свой извечный путь, вдруг передалась и ей.

– Знаешь, чего я хочу? – вдруг спросил Хатори, наклонившись над ней. – Я хотел бы забрать тебя и Хайнэ и поехать путешествовать. Объездить все провинции Астаниса, побывать на Севере, и на Юге, и на Востоке, а больше всего на Западе – там, где море. Не быть привязанным ни к чему. Ни к дому, ни к обществу, ни к традициям. Находить каждый день что-то новое и показывать это тебе и ему. Встречать рассвет на вершине дерева, готовить еду из собственноручно собранных фруктов и овощей.

Иннин изо всех сил старалась не поддаваться искушению поверить, что и она тоже хочет этого.

– Почему я? – спросила она, взывая к его здравому смыслу. – Ладно Хайнэ, ты провёл рядом с ним восемь лет. Но я? Мы виделись три раза в жизни. Сегодня четвёртый.

– Не знаю, – сказал Хатори и, помолчав, добавил: – Помнишь, я рассказывал тебе про встречу с жрицей, или волшебницей, не знаю, кто она? Она развлекалась, насылая на меня иллюзии, но благодаря одной из них я понял, что ты и Хайнэ – это самое дорогое, что у меня есть. Хайнэ я чуть было не потерял. Я не хочу потерять и тебя тоже.

– Не беспокойся, что бы ни случилось, я никогда не попытаюсь наложить на себя руки, – пробормотала Иннин, пытаясь уклониться от его взгляда. – А в остальном смысле этого слова я уже давным-давно потеряна. Для всех.

– Почему? – настаивал Хатори. – Что тебе угрожает, если ты уйдёшь из дворца и вернёшься к своей семье? Смертная казнь?

Иннин молчала.

Смертная казнь ей не грозила – вплоть до момента второго посвящения она имела право переменить своё решение и отказаться от выбранного пути. И всё. Всё закончится – нападки Даран, глупость Латены, надоевшие церемонии, невозможность проявлять свои чувства, необходимость притворяться.

А что дальше?

Они и правда могли бы уехать. Взять с собой Хайнэ, которого они оба любят, и заботиться о нём вдвоём, позабыв обо всех остальных.

– Замолчи, – сказала Иннин, закрыв глаза, которые нестерпимо жгло. – Ты не понимаешь. Это то, о чём я мечтала с детства.

– Но разве ты счастлива?

– Замолчи! – повторила она, и голос, к её собственному отчаянию, всё-таки начал дрожать. – Ты разве не видишь, что твои слова делают мне больно?! Я всё равно не откажусь от своего пути, так хоть не делай его ещё более мучительным!

Хатори замолчал.

– Хорошо, – сказал он несколько минут спустя и улёгся на крышу рядом с ней. – Хорошо, давай любоваться небом.

Иннин глубоко вздохнула и поддалась соблазну – положила голову ему на плечо. Сколько времени она не чувствовала рядом ничьего тепла, не обнимала никого, не лежала ни в чьих объятиях – вот так. Да, собственно, никогда…

Хатори обнял её, однако, хвала Богине, не пошёл дальше. Не попытался поцеловать, или пробраться рукой под одежду, или придвинуться ещё ближе – если бы он это сделал, она бы его убила.

Но при этом, возможно, было бы меньше больно.

На обратном пути Иннин зашла в книжную лавку и скупила все книги Энсенте Халии, которые там были. А потом тряслась в экипаже и читала под стук колёс описания любовных ласк – отчаянные и исступлённые, полные то нежности, то безумной страсти – и то, во что превратился её брат за восемь лет одиночества, становилось ей всё более и более ясным.

«Великая Богиня, да он же мечтает об этом больше всего в жизни, – думала Иннин, и губы её кривились от душевной муки. – А я? Я, получается, тоже? Мы ведь с ним похожи, только он привык проявлять свои чувства, по крайней мере, наедине с собой, а я стараюсь задавить их, убедить себя, что ничего и не чувствую. Что же, значит, и я мечтаю в жизни только об этом? Но Хайнэ сама судьба отказала в возможности исполнения его желаний, а я…»

Она вернулась во дворец, отворила двери Храма и прошла к статуе Богини Аларес.

Вспомнила, как в детстве грезила наяву о прекрасной женщине с золотыми волосами и острым карающим мечом, суровой и величественной, уничтожающей своим взглядом целые народы и зачинающей новые миры. Творительнице, жизнедательнице, повелительнице стихий – это и было её детское представление о Великой Богине.

Но с тех пор прошло много времени, и мечты уступили место необходимым церемониям, которые, казалось бы, должны были приближать к Богине, а на деле отдаляли от неё ещё больше.

Иннин не помнила, когда обращалась к ней вот так, с искренними словами, идущими из глубины души.

«Ну дай же мне какой-нибудь знак, что я на верном пути, – взмолилась она и сползла на колени, обхватив ноги статуи. – Что я гублю свою жизнь не зря!..»

Но статуя молчала, и весь Храм молчал.

***

Жрицы, которые приезжали к Хайнэ, чтобы спасти его от смерти от кровопотери, оставили ему бутылек со снадобьем – баснословно дорогим «Средством Забвения», которое позволило ему провести трое суток в блаженном сомнамбулическом состоянии.

Он лежал в постели, изредка вставал с неё, чтобы пройтись по комнате, сидел в саду, подставляя лицо тёплому солнцу, ел, читал, спал и ничего не чувствовал.

Точнее, почти ничего – ощущения доходили до него, как сквозь толстый слой ваты, разбавленными и растерявшими по пути большую часть своей силы.

Хайнэ было немного больно от слов Иннин, немного больно увидеть Марик во дворе, разговаривающей с Хатори, немного неприятно слушать увещевания матери, рыдающей у его постели и умоляющей его смириться с судьбой и волей Богини, но в целом довольно терпимо и, по большому счёту, всё равно. В каком-то роде это было настоящее счастье.

А потом Средство Забвения закончилось и достать новое было неоткуда – закон не позволял употреблять его в больших количествах, а незаконных путей его приобретения Хайнэ не знал.

Не то чтобы он ощутил разницу слишком резко – он не впал в одну секунду в глубокое отчаяние, но как будто начал медленно отмерзать, и с каждым часом это становилось всё больнее.

Когда он ложился спать на третьи сутки, то ему всё ещё не было нестерпимо плохо, но он уже предчувствовал, что утро вернёт ему действительность во всём том объёме, который три дня назад заставил его взять в руки кинжал.

Проснулся он от того, что по комнате кто-то ходил.