Текст книги "Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)"

Автор книги: Вансайрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 53 страниц)

Вот что он такое для них обоих.

Поняв это, Хайнэ сполз на пол и зарыдал.

Но в этот момент двери позади него приоткрылись, и слёзы на его щеках моментально высохли.

– Не спишь? – спросил Хатори, заходя в комнату.

– Проснулся от того, что ты двери раскрыл, – ответил Хайнэ, сам поразившись тому, как спокойно прозвучал его голос. – Только светильник не зажигай, у меня глаза болят.

– Ты слишком много читал, – проговорил брат, подходя ближе, и, помолчав, добавил: – Знаешь, Хайнэ…

Голос у него как-то странно дрогнул, и Хайнэ охватил бессознательный испуг, но Хатори больше ничего не сказал.

– А ты где был? – вдруг спросил Хайнэ, устав ждать.

«Дам ему шанс, – промелькнуло у него в голове. – Один-единственный. Если он хотя бы скажет мне правду…»

Но Хатори этим шансом не воспользовался.

– Так, прогуляться в саду выходил, – сказал он.

«А он ещё всегда утверждал, что не любит и не умеет врать», – промелькнуло в голове у Хайнэ, и лицо его вновь исказила злая усмешка, а руки сами собой сжались в кулаки.

– Так что там я знаю? Или не знаю? – спокойно и зло спросил он.

Но Хатори этой злости в его голосе, как ни странно, не заметил.

– Я просто подумал… – Он попятился и уселся на свой матрас, почти что рухнув на него, как пьяный. – Дай мне свои стихотворения почитать, а? Они красивые. Мне сейчас это очень нужно.

Комната поплыла у Хайнэ перед глазами – так силён был наплыв разрывавших его эмоций.

Дорого бы он отдал, чтобы услышать эти слова раньше – полжизни бы отдал, но теперь уже было поздно.

Не выдержав, он обернулся и увидел лицо брата – какое-то задумчивое, отрешённое и, несомненно, печальное.

Какая-то часть души Хайнэ, прекрасно понимавшая, что у Хатори не бывает такого лица просто так, чуть не разорвалась от жалости, но другая часть, по-прежнему ненавидевшая всех и вся, взяла верх.

«Вот теперь-то я и отомщу, – спокойно и насмешливо сказала эта часть, приготовляясь одновременно к убийству и к самоубийству. – Теперь, когда он уязвим и слаб. Другого такого момента не будет».

– Да ладно тебе, Хатори, – проговорил Хайнэ, тяжело дыша. – Что ты можешь понимать в моих стихотворениях? Что ты можешь понимать в любви? Ты обладаешь инстинктом привязываться и жертвовать собой за хозяина, как верный пёс. За это пса, конечно, любят, но кому придёт в голову читать собаке стихи? Не смеши меня.

Он сказал это и содрогнулся всем телом – как будто сам себе нанёс удар.

В комнате повисло молчание; время для Хайнэ остановилось.

Хатори смотрел ему в лицо, и взгляд его тёмно-алых глаз был невидящим и тяжёлым.

– Понятия не имею, за что ты на меня злишься, Хайнэ, – наконец, ровно проговорил он. – Но это ты зря сказал.

«Это точно, Хатори, зря, – подумал Хайнэ как-то отстранённо. – Знаешь, я сам не понимаю, почему Милосердный не убил меня в тот момент, когда я это произнёс? Я бы на его месте – убил…»

Вместо прежней злобы по всему телу разливалась какая-то лёгкость, как перед обмороком, но он оставался в полном сознании.

– Хватит, – сказал Хатори, поднимаясь на ноги. – Идите к демонам. Оба.

И Хайнэ вдруг увидел такое выражение на его лице, какое видел лишь однажды  – во время казни на площади Нижнего Города, когда брат единственный раз в жизни поднял на него руку.

Равнодушное, невозмутимое лицо, ледяной пронзительный взгляд.

Хайнэ преодолел разлившуюся в теле слабость.

– Сам к ним иди! – заорал он. – Убирайся туда, откуда пришёл!

Хатори вдруг замер на месте.

– Ты сам понимаешь, что сейчас делаешь, Хайнэ? – осведомился он. – Я не вернусь к тебе. Никогда.

Хайнэ понимал.

– Вот и прекрасно! – закричал он ещё громче. – Пошёл вон! Я не хочу тебя видеть, до конца жизни не хочу! Уберись, избавь меня от проклятого чувства вины, которое только и заставило меня вернуться к тебе из дворца, оставив там единственного человека, который имеет для меня значение!

– Возвращайся к своему единственному человеку, – бросил Хатори, развернувшись. – Да и вообще, делай что хочешь. Мне на тебя плевать. С сегодняшнего дня и навсегда.

«Это конец», – промелькнуло у Хайнэ.

Почти неосознанно он бросился к своему столику и, схватив с него мраморную подставку для бумаги, со всей силы запустил её в Хатори, целясь в висок.

«Убить, сначала его, потом себя…» – пронеслось в голове.

Но Хатори был ловок и уклонился. В пару стремительных шагов он преодолел расстояние, разделявшее его с Хайнэ, и, схватив его за руку, с нечеловеческой силой сдавил её.

Запястье хрустнуло.

«Убей…» – взмолился Хайнэ взглядом.

Хатори поглядел на него с полминуты, а потом презрительно искривил губы и отшвырнул его от себя на постель.

В этот момент дверь распахнулась – на пороге появились испуганные криками и шумом Ниси и слуги.

– Я ухожу из этого дома, – бросил в их сторону Хатори. – Простите, госпожа.

– Как это уходишь?! – вскричала та, но Хайнэ перебил её.

– Пусть уходит, мама! Пусть убирается! Если ты сейчас остановишь его, то, клянусь, я убью себя! Убью, слышишь?!

Мать в ужасе приоткрыла рот.

Хатори поклонился и, не посмотрев в сторону Хайнэ больше ни разу, стремительно вышел из комнаты.

– Хайнэ… – начала было мать, но тот затрясся.

– Уйди, мама! – закричал он, обхватив голову руками и раскачиваясь, как помешанный. – Уйди, оставь меня одного, или я не знаю, что сейчас будет!..

Его желание исполнили, видимо, решив, что спорить с сумасшедшим – хуже.

Хайнэ бросился на пол и взвыл.

Но это был ещё не конец.

Когда через какое-то время у него кончились силы кричать и рыдать, и он застыл, уставившись в одну точку, двери распахнулись, и на пороге появилась Иннин с белым лицом.

– Хайнэ, ты… – начала она,  но он её перебил так же, как и мать.

– А это всё, что тебе было нужно, – проговорил он отрывисто. – Постель. Так же, как и всем. Ты такая же, как все. Прикрывалась желанием стать жрицей, клятвами, высокими целями, но на деле всё это пустые отговорки для себя самой. Правда ведь, да?

Лицо сестры застыло, и Хайнэ понял, что милосердна она не будет – так же, как не был милосерден он сам.

– Ты это про меня говоришь, Хайнэ? – спросила она ледяным тоном. – Уверен? Или, может быть, про себя? А, Энсенте Халия? Так что ты там сказал про взаимосвязь религии, высоких целей и постели?

Хайнэ застыл, как громом поражённый.

«Хатори… и это ей сказал?.. – подумал он, едва видя что-либо перед собой. – Сказал ей, что я – Энсенте Халия?.. Ну тогда… тогда к демонам, ничего не жалко. Я был прав. Он предатель».

Иннин исчезла, с силой хлопнув дверями.

Хайнэ с трудом добрался до постели и рухнул на неё ничком.

– Я не такой, как вы двое, – начал шептать он, судорожно комкая одеяло. – Я избавился от своей похоти, от своих желаний! У меня нет никаких чувств к женщинам, вместо них теперь – любовь к Онхонто, любовь возвышенная, бесполая, лишённая плотских желаний вообще! Спите друг с другом, женитесь, рожайте детей, проведите в постели хоть весь остаток жизни, мне нет до вас дела. Мне это не нужно, слышите! – закричал он, повысив голос. – У меня есть моя любовь, другая… возвышенная…

Он выронил одеяло из рук. Лицо его искривила судорога, губы задрожали.

Хайнэ попытался встать, но снова рухнул на постель и вскинул руки.

– Ну почему, почему?.. – исступлённо кричал он. – Почему ты именно меня лишил того, что дал всем другим?! Почему именно я урод, почему никто не полюбит меня, не захочет целовать, не захочет лечь со мной в постель, а даже если захочет, то я не смогу?! Где твоё милосердие, в этом оно?! Ты скажешь, что я заслуживаю этого, и, вероятно, это так, но разве я хуже всех в этом мире?! Так почему именно я?! Лучше бы ты убил меня, зачем ты позволил жить уроду?! За что ты так ненавидишь меня, почему ненавидишь больше всех в этом мире, ведь я же, я так люблю тебя! О…

Он упал лицом в подушку и разрыдался, но через некоторое время вскинул голову, и тон его переменился.

– Дай, дай, дай, дай! – кричал он на этот раз, стиснув зубы и рвя подушку в клочья. – Дай мне то, что я так хочу, дай то, что отнял! Верни! Отдай! ДАЙ МНЕ ЭТО!

За окном начинало светать.

Вскочив с постели, Хайнэ начал бессмысленно метаться по комнате, как раненое животное, пока, наконец, не споткнулся обо что-то и не рухнул на пол, разбив голову об угол столика.

«О, счастье, – с невыразимым облегчением подумал он, чувствуя, как правую половину лица заливает тягучая, тёплая кровь. – Умри, озлобленный, жалкий калека. Умри, мерзкий червяк».

Но он не умер, а взгляд, бессмысленно блуждавший по комнате, вдруг зацепился за листки бумаги, разлетевшиеся по полу после того, как упал столик.

Один из листков оказался совсем поблизости, и Хайнэ схватил его.

И сквозь водопад осколков

Я брошусь к Вам.

– Вы… – прошептал Хайнэ, и тут только до него в полной мере дошло, что он наделал. – Я… о… а.

Он выронил листок со стихотворением из рук.

– Всё, – проговорил он, едва веря сам себе. – Всё, мне больше некуда возвращаться. Именно мне, а не Хатори. Онхонто для меня потерян. Я всё разрушил. Всё уничтожил. Ничего больше не будет, никогда. Разве так бывает?.. Разве можно в один момент взять и разрушить всё?.. И это после того, как я всё понял… но как… как… как?

– Как? – бессмысленно повторял он, но никакого ответа не было, кроме того, который он давал сам себе: да, так бывает. Да, в одно мгновение ты разрушил всю свою жизнь. Да, ты уничтожил то, ради чего хотел страдать и бороться. Да, уже ничего не исправишь.

Но этот ответ подразумевал, что вся дальнейшая жизнь абсолютно бессмысленна, и никакой надежды нет.

Это было дно пропасти, и ниже падать было некуда.

Когда Хайнэ это понял, он почти инстинктивно рванулся куда-то вперёд. Ни идти, ни ползти сил не было, но он всё-таки куда-то пополз, стал биться обо что-то головой.

– Прости, – хрипел он, раздирая себе лицо ногтями. – Прости. Я зову к тебе с дна самого страшного отчаяния, я зову, зову… Не откажи. Не презирай, хоть я сам себя презираю. Поверь, хотя я сам себе больше никогда не поверю. Будь милосерден, хотя я сам не умею им быть. Прости, хотя я сам никогда никого не простил, в том числе и тебя. Ты… не такой, как я. Это я – такой, как ты. Поэтому я… я могу это сделать. Даже сейчас. Могу. Могу… – с трудом выдавил он, извиваясь, как от удушья, – могу не ненавидеть себя. Я не уродлив. Я – такой, как ты. Даже сейчас… даже сейчас…

Проговорив всё это, он рухнул без сил на спину и уставился в потолок.

За окном давно уже ярко светило солнце, и тени скользили по потолку, переплетаясь в причудливые узоры.

Долго ли лежал так Хайнэ, не шевелясь, не двигаясь, он не знал, но тени начали удлиняться, расти…

Он заставил себя подняться на ноги.

Поставил на место столик, подобрал листки с бесполезными теперь стихотворениями, прибрался, лёг в постель.

Постель пахла Хатори, который частенько перебирался к Хайнэ, когда тот не мог подолгу уснуть, или просто лежал возле него, когда он строчил свои стихотворения; подушка хранила запах его волос.

– Брат, – проговорил Хайнэ, закрыв лицо руками. – Брат, брат, брат!..

Последний раз он повторил это слово, с мольбой прокричав его, но никто не откликнулся.

Брата у него больше не было.

И просто Хатори – тоже.

 Глава 18

В конце третьего месяца Огня, почти два месяца спустя несостоявшейся казни Хатори Саньи, в самый разгар зимы, господин Астанико во дворце получил письмо от Хайнэ Саньи с просьбой приехать к нему домой.

Он приехал и нашёл, что у его друга (которого он величал так с большой неохотой даже в собственных мыслях) был весьма больной и даже постаревший вид, хотя последние слова сложно применить к столь молодому человеку.

– Ну, я приехал, – сообщил Астанико, усаживаясь в кресло и как бы подразумевая: это и так весьма много с моей стороны, так что ваш повод пригласить меня должен быть весомым.

Хайнэ молча сидел напротив него. Одет он был в тёмную одежду безо всякого рисунка, неубранные ни в какую причёску волосы были зачёсаны назад, открывая лицо и пересекавший лоб длинный шрам – судя по его виду, довольно свежий.

– Да вы теперь весь в шрамах, – не удержался от насмешки Астанико, вспомнив, что руки Хайнэ также изрезаны после попытки самоубийства. – Прямо как настоящий герой древности, из тех, что участвовали в кровавых сражениях под предводительством наших сиятельнейших Императриц.

Но стрела его, которую он пускал без особого желания ранить, а, скорее, из врождённого злонравия, пролетела мимо цели.

– Это верно, – криво усмехнулся Хайнэ. – У меня много шрамов, и все они – результат позорного поражения в борьбе с самим собой. Так сказать, клеймо, выжженное на теле проигравшего.

 Астанико удивил этот злой, насмешливый тон, которого он прежде никогда у него не слышал, но он только приподнял брови.

– Так зачем же вы меня позвали? – вернулся к основной теме он. – Или скажете, что просто соскучились?

– А почему нет? – проговорил Хайнэ хрипло. – В конце концов, всех остальных я от себя прогнал, только вы у меня и остались.

– Ну, в прошлый раз мы не очень-то хорошо расстались, – усмехнулся Астанико. – Я думал, вы не захотите меня больше видеть.

– Ерунда, – махнул рукой Хайнэ и повторил, задумчиво глядя в сторону: – Это такая ерунда…

– А мне казалось, вы болезненно горды, – заметил Астанико. – Между прочим, о нас после той пощёчины сплетничают по всем углам дворца. Чего уже только не напридумывали. О…

Он почти что мечтательно усмехнулся.

На самом деле все эти сплетни, по большей части грязные, не особенно досаждали ему, а, скорее, забавляли,  но он с удовольствием разыгрывал из себя лицо, оскорблённое до глубины души, и в чём-то эта игра заменяла ему ту, которая была похоронена с тех пор, как он прекратил видеться с Иннин.

– Ничего об этом не знаю и знать не хочу, – сказал Хайнэ и помолчал. – Кстати, вы видели мою сестру?

Астанико похолодел.

«А вот об этом ничего не хочу знать я!» – хотел было закричать он, но сдержался.

– Не имею чести быть приставленным к ней в качестве сопровождающего, – холодно проговорил он. – Поэтому нет, не видел. И не имею особого желания видеть, так что если вы намеревались попросить меня что-нибудь ей передать…

 – Да нет, я просто так спросил, – тихо возразил Хайнэ. – Знаете, с ней я ведь тоже поссорился.

Астанико как-то даже испугался этой нотки доверия, неожиданно проскользнувшей в его голосе.

– Да, кстати, а сами-то вы что думаете о той пощёчине? – поспешно повернул тему он и рассмеялся. – Меня прямо разбирает жгучее любопытство.

– Я уже говорил Иннин, что и сам мог бы так сделать, – вздохнул Хайнэ. – И даже гораздо хуже мог бы. Поэтому и не злюсь.

– Ой ли, Хайнэ, – раздражённо скривился Астанико. – Кем вы себя теперь вообразили? Воплощением Зла?

Хайнэ смотрел в пол и, судя по его виду, так оно и было.

– Не льстите себе, – сердито сказал Астанико. – Что бы вы там ни сделали, это вряд ли сравнится с тем, что мог бы сделать я. И сделал, – внезапно зло усмехнулся он. – Знаете ли вы, что я в последний момент передумал спасать вашего брата и устраивать какое бы то ни было чудо? Вот только оно всё же произошло… по какой-то глупой иронии судьбы – настоящее чудо. А иначе ваш брат так и сгорел бы. Я был уверен, что он сгорит.

Он скрестил руки на груди и, прищурившись, пристально вгляделся в лицо Хайнэ.

Тот не отвернулся и выказал гораздо меньше удивления, чем можно было ожидать.

– Вот как, – наконец, пробормотал он и опустил взгляд. – Ну, что ж. Не знаю, как я бы отнёсся к этому раньше, но теперь, когда, к счастью, с Хатори всё хорошо…

– Сказать по правде, ни в какое чудо я, конечно, не верю, – перебил его Астанико. – Не сомневаюсь, что Хатори, в итоге, спасла Верховная Жрица.

– А я вот легко поверил бы именно в чудо, – сказал Хайнэ как-то грустно.

– В то, что ваш братец – святой, и огонь не коснулся его? – поморщился Главный Астролог. – Что же такого хорошего он сделал в жизни?

Тон у Хайнэ внезапно сделался таким же, как в самом начале разговора.

– Как это что? Столько лет жил со мной, разумеется, – криво усмехнулся он. – Подвиг или не подвиг, но награду за это он определённо заслужил. Жаль, что я умею платить за хорошее только злом.

– И добром – за плохое, – скривился Астанико. – Знаете что, вы мне таким не нравитесь. Этот цинизм вам определённо не идёт.

– Да я и сам себе таким не нравлюсь, – признался Хайнэ. – Но что же я могу поделать. Некоторые вещи… не проходят для души бесследно.

– О да, смерть возлюбленных и прочие трагедии, – насмешливо фыркнул Астанико. – После которых герои книг становятся «совершенно другими людьми».

– Да нет, не только трагедии, – вздохнул Хайнэ. – Иногда достаточно небольшой мелочи, одной только фразы. Знаете, я думаю, дело вовсе не в масштабе события, а в масштабе зла, которое причиняется другому человеку – и, в конечном счёте, самому себе.

– Вот теперь я вижу прежнего Хайнэ, – усмехнулся Астанико. – Не вздумайте окончательно превращаться в циника. Вы мне будете совершенно неинтересны в таком амплуа. Зачем мне друг, который похож на меня самого?

– Не превращусь, – пообещал Хайнэ. – По крайней мере, до тех пор, пока жив один человек… прежний Хайнэ тоже будет жить.

Он закрыл глаза.

– А потом? – поинтересовался Астанико.

– Надеюсь, что «потом» не будет, – пробормотал Хайнэ. – Надеюсь, что Хайнэ, и прежний, и теперешний, умрёт раньше, чем этот человек. В совершенно физическом, а не метафизическом смысле. Знаете, – он вдруг поднялся на ноги, найдя свою трость. – Я ведь позвал вас, чтобы попросить о помощи.

Астанико вопросительно приподнял бровь.

– Помогите мне разыскать моего брата.

– А он что, маленький ребёнок, который потерялся в большом городе? – не удержался от презрительного тона Астанико.

– Он не потерялся, – возразил Хайнэ и, подойдя к окну, прислонился к раме лбом. – Я его сам прогнал из дома.

– О.

– Уже недели две назад, – продолжил Хайнэ, не глядя на него. – Я ждал, что он вернётся… Хотя нет, что я вру. Конечно, я знал, что он не вернётся. Для вас ведь Нижний Город не будет таким уж испытанием? – он обернулся. – Хатори где-то там, а мне сложно совершить такую прогулку в одиночестве. Я подумал, что вы не откажетесь сопровождать меня.

– Не имею ничего против Нижнего Города, – пожал плечами Астанико. – Но вот против вашего брата…

Лицо его стало раздражённым.

– Зато вы сможете полюбоваться на то, как он пошлёт меня подальше, – грустно усмехнулся Хайнэ. – Разве это зрелище не развлечёт вас?

Астанико сделал вид, что задумался.

Несколько часов спустя они выбрались из экипажа сразу после преодоления заставы на Срединной Стене и пошли пешком – передвигаться в карете по узким и заставленными со всех сторон прилавками, лотками, ящиками и прочим хламом улицам Нижнего Города было совершенно невозможно.

– Вы меня, конечно, простите, Хайнэ, – проговорил Астанико, вглядываясь в толпу людей, которые текли по улицам подобно волнам разноцветного моря. – Но, по-моему, вы собрались искать иголку в стогу сена. У вас есть хоть малейшее представление о том, где он может быть?

Хайнэ молчал и выглядел растерянным.

– Я думаю, что если буду искать его здесь… день за днём, с рассвета и до заката, до тех пор, пока не рухну где-нибудь без сил, то, в конце концов… – пробормотал он.

– Воля ваша, но я на это не подписывался, – заметил Астанико. – Я тут с вами от рассвета и до заката, день за днём и далее по тексту ходить не соглашался.

– Ну, хотя бы сегодняшний день, – попросил Хайнэ. – Может быть, нам повезёт.

Но им не повезло, и, пробродив весь день по кривым и забитым хламом улочкам, они так и не встретили ни Хатори, ни какого-либо человека, который мог бы что-нибудь о нём сказать.

Рыжие волосы, которые казались яркой отличительной чертой, были таковой в среде знати, но не среди немытых простолюдинов, одетых в лохмотья и отличавших высокорожденного человека от бедняка, но не одного аристократа от другого.

На обратном пути Хайнэ был молчалив и смотрел себе под ноги.

– До свидания, – попрощался Астанико, проводив его до дома. – Что вы собираетесь делать завтра?

– То же самое, что и сегодня, – вздохнул Хайнэ.

– Но я с вами больше не поеду, – предупредил Астанико.

– И не надо. Спасибо, что помогли мне сделать первый шаг.

Астанико приподнял брови.

– Полагаете, что первый шаг – это самое трудное, и после того, как он сделан, всё пойдёт как по маслу?

– Вовсе нет, – возразил Хайнэ, усмехнувшись. – Поверьте, я, как никто, знаю, что труден каждый шаг. Что ходить вообще тяжело и очень больно.

– И, тем не менее, не желаете оставаться в постели, – заметил Астанико, устремив взгляд на его заметно напряжённую и дрожавшую руку, которой он опирался на трость.

– Что ж поделаешь, – проговорил Хайнэ с тоской. – Человек создан для того, чтобы ходить, а не лежать в постели. И я, хоть и калека, но человек тоже… По крайней мере, хочу им быть.

Он закрыл глаза.

Астанико снова усмехнулся и, пожав ему свободную руку, покинул дом Санья.

Хайнэ вернулся в свою комнату и принялся стелить постель. С тех пор, как Хатори ушёл, он всё делал сам – не столько даже потому, что, как и раньше, не хотел подпускать к себе других слуг, сколько потому, что дела и сопровождавшая их физическая боль помогали отвлечься от мыслей.

Всё остальное было бесполезно – ни читать книжки, ни писать стихотворения, ни думать об Онхонто он больше не мог.

Расстелив постель, он рухнул на неё лицом вниз и сразу же заснул.

Снился ему Хатори – сон, повторявшийся в разных вариациях на протяжении всех последних дней: он находил его, они мирились, всё снова становилось, как прежде, и чувство неимоверного облегчения затапливало его, как волна…

Поднявшись наутро разбитым и опустошённым, Хайнэ вновь отправился в Нижний Город, на этот раз в сопровождении слуги, которого он, впрочем, оставил ждать в экипаже.

Второй день поисков оказался таким же безрезультатным, как и первый. Совершенно выбившись из сил, Хайнэ под конец рухнул на какие-то пустые ящики, позабыв о своей брезгливости, и в отчаянии устремил взгляд к небу.

Где-то далеко наверху сияли под ярким и холодным зимним солнцем золотые крыши дворцовых павильонов…

«Я обещал, что вернусь к вам тогда, когда стану более достойным, – подумал Хайнэ, впервые за всё это время мысленно обратившись к Онхонто. – А вместо этого видите, что я сделал…»

Губы его горько искривились.

«Я не смогу. – Даже поднять руку теперь было трудно, но он пересилил себя и устало запустил её в волосы. – Я не смогу прийти сюда завтра снова, это действительно выше моих сил. Не моральных, а физических. Вряд ли судьба смилостивится и дарует мне прощение всего лишь за два дня поисков, но что мне делать, если это мой предел? Что?»

Так и не найдя для себя ответа, он вернулся домой.

На третий день он едва смог подняться с постели, и то, что повторение изматывающей прогулки  по улицам Нижнего Города будет ему не по силам, стало окончательно ясно.

Какое-то время Хайнэ лежал в постели, испытывая чувство полной безнадёжности, а потом собрался и поехал к Ните.

Шанс на то, что младшая сестра знает, где сейчас Хатори, был невелик, но всё же они с ним были в дружеских отношениях, и это было хотя бы что-то…

– Хайнэ! – вскрикнула сестра, увидев его, и посмотрела каким-то странным взглядом.

Да и в целом она выглядела странно, если не сказать – совсем плохо.

Хайнэ знал, откуда берётся подобный измотанный вид – ничто другое, кроме навязчивых, вытягивающих душу мыслей не способно сделать лицо человека таким.

Надежда его оказалась тщетной – Нита ничего не знала о Хатори, но когда он собрался уходить, она внезапно схватила его за рукав.

– Подожди, – попросила она. – Может, выпьешь со мной чаю?

Хайнэ колебался.

С одной стороны, встреча с сестрой после стольких дней затворничества и полного одиночества обрадовала его, и хотелось побыть с ней подольше, с другой – он боялся застать Марик.

В конце концов, первое перевесило.

Они с сестрой сели за низкий столик.

– Ты не жалеешь о том, что покинул дворец? – спросила Нита, наливая ему чай. – Тебе ведь было хорошо там, правда?

– Хорошо, – пробормотал Хайнэ, чувствуя себя неловко и неуютно от этих вопросов. – Но не потому, что я… Просто там был… – Он не смог выговорить имя Онхонто, и одна мысль о нём принесла жгучую боль. – Давай не будем об этом, а?

Лицо Ниты, всё это время жадно ловившей каждое его слово, вдруг перекосилось.

Она выронила чашку из рук, даже не обратив внимания на то, что облилась кипятком, и по лицу её потекли слёзы.

Хайнэ потрясённо смотрел на неё.

– Прости, прости, – опомнилась Нита и принялась собирать осколки чашки, не прекращая при этом рыдать. – Прости, я сама не понимаю, как умудрилась… Я ведь совершенно не собиралась… Я просто хотела…

Она замерла на месте, как будто забыла о том, что собиралась делать и говорить дальше, и Хайнэ, осторожно подобравшись к ней, забрал осколки чашки из её рук.

У Ниты случился новый приступ рыдания, и она уткнулась брату в грудь.

Тот гладил её по волосам, испытывая какое-то усталое облегчение – попытки утешить чужое горе принесли некоторое утешение и ему самому.

– Что случилось? – тихо спросил он, когда сестра немного успокоилась.

– Просто, увидев тебя, я понадеялась, что ты расскажешь мне о нём, – глухо проговорила Нита, не поднимая лица. – А ты отказался. Знаю, что это глупо, и я столько времени держала себя в руках, а тут это вдруг стало какой-то последней каплей, переполнившей чашу…

– Расскажу о ком? – переспросил Хайнэ, хотя почти догадался, и догадка заставила его похолодеть.

– Об Онхонто, – всхлипнула сестра. – Хайнэ, я… я люблю его.

Она вновь начала рыдать, а Хайнэ застыл, держа её в объятиях, и только продолжал неловко гладить по волосам и по спине.

«Любит… она его любит?!» – только и мог думать он в каком-то изумлённом отчаянии.

– С тех самых пор, когда мне удалось, благодаря тебе, увидеть его, – продолжала рассказывать Нита, очевидно, желая выговориться. – Поначалу я посчитала, что просто восхищена его красотой, думала о нём беспрестанно, мечтала увидеть снова. Но потом мне стало становиться всё хуже и хуже, это было уже не просто восхищение, это рвало мне сердце, понимаешь, Хайнэ? В конце концов всё остальное перестало иметь для меня значение, вся эта жизнь, все окружающие меня люди, всё то, чем я занималась прежде, всё показалось мне сном, глупым и бессмысленным. И только его лицо было единственным настоящим среди всей этой суеты, среди череды бесконечных развлечений, заполняющих нашу жизнь, но не дающих ей никакого смысла, единственным, ради чего стоит жить!.. Всё остальное… настолько бессмысленно…

«Бессмысленные развлечения, – горько подумал Хайнэ. – Твоя жизнь, сестра, всегда была тем, на что я мог взирать лишь с тоской и завистью. И вот, она кажется тебе бессмысленной, и я сам знаю, что в таком образе жизни мало смысла, так почему же не могу отказаться от этой зависти? Зависти ко всем нормальным людям… Мне кажется, что если бы только у меня было то, что есть у вас, то я был бы счастлив. Но ты несчастна…»

– Я не могла никому об этом рассказать, – продолжила сестра. – Потому что знала, что никто меня не поймёт. Все только посмеются надо мной – полюбить человека, которого я видела раз в жизни, возненавидеть из-за него всё своё окружение. И я молчала. Молчала, молчала, молчала всё это время… Но у меня больше нет сил.

– Трудно держать всё в себе, – пробормотал Хайнэ. – Я это хорошо знаю. Но ты можешь рассказывать мне, я никогда не посмеюсь над твоими чувствами, всё это прекрасно мне знакомо.

Сестра молча зарыдала.

– Нита, – осторожно позвал Хайнэ, когда она немного успокоилась. – Но ведь ты знаешь, что это невозможно. Он – супруг Императрицы. Нельзя надеяться даже на одно свидание. Свидание по-настоящему, я имею в виду. Это может стоить тебе жизни.

Нита приоткрыла рот, и, судя по всему, хотела сказать, что она готова умереть, но Хайнэ перебил её.

– И ему тоже, – тихо сказал он.

Сестра вздрогнула и передумала произносить заготовленные слова.

– Что же мне делать?.. – жалобно спросила она. – Что?..

– Нита, я хорошо понимаю, что, узнав его, невозможно потом представить, чтобы хоть кто-то из других людей мог сравниться с ним, – горько улыбнулся Хайнэ. – Но всё же… Ты абсолютно уверена в том, что никогда не сможешь полюбить никого другого? Ответь себе честно на этот вопрос. Никогда?

Нита отстранилась и вытерла слёзы.

Лицо её стало равнодушным и каким-то усталым.

– Может, и смогла бы, – проговорила она с печальной усмешкой. – Но кого? В меня были влюблены многие, они забрасывали меня любовными записками, утверждали, что готовы отдать за меня жизнь. Но все они… такие одинаковые. Одинаковые взгляды, одинаковые интересы – мода, развлечения, постель… ничего, что выходило бы за эти рамки. Они пытались произвести на меня впечатления, показать свою индивидуальность, высказывая якобы умные мысли, а мне было так смешно, потому что все эти суждения были совершенно одинаковыми у всех и просто-напросто повторяли то, что однажды кто-то сказал, и это посчитали умным. Знаешь, есть только один человек, который отличается ото всех, помимо Онхонто. Но, по иронии судьбы, и он для меня недоступен… Потому что это Хатори. Я же не могу взять в мужья собственного брата.

Хайнэ вздрогнул.

Разговор этот одновременно принёс ему и облегчение, и ещё больше боли, разбередив сразу две раны.

«Нет, Нита, ты не знаешь главного, – подумал он, глядя в сторону. – Того, что препятствием для любви с Хатори для тебя является вовсе не то, что он считается твоим братом, а то, что соперницей тебе будет твоя родная сестра. Впрочем, я ведь по-прежнему не знаю, насколько далеко у них с Хатори всё зашло…»

Он вздохнул.

После первой вспышки ослепляющего бешенства он мог думать о Хатори с Иннин лишь с какой-то глухой тоской и обречённостью.

«Я ведь всегда знал, что он немного влюблён в неё, – думал он иногда. – Влюблён с самого детства, о чём сам сказал мне ещё тогда. Так почему же это стало для меня таким открытием?»

– Вы похожи с Марик, – сказал Хайнэ вслух. – Почему ты не поделилась с ней? Она бы поняла тебя.

– Похожи, – кивнула Нита. – Но теперь она нашла смысл жизни в том, чтобы выполнить свой долг перед родителями. У неё чудесные родители, и если бы у меня были такие же, то, может быть, и я бы могла так. Но нашим всегда было до нас мало дела. Отцу – просто всё равно. А мама, вроде бы, любила нас, но витала в облаках… Да и внуков они от меня не требуют, хоть я и единственная из нас троих, кто может им их подарить.

Какое-то время брат и сестра молчали, подавленные общими воспоминаниями.

Потом Нита подалась вперёд.

– Расскажи мне о нём, – попросила она, слабо улыбаясь. – Хотя бы что-то… несколько деталей. Какой он?..

– Какой? – повторил Хайнэ и против воли тоже улыбнулся, хотя гораздо больше ему хотелось плакать. – Ну, не знаю… Он всегда спит на правом боку – может быть, потому, что окно в его спальне находится с правой стороны, и ему нравится видеть рассвет, когда он просыпается. Ещё он очень сильно коверкает слова. Поначалу я с трудом понимал его, но, как ни странно, теперь, когда он стал говорить лучше, я об этом почти жалею. Он любит цветы – больше всего те, которые растут в земле.  Срезанные ему жалко, и всё же он составляет из них букеты, и так во всём – есть много вещей, которые причиняют ему боль и страдание, но всё же он принимает их и смиряется, стараясь даже в них найти радость. Знаешь, когда мы виделись с ним в последний раз, он сказал, что жизнь – это испытание, а мечты исполнятся в каком-то другом месте. Вот так… Он заставляет других людей мечтать, вызывает в них любовь и вдохновение, но ничего из этого не имеет для себя. Я думаю, что ему тяжело и больно, но, чтобы разделить с ним его боль, нужно быть равным ему. А таких людей нет, их нет, Нита. Я хотел попытаться стать таким, – Хайнэ вздохнул, – но споткнулся и упал почти сразу же.