Текст книги "Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)"

Автор книги: Вансайрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 53 страниц)

Он осёкся и немного неуклюже опустился на пол, придерживаясь рукой за стену.

– Почувствовать что? – раздражённо спросил Астанико несколько минут спустя. – Если уж начали, то договаривайте!

– Я сейчас испытываю такое странное ощущение, – признался Хайнэ. – Я как будто в другом мире и в другом теле, и всё по-другому, и всё так просто. Просто любить всё на свете, просто не бояться, не сомневаться… Я знаю, что это ненадолго, но мне так не хочется… возвращаться к себе прежнему.

Он вздохнул и, подперев рукой щёку, задумчиво посмотрел куда-то вдаль.

– Знаете, ещё немного – и я в самом деле полюблю вас, – вдруг сказал Астанико ещё более раздражённо, почти яростно. – Вы невыносимы!

Хайнэ вскинул голову и посмотрел на него удивлённо.

– В таком случае я буду вам благодарен, – тихо сказал он. – Не думаю, что во мне есть многое, за что меня можно любить.

– Ну да, да, – отмахнулся Астанико с выражением злой досады. – Вы жалки, трусливы и инфантильны. Но вы же упорствуете в своей любви к подлому мерзавцу, так отчего бы мне не упорствовать в любви к глупому ребёнку? Вы пробуждаете во мне какой-то идиотский инстинкт соревнования! – вдруг добавил он яростно. – Разве я хуже вас?

– Не хуже, – согласился Хайнэ, чуть улыбаясь. – Знаете, я и в самом деле рад, что пришёл к вам и услышал всё это, вы…

Он опять недоговорил и, чуть вздохнув, поднялся на ноги.

Астанико молча следил за тем, как он ковыляет к выходу, однако когда Хайнэ уже добрался до дверей, вдруг подскочил к нему, с силой оттолкнул – так что тот чуть не повалился на пол – и закрыл собой проход.

– Думаете, я вас отсюда выпущу? – спросил он резко. – Вы собрались пойти и признаться, что это ваша книга. Но только я не дам вам этой возможности.

– Вы запрёте меня здесь навсегда? – печально поинтересовался Хайнэ.

– Не будьте о себе такого высокого мнения, – фыркнул Астанико. – Сейчас у вас порыв благородства и возвышенных чувств, вы одухотворены и с лёгкостью сделаете то, на что в обычном состоянии у вас не хватает душевных сил. Но долго это не продлится, и вы это сами понимаете. Через какое-то время все ваши низкие качества вернутся, и трусость в вас снова победит.

– А вы этого так хотите? – тихо спросил Хайнэ, поглядев ему прямо в глаза. – Чтобы всё низкое во мне победило? Вы действительно этого хотите?

Лицо Астанико перекосилось.

– Не думаю, что вы сознательно используете все эти приёмы, – проговорил он куда-то в сторону. – У вас бы не хватило ума. Но иногда глупость бывает умнее мудрости, какая странная вещь, не устаю ей поражаться!

Он вдруг схватил Хайнэ за запястье и с силой сжал.

– Будь по-вашему, глупый ребёнок, – проговорил он тихо и яростно, глядя ему в лицо. – Я спасу вашего брата. Но только не смейте когда-нибудь разлюбить меня, слышите? Если сделаете это однажды, я убью вас. Сопоставление наших гороскопов, кстати говоря, ясно говорит об этой возможности, о том, что один из нас убьёт другого… впрочем, вы вряд ли что-нибудь в этом поймёте. Оставайтесь здесь и не вздумайте что-нибудь предпринимать. Я всё устрою.

С этими словами он отпустил руку Хайнэ и размашистым шагом вышел из кабинета. Путаными ходами он направился к своей спальне и лишь один раз помедлил, остановившись посреди коридора. Лицо его искривилось – то ли мучительно, то ли от злости, но он тут же, переборов себя, продолжил путь.

Он распахнул двери спальни; Иннин сидела на его постели.

Он привёл её сюда ещё ночью, улыбаясь гадкой удовлетворённой улыбкой, однако после этого ушёл, приказав подождать его – и отсутствовал до самого утра.

«Он уже начал издеваться, – мрачно усмехнулась Иннин, когда за окном забрезжил рассвет. – Я не только должна подвергнуться унижению, но ещё и ждать этого унижения, а под конец, измучившись от ожидания, захотеть, чтобы он пришёл быстрее. Но этого не будет».

И она, собрав в себе все силы, приказала себе не думать о предстоящем, и так и просидела всю ночь – безмолвно наблюдая картину за окном глазами холодной статуи.

– Приготовились пожертвовать своим самоуважением во имя спасения господина Хатори? – осведомился Астанико, появившись на пороге.

«Я должна учиться преодолевать гордость, – думала Иннин, не глядя на него. – А иначе как я смогу покинуть это место? Всё это – только подготовка, чтобы… чтобы сделать это».

– О, ваша душа на самом деле жаждет этой искупительной жертвы, – продолжал Главный Астролог. – Принеся её, вы станете выше в собственных глазах. И неважно, что метод подл; чем подлее метод, тем выше вы будете считать себя. Невинная жертва… подите вон.

Иннин вздрогнула.

– Подите вон! – снова рявкнул Астанико. – Думаете, я на самом деле так вожделею к вам, как к женщине? Да нет, в действительности мне было просто интересно посмотреть, что победит в вашей душе. Теперь моё любопытство удовлетворено, можете идти.

Иннин вскочила на ноги.

– Жалкий подлец! – закричала она, чувствуя одновременно ужас, отвращение и облегчение.

«Сколько времени было потеряно…» – пронеслось в её голове.

– О, нет, – с елейной улыбкой возразил Астанико. – Подлецом бы я был, если бы принял вашу жертву, а потом заявил, что ничего не собираюсь давать взамен. И, сказать по правде, так я и собирался сделать. Но меня остановило соображение о том, что после этого вы до конца жизни будете считать себя безвинной, праведной и оболганной. Меня раздражало ваше высокое о себе мнение, только и всего. Мне хотелось несколько сбить с вас спесь. Так вот идите и запомните это чувство – когда вам очень хотелось принести в жертву свою возвышенную душу, а она никому не оказалась нужна. Потому что на самом деле это самая обыкновенная душа; таких множество, и ваша ничем не лучше и не интереснее других.

Иннин бросилась к дверям.

– А господина Хатори я всё-таки спасу, так что можете не волноваться, – крикнул ей Астанико, когда она уже схватилась за ручку. – Но не ради вас, а ради вашего брата. В конечном итоге, он предложил мне больше, чем предложили вы. А я в глубине души торговец: кто даёт мне более высокую цену, тому я и плачу.

Иннин остановилась, кусая губы.

– Сделайте это, и я буду считать вас благородным, – с трудом проговорила она.

«Он всё-таки добился своего, – подумала она, выбежав в коридор и прислонившись горевшим лицом к мраморной стене. – Я чувствую себя самым подлым, низким и лицемерным существом на свете. Пусть празднует победу».

Она сдержала рыдания и попыталась воскресить в памяти то, что произошло с Хатори – всю ту нежность и тепло, что он ей подарил, и собственные ощущения, не имевшие ничего общего со стыдом и унижением, хоть она и предала клятву жрицы.

«Всё к лучшему, – подумала Иннин, дрожа. – Главное, что это осталось незапятнанным. А гордость… гордость не жалко».

Господин Астанико, подглядывая за ней в щель между неплотно прикрывшимися дверями, подождал, пока она уйдёт, а потом вышел из спальни и направился в покои Верховной Жрицы.

Он не был настолько самонадеян, чтобы считать, что сможет провернуть всё дело в одиночку – он полагал, что необходимо заручиться если не поддержкой, то, по крайней мере, молчаливым согласием вышестоящего лица.

Он был уверен, что получит его: в конце концов, Хатори Санья был племянником Даран, хоть и не родным. Астанико казалось, что он разгадал Верховную Жрицу: женщина, отрекшаяся от своей семьи, но, в конечном счёте, не от родственных чувств – такая же, как и Иннин. Он знал, что она не станет спасать Хатори лично, но позволить это сделать другому лицу – это она может.

Так он считал и почти безо всяких опасений изложил ей свой план.

Он поведал о том, что сумел расположить общественное мнение – ему нравилось произносить это и подобнее ему выражения – в пользу обвиняемого, и хватит одной-единственной маленькой детали, чтобы поднять знать на защиту Хатори.

Этой деталью и будет «чудо», весть о котором чуть позже донесётся до простого народа, тем самым, укрепив его в пошатнувшейся вере. То, что Великая Богиня простила предателя – не столь страшно в сравнении с тем, что Великой Богини не существует вовсе, как уже начинают считать.

Таким образом, плюсом будет спасение жизни Хатори и, заодно, укрепление религиозных чувств в подданных, минусом – гнев Светлейшей Госпожи, желающей воспользоваться сложившейся ситуацией в собственных целях.

– Но Светлейшая Госпожа и без того гневается… слишком часто, – осторожно намекнул Астанико на то, что первая чаша весов должна перевесить.

В глубине души он не боялся Таик, сначала принцессу, а потом Императрицу, считая её вздорной, истеричной и глупой женщиной, и в этом мнении его сильно поддерживали рассказы сестры, которая провела рядом с принцессой почти всю жизнь. Гораздо больше Астанико опасался Даран и сейчас, пламенно и пылко излагая свои соображения, одновременно надеялся убедить её в своём уме и проницательности и заручиться её дальнейшей поддержкой.

Тогда та жертва, которую приносил он сам, спасая ненавистного ему человека, сразу же принесла бы приятное практическое следствие – помимо эфемерных и идеалистических, которые были связаны с братом и сестрой Санья.

И он частично добился своего.

«Умный и честолюбивый мальчик, далеко пойдёт, – думала Даран, созерцая его своим тусклым, ничего не выражающим взглядом. – Но не думает же он, что ему удастся перехитрить меня?»

– Всё это хорошо, господин Главный Астролог, – вдруг решительно перебила она его на середине очередной пламенной тирады, хотя до этого не произносила ни слова. – Но вы чересчур увлеклись общественным фактором и совсем позабыли о личном, который, смею предположить, единственный заставлял вас поддерживать отношения с Хайнэ Саньей и Иннин, потому что большой интриги с их помощью вам провернуть бы не удалось.

Главный Астролог сразу как-то побледнел.

– Так вот, я предлагаю вам ещё раз как следует подумать и переоценить ситуацию в связи с тем фактом, что госпожу Иннин и господина Хатори связывают узы, куда более глубокие и взаимопроникающие, чем просто братские или дружеские, – сказала Даран, сдержав усмешку.

Она смотрела на Астанико и пыталась прикинуть, станет ли он отпираться от своей очевидной страсти к её племяннице, и если станет, то насколько долго.

Он не стал – и этим несколько повысил себя в её глазах.

– Я в курсе, что госпожа Иннин питает к господину Хатори известную симпатию, – проговорил Главный Астролог, через силу усмехнувшись. – Но до тех пор, пока всё это не переходит определённой грани, я смогу сдерживать собственные чувства в этом отношении. А госпожа Иннин эту грань не перейдёт.

– Уже перешла, господин Астанико, не далее, как вчера вечером, – возразила Даран. – К сожалению, у вас устаревшие сведения.

Нужно было видеть, как искривилось его лицо.

– Вы хотите сказать, что она… нарушила клятву жрицы? – проговорил Астанико, смертельно побледнев и скомкав рукав затрясшимися пальцами.

– Увы, – безжалостно подтвердила Даран. – Более того, я не сомневаюсь, что рано или поздно она откажется от выбранной стези, сбежит из дворца, сделает Хатори своим мужем, и вам ещё придётся составлять гороскопы для их детей. Я ведь знаю Иннин, – добавила она, использовав одну из крайне редких своих улыбок – мягкую и с долей материнской снисходительности.

Бледность на лице астролога сменилась не менее болезненной краской дикой, всепоглощающей ярости.

– Довольно солидный камень, брошенный на другую чашу весов, не правда ли? – сказала Даран задумчиво, глядя куда-то в сторону.

– Сдаётся мне, господин Хатори насолил вам не меньше, чем мне когда-то, – проговорил Астанико с кривой ухмылкой, когда немного отошёл от шока. – Я ошибся только в одном – вы не менее моего желаете его смерти.

– Я – жрица, господин Главный Астролог, – напомнила ему Даран холодным тоном. – А жрица всегда бывает беспристрастной. Впрочем, каюсь. Возможно, мне просто любопытно посмотреть, что победит в вашей душе.

При этих словах лицо Астанико совсем уж перекосилось, глаза расширились.

– Вы… – как-то изумлённо произнёс он.

– Я не стану вам мешать, – перебила его Даран. – Делайте, как сочтёте нужным. Для меня есть польза в любом из вариантов развития ситуации. Решение за вами.

Главный Астролог вдруг рассмеялся.

– О, я не стану томить ваше любопытство, – отрывисто, злобно проговорил он. – Разумеется, решение моё ясно, как божий день… или, скорее, как темнота ночи. Тьма всегда побеждает, не правда ли?

– Побеждают те наши желания, которые наиболее сильны, – пожала плечами Даран.

Но Астанико уже снова совладал с собой.

– Могу я попросить вас, по крайней мере, прикрыть мою спину? – осведомился он, сложив руки на груди. – Я имею в виду, намекнуть госпоже Иннин… и господину Хайнэ, что задуманное чудо сорвалось не по моей вине. Например, мой заговор раскрыли, или ещё что-нибудь в этом духе. Я свою роль сыграю, но не знаю, поверят ли мне без доказательств. Думаю, я заслуживаю этой малости – хотя бы в благодарность за то, что я отговорил Хайнэ признаваться, что учение Милосердного принадлежит ему. Если бы он это сделал, тень пала бы на всю семью Санья… не думаю, что вы этого хотите.

– Чего я хочу, а чего не хочу, вам неведомо, и ведомо не станет, – отрезала Даран. – Мне казалось, вы этот урок уже усвоили за прошедший час. Впрочем, надеяться вы, конечно, можете. Надежда остаётся с человеком до самого последнего часа, а когда она исчезает, вместе с ней отлетает и его дух. На этом прошу вас покинуть мой кабинет.

Главный Астролог поклонился и вышел.

И после этого Даран дала выход ярости, которая копилась в ней со вчерашнего вечера.

«Не для того я принесла столько жертв и вложила в тебя столько сил, чтобы ты сбежала с первым же любовником и жила, как обычная женщина, – думала она, подойдя к окну и глядя на занесённый снегом осенний сад. – Глупая… глупая, глупая!»

Она стукнула кулаком по деревянной раме и замерла.

Где-то вдалеке несколько раз пробили в гонг, возвещая полдень.

***

Ночь, бессонная для Хайнэ, Иннин и Главного Астролога, оказалась таковой и для Хатори – однако виной тому были отнюдь не размышления о близости возможной смерти.

Последняя была до странности ему безразлична, хотя он меньше всего на свете хотел умереть, и особенно после случившегося.

Волновало его другое: пытаясь скоротать вечер, он взялся прокручивать в голове события, произошедшие до его ареста, и вдруг обнаружил, что они начали медленно, но верно выветриваться из его памяти.

Это открытие его взволновало: одно дело было забыть о том, что произошло в далёком прошлом, восемь лет тому назад, и совсем другое – когда превращаются в пустоту воспоминания последних дней.

Означало ли это, что он страдает провалами в памяти?

Преодолев какое-то внутреннее сопротивление, которое всегда мешало ему предаваться размышлениям, Хатори заставил себя напрячь память.

И обнаружил: он прекрасно помнил о том, какие лекарства и по каким часам нужно принимать Хайнэ, в каком укромном месте спрятаны его книги и рукописи, и даже какие ароматы – чудовищные, отметил про себя Хатори – брат предпочитает в качестве духов.

В целом, дни, проведённые с Хайнэ, он также мог без особого труда воскресить в памяти.

А вот то время, что он провёл в одиночестве…

Хатори смутно помнил, что иногда такое время бывало – но когда? где он был? чем занимался?

Всё это начисто выветрилось из его памяти.

Он знал как факт, что провёл однажды ночь с Марик Фурасаку, но не мог вспомнить, где это случилось, как всё прошло, что она ему говорила, и что он сам ей отвечал. При любой попытке обратиться к тому дню, в памяти всплывало совсем другое – залитые кровью стены, Хайнэ, ничком лежащий на полу…

Два месяца, проведённые в столице – за исключением тех дней, которые Хайнэ жил дома после своей попытки самоубийства – превратились в смутный сон, игру разноцветных теней и контуров, обрывков каких-то картин и сцен.

Почему же он только сейчас это понял?

Ответ был прост – прежде и не пытался о чём-либо вспоминать, был слишком занят с Хайнэ и в целом не видел ничего интересного в том, чтобы воскрешать в памяти прошлое, тем более, недавнее.

Но оказалось, что дело не в том, что он не хочет – не может.

Мысль эта принесла какое-то щемящее чувство, но Хатори справился с ним довольно быстро. Велика ли трагедия в отсутствии собственных воспоминаний? В конце концов, те дни, которые он провёл рядом с Хайнэ, и вообще всё то, что было связано с братом, он помнил довольно хорошо.

Значит, до тех пор, пока Хайнэ с ним – всё в порядке.

А это он и раньше прекрасно знал, ничего другого от жизни ему и не нужно было.

«Ах, так, – подумал Хатори не то чтобы со злостью и обидой, скорее, удивлённо. – Значит, я…»

И на этом мысль оборвалась начисто – слишком уж он не привык анализировать собственные чувства и ощущения.

Он перевернулся на бок и попытался, наконец, заснуть.

Это ему почти что удалось – но из состояния полузабытья вывела новая тревожная, чуть болезненная мысль.

Получается, то, что произошло сегодня с Иннин, он забудет точно так же, как ночь, проведённую с Марик?

И снова Хатори одолела какая-то печаль, щемящая тоска, которую пришлось стряхивать с себя усилием воли.

«Она не должна узнать об этом, – подумал он. – Иначе обидится. Мы должны жить втроём, тогда всё будет хорошо, я ведь и раньше это знал. Конечно, есть такие моменты, когда Хайнэ не сможет присутствовать рядом со мной и Иннин, но вряд ли она будет часто спрашивать, помню ли я…»

Что-то, правда, подсказывало ему, что обо всех последующих ночах Иннин, быть может, и не будет его спрашивать, но эта, самая первая, всегда будет для неё особенной.

Он встрепенулся, найдя выход – записать всё то, что он пока ещё помнит отчётливо, на бумагу, и тогда проблема исчезнет сама собой. Забудет – перечитает.

И тут же сам над собой посмеялся.

Даже если забыть о том, что здесь, в камере, нет ни бумаги, ни кисти с тушью, и никто их ему не принесёт – сможет ли он передать бумаге любовные чувства и ощущения?

Нет, для этих целей нужен Энсенте Халия, но никак не Хатори Санья.

Энсенте-Энсенте, Хайнэ…

Хатори уже позабыл свою вспышку злости, и хотя внутренняя обида оставалась, ему хотелось только одного – побыстрее быть снова рядом с ним.

Он услышал шаги и поднял голову, подумав было, что вернулась Иннин – но это была не она.

– Ты! – удивлённо воскликнул Хатори, увидев волшебницу с белыми волосами.

И впервые подумал: он не знает её имени потому, что она его не сказала, или потому что забыл его, как забыл уже, каким образом они познакомились и где виделись?

– Послушай, жрица, – сказал он, подскочив к решётке и напряжённо вглядываясь в смутно белевшее в темноте лицо. – Ответь мне на один вопрос: когда мы встретились в первый раз?

Она, казалось, ничуть не удивилась его вопросу.

– Я гадала тебе на картах, – ответила она. – Я сказала, что однажды ты обретёшь свободу и вернёшь всё, что потерял, но это произойдёт не раньше, чем ты порвёшь те узы, которыми добровольно себя связал.

Что-то произошло в голове Хатори – может быть, сказался проведённый в раздумьях вечер – и слова, которые раньше были лишь туманным метафорическим бредом, вдруг обрели для него чёткий и конкретный смысл.

– Меня связывают узы с Хайнэ, – сказал он. – Но ты не права, жрица. Это то, благодаря чему я живу. Если я их порву, от меня ничего не останется. Разве то, что я ничего не помню о днях, когда его не было рядом со мной – не доказательство? Я всегда должен быть рядом с ним, я это точно знаю.

Жрица – Хатори не помнил, откуда он взял, что она жрица, но, вероятно, она что-то ему об этом говорила – ничего на это не ответила и только смотрела на него своими большими светло-аметистовыми глазами, мерцавшими в полумраке.

Хатори смутно вспомнил: трактир в Нижнем Городе, в который он зашёл в женском наряде.

Кажется, он пил…

Да, пил.

Сквозь череду смутных образов пробилось более отчётливое воспоминание: письмо Хайнэ, которое ему принесли из дворца. Сначала он обрадовался, очень обрадовался, а потом прочитал его – и разозлился. Или огорчился?

Как бы там ни было, потом он оказался в трактире, и ещё там был Сорэ Санья, вполне обманувшийся его маскарадом, и над ним было грех не посмеяться. И вот он пил, и смеялся, и ему было хорошо, а, может быть, плохо, а потом появилась волшебница и села рядом с ним за стол.

– Это моя сестра, – сказала она, положив руку ему на плечо и отвечая на настойчивый вопрос пьяного Сорэ Саньи о том, что это за прекрасная знатная дама, и что она делает в таком месте. – Пойдём со мной, сестра.

Кажется, Хатори не удержался от какой-то выходки напоследок – откуда-то же Сорэ Санья узнал о том, что это была никакая не прекрасная знатная дама, а куда менее прекрасный мужчина, носивший ту же фамилию, что и он, но не связанный с ним узами крови.

Впрочем, об этом Хатори уже ничего не помнил. Следующим воспоминанием был дом – и крики многочисленных птиц, раздававшиеся, казалось, отовсюду. Птицы были в саду и в доме, в клетках и просто так, они тянули шеи, хлопали крыльями, белоснежные перья летели с потолка, как снег…

Но Хатори искал глазами одну-единственную – с золотым пером.

– Продай мне ту птицу, – тянул привычную песню он. – Мой господин будет очень рад, если я верну её ему.

Но волшебница только качала головой.

– Ну хорошо, – сдался Хатори. – Тогда у меня есть ещё одна просьба от него. Он хочет найти своих единомышленников в вере, он исповедует религию Милосердного.

В этот момент в дом ворвались стражники, птицы закричали и бешено захлопали крыльями – и на этом воспоминание оборвалось.

– Как твои птицы, волшебница? – спросил Хатори, помолчав. – Я помню, что когда в твой дом вломились, они все вырвались на свободу и улетели. Ты смогла их найти?

– Да, они вернулись ко мне, – кивнула женщина. – Все, кроме одной.

– Знаю, – помрачнел Хатори. – Она здесь.

– Я пришла за ней.

– Она умерла, волшебница. – Хатори отвернулся. – Прости меня хотя бы ты, не знаю, сможет ли простить Хайнэ. Я не смог спасти её и уберечь.

– Отдай её мне.

Вздохнув, Хатори разрыл солому, которой был покрыт холодный пол, и достав спрятанный под ней трупик птицы, осторожно просунул его сквозь прутья решётки.

Волшебница села на пол и положила птицу к себе на колени.

Она наклонила голову так, что белоснежные волосы свесились, закрывая её лицо и мёртвую птицу, и начала что-то шептать глухим, нежным голосом.

А потом – или это Хатори только показалось?! – птица как будто вскрикнула, что-то отвечая.

Нет, это была не иллюзия – она ожила, захлопала крыльями и, взлетев с колен женщины, уселась ей на плечо.

Пару мгновений Хатори смотрел на это расширенными глазами, а потом оправился от изумления и, бросившись к решётке, успел схватить волшебницу, поднявшуюся на ноги, за платье.

– Подожди, – закричал он. – Не уходи! Вылечи моего господина! Раз ты смогла вернуть к жизни мёртвую птицу, то уж тем более сможешь изгнать болезнь из его тела! Ты сможешь это сделать, я уверен, скажи мне цену, я заплачу, что угодно! Вылечи его!

– Я себе не подвластна, – возразила волшебница. – Я не могу решать вопросы жизни, смерти и судьбы человека по своей воле. Никто не давал мне разрешения вмешиваться в судьбу твоего господина. Поэтому не проси.

Хатори понял, что это бесполезно, и, вздохнув, отпустил её платье.

– Но я могу помочь тебе сбежать отсюда, – вдруг предложила женщина. – Это в моих силах, и это не запрещено.

Хатори вскинул голову.

– Нет, – отказался он после недолгого молчания. – Не думаю, что это хорошая идея. Если я просто ускользну отсюда, это бросит подозрение на Хайнэ, к тому же, я не могу оставить его здесь. Или ты можешь помочь мне забрать и его тоже? – вдруг пришло ему в голову.

Но волшебница ожидаемо отказалась.

– Тогда не надо, – принял окончательное решение Хатори. – Иннин сумеет устроить так, чтобы мы сбежали все вместе, втроём.

– А ты не хочешь попросить чего-нибудь для себя лично? – вдруг спросила женщина, странно улыбнувшись. – Не для Хайнэ, а для себя.

– Я уже говорил, что мне ничего не нужно, у меня и так всё есть, – пожал плечами Хатори. – Кому-то говорил… не помню, кому. Может быть, и тебе.

Он вновь опустился на каменный пол, и вдруг тоска нахлынула на него с головой, такая же тоска, как однажды, когда Хайнэ забрали во дворец к Онхонто, а он остался ночевать в их общей комнате один.

– Или… подожди, – позвал Хатори волшебницу. – Я хочу его увидеть, просто увидеть. Я тоскую по нему, а в последний раз нам даже толком поговорить не удалось. К тому же, мы поругались, мы вообще часто ругаемся, но глупо было на этом расставаться… Я не совладал с собой, и теперь мне тоскливо. Можно это устроить, чтобы просто увидеть его? Лучше даже не разговаривать, потому что снова ведь поссоримся.

И он усмехнулся, глядя куда-то вдаль.

– Хорошо, – улыбнулась волшебница. – Это можно, но только ненадолго. Дай мне руку.

Хатори просунул руку сквозь прутья решётки – и внезапно весь мир перевернулся с ног на голову. Пол у него под ногами зашатался, предметы начали стремительно расти и менять цвета. Пейзаж вокруг совершенно изменился – вместо сырых застенков вокруг оказалось тёмно-синее небо, усыпанное звёздами, и откуда-то с высоты полился мягкий разноцветный свет.

Одно лишь осталось прежним – решётка, преграждающая путь, но прутья её теперь были золотыми.

Первым делом Хатори глотнул свежего воздуха – а потом опустил голову и увидел, что под ногами у него не пол, а дно птичьей клетки.

Новое тело было странным, непривычным; для того, чтобы не упасть, необходимо было цепляться за жёрдочку, стараясь удержать равновесие, при попытке повернуть голову невольно изгибалась длинная шея, и сами собой поднимались крылья, тяжёлые, неуклюжие.

Это было смешно, и он было рассмеялся, но из горла вырвался совсем другой звук – глуховатое курлыканье.

Внизу, в беседке, сидело в кресле странное существо в не менее странных, аляповатых одеждах, и курило длинную трубку, то и дело выпуская в воздух колечки разноцветного дыма.

 «Женщина это или мужчина?» – задался вопросом Хатори, но в этот момент он увидел Хайнэ, и остальное перестало его интересовать.

Хайнэ рухнул на подушки чуть слева от него и низко опустил голову, так что Хатори были видны лишь черноволосая макушка и шелка многочисленных одеяний, разостлавшиеся по полу.

«Как ты там? – думал Хатори-птица, в беспокойстве взмахивая крыльями. – Кто одевает тебя, кто причёсывает? Кто здесь может носить тебя на руках, как я? Бьюсь об заклад, что Онхонто, как бы прекрасен он ни был, этого не делает».

Эти взволнованные мысли были столь сильны, что он пропустил половину разговора Хайнэ со странным существом, хозяином беседки.

– Спасите Хатори от огненной казни, спасите его от того, от чего не смогли спасти Энсаро… – вдруг донеслось до него собственное имя.

Хатори замер, прекратив раскачиваться на своей жёрдочке.

«Ему не всё равно, – растроганно подумал он. – Он пришёл к этому существу, чтобы спасти меня от казни…»

К глазам подступило что-то жаркое, но птица, разумеется, не могла заплакать – да и не то чтобы Хатори этого хотелось.

А внизу, тем временем, развёртывалось настоящее представление, главным героем которого были Хайнэ и его пороки.

Иногда Хатори и самому хотелось высказать брату то, что его в нём не устраивало, но сейчас, после услышанного, обида его прошла, и смотреть на это ему было больно.

«Прекрати, – яростно зашипел он в сторону существа с белыми волосами. – Ты же слышишь, он сам сказал, что всё понял! Прекрати его мучить, не то…»

Что «не то», он не знал и сам – разве могла что-то сделать птица, заточённая в клетке? – но был уверен, что сделает что-то, и кривлявшемуся актёру, злому насмешнику не поздоровится.

Но в этот момент картинка снова переменилась.

Изогнув шею, Хатори больше не увидел существа с белыми волосами – в беседке был только Хайнэ, правда, в старинной, диковинной одежде актёра. Хайнэ подошёл к клетке и, раскрыв дверцу, вытащил птицу наружу.

«Узнал, узнал!» – в восторге подумал Хатори, метнувшись ему навстречу.

– А ведь ты больше не хромаешь, Хайнэ! – попытался воскликнуть он. – Так она обманула меня, она всё-таки это сделала, она вылечила тебя!

Хайнэ прислушивался с улыбкой к его курлыканью и нежно гладил его по крыльям. Птица радостно подставлялась под его ласки, изгибая длинную шею, и непривычное тело вдруг стало почти привычным, почти желанным.

В конце концов, птица успокоилась и села на плечо к хозяину – и в этот самый момент Хатори увидел на пороге беседки волшебницу.

– Это она тебя вылечила, – хотел было сказать он не без доли собственной гордости, и вдруг понял, что его слова – а, может, и его присутствие – здесь не слишком нужны.

Эти двое стояли напротив и не могли оторвать друг от друга взгляда.

«А ведь это она, – вдруг понял Хатори. – Та девочка, за которой мы с тобой когда-то гнались по крышам, Хайнэ… Ты помнишь? Ты сказал, что любишь её…»

Его охватило мучительное чувство собственной ненужности, но тут волшебница поманила его рукой, и это отвлекло его внимание.

– Она говорит, что мне пора возвращаться, Хайнэ, – пытался сказать Хатори, тыкаясь клювом в его шею. – Мне придётся тебя оставить…

Но Хайнэ молчал и только продолжал гладить его одной рукой.

Неведомая сила влекла Хатори вперёд, и он, вздохнув, подчинился ей. Расправил тяжёлые, большие крылья, не имея ни малейшего понятия о том, как летать… на мгновение ему показалось, что он сейчас неуклюже рухнет вниз, но что-то словно подхватило его, и он вдруг обнаружил себя уже в воздухе.

И в этот момент он вспомнил – вспомнил не разумом, но телом, ту свободу, которой пользовался когда-то давно, умея бегать быстрее ветра и прыгать с огромной высоты.

Это было так же просто и естественно, как естественно для птицы взлететь, даже если она расправляет крылья в первый раз в жизни.

Это было – легко.

Хатори-птица полетел к волшебнице, раскрывшей навстречу ему руки, и сел к ней на плечо. Он хотел было оглянуться, чтобы посмотреть как там Хайнэ, но почему-то заныла шея, не желавшая привычно изгибаться.

Стиснув зубы, Хатори попытался ещё раз – и очнулся на сыром полу подземелья.

Тело болело так, как будто ему всю ночь приходилось таскать и ворочать глыбы камня.

Он приподнялся, пытаясь понять: приснилось? померещилось? произошло на самом деле?

Но тельца мёртвой птицы, зарытого в солому, больше не было…

Или это жрицы забрали труп из камеры, предварительно опоив узника сонным зельем?

«Когда-нибудь я это узнаю, – решил Хатори. – Когда выберусь отсюда».

Где-то далеко вверху зазвонил гонг, который возвещал полдень.

Ещё через какое-то время – по внутреннему отсчёту Хатори, через полчаса – прибежала, запыхавшись Иннин.

– Всё будет в порядке, – сообщила она дрожащим голосом. – Я не сумела устроить, чтобы мы смогли бежать, но всё будет хорошо… должно быть так. Они попытаются тебя сжечь, но огонь не подействует, и им придётся принять это как желание Великой Богини. Не бойся.