Текст книги "Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)"

Автор книги: Вансайрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 53 страниц)

«Чего он добивается? Что на этот раз замышляет?!» – думала она, обводя взглядом зал.

Хатори в упор глядел на своего обвинителя; судя по выражению его лица, он весьма  скептически относился к столь резкой перемене в Главном Астрологе, неожиданно перевоплотившемся из его худшего врага в защитника и друга.

Зато вот Хайнэ, сидевший в самом дальнем ряду среди зрителей, судя по всему, в эту игру вполне поверил – на лице его было написано тихое, радостное умиление, как будто он только и ждал этого чудесного превращения и ничуть не сомневался в его правдивости.

Иннин ждала катастрофы.

И катастрофа случилась.

Нарисовав перед зрителями весьма симпатичный образ обвиняемого, который если и виновен в чём-то, то лишь по рискованному недомыслию, свойственному юности, но отнюдь не по злому умыслу, Астанико перевёл дыхание и почему-то на мгновение прижал руку к горлу – это был первый раз, когда Иннин заподозрила в нём чувство, похожее на волнение.

Однако когда он продолжил, голос его был вновь спокоен и твёрд.

– Итак, детально рассмотрев историю подсудимого, я совсем было уверился в его невиновности относительно главного пункта обвинений… если бы не одна деталь. – Астанико в упор подошёл к Хатори, сверлившему его мрачным взглядом. – Господин Санья, узнаёте ли вы эту вещь?

Он достал из-под полы своего тёмно-зелёного одеяния книгу и протянул её Хатори.

Хатори пролистал несколько страниц и замер.

– Эта книга, так называемое Учение Милосердного, была найдена при обыске в той комнате, в которой вы, согласно показаниям прислуги, ночевали вместе с господином Хайнэ Санья… который, кстати говоря, в данный момент тоже присутствует в этом зале, если вы его до сих пор не заметили. – Астанико сделал паузу. – Соответственно, мы вынуждены сделать вывод, что она принадлежит либо вам – либо ему.

Хатори вскинул голову и, молниеносно развернувшись, обвёл глазами зрителей.

Иннин поняла, что до этого момента он и в самом деле не имел ни малейшего понятия, что Хайнэ присутствует в зале.

Лицо её брата было смертельно бледным, и у Иннин вдруг не осталось ни малейшего сомнения.

«Он! – с ужасом подумала она. – Это он – еретик… Порнографический писатель Энсенте Халия, а вдобавок последователь запрещённого учения. Великая Богиня, во что он превратился…»

Хатори впился взглядом в Хайнэ, как будто не видел его много лет, и Иннин вдруг с точно такой же ясностью поняла, что сейчас произойдёт.

– Вы узнаёте эту книгу, господин Хатори? – проскрипел голос Главного Астролога в наступившей вдруг тишине – или она наступила только в ушах у Иннин?

Хайнэ, в ответ на взгляд Хатори, слабо взмахнул рукой – выглядело это не так, что он пытается ему что-то сказать, а так, будто он на грани обморока и с трудом что-то соображает.

Да, может быть, так оно и было.

– Отвечайте немедленно! – требовал Астанико. – Вам она принадлежит или вашему брату? Говорите, Хатори Санья!

«НЕТ! – изо всех сил мысленно закричала Иннин. – Нет, не делай этого, не смей, сумасшедший, ты погубишь себя!»

– Мне, – проговорил Хатори, не глядя на неё. – Она принадлежит мне. Это моя книга, и подавитесь. А ты, Хайнэ, не смотри на меня так. Я знаю, что ты ничего не знал. Будешь ненавидеть меня теперь до конца жизни за то, что я – вероотступник?

Он сделал над собой усилие – Иннин почувствовала это так, будто сама находилась в его теле – и рассмеялся.

«Великая Богиня…» – испуганно и растерянно подумала она, и губы её жалко искривились.

Губы Главного Астролога искривились хищно.

– В таком случае я полагаю, что обвинение доказано, – проговорил он, уже не пытаясь скрывать звучавшего в голосе торжества. – Закон карает подобные преступления смертной казнью. Если только сама Великая Богиня не пожелает пощадить преступника… говорят, в старину такие вещи случались. Мне очень жаль, господин Хатори, вы искренне нравились мне и, разобравшись с вашим делом, я был уверен в вашей невиновности. К сожалению, я ошибался. – Лицо его стало строгим и печальным. – Что ж, боюсь, теперь вам остаётся надеяться лишь на чудо.

– Вы!.. – вдруг выкрикнул Хайнэ со своего места. – Вы!..

Господин Астанико повернулся к нему, и глаза его сверкнули.

– Вы желаете что-нибудь нам сказать, господин Санья?  – по-отечески ласково спросил он. – В таком случае, я могу предоставить вам слово.

Хайнэ поднялся с места – и вдруг, весь затрясшись, упал на пол.

В зале, и без того огорошенном неожиданным признанием подсудимого, поднялся шум.

– Боюсь, у господина Саньи нервный припадок, – властным голосом перекричал собравшихся Астанико. – Что совершенно неудивительно, если учитывать его болезненное состояние. Помогите, пожалуйста, господину Санье добраться до его комнаты.

Иннин хотелось влепить ему пощёчину – да что там, задушить его своими руками.

«Он подстроил всё это специально, – вертелось у неё в голове. – Специально обвинил Хайнэ, потому что знал, что Хатори не сможет не взять его вину на себя. Мразь!»

Она вдруг поняла, что выкрикнула последнее слово вслух, и что Главный Астролог услышал его, несмотря на царившую в зале суету и неразбериху.

Он приблизился к ней, глядя каким-то странным взглядом.

– Предлагаю поговорить об этом наедине, Госпожа-без-имени, – проговорил он очень тихо. – А также о том, что лично вы можете сделать, чтобы исправить сложившуюся ситуацию. Я буду ждать вас в своём кабинете, и надеюсь, что вы будете достаточно благоразумны, чтобы прийти сегодня же вечером. Пока ещё не стало слишком поздно.

Он улыбнулся, поклонился и, мягко ступая, покинул зал.

Глава 16

Ближе к вечеру, дрожа от негодования, Иннин остановилась напротив покоев Астанико.

В первое мгновение она не могла себя заставить даже дотронуться до дверей, до того ей было отвратительно всё, что было связано с Главным Астрологом, и чего касалась его рука. Но потом, пересилив себя, Иннин распахнула двери и, ни на что не глядя, прошла до середины комнаты.

Астанико поднялся ей навстречу с любезным видом хозяина, принимающего гостей – он совершенно очевидно ждал её и нисколько не сомневался, что она придёт.

– Ближе к делу, – процедила она, предупреждая пространные рассуждения, к которым всегда был склонен Главный Астролог.

– Ближе к делу так ближе к делу, – ничуть не удивился тот. – На завтра назначена казнь.

– Что?! – вырвалось у поражённой Иннин, вмиг потерявшей всё хладнокровие, которое она копила весь вечер, готовясь к встрече. – Это невозможно! Не может быть! Не прошло и недели с тех пор, как его схватили, процесс в отношении человека со знатной фамилией не может завершиться так скоро!..

– Всё возможно, если это приказывает Светлейшая Госпожа, – пожал плечами Астанико. – Хотите, буду честен с вами? Я сказал ей, что если устроить всё как можно скорее и не дать Хайнэ Санье опомниться, то он, несомненно, пожертвует собой, чтобы спасти брата, и объявит, что книга принадлежит ему. Но… – Он задумчиво посмотрел куда-то в сторону, тарабаня пальцами по подлокотнику кресла, в котором сидел. – Мы-то с вами знаем, что Хайнэ этого не сделает.

Иннин молчала, потрясённая.

Сущность интриги, затеянной Главным Астрологом с одной стороны, и Светлейшей Госпожой – с другой, становилась ей всё яснее.

– Хайнэ не может этого сделать, – проговорила она, тяжело дыша. – Не будьте смешны! Это погубит не только его, но и всю нашу семью.

– Да, конечно, – согласился Главный Астролог. – Вот поэтому всё происходит именно так, как должно быть. Хатори Санья погибнет, спасая Хайнэ и всю вашу семью. Разумнее пожертвовать одним человеком, чем многими, это раз, и разумнее пожертвовать человеком более низкого качества – это два.

– Да как вы смеете! – закричала Иннин и на этот раз, не удержавшись, ударила его по лицу.

Астанико выглядел этим более чем довольным, и мерзко, гаденько захихикал, проведя ладонью по покрасневшей щеке.

Он поднялся с кресла и, сложив руки на груди, прошёлся по комнате.

– А это, Госпожа-без-имени, вовсе не мои идеи, отнюдь, – проговорил он. – Наше общество исстари построено на идее превосходства чистокровного происхождения над моральными качествами, так что будь господин Хатори даже в тысячу раз прекраснее по душевным свойствам, чем все Санья, вместе взятые, он всё равно будет считаться по сравнению с ними человеком низшего сорта. И это не я в том виноват! В наш век, конечно, идеи стали более гуманными, но общественное устройство не поспевает за торжеством прогресса в умах людей, вот отсюда-то мы и имеем все наши проблемы…

– Оставьте ваши разглагольствования и теоретизирования насчёт общественного устройства, – яростно пере6ила его Иннин. – Я не об этом разговаривать с вами пришла!

– О, здесь вы совершенно правы, Госпожа-без-имени, я и в самом деле оставлю эти идеи для того слушателя, который будет достаточно умён, чтобы их оценить, – с видимым удовольствием проговорил Астанико, поглаживая бородку.

– Да вы просто жалки, – не выдержала Иннин, хотя и понимала, что ведётся на провокацию. – Воображаете себе, что обладаете высоким умом, чтобы компенсировать собственное ничтожество, потому что никакая другая самовозвеличивающая иллюзия вам недоступна!

– А вы-то, а вы-то! – вдруг сверкнул глазами Астанико. – Смею вам напомнить, дорогая Госпожа-без-имени, что это вы, вы сами настаивали на открытом слушании, которое и погубило господина Хатори окончательно. Что теперь поделаешь с тем, что он признал свою вину на глазах у сотни человек! Ничего, при всём желании! Вы сами его погубили, а всё почему? Потому что вообразили, что слишком умны, что умнее меня и разгадали мои коварные интриги! О, вы так же уверены в своём уме, как ваш брат – в своём великодушии, а на деле оба не обладаете и зачатками этих качеств! И, может, я и жалок, как вы говорите, но вы оба точно так же жалки. Любой человек жалок – что мы в сравнении с Богиней?! – но я-то, по крайней мере, не приписываю себе высоких качеств и щедрых духовных порывов. Я честен с собой, в отличие от вас. Я ближе к народу, который думает меньше, а делает больше!

Он закончил свою тираду и, видимо удовлетворённый ею, снова рухнул в своё кресло.

– Вы позвали меня, чтобы удовлетворить своё самолюбие этой глупой, пафосной и бессвязной речью? – спросила Иннин, подождав несколько минут.

– Да, – не моргнув глазом, ответил Главный Астролог.

Иннин развернулась и бросилась вон из комнаты, но Астанико остановил её, крикнув:

– Вы не желаете спасти господина Хатори магией, госпожа жрица? Произведите чудо, сделайте так, что огонь его не тронет – народ удостоверится, что Великая Богиня пощадила преступника, и жизнь его будет вне опасности!

Иннин остановилась, тяжело дыша.

– Если вы вздумали издеваться надо мной… – начала она, дрожа от холодного бешенства, но Астанико перебил её.

– А если это не в ваших силах, то очень советую обратиться к тому, кто сможет это устроить. Потому что это единственный шанс спасти господина Хатори, я уверяю вас, что ничего другого вы, при всём вашем так называемом уме, – он криво усмехнулся, – придумать не сможете.

На этот раз Иннин пропустила оскорбление мимо ушей.

– И к кому это я должна обратиться? – спросила она, повернувшись и презрительно искривив губы. – Уж не скажете ли вы, что человек, который в состоянии произвести такое чудо – это вы сами и есть?

Последовала пауза, во время которой Астанико пристально глядел ей в глаза.

– Да, именно так я и скажу, – подтвердил он несколько минут спустя, криво улыбаясь. – Я не буду претендовать на знание магических хитростей – оставайтесь при вашем приятном заблуждении, что это искусство доступно лишь женщине. Однако я много лет скитался по провинциям и общался с простыми людьми, о чём уже рассказывал вашему брату. Так вот у простых людей есть свои хитрости, а подчастую секреты и даже тайны, да такие, что никаким жрицам это и в страшном сне не снилось! – Астанико возвысил голос и тут же снова понизил его. – Но ведь вы, жрицы, не считаете достойным изучение суеверий простого народа… Что в данном случае нам только на руку, поскольку никто не сможет догадаться о природе «чуда», следовательно, именно чудом оно и будет признано. Покровительством Великой Богини, против которого не сможет пойти даже Светлейшая Госпожа, поскольку ей, помимо всего прочего, необходимо укреплять стремительно рассыпающуюся веру народа. А что укрепит её лучше чуда?

Он заговорщически ухмыльнулся, и на мгновение Иннин почти поверила, что он говорит правду.

– Предположим, – отрывисто проговорила она. – Предположим, это описанное вами безумное предприятие и в самом деле имеет хотя бы миллионный шанс на успех. Вопрос лишь в одном. Зачем это нужно вам? Решили всё-таки показать, что вам не чуждо великодушие?

– Не бередите свою тонкую ранимую душу ужасным сомнением, что, может быть, и мне доступны высшие чувства, Госпожа-без-имени, – неприятно засмеялся господин Астанико. – Предупреждая ваш внутренний разлад, уверяю вас, что они мне и в самом деле недоступны, я именно такой, как вы обо мне думаете, и даже ещё хуже. А в данном случае я всего лишь преследую личные меркантильные интересы, и только.

– Вы и так уже заняли высшую придворную должность, которая доступна мужчине, – проговорила Иннин с отвращением. – Чего вы ещё хотите? Денег?

– Удовлетворения моей похоти, Госпожа-без-имени, – ответил Астанико с милой улыбкой. – Удовлетворите её, и я спасу господина Хатори, обещаю.

Иннин замерла на месте, уставившись на него расширенными глазами.

То, что господин Главный Астролог питает к ней некоторый интерес, она прекрасно знала уже давно, но…

– И всё, что вы тут затеяли, было только ради этого? – проговорила она, не веря своим ушам. – Чтобы заполучить меня в качестве любовницы на одну ночь?

– Это вам не льстит? – в свою очередь, поинтересовался Астанико. – Какие сумасшедшие интриги я тут нагородил, чтобы добиться вашей любви… О, мне кажется, это хороший сюжет для книги! Кто бы мог написать такой роман, как вы думаете? Может быть, Энсенте Халия? Но, в таком случае, вы должны быть достаточно страстной со мной, госпожа, чтобы быть достойной пера этого, – он гаденько захихикал, – великого писателя.

Иннин пришло в голову, что он может быть в курсе того, что Энсенте Халия – это Хайнэ, и таким образом пытается унизить её с братом ещё больше.

– Не питайте иллюзий насчёт того, что вы мне польстили, – выплюнула она. – Любовь червяка вряд ли может кому-нибудь польстить, скорее, наоборот!

Судя по всему, эти слова всё-таки задели Астанико, потому что он вскочил с места, и лицо его перекосилось от ярости.

– А кто сказал, что речь о любви, Госпожа-без-имени? – злобно проговорил он. – Можете дарить свою возвышенную любовь кому угодно, я же хочу одну только ночь, в течение которой вы будете безоговорочно подчиняться моим гадким извращённым прихотям! Не так уж много за возможность спасти от смерти дорогого человека, не правда ли?

Иннин вдруг поняла, что это на самом деле не так уж много, и ощутила какое-то безграничное бессилие.

– Как это мерзко!!! – в отчаянии закричала она. – Вы… вы… настолько мелочны, вы и в самом деле нагородили целый дом интриг, и всё ради того, чтобы удовлетворить какую-то гадкую фантазию, о которой стыдно даже подумать! Великая Богиня, как я презираю вас, я ни одного человека в жизни не презирала больше, вы просто скопление мерзостей, причём мерзостей самого низкого пошиба! Бывает величие зла, величие греха, но куда вам до этого, вы просто гадкий червяк, исходящий злобой…

– Да! Да! Именно так! – с каким-то яростным сладострастием подтверждал Астанико. – И не претендую на что-то большее! Вам, вам и вашему брату, отчаянно хочется приписать людям какие-то возвышенные чувства и ещё что-то такое, вы оба воспитаны на книжках, вы абсолютно не знаете людской сущности, не понимаете ничего! И, между тем, я, жалкий червяк, не боюсь подвергнуть свою жизнь огромному риску только ради того, чтобы удовлетворить свою гадкую глупую фантазию, а вы и ваш брат не можете сделать этого ради спасения человека, которого оба, как сами полагаете, любите! И это я тут жалок, а вы велики, да?

Он с презрением расхохотался.

Иннин, рыдая, выскочила из залы.

Прошло много времени, прежде чем она смогла успокоиться и прийти в себя.

«Есть ли другой выход? – в отчаянии думала она. – Неужели мне придётся пойти на это?!»

Она рассчитывала, что госпожа Ниси сумеет что-то сделать, но всё происходило со стремительной быстротой, и мать до сих пор не смогли найти…

Чувствуя, что приходит от этих мыслей в состояние, близкое к умопомешательству, Иннин вспомнила о брате, который с самого утра лежал в своей комнате, и бросилась к нему.

Тот был в постели, измождённый и обессиленный после своего припадка, однако не спал.

Все занавеси были опущены; в комнате царил полумрак.

– Что теперь будет? – спросил Хайнэ глухо. – Что делать дальше?..

Иннин помолчала.

– Не знаю, – сказала она, наконец. – Я что-нибудь придумаю.

Брат зашевелился; шёлковые простыни и покрывала зашелестели. Хайнэ был в одном только ночном халате с недлинными рукавами и, пока он протягивал руку за верхней накидкой, Иннин успела увидеть в темноте искривлённый, уродливый силуэт его  руки.

«Как хорошо, что я не видела его целиком, – пронеслось в её голове. – Это всё-таки ужасно…»

Она помогла Хайнэ завязать пояс, мучимая стыдом за свои мысли.

– Я хочу увидеть его, – попросил тот. – Пожалуйста.

– Хайнэ, я не могу… – начала было Иннин и остановилась, вдруг почувствовав, что некий барьер в её голове, заставлявший её много лет подчиняться установленным во дворце правилам, сломан. – Ладно, пошли.

Она знала многочисленные входы и выходы во дворце, неизвестные другим жрицам, тайные ходы, соединявшие павильоны и ведущие с этажа на этаж – в том числе, в подземелье. В своё время Даран показывала их ей, показывала единственной из своих учениц, потому что не сомневалась в ней. Это был ещё один из актов их невидимого взаимодействия.

«Хоть я и злюсь на тебя, а всё-таки знаю, что одна только ты не обманешь моё доверие и не станешь использовать известные тебе секреты в личных целях», – как будто бы говорила Даран, показывая Иннин то, что не дозволялось знать никому другому.

«Хоть я и ненавижу вас, но доверие ваше не предам», – как будто бы говорила Иннин, молчаливо принимая «подарки».

«Да плевать я на вас на всех хотела, – злобно подумала она сейчас, открывая одну из секретных дверей. – Плевать!»

Хайнэ медленно ковылял за ней следом.

Иннин пошла на единственную уступку своей не к месту проснувшейся совести – не стала отпирать дверь камеры, и Хайнэ пришлось общаться с братом через решётку.

Он прильнул к ней всем телом, вцепившись своими искривлёнными пальцами в толстые железные прутья, и ничего не произнёс.

Иннин вдруг пришло в голову, что он стесняется её и не может в её присутствии толком выразить своих чувств – она хотела было уйти и не могла себя заставить.

«Я и так незаконно привела его сюда. Я не могу ещё к тому же оставить их наедине, это уж слишком», – оправдывала она себя и в то же время чувствовала, что дело в чём-то в другом.

В чём именно – ей даже разбираться не хотелось.

Зато вот Хатори явно ничего не стеснялся – увидев Хайнэ, он улыбнулся, взял его руку в свою, почти насильно заставив брата отцепить её от решётки, и с каким-то чуть насмешливым выражением лица, отведя взгляд в сторону, принялся гладить уродливые пальцы.

Хайнэ молчал и дрожал, закрыв глаза.

– Хайнэ, только не делай глупостей, – монотонным голосом предупредил Хатори несколько минут спустя. – Не пытайся взять мою вину на себя и всё такое. Я-то справлюсь, а ты нет. Понял? Это моё решение.

Хайнэ как-то судорожно всхлипнул, припав всем телом к решётке ещё больше.

Иннин подумала, что это невыносимое зрелище: вид человека, который медленно, шаг за шагом, отступает от собственной совести и сдаётся на милость другого, который облегчает ему её муки.

Слова Астанико, против воли, снова вспыхивали в её памяти.

Астролог был прав, Хайнэ не признается, позволит Хатори умереть, позволит Хатори убедить себя, что это единственный выход, и что сам Хайнэ ни в чём не виноват.

Брат пойдёт на сделку с собственной совестью, и при этом все трое будут делать вид, что всё правильно, что по-другому нельзя, но в глубине души прекрасно зная, что нельзя так… И после того, как Хатори убьют, эта подлая тайна, или тайна подлости, навеки свяжет их с братом узами отвращения друг к другу.

«Призналась ли бы я на его месте?» – задумалась Иннин.

Ей казалось, что уж она-то бы, разумеется, призналась – никогда бы не позволила другому человеку нести наказание за её собственные поступки. Казалось, что даже вопроса такого перед ней бы никогда не встало, и чувство гордости за собственную честность и смелость, в противоположность трусости брата, вдруг наполнило её с ног до головы.

Единственным червячком сомнения была мысль: «А с Астанико ради этого спать бы не стала…»

«Но это честь! – возмутилась одна половина Иннин. – Я готова пожертвовать жизнью, но не могу пожертвовать честью и достоинством!»

«А Хайнэ готов пожертвовать честью и достоинством, но не готов жертвовать жизнью, – подло хихикала другая половина. – Ты уверена, что так уж лучше него?»

«Честь дороже жизни», – оправдывалась Иннин перед ней.

«Жизнь дороже чести! – безжалостно утверждала та. – Она даётся только один раз, и потерю достоинства можно искупить, а потерю жизни – никогда…»

– Я верю в свою удачу, – утешал Хатори Хайнэ. – Мало ли что может случиться. Приказ о помиловании, неожиданная смена власти, да просто чудо, в конце концов. Я не таков, чтобы взять и умереть во цвете лет, уж ты-то меня знаешь. И потом, я сам виноват. Позволил себе глупо попасться…

Хайнэ так до сих пор и не сказал ему ни одного слова, только опускал голову всё ниже и сжимал своими слабыми пальцами его руку всё сильнее.

– Пора идти, – сказала Иннин, когда поняла, что ничего нового эти двое друг другу не сообщат.

Хатори кивнул и отпустил руку Хайнэ.

Тот как-то конвульсивно дёрнулся и, измученный, отодвинулся от решётки.

– Хайнэ! – вдруг позвал Хатори, когда они с Иннин уже отошли на несколько шагов.

Тот обернулся с видом инстинктивного ужаса на лице.

Хатори какое-то время молчал.

– Помнишь своё письмо? – спросил он, наконец. – Я всё хотел спросить… что это за чудо, которое он для тебя совершил? Что он такого для тебя сделал?

– Письмо?.. – пролепетал Хайнэ совершенно чужим голосом, впервые за всё время открыв рот. – Какое письмо?.. Кто сделал?..

Очевидно, он ничего не помнил.

– В тот вечер ты прислал мне из дворца письмо, – терпеливо пояснил Хатори и по памяти повторил: – «Он совершил для меня чудо… Он сказал те слова, которых я ждал, быть может, всю жизнь, и которые успокоили моё сердце». Что он сказал, твой Онхонто?

Губы Хайнэ искривились.

– Он сказал, что я не уродлив, – проговорил он дрожащим голосом. – Сказал, что не считает меня уродливым.

– А. Вот как. – Хатори посмотрел куда-то в сторону. – А я тебе этого никогда не говорил?

Хайнэ вздрогнул и вскинул голову.

– Нет, – проговорил он с каким-то вызовом. – Нет, не говорил. Никогда.

– Ну прости, – произнёс Хатори, внимательно посмотрев ему в глаза. – Я-то думал, это и так было понятно из всего, что я делал. Видимо, я ошибался.

С этими словами он отвернулся.

Хайнэ какое-то время молча смотрел ему в спину, а потом развернулся и вцепился Иннин в руку.

– Пойдём, – попросил он, дрожа от сдерживаемых эмоций.

– И всё-таки я тебе скажу, – вдруг закричал Хатори, когда они прошли уже половину коридора. – Чтобы у тебя больше не было повода говорить и думать обратное. Ты не уродлив, и я никогда не считал тебя таковым! Но мои слова для тебя, конечно же, никакого чуда не произведут!

Даже с такого расстояния Иннин, обернувшись, увидела, как полыхают от ярости его тёмно-красные глаза.

Хайнэ задрожал ещё сильнее и, ничего не сказав, потащил сестру вперёд.

Когда они добрались до его спальни, он отпустил руку Иннин и принялся лихорадочно метаться по комнате.

– Что за глупая ревность, – исступлённо бормотал он. – Онхонто – это совсем другое… Он что же, хочет, чтобы я любил одного лишь его? Он всё всегда для меня делал, но там – другое, Онхонто – это самое прекрасное, что есть в мире, что я могу поделать с тем, что Хатори для меня не такой?! Я виноват в этом, а, виноват?! – он повернулся и посмотрел Иннин в глаза, как будто ожидая её вердикта, а потом вдруг в отчаянии выкрикнул и повалился на пол: – Ну да, я знаю, что виноват, что он готов отдать ради меня всё, а я ничем не могу ему отплатить, я даже не смог ничего сказать ему, и это при том, что мы, может быть, видимся в последний раз! Но я не могу, мне проще убить себя!.. Да и что он хотел бы от меня услышать?.. Чувства разрывают мне грудь, но эти чувства не к нему, вот в чём дело! Я бы мог признаться в своей вине, спасти его от казни, но я сделал бы это из-за угрызений совести, а не ради него, понимаешь, Иннин? Не ради него, как делает он!

Он закрыл лицо руками и зарыдал без слёз.

Иннин молча смотрела на всё это, не зная, что сказать.

– О Великая Богиня, если бы только не огонь, – вдруг прошептал Хайнэ, отняв руки от лица и никуда не глядя. – Если бы только не огненная казнь, а какая угодно другая, я бы признался, я сделал бы это! Иннин, я дико боюсь огня, ты просто не понимаешь!..

Иннин понимала другое.

«Если бы это был любой другой мужчина, кроме Главного Астролога, я бы тоже спасла Хатори ценой потери пресловутого достоинства, – думала она. – Но тот… Ты тоже, Хайнэ, не понимаешь, насколько он мне омерзителен».

Сострадание и презрение – что к брату, что к себе – боролись в её душе.

Она развернулась и вышла из комнаты.

Походив по коридорам в бесцельном мучении, Иннин вновь спустилась к Хатори.

Тот лежал на полу на спине, подложив под голову локоть и глядя в потолок с таким выражением, с каким бы мог глядеть на плывущие в небе облака, находясь посреди цветущего поля – задумчивым, расслабленным, безразличным.

– Хайнэ жалок, – зачем-то сказала Иннин, хотя не собиралась ни в чём обвинять брата.

– Я знаю, – к её огромному изумлению, равнодушно ответил Хатори. – Но мне-то что до этого. Я его люблю.

Иннин вдруг, к собственному ужасу, почувствовала, что готова разрыдаться и, рухнув на колени, уткнулась лицом в его грудь.

– А меня?.. – прошептала она. – Меня любишь?

– Да, – сказал Хатори, погладив её по волосам. – Тебя тоже люблю.

Так они лежали, обнявшись, на сыром полу камеры, и сверху, с потолка, на них капала вода.

«Я должна попытаться устроить ему побег, – думала Иннин, перебирая длинные ярко-рыжие пряди, даже здесь, в темноте подземелья, тускло светившиеся и отливавшие червонным золотом. Внутри у неё что-то дрожало, разгоралось, мучило сладковатой болью. – Это единственный шанс… Но если даже у меня получится, Даран сразу поймёт, кто виноват, и не простит меня. Я должна бежать вместе с ним».

Она прижалась к Хатори сильнее и, отчётливо ощутив внутри себя характерную дрожь, хотела тут же отстраниться, но поймала себя на этой инстинктивной реакции и захотела нервно рассмеяться. Даже сейчас, в такой момент, реакции, вбитые в неё Верховной Жрицей, были сильны и почти что пересиливали инстинкты здорового, молодого тела.

– Обними меня покрепче, – попросила Иннин, закрыв глаза. – Ещё сильнее. Так, чтобы было больно.

Хатори выполнил её пожелание, не жалея её – так, что у Иннин хрустнули кости, и она едва удержалась от вскрика.

Это было хорошо, это было правильно и приятно, ей хотелось, чтобы он и дальше не отпускал её.

– Мы сбежим, – проговорила Иннин, дрожа и не открывая глаз, и, стиснув Хатори в объятиях, перевернулась на спину. – Ты, я и Хайнэ, как ты предлагал как-то раз. Будем бродяжничать до конца жизни.

– А твоя мечта стать жрицей? – спросил Хатори, прижимая её к полу.

Рыжие волосы падали ей на лицо, смешно щекотали кожу, пахли как-то странно – сухой полевой травой, жарким солнцем…

– Ты смеёшься, – задыхаясь, ответила Иннин. – Разве эта жизнь имеет что-то общее с моей мечтой? Я не хочу этого. Я хочу быть с тобой.

Всё ещё не открывая глаз, она нащупала ворот его рубахи и, проскользнув под неё рукой, провела пальцами по груди.

Хатори замер и весь напрягся.

– Иннин… – раздалось после продолжительной паузы. – Я…

Голос его был хриплым, немного растерянным.

В этом голосе было многое – и признание, и чувство вины, и попытка остановить себя, и предупреждение, что ещё мгновение – и остановить себя он уже не сможет.

– Я знаю, – просто сказала Иннин. – У нас есть немного времени.

«Пожалуйста, пойми то, что я не могу тебе сейчас сказать словами, – мысленно молилась она. – Пойми, что мне это нужно, пойми… и не останавливайся».

Прошла ещё, казалось, целая вечность, прежде чем Иннин почувствовала, как чужие руки осторожно и немного неумело стаскивают с неё накидку.

Жар накатывал на неё волнами, так что всё тело болело, как от пыток; она замерла, изогнулась, делая вид, что помогает Хатори избавить её от одежды, а на самом деле – пытаясь найти то положение, в котором эта невыносимая, мучительно-сладкая боль была бы не столь сильна.

– Иннин, – проговорил Хатори, тяжело дыша. – Ты не откроешь глаза? Не посмотришь на меня?

Она пересилила себя; полумрак темницы обжёг глаза, точно яркий свет солнца.

На мгновение Иннин охватило лёгкое недоумение – камера? подземелье? – как это так, ведь они же были в чистом поле, среди цветов…

Она тихо засмеялась и тут же осеклась, глядя в лицо Хатори.

Она уже была полностью обнажена, он – нет.

Чуть отстранившись, он опирался на пол локтём и рассматривал её.

Иннин заставила себя подавить стыд и встретить его внимательный взгляд лёгким смешком.

– Ты такая красивая, – сказал Хатори тихо, дотронувшись до её груди.

Иннин вздрогнула и замерла, выгибаясь.

– А ты – дамский угодник, – проговорила она, едва дыша. – Я это, помнится, уже однажды говорила. Сколько можно любоваться? – вдруг не выдержала она, смеясь и чувствуя, что ещё немного – и станет плакать. – Ты ещё успеешь. Потом.

– Правда? – спросил Хатори каким-то странным голосом.

– Конечно, – ответила Иннин таким уверенным голосом, каким могла. – Я же сказала, мы сбежим.

– И ты будешь моей женой?

Внутри всё же что-то похолодело.

– Да, – сказала Иннин, не давая себе времени задуматься. – Да, буду.

– Вот это хорошо, – сказал Хатори, улыбаясь. – Тогда я точно не дам им себя убить.

Он наклонился и коснулся губами её губ.

«Он такой ласковый с женщиной в постели… – проносилось в голове у дрожавшей Иннин. – Такой чудесный. Но сейчас я всё же предпочла бы, чтобы он сделал мне больно».

Она обхватила руками его голову, вцепившись в рыжие пряди, как кошка, и с силой пригнула её к своей груди.