Текст книги "Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)"

Автор книги: Вансайрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 53 страниц)

– Я вижу… – Онхонто замолчал, задумавшись. – Я видеть растение, которому пришлось хуже, чем остальным. В то время как другие прижиться на своей почве и стали тянуть из неё соки, чтобы цвести на радость себе и людям, этому пришлось… приходится продираться сквозь каменистую породу. Его бутоны и листья получать недостаточно питания, и поэтому они быть искажены, его цветок ещё не расцвёл. Но разве это значит, что я буду любить его меньше? Наоборот. Я любить все цветы, и красивые тоже, но именно с этим я буду проводить больше времени, буду поливать его и ухаживать, стараться дать то, чего не дала земля. День, когда его бутоны распустятся, будет самым счастливым днём в моей жизни, а цветы его, пусть даже менее яркие и не такие большие, как у остальных, будут для меня куда более прекраснее, чем те, что расцвели легко. Я хочу, чтобы ты повернуться к солнцу и раскрыть навстречу ему свои лепестки, Хайнэ, потому что солнце для всех.

– О!.. – простонал Хайнэ и, зарыдав, упал перед ним на колени.

Никаких других слов он найти не мог.

– Вы – истинное воплощение Милосердного,  – прошептал он, когда все слёзы у него иссякли, и уткнулся лицом в подол шёлкового одеяния. – Вы должны быть государём, а не кто-то иной. Это вашим приказам все должны подчиняться.

Онхонто стоял, положив руку ему на затылок и не пытаясь поднять его с колен.

– Я никакой не государь, Хайнэ, и не буду им, – тихо, но твёрдо сказал он. – Я муж госпожа и рыбацкий сын. Я буду делать то, что мне сказано. То, что я должен делать. Хватит об этом.

Хайнэ поднялся на ноги, чувствуя головокружение, и принялся неловко одеваться.

– Теперь нам нужно расстаться, – сказал Онхонто. – Я больше не ночевать в этом павильоне, но утром я прийти сюда, чтобы проведать вас.

Хайнэ испытал горькое сожаление: по собственной вине он провёл дома почти две недели, в то время как мог бы провести их рядом с Онхонто, а теперь уже слишком поздно, и им не удастся видеться так часто.

Но одно стало ему совершенно ясно: никогда он не вернётся в Арне по собственной воле, что бы ни наобещал брату, потому что хочет остаться подле Онхонто навсегда, и  это самое горячее и самое сильное его желание.

Он испросил себе позволения с этого дня ночевать в бывших покоях Онхонто, спать в его опустевшей постели, и покинул комнату для того, чтобы вернуться в неё ночью.

Несколько часов спустя бывший рыбацкий сын Кайрихи, а ныне разодетый в шелка и драгоценности муж принцессы, покинул свою опочивальню и отправился через весь дворцовый сад в другой павильон, в котором его ждала молодая жена.

Сад был засыпан снегом; слуги расчищали его прямо перед ногами Онхонто, другие держали над его головой зонт и несли фонари. Снег медленно, неслышно падал с тёмно-синего неба, освещённого бледным сиянием луны, и серебрился в колеблющемся свете фонарей.

Завершающий этап церемонии бракосочетания был обставлен без прежней помпезности, и за это Кайрихи, рыбацкий сын, был благодарен стране, которая стала для него вторым домом.

Согласно традиции, сопровождающие покинули его в тот момент, когда он взошёл на ступени лестницы, ведущей в павильон, и свой дальнейший путь он продолжил в одиночестве.

Он прошёл по пустым широким коридорам, освещённым голубоватым пламенем многочисленных светильников, развешанных под потолком, и сопровождаемый лишь тихим шелестом собственного длинного одеяния, скользившего по лакированному полу.

Распахнув двери опочивальни, по размерам почти не уступавшей главному залу, Онхонто остановился на её пороге и низко поклонился.

Медленно приблизившись к своей супруге и по-прежнему не поднимая головы, он протянул ей ветку дерева с красными ягодами, только что срезанную в саду – она была засыпана ещё не успевшим растаять снегом. Снег должен был символизировать белизну кожи принцессы, ягоды – рубиново-красный цвет императорской крови.

«Санья!  – вертелось в голове у принцессы, когда она, сообразно традиции, вкусила поднесённых ей ягод. – Это цвет крови Санья такой, а не моей».

Она знала о том, что Хайнэ Санья пытался покончить жизнь самоубийством, вскрыв себе вены; это известие не давало ей покоя.

По ночам, лёжа в постели, она закрывала глаза, и жалкий калека представал перед ней, как вживую. Он задирал свой длинный рукав, обнажая уродливую руку, и полосовал её ножом; кровь при этом текла рекой, и сердце принцессы замирало от сладострастия. Отвращение к уродству калеки и вожделение к его прекрасной, божественной крови даровали ей поток таких невиданных доселе чувств и желаний, что она просыпалась, вся дрожа, и тут же звала к себе одного из своих любовников – но всё было тщетно. Ни один из них не мог удовлетворить смутных, не до конца понятных самой принцессе желаний, бушевавших в её груди.

Её последняя надежда была на мужа.

То, как она поступила с ним – холила и лелеяла, выполняла все его желания, наплевав на собственные, выдержала положенное время и даже соблюла все церемонии, посвящённые богам, в которых она не верила, – давало принцессе надежду на то, что она будет вознаграждена за свою жертву, что с мужем её всё будет не так, как с прочими, и что он принесёт отдохновение и сердцу её, и телу.

Больше, чем полгода, она ждала, чтобы прикоснуться к нему.

Теперь она получила на это законное право, законное во всех смыслах, и всё же почему-то не решалась сделать это.

– Вы довольны тем, как я обращалась с вами? – спросила принцесса, подходя к нему ближе.

– Да, госпожа, – почтительно поклонился Онхонто.

– Никто не причинил вам огорчения и не заставил испытать неприятное чувство, по недомыслию или же по злому умыслу?

– Нет, госпожа. Я прошу вас передать благодарность всем людям, которые прислуживали  мне, и  самую большую благодарность выражаю вам, моей супруге.

Он говорил заученные, официальные слова, и всё равно от звуков его ровного, почти лишённого эмоций голоса  что-то вздрагивало в груди.

Таик жестом указала ему на постель и опустилась на неё рядом с ним.

– В таком случае, единственное, что может стоять между нами – это тот случай, который произошёл у нас с вами на вашей родине, – сказала она, помолчав. – Если вы не можете забыть мне того, что я была груба с вами, то скажите мне об этом сейчас. Я приказываю. Нет… настаиваю. Говорите искренне. Это не будет иметь для вас никаких последствий.

Онхонто, наконец, поднял на неё взгляд, и в спокойной морской синеве его глаз принцесса увидела то, что мгновение спустя он подтвердил словами.

– Что вы, госпожа, – тихо возразил он. – Я никогда не держать на вас зла. Кто я? А вы иметь… право приказывать и делать так, как вам вздуматься. Вы быть Императрица. К тому же я… как это говориться? Не обидчив.

Он улыбнулся мягкой, кроткой улыбкой.

Принцессе было отрадно слышать его речь, которая вновь стала косноязычной, неправильной, ломаной. Ей показалось, что она пьёт сладкий нектар, и этот нектар, тёплый и спокойный, разливается по её венам, заменяя яростно бурлившую в них кровь.

– Пока что я не быть Императрица, – возразила она, чуть усмехнувшись, и взяла его руку в свою. – Но когда-нибудь стану ей.

Онхонто отвечал её той же мягкой улыбкой, и принцесса почувствовала, что в нём нет неприязни к ней.

Это ощущение разожгло в ней жар; она поднесла его ладонь к губам и принялась покрывать её поцелуями, постепенно переходя всё выше – отворачивая длинный рукав и целуя тоненькую голубоватую жилку на запястье, мягкую кожу на внутреннем сгибе локтя.

Замерев на мгновение, принцесса оторвалась от своего мужа и проскользнула руками под его одежду.

Он помогал ей, развязывая свой пояс.

Шёлковые накидки, одна за другой, падали на постель, открывая взгляду нежную алебастровую белизну кожи.

Принцесса отстранилась и посмотрела на своего наполовину обнажённого супруга. Ни единого следа от шипов и колючек не осталось на его прекрасном теле – он был совершенен, как статуя, изготовленная божественным ваятелем, и так же, как статуя, равнодушен.

Она обвила его шею обеими руками и прильнула губами к его губам; ей показалось, что она целует мрамор – тёплый, но бесчувственный. Несколько мгновений Онхонто был неподвижен, а потом постарался отвечать ей, но в поцелуях его не было ни малейшего дыхания страсти.

Он покорялся, он сдавался без борьбы.

Принцессе почему-то вспомнились вдруг сказания древности о временах раздробленности государства и правительницах, которые завоёвывали  чужие владения во главе огромных армий.

Была одна легенда о правительнице местности Кан, которая больше всего на свете мечтала завоевать прекрасный город своей соперницы.

Двадцать лет она готовилась к кровопролитной войне, а когда пришло время, город сдался ей без боя, и главная соперница пала перед ней ниц, согласившись признать её власть в обмен на жизни своих бывших подданных.

Правительница Кан прошлась по прекрасным улицам покорённого ей города, и всюду ей оказывали почтение, но в глубине души жители – она это знала – продолжали считать своей правительницей ту, что отказалась от своего титула и была заточена в крепости.

Подло изменив своему слову, правительница Кан снесла город с лица земли и истребила всех его жителей.

А потом вернулась к себе домой и в тот же год умерла.

В детстве Таик любила и ненавидела эту историю одновременно; сейчас она вспомнила о ней.

Уложив своего мужа на подушки, она ласкала и целовала его, и видела в его  приоткрытых глазах чудесного изумрудного цвета, ни на мгновение не затуманившихся страстью, улицы легендарного прекрасного города.

Впрочем, грудь Онхонто поднималась и опускалась довольно часто, но принцесса знала, что дело тут не в желании, а в том, что муж её напрягается; пытается заставить себя сделать то, что ему следовало сделать, перебороть равнодушие тела.

Когда принцесса поняла, что все её усилия тщетны, и что сцена на корабле повторяется, ей захотелось зарыдать и убить его.

– Вы не любите меня! – с трудом проговорила она, отодвинувшись от мужа. – Что бы я ни сделала, вы не можете меня полюбить!

Онхонто поднялся с подушек и открыл глаза.

На этот раз их безмятежная морская синева была омрачена виной и болью, а в голосе звучало глубокое раскаяние.

– Нет никого другого, к кому бы я испытывал чувства, которые мне подобает испытывать к своей супруге, – очень тихо произнёс он.

Принцесса не знала, чего бы её хотелось больше – чтобы это было правдой, или, наоборот, неправдой.

– Вероятно, это мой самый главный недостаток, – продолжал Онхонто, низко склонив голову, так что длинные волосы его красивого красно-коричневого оттенка падали, занавешивая лицо, на постель. В мягком свете светильников, падавшем на тёмно-каштановые пряди, казалось, будто сквозь них протянутые тонкие, мерцающие рубиновые нити.  – Моя холодность, моё неумение подарить ласку супруге. Мне следовало предупреждать вас, но я… я не знать об этом сам. У меня быть слишком мало опыта, поэтому я… поэтому я так подвести вас.

– Не говорите ерунды, – тихо и яростно произнесла Таик. – У вас нет никаких недостатков. Вы – идеальное воплощение совершенства, к которому всегда тянет людей, и которое всегда причиняет им боль, потому что к нему невозможно прикоснуться. Вы такой, каким и должны быть. Возвращайтесь в свои покои, сегодня я не хочу вас больше видеть.

Онхонто поднялся на ноги и стал одеваться.

– Госпожа, – тихо произнёс он, уже завязав пояс. – Я знаю о существовании любовного напитка жриц, который помогает в таких случаях.  Прикажите мне выпить его.

Принцесса не смогла заставить себя посмотреть на него.

– Потом, – сказала она деревянным голосом. – Потом вы это сделаете, потому что у нас должны быть дети. Но не сегодня. Уйдите.

Он тихо выскользнул из покоев, оставив в напоминание о произошедшем лишь лёгкий цветочный аромат своего тела да ветку дерева с красными ягодами.

Принцесса схватила её и сдавила в руке, так что алый сок потёк между пальцами, точно кровь.

«Завтра весь дворец будет смеяться надо мной, – поняла она. – В первую брачную ночь я отправила своего мужа спать обратно в его павильон».

Но, как ни странно, эта мысль оставила её почти равнодушной.

Наряду с терзавшими её горечью и яростью, она испытывала странное чувство, чем-то напоминавшее облегчение.

«Я сделала всё, чтобы заслужить его любовь, – думала она. – Всё, что было в моих силах. Но это оказалось бесполезно. Что ж, значит, мне больше нечего терять».

Эта мысль принесла принцессе странное веселье; она вскочила на ноги и ходила по своей огромной спальне из угла в угол до тех пор, пока стража не объявила первый предрассветный час.

Тогда она остановилась и посмотрела на пустовавшую постель.

Неужели она не смогла бы стерпеть присутствия своего мужа до рассвета, чтобы не давать повода для толков?

Несколько часов назад казалось, что не смогла бы, но сейчас принцесса ощутила исступлённую потребность, чтобы он вновь был здесь – хотя бы спал подле неё, хотя бы в одежде. Хотя бы такой же недоступный и равнодушный к ней, как раньше.

Она накинула поверх ночного наряда простую тёмную накидку с капюшоном и, выскользнув из покоев через потайную дверь,  прошла по длинной крытой галерее, соединявшей её павильон с павильоном её супруга. О существовании этого хода знали только сама принцесса и несколько доверенных слуг.

Вторая потайная дверь открывалась прямо в спальню Онхонто.

Сколько раз на протяжении полугода она останавливалась, не позволяя себе воспользоваться этим путём и посмотреть, как его переодевают, чтобы потом проскользнуть в его постель и жарко ласкать его до утра.

Она верила, что всё это будет иметь какой-то смысл.

Таик приоткрыла дверь и остановилась напротив постели.

Муж её спал с Хайнэ Саньей; полог был откинут, и принцесса видела лицо калеки, безмятежно-счастливое во сне и в то же время какое-то по-детски жалобное. Онхонто спал на спине, а калека пристроился у него под боком, положив голову ему на плечо и обнимая его одной рукой. Спали они под одним одеялом.

Лицо принцессы искривилось.

«Может, мне заставить его спать с калекой, как с женщиной? – подумала она, чувствуя, как чёрная злоба вонзается в её сердце, точно крючьями. – Не может быть, чтобы он был абсолютно бессилен. Если он испытывает к калеке нежность, если он так жалеет его за уродство, то пускай испытает к нему страсть! Пусть любит его, как не смог любить меня!»

Принцесса знала, что некоторые из прежних правительниц развлекались, заставляя своих любовников ласкать друг друга.

Ярость и сладострастие охватили её; ей захотелось немедленно увидеть, как красивое и уродливое соединяются, захотелось унизить своего прекрасного, недоступного супруга так, как это было только возможно. Заставить его выпить любовный напиток и спать с Хайнэ Саньей, низвести его трогательную нежность к калеке до грязного, запрещённого плотского удовольствия.

Он же говорил, что будет подчиняться её приказам.

Что он скажет в ответ на это?

Может быть, хотя бы возненавидит её, раз уж не смог полюбить?

Принцесса скривила губы, беззвучно, зло рассмеялась и вышла из покоев через главные двери.

Она шла, ни на кого не глядя, по пустым коридорам, и ей казалось, что она идёт во сне. Мраморные потолки и деревянный пол, голубоватый огонь светильников и сизые предрассветные сумерки, белоснежный покров сада и жаркий огонь алых ягод – всё перемешалось у неё перед глазами, превратилось в нелепую бессмыслицу, яркую картинку цветного калейдоскопа.

Она подумала, что умерла, и бредёт по полям, предваряющим вход в Подземный Мир, чтобы рухнуть в огненную пропасть, зияющую развёрстой черной пастью прямо у неё перед ногами.

А потом всё взорвалось оглушительным звоном, как будто мир и впрямь перестал существовать.

Принцесса остановилась посреди одного из коридоров, подняв голову и опустив руки – растрёпанная, в тёмной накидке, оглушённая.

Много времени ей потребовалось на то, чтобы понять, что звук этот – от которого чуть не раскололась её голова, и полились ручьями из глаз слёзы – это тот самый звук, которого она ждала на протяжении без малого десяти лет.

Зрение и слух мало-помалу начали возвращаться к ней; принцесса увидела людей, застывших вокруг неё в нелепых позах – кто-то замер в низком поклоне, подметая растрёпанными со сна волосами пол, кто-то упал на колени.

Принцесса смотрела на них и ничего не говорила.

Наконец, она услышала шаги, твёрдые и размеренные, и увидела силуэт женщины, приближавшейся к ней из противоположного конца коридора.

Верховная Жрица Аста Даран остановилась напротив неё, бледная, но успевшая одеться подобающим образом. Чувств своих она ничем не выражала, разве что только плотно сжала губы.

– Свершилась Воля Богини, – проговорила она ровным, твёрдым голосом. – Позвольте мне выразить моё нижайшее почтение от имени всех ваших подданных, Ваше Величество. Пусть Ваше правление будет долгим, и свет Богини устелет ваш путь золотом и славой, а я буду молиться за душу Вашей предшественницы.

С этими словами Верховная Жрица упала ниц, и все остальные – те, кто ещё не успел этого сделать, последовали её примеру.

«Вот и пришёл час, – отстранённо думала Таик, глядя на них. – Великий час моего торжества».

Она стала Императрицей.

***

Хайнэ вернулся в покои Онхонто ближе к полуночи, когда тот был в опочивальне своей молодой жены.

Он проскользнул в опустевшую спальню, отослал слуг, откинул полог и с некоторым смущением проскользнул под чужое одеяло.

Простыни и подушки издавали всё тот же слабый аромат роз, который Хайнэ всегда чувствовал возле Онхонто. Он погрузился в благоухающую постель и почувствовал себя расслабленным; какое-то время он бездумно нежился на мягкой перине, как нежился бы в ароматной ванне.

Потом начал поднимать руку, всё выше и выше, испытывая такую робость, как будто бы раздевался перед незнакомцем.

Рукав скользнул вниз, открывая взору изуродованную плоть;  первым желанием Хайнэ было быстрее спрятать её под одеяло, но он подавил его и заставил себя посмотреть на собственную руку новым, другим взглядом.

«Он сказал, что я не уродлив, – думал он, раз за разом прокручивая в памяти случившееся. – Сказал, что это не уродливо».

И отвращение к собственному телу, преследовавшее его много лет, медленно отступало, сменяясь какой-то тихой печалью.

Хайнэ знал, что это не навсегда, но всё же момент передышки дорого для него значил.

И человека, который сделал ему такой щедрый подарок, он готов был отныне боготворить.

Поднявшись с постели, Хайнэ взял бумагу и написал на ней несколько строк – ему хотелось поделиться с кем-то своими чувствами.

«Этот человек – самое прекрасное на свете существо, – писал он. –  Нет никого, кто был бы хоть немного подобен ему.

Он совершил для меня чудо…

Он сказал те слова, которых я ждал, быть может, всю жизнь, и которые успокоили моё сердце.

Я хочу остаться рядом с ним до конца жизни; если бы не моё увечье, я был бы счастлив быть самым последним из его слуг, стирать его одежду и подносить ему еду.

Поверь, я должен остаться здесь».

Запечатав письмо, Хайнэ позвал слуг и, несмотря на поздний час, попросил отнести его Хатори.

После этого он вновь вернулся в постель и продолжил лежать в блаженной полудрёме, не засыпая до конца и не бодрствуя; в эти мгновения ему казалось, что он постиг наивысшее блаженство.

Гармония была прервана звуком открывающейся двери.

Хайнэ увидел Онхонто, и в первый момент не смог понять, чего ему хочется больше – быть подле него и наслаждаться его близостью, или оставаться вдалеке и наслаждаться воспоминаниями о мгновениях, проведённых вместе.

Но он испытал радостное волнение, смешанное с лёгкой неловкостью – чувство это длилось до тех пор, пока Хайнэ не заметил, что лицо Онхонто печально.

– Это вы, Хайнэ, – немного растерянно сказал он. – Я совсем забыть, что вы просили ночевать здесь.

Он откинул полог и опустился на кровать спиной к нему.

Хайнэ впервые видел его таким – лишённого привычной безмятежности и улыбчивости, омрачённого какими-то тяжёлыми мыслями – и пришёл в глубокое смятение.

Несколько мгновений он не решался обратиться к нему, а потом робко дотронулся до рукава ночного одеяния.

– Почему вы вернулись?..

Онхонто повернулся к нему и объяснил, что случилось.

Язык его был ещё более ломаным, чем обычно, а выражения – иносказательными, так что Хайнэ не сразу понял, что он имеет в виду, а когда понял, то поначалу не смог поверить. В первое мгновение он испытал изумление – в глубине души он до такой степени почитал Онхонто за совершенное во всех областях жизни существо, что подобная неудача никак не вязалась с его образом.

Потом он понял, что то, что произошло, в какой-то степени приравняло Онхонто к нему, и сначала ужаснулся, а потом обрадовался –  и эти чувства сменились в нём ещё несколько раз.

– Не огорчайтесь, – постарался утешить его Хайнэ, преодолевая растерянность. – Я не считаю, что это повод для огорчения.  Мне кажется, что нужно почитать за счастье, если у вас нет таких желаний, и сейчас, когда я думаю об этом, мне представляется, что так и должно было быть. То, что вам неведома эта пагубная страсть, этот порок, называемый плотской любовью…

– Хайнэ, почему вы называть это пороком? – удивлённо перебил его Онхонто. – Любовь между мужчиной и женщиной – это естественно и прекрасно. Вы же не называть порочным, когда бабочка садится на цветок, привлечённая его красотой, и опыляет его?

Хайнэ вздрогнул.

Слова эти ударили ему по больному месту, и он принялся горячо доказывать свою правоту; напирать на то, что плотский аспект любви – это грязно и безнравственно, что настоящая любовь должна быть возвышенной и духовной.

Онхонто смотрел на него печально и ласково.

– Но ведь от плотской любви рождаются дети, – возразил он, качая головой. – Что же, вы хотеть сказать, что природа не права и безнравственна в своём главном законе?

Хайнэ понял, что у него закончились аргументы, и пришёл в глубокое отчаяние.

Он вытащил из рукава скатанные в трубку листы – то были его любимые отрывки из учения Милосердного, которые он переписал и, взяв с собой во дворец, чтобы перечитывать перед сном, носил, спрятав под одеждой.

Сейчас волнение перебороло в нём чувство опасности.

– Почитайте, пожалуйста, – проговорил Хайнэ, протянув Онхонто бумагу в дрожащей руке. – Здесь есть про невинность и чистоту. Может быть, этот текст скажет лучше, чем мог бы сказать я…

Онхонто развернул листы.

«Эти слова не могут оставить его равнодушным, – думал Хайнэ, отвернувшись и считая удары бешено колотившегося сердца. – Ведь он сам – живое воплощение этих слов».

 С трудом выждав достаточное количество времени, Хайнэ снова повернулся к Онхонто.

Тот глядел в окно.

– Хайнэ, но ведь в этих отрывках нет ничего такого, что называло бы грязным акт любви, – сказал он, заметив, что Хайнэ смотрит на него. – Муж должен любить свою жену, жена – мужа…

Хайнэ прикрыл глаза.

Он и сам знал, что Онхонто прав, и горячность внезапно разом покинула его.

– Хорошо, пусть будет так. Но как вам остальные отрывки? – прошептал он, возвращаясь к постели. – Если вам понравилось… то у меня есть целая книга, – предложил он, запинаясь от волнения.

– Не стоит, – улыбнулся Онхонто. – Думаю, это хорошая и добрая книга, но я не видеть здесь ничего нового, а у меня ещё столько всего, что следовать прочитать.

Он попытался пошутить на эту тему, но Хайнэ уже ничего не слышал.

Он настолько не ожидал этого удара, что не смог сдержаться – слёзы хлынули у него из глаз.

– Простите меня, пожалуйста, – попытался проговорить между сотрясавшими его тело рыданиями. – Но я… я…

Успокоиться он смог лишь несколько минут спустя, когда Онхонто уложил его с собой в постель и, крепко прижав к себе, накрыл одеялом.

Хайнэ лежал, закрыв глаза, и испытывал не то чтобы стыд – он испытывал ощущение, что мир перестал существовать, и поэтому чувств, в том числе стыда, не осталось тоже.

Это был предел позора, после которого жизнь не могла продолжаться.

– Вероятно, я ненормален, – всё-таки проговорил он безжизненным голосом, обращаясь, скорее, к пустоте, чем к Онхонто. – У меня раньше были обмороки, теперь… припадки. Простите.

Онхонто погладил его по волосам.

– Помечтайте, Хайнэ, – сказал он.

– Что?.. – едва слышно спросил тот.

– Представьте себе что-нибудь хорошее. То, о чём вы мечтаете.

Хайнэ подумал о Марик, потом о госпоже Илон. Последняя не так давно написала ему письмо, в котором делилась мнением о недавно прочитанной книге, и Хайнэ поначалу снова охватила страстная надежда, но к ней уже с самого начала примешивалась горечь обречённости. Тем не менее, он написал ответ – старательно продуманный, умный, не слишком восторженный.

Госпожа Илон не ответила.

– Разве есть смысл мечтать? – спросил Хайнэ тихо. – Мечты никогда не исполняются, и это приносит горькое разочарование.

– А вы мечтайте, не думая о том, что ваши мечты должны сбыться. Почувствуйте радость и отпустите её.

Хайнэ какое-то время думал над этими словами.

– Хорошо, – наконец, прошептал он и робко дотронулся до пальцев Онхонто. – Я попробую. Спасибо вам.

Онхонто ободряюще сжал его руку и закрыл глаза.

Через какое-то время Хайнэ услышал его ровное дыхание. Сам он не спал.

В тишине и спокойствии, ощущая теплоту чужого тела, он представлял, как идёт по зелёному полю, окружённый ароматом душистых цветов, раздвигая руками высокие травы; идёт легко, не ощущая ни тяжести, ни боли в ногах.

Его возлюбленная вела его за руку; вместе они любовались цветами и слушали пение птиц, и им не требовалось разговаривать, потому что они понимали друг друга без слов.

Облик её был размыт и неясен, но волосы Хайнэ представил длинными и белыми – в этот момент он почему-то вспомнил эпизод из далёкого прошлого, который казался почти нереальным. Чудесное видение на площади, девочка с белоснежными волосами, полёт над крышами…

Мечты о несбыточном будущем были похожи на воспоминания о счастливом прошлом и приносили одинаковое чувство грустной радости, светлой грусти, терпкой тоски.

 «Такими мечтами питается душа, – почему-то подумал Хайнэ. – Он прав. Не важно, сбудутся они или нет».

Усталость и измождённость взяли своё – вскоре он крепко заснул, и снилось ему что-то хорошее и долгожданное.

Остатки этого прекрасного, неуловимого сна ещё наполняли его тихой радостью в тот момент, когда он подскочил в постели, разбуженный звуком, от которого, казалось, содрогнулись стены.

Перезвон нёсся по коридорам дворца, эхом отдаваясь от потолков и от стен, и сопровождался гулом голосов, произносивших какие-то слова, которых Хайнэ не мог разобрать.

– Что это такое? – в ужасе спросил он, в первое мгновение решив, что звон возвещает о каком-то стихийном бедствии – прожив всю жизнь вдалеке от дворца, Хайнэ имел лишь смутное представление о его порядках.

– Я не знать, Хайнэ… не знаю, – с некоторым беспокойством ответил Онхонто и, распахнув тяжёлые занавеси, поглядел в окно.

В саду суетились люди, зажигались, один за другим, фонари.

Наконец, трезвон прекратился, но тяжёлое, гнетущее и жуткое ощущение, которое он вызвал у Хайнэ, не исчезало.

Он снова лёг в постель, накрывшись одеялом, и посмотрел на Онхонто, но тот продолжал неподвижно сидеть на краю постели, погружённый в какие-то размышления.

Мгновение спустя тяжёлые двери распахнулись, и слуги, выстроившиеся по обе стороны от них, пропустили в покои Верховную Жрицу.

Хайнэ, испытывавший к ней одновременно неприязнь и страх, съёжился под одеялом, но она не обратила на него ни малейшего внимания.

– Я принесла вам радостную весть, – сообщила она Онхонто холодным голосом. – Нынешней ночью Светлейшая Госпожа скончалась, и ваша супруга будет наречена высочайшим титулом. Ваше положение также станет другим. Я пришла за вами, чтобы отвести вас в Храм, где вы и ваша супруга произнесёте благодарственную молитву Великой Богине. Встаньте.

Онхонто поднялся на ноги, глядя на Верховную Жрицу глубоким взглядом своих ясных глаз, в котором не отражалось ни малейшей радости.

Хайнэ, забившись в угол постели, смотрел, как его поспешно обряжают в роскошную одежду, подобающую  супругу Императрицы.

Полчаса спустя он вновь остался в покоях в абсолютном одиночестве.

Только тогда, глубоко вздохнув и оправившись от испуга, он смог предаться размышлениям и вспомнить события, произошедшие до и после его пробуждения.

Известие о восшествии на престол новой Императрицы не слишком его напугало: Хайнэ почти ничего не знал о Таик, и для него она оставалась прекрасной девушкой, в которую однажды он был почти влюблён. Однако то, что Онхонто теперь – супруг Императрицы, вызывало у него глубокое чувство, в равной степени содержащее в себе скорбь и благоговение.

За окном занимался рассвет.

Хайнэ подполз к окну и увидел, как Императрица и её супруг в роскошных одеждах поднимаются на гребень стены, окружающий дворец, и приближаются друг к другу с  разных сторон, чтобы показаться людям.

Бледно-голубые предрассветные сумерки медленно таяли под лучами неяркого утреннего солнца, слабо золотившего одежды Онхонто.

Хайнэ смотрел на него издалека, и полувидение-полумечта внезапно предстало перед его глазами: он перестал видеть Императрицу и видел только Его, стоящего на гребне высокой стены и простирающего руки к тысячам тысяч.

И тысячи тысяч склонялись перед Ним в едином жесте любви и почитания.

А Он поднимал к небу взгляд и просил за них; Он творил свою молитву не в Храме, а под открытым небом, и солнце читало любовь в Его глазах, и отвечало любовью, щедро изливая ласковые, благодетельные лучи на людей и земли.

Хайнэ закрыл глаза и содрогнулся; сейчас, в момент глубочайшего религиозного экстаза, он в то же время как никогда более ясно сознавал, что все его мечты тщетны и напрасны.

Даже Онхонто, которого он считал почти что живым воплощением Милосердного, остался равнодушен к его словам и предпочёл быть верен богине, почитаемой тем народом, на землю которого он ступил.

Быть может, он был прав? Ведь он, в своих простоте и совершенстве, наверное, куда лучше понимает истину, скрытую от всех остальных…

Видение померкло; Хайнэ прижался лицом к стеклу, чувствуя горечь, усталость и тяжесть на сердце.

Императрица и Онхонто спускались со стены.

«Всё-таки я не могу отступиться от того, во что верю, – думал Хайнэ. – Даже если никто этого не разделит… и даже если пойти дальше, предположить, что встреча Энсаро с Ним была иллюзией. Он ведь не отступился, брошенный всеми, включая собственного брата. До тех пор, пока есть хотя бы я, слова Манью про то, что его имя будет всеми забыто и похоронено в веках, останутся неправдой».

Печальный, он отошёл от окна и принялся самостоятельно одеваться.

Никто и не вспоминал о нём: судя по всему, во дворце царил совершеннейший переполох, и слуги зашли в комнату лишь однажды – чтобы спешно поменять всё её убранство.