Текст книги "Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)"

Автор книги: Вансайрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 53 страниц)

Всю дорогу Хатори молчал, а Хайнэ смотрел в окно, нервно вцепившись в край скамьи.

Когда они приехали к дому, тот был пуст.

– Опоздали, – безучастно подвёл итог Хатори. – Они уехали.

Хайнэ потрясённо глядел на заколоченные ворота из окна экипажа.

– Но ты же можешь попытаться их догнать, да? – наконец, спросил он, схватив Хатори за руку и пытаясь заглянуть ему в глаза. – Куда они поехали?

– Не знаю, – пожал плечами тот. И вдруг, как будто смягчившись, повернул лицо к Хайнэ. – Ты ведь хотел, чтобы я остался.

– Но не такой ценой! – возразил Хайнэ, глядя на него широко раскрытыми от испуга глазами. – Ты же сказал, что хочешь начать новую жизнь, что у тебя появились новые интересы… Я не хотел, чтобы ты отказался от своей мечты ради меня!

– Это не ради тебя, – сказал Хатори, помедлив.

Хайнэ замер.

– Тогда… ради Иннин? – наконец, спросил он робко.

Хатори молчал.

– Поехали домой, – наконец, сказал он.

Хайнэ сполз на скамью, обессилено прислонившись к стене.

Когда они вернулись, Хатори отправился обратно в беседку, усевшись на прежнее место всё с тем же видом, а Хайнэ бросился писать письмо Иннин.

«Пожалуйста, приезжай как можно скорее,  – писал он, отбросив гордость. – Мне очень нужна твоя помощь, я не знаю, что мне делать!»

Иннин приехала.

Хайнэ подтащил её к окну и показал на Хатори, сидевшего в беседке, подперев рукой щёку, и продолжавшего меланхолично разглядывать снег, окрашенный лучами заходящего солнца в золотистые и багровые тона.

– Он остался, – взволнованно объяснил он. – Ещё вчера он твёрдо говорил мне, что хочет уехать, рассказывал о своих планах, однако за ночь передумал. Ради меня, или ради тебя, а, может, ради обоих сразу, но он остался. И это сделало его несчастным. Ты видишь, какой он? Он никогда таким не был! Я не могу на это смотреть. Пожалуйста, Иннин, пойди поговори с ним! Я ничего не смог сделать, но, может быть, у тебя получится?

– Получится что? – растерянно переспросила Иннин. – Уговорить его всё-таки уехать? Но если он сам так решил…

– Я хочу хотя бы понять, что с ним такое! Знаешь, Иннин… ты сказала, что у вас всё было несерьёзно, но, может, для него это было не так, как для тебя? – робко спросил Хайнэ, потянув её за рукав. – Может, в этом всё дело? Если это так, то я, по крайней мере… Я ведь знаю толк в неразделённой любви, я мог бы хотя бы попытаться поговорить с ним об этом. А ты уверена, что совсем не любишь его? – вдруг вырвалось у него, и он сам устыдился того, как наивно и прямолинейно прозвучал этот вопрос.

Иннин побагровела.

– Пойдём, – проговорила она сдавленно.

Вместе с Хайнэ они медленно приблизились к беседке. Хатори удостоил их коротким взглядом и вновь вернулся к созерцанию тёмно-фиолетовых листьев абагамана, покрытых инеем.

– Тебе не холодно? – осторожно поинтересовалась Иннин. – Ты сидишь здесь в лёгкой одежде весь день…

– Нет, всё в порядке, – по-прежнему меланхолично ответил Хатори. – Мне редко бывает холодно.

Хайнэ при этом бросил на сестру торжествующе сверкнувший взгляд, как бы говоря: «Теперь ты видишь?!»

Иннин сердито нахмурилась на него и отвернулась.

Хатори вдруг засмеялся, что заставило обоих испуганно переглянуться, но ничего не сказал.

– Может быть, принести тебе поесть? – всё так же осторожно продолжила Иннин.

Чуть вздохнув, Хатори повернулся к ним.

– Вы двое идиоты, – неожиданно произнёс он. – Почему вы ведёте себя так, как будто я – тяжелобольной?

Хайнэ вздрогнул от неожиданности и облегчения – вот это был прежний Хатори.

– Потому что ты так выглядишь! – поспешно заявил он. – Что ещё мы должны думать, когда ты сидишь весь день, предаваясь созерцанию природы с задумчивым выражением лица?!

– А если я захочу прочитать или, не приведи Богиня, написать стихотворение, ты побежишь заказывать для меня похоронную церемонию? – поинтересовался Хатори, приподняв бровь.

– Ну да… – робко сознался Хайнэ.

Иннин не смогла сдержать улыбку.

– И после этого ты удивляешься, что я этого не делаю, – фыркнул Хатори.

Хайнэ тоже улыбнулся, стыдясь и одновременно радуясь тому, что его паника оказалась преждевременной.

– А почему ты смеялся только что? – спросил он.

– Смеялся? – повторил Хатори задумчиво. – Ну, не знаю. Всё это очень напомнило мне тот день, когда мы впервые встретились. Вы двое так же стояли и смотрели на меня, одновременно бросая друг на друга сердитые взгляды.

Иннин вдруг очень живо вспомнила этот момент, и ей стало тепло и хорошо. А потом, сразу же, грустно и больно.

«До каких пор?! – в отчаянии подумала она. – До каких пор судьба будет ставить меня перед этим выбором вновь и вновь? Почему?!»

А Хайнэ, тем временем, заковылял в дом, как будто специально оставляя их с Хатори наедине. Иннин проводила его взглядом и, поправив накидку, опустилась на скамью, стараясь не придвигаться к Хатори слишком близко.

– Я была уверена, что ты уедешь, – призналась она после нескольких минут молчания.

– Я тоже, – согласился Хатори.

– Почему же ты этого не сделал?..

Иннин не сомневалась, что он ответит в своём всегдашнем духе «не знаю», но Хатори посмотрел вслед Хайнэ и сказал тем же задумчивым, меланхоличным тоном, который так напугал брата:

– По-моему, это и так понятно.

– Из-за него, – подвела итог Иннин. И, не удержавшись, добавила: – Я так и знала, что не из-за меня.

Хатори посмотрел на неё долгим, внимательным взглядом.

– Ты сильнее, – наконец, сказал он. – И я тебе не нужен.

Иннин вздрогнула.

– Это неправда, – растерянно возразила ещё до того, как сообразила, что это не то, что она должна говорить. Но было уже поздно, и она, сама того не желая, продолжила: – Я очень по тебе скучаю. По твоим объятиям, по твоим прикосновениям… И тем более теперь.

– А что случилось теперь? – спросил Хатори.

Иннин прикусила язык, но признание, единожды вырвавшись, как будто тянуло её за собой, заставляя сознаваться всё в большем.

– Есть кое-что… – начала она в смятении. И всё-таки заставила себя остановиться: – Я потом скажу. Потом… позже. Когда-нибудь.

Хатори ничего не ответил, только облокотился вновь на перила беседки и, протянув руку, отломил от деревца абагаман часть ветви.

Иннин не успела его остановить, только вскрикнула:

– Что ты делаешь!..

Но воздух тут же наполнил такой удивительный, цветочно-пряный аромат, что все её дальнейшие слова о том, что это дерево священно и прикасаться к нему, а, тем более, отрывать листья, нельзя, как будто потонули в этом дивном, совершенно незимнем запахе, от которого, казалось, и солнце засветило теплее и ярче.

– По преданию, если оторвать от дерева абагаман часть ветви в зимнее время года, то оно начнёт источать аромат, напоминающий о лете, и наоборот, – только и смогла выговорить Иннин. – Поразительно, но, кажется, это правда…

– А ты никогда не проверяла?

– Нет, конечно. Нельзя этого делать, дерево священно.

– Ну и что?

– Как ну и что? Отрывая от дерева его часть, ты причиняешь ему боль, – повторила Иннин фразу, которую девочкой слышала от няньки. – Дух, заключённый в нём, может разозлиться.

Слова эти, конечно, звучали довольно глупо, но Иннин вдруг поняла, что и не думала в них сомневаться. Читай больше книг на Книгочей.нет Она могла подвергнуть сомнению что угодно, вплоть до существования Великой Богини, но подобные суеверия, шедшие, по большей части, из детства, являлись той истиной, которая остаётся неизменной даже тогда, когда всё прежнее мировоззрение терпит крах.

– Судя по аромату, дух дерева вовсе не злится, а, наоборот, испытывает радость, – возразил Хатори. – И с чего вы все только взяли, что испытывать боль – непременно плохо? Я не думаю, что это плохо или, наоборот очень хорошо. По-моему, это просто часть жизни. Всё живое растёт через боль, где-то я слышал такие слова. Может быть, когда Хайнэ читал вслух свою книжку.

Он протянул источавшую дивное благоухание веточку Иннин, и та растерянно сжала её в руках.

«Что если он прав? – подумала она в смятении. – Может быть, моя ошибка, из-за которой я вновь и вновь попадаю в замкнутый круг, не в том, что я совершаю неправильный выбор, а в том, что пытаюсь совершить его, исходя из того, какой вариант причинит мне меньше боли? Я бегу от боли вместо того, чтобы смириться, что мне придётся испытать её в любом случае…»

И она смирилась – позволила себе осознать тот факт, что, какое бы решение она ни приняла, ей придётся страдать. Страдать, отказавшись от своей мечты, или страдать, отказавшись от двоих людей, единственно близких ей, а также от третьего, маленького существа, которое уже было частью её самой.

Иннин дала волю этому неизбежному страданию – она погрузилась в него, как в волны моря, и сквозь эту боль, охватившую её, подобно пламени, она постаралась добраться до себя самой и услышать то, чего ей хотелось на самом деле.

В темноте, окружившей Иннин, когда она закрыла глаза, она чувствовала аромат отломленной от деревца ветви.

– Мне хочется вновь почувствовать запахи цветов… весенние запахи, которыми полнятся долины в Арне в день моего рождения, – проговорила Иннин неуверенно, ещё только нащупывая путь.

Она вспомнила, как эти запахи сопровождали её каждую весну и каждое лето, когда она, закрывшись в своей комнате, перечитывала книги о жрицах древности и испытывала ни с чем не сравнимое ощущение волшебства. Эти запахи помогали ей творить раз за разом чудесный мир, который она создавала в своём воображении, связывая его с будущей участью жрицы, помогали ей творить её мечту, которая позже оказалась столь далека от действительности. Но разве могла она быть к ней близка?

– Это… это было глупо, – проговорила Иннин, согнувшись и закрыв лицо руками. – Так глупо было искать в другом месте то, что всегда было со мной. Я так боялась потерять мою мечту, но на самом деле я уже давным-давно её потеряла – в тот момент, когда решила, что она может быть где-то, помимо меня самой. Мой волшебный мир, мои магические силы… я потеряла их тогда, когда решила, что кто-то может мне их дать. Поначалу они у меня были.

Она плакала, и Хатори, сидя рядом, не утешал её, за что Иннин была ему безмерно благодарна.

Наконец, Иннин поднялась на ноги и пошла в дом.

Хайнэ, сидевший возле окна и писавший что-то на низком столике, бросил на неё быстрый, неуверенный взгляд и тут же снова наклонился к своим бумагам.

Иннин вспомнила те слова, которые он сказал ей и Хатори после того, как застал их в одной постели.

– А ты ведь не будешь рад, если я стану его женой, – сказала она то ли ему, то ли самой себе.

Брат вздрогнул, и кисть в его руке замерла.

Отрицать своих чувств он не стал.

– Зато я могу снова писать свои стихотворения, – пробормотал он. – Это того стоит. Конечно, мне обидно, что вы двое…

Он замолчал.

Иннин подошла к нему ближе, и Хайнэ испуганно закрыл от неё свои листки рукавом.

– Я не собираюсь смотреть, – рассмеялась она.

– Это инстинкт, – оправдался Хайнэ. – Я знаю, что они плохие и никому не нужны…

Иннин скрестила руки на груди.

– Раньше ты не был таким забитым и самокритичным, – заявила она. – Верни мне моего младшего брата, который был похож на злого маленького зверька. Верни мне вредного Хайнэ, острого на язык. Знаешь, мне страшно нравилось воевать с тобой. Колотить тебя… Дразнить тебя… И получать от тебя колотушки тоже. Помнишь наши обеденные сражения?

– Ну извини, – обиделся Хайнэ. – Я изо всех сил стараюсь погасить свои недобрые чувства, а ты требуешь злого Хайнэ обратно… И вообще, почему это я младший брат?

– Потому что ты родился позже.

– С чего это ты взяла?

– Абсолютно уверена.

– У тебя нет никаких доказательств! – возмутился Хайнэ. – Нам никто об этом не говорил!

– Всё твоё поведение – одно сплошное доказательство, – подначивала его Иннин, чувствуя, как внутри разгорается что-то детское и весёлое, то, чего она не чувствовала уже много лет.

– Это метафизика! – начал горячиться Хайнэ. – Может, я и веду себя, как ребёнок, но это ещё не означает, что я в действительности родился после тебя! Сколько примеров в истории, когда именно старшие дети отличались слабостью характера, а младшие…

– Как был малышом, так и остался! Хайнэ-малявка!

– Пойдём спросим у мамы! – выпалил тот.

Иннин неожиданно вздрогнула, что не укрылось от внимания её брата.

– Да, пойдём, – сказала она совершенно другим, серьёзным тоном. – Мне действительно нужно поговорить с… мамой.

Поначалу она хотела сказать, по привычке, «с госпожой Ниси», но в последний момент передумала, и это слово, гулко и странно прозвучавшее в тишине комнаты, далось ей нелегко.

Хайнэ, кажется, это понял, потому что тоже прекратил спор и молча кивнул.

Иннин взяла его под локоть, поддерживая и помогая идти, и вдвоём они прошли через длинную крытую галерею к материнским покоям, размещавшимся в главной части дома.

Иннин церемонно попросила доложить о себе и, переступив через порог, низко поклонилась.

– Я хотела бы попросить вас принять меня обратно в этот дом, – сказала она, так и застыв в своём поклоне. – Вы позволите мне вернуться?

Получив разрешение у изумлённой матери, Иннин отправилась во дворец – чтобы в последний раз в жизни увидеть Даран.

– Я приняла решение, – сообщила она, переступив через порог кабинета.

Верховная Жрица не удостоила её взглядом, однако, в знак внимания, прекратила листать книгу, лежавшую перед ней, и опустила кисть, которой делала какие-то пометки, на подставку.

Иннин подошла ближе – на этот раз она была готова к пощёчине и почти ждала её.

– Я ухожу, – сообщила она.

Даран побледнела.

– Значит, ты выбрала любовь, – сказала она преувеличенно ровным тоном. – Что ж, мне следовало догадаться. Ты похожа на свою мать. И это… это омерзительно.

В последний момент она не выдержала – голос у неё дрогнул, а подобное словечко, которое трудно было ожидать от всегда холодной и сдержанной  Верховной Жрицы, свидетельствовало о её крайнем душевном разладе.

Иннин могла праздновать победу – впервые перевес оказался на её стороне, впервые это она была спокойна, а учительница вышла из себя.

Но в голове мелькнуло другое: все эти слова о схожести с матерью… так, может быть, безумные предположения Хайнэ о запретном романе Ниси с Ранко Саньей всё-таки имели под собой некоторую основу?

– Нет, я выбрала свободу, – возразила Иннин на слова наставницы. – Свободу от собственных иллюзий.

– Если у тебя родится девочка, – отчеканила Аста Даран, – то даже не надейся, что она когда-нибудь станет жрицей.

Слова эти отозвались болезненно – это была всё та же пощёчина, но теперь без физического удара.

– Моя дочь переживёт и без этого, – проговорила Иннин. – Думаю, она будет такой же, как я. А меня вы так и не поняли. Мне не нужны были ни власть, ни борьба, ни достижение собственных целей. Я хотела волшебства. Я просто искала его в неправильном месте. Думаю, в Арне, среди запаха цветов и шума горной реки, вдали от вас и ваших интриг, у меня будет гораздо больше возможностей осуществить свою мечту. У меня нет магических способностей, но я создам свой волшебный мир и без них. Для меня и моей девочки – если это, конечно, будет девочка.

– У тебя были все способности, – проговорила Даран каким-то странным, чужим голосом.

– Но вам хотелось устроить мне побольше испытаний, – сказала Иннин ровно. – Чтобы к тому моменту, когда вы откроете мне эту истину, я стала такой, как вам хотелось – бесчувственной и подвластной вашей воле. Вы заигрались в богиню, которой возомнили себя. Что ж, может быть, у вас и были на то основания. Но я не хочу жить в мире, созданном вами – я буду создавать свой. Прощайте.

С этими словами она вышла из кабинета и прикрыла за собой дверь.

Последняя схватка с Даран оказалась первой, выигранной ею, но победа в одном означала поражение в другом.

Иннин медленно прошла по полупустым дворцовым коридорам.

Восемь лет назад она появилась здесь, не взяв с собой ни одной вещи из дома, и точно так же, ни с чем, она уходила теперь. Прощаться ей было не с кем – подруг она также не завела.

Пришла никем – и уходила никем, не добившись ничего, кроме жалкой победы в словесном поединке.

Добравшись до своей бывшей комнаты, она сняла с себя накидку жрицы, аккуратно свернула её и положила на постель, на мгновение задержав руку на животе.

«Пусть это лучше будет мальчик», – подумала Иннин со вздохом.

И представила себе – рыжеволосый Хатори с чёрными глазами Саньи. Или, наоборот, чёрные волосы Саньи с гранатовыми глазами Хатори… В любом из вариантов,  воображаемый юноша выходил похожим и на Хатори, и на Хайнэ одновременно, и, возможно, так и должно было быть – ведь только их двоих Иннин и любила в жизни.

Мысль эта заставила её улыбнуться, и она поторопилась вернуться к обоим своим братьям, с которыми отныне не собиралась расставаться.

– Что ты думаешь насчёт того, чтобы отправиться в Арне? – перво-наперво спросила Иннин у Хайнэ.

Тот кивнул, хотя взгляд его наполнился горькой тоской.

– Я согласен, – сказал он. – Весна в Арне начнётся раньше, чем здесь… Хочу снова слышать шум горного потока под окнами.

Иннин перевела взгляд на Хатори, расстилавшего постели для себя и Хайнэ в глубине комнаты.

– Я хотела с тобой поговорить… – обратилась она к нему.

– Кажется, я оставил в купальне ленту для волос, – сказал Хайнэ быстро. – Пойду попрошу слуг посмотреть.

С этими словами он выбрался в коридор.

Хатори закончил с постелями и выпрямился, не глядя Иннин в глаза.

Она долго не знала, как начать.

– Я вернулась, – наконец, сказала она.

– Вижу, – кивнул он.

Иннин собралась с силами.

– Прими меня обратно, если сможешь простить, – проговорила она дрожащим голосом. – А если не сможешь, то тоже прими. Хотя бы как сестру – или сестру Хайнэ.

Хатори долго молчал, и Иннин не смела посмотреть ему в глаза, боясь увидеть в них приговор.

– Что я должен простить? – наконец, спросил он.

Иннин зажмурилась.

– Ты так великодушен, – выдохнула она, не зная, что испытывать – радость, или жгучий стыд.

– Не великодушен, нет, – возразил Хатори, садясь на постель. – Я просто физически устроен так, что очень быстро забываю всё… мелкое. И радости, и обиды. Поначалу я считал, что это плохо, но теперь прихожу к выводу, что хорошо. Я не помню, из-за чего мы поссорились, и не хочу вспоминать.

Шумно вздохнув, Иннин приблизилась к нему.

– Можно мне поспать с тобой в одной постели? – спросила она почти робко. – Ничего большего… просто проснуться рядом с кем-то. Со мной этого никогда не было.

Хатори кивнул, и она легла рядом с ним, взяв его руку и положив её к себе на живот.

Сил говорить о чём-то больше не было, и Иннин малодушно надеялась, что Хатори поймёт этот жест и без слов.

– Я хочу построить для этого маленького существа, твоей и моей частицы, волшебный мир, – прошептала она. – Я поняла, почему у меня ничего не получалось раньше. Мне просто не для кого было строить. Знаешь, сейчас я думаю, что жить для одной только себя и собственных мечтаний – это так скучно и пусто.

В этот момент Иннин вдруг послышался какой шорох у двери, и она поспешно вскинула голову.

– Хайнэ! – крикнула она.

Тот неловко приоткрыл двери и, увидев их вместе, хотел было снова закрыть их, но Иннин остановила его.

– Иди сюда, – позвала она.

– Я? – спросил Хайнэ как-то испуганно и, ковыляя, приблизился к постели.

Иннин, приподнявшись, потянула его за руку и помогла устроиться на постели по другую сторону от себя.

– Ты хочешь, чтобы мы спали так? Втроём? Может, я лучше на другой постели? – спрашивал Хайнэ всё более испуганно и делал попытки отодвинуться, но Иннин удерживала его.

– Да, да, – повторяла она. – Я хочу так.

Наконец, брат умолк и затих, спрятав лицо в подушку.

Иннин перевернулась на спину и, лёжа между ними двоими, внезапно испытала ощущение глубочайшей правильности и спокойствия – нечто такое, чего она не испытывала прежде никогда.

– Я вас люблю, люблю обоих, – сказала она, сжав руки Хатори и Хайнэ. – Что бы ни случилось, мы должны быть вместе, мы трое. Я думаю, это то, что хотела сказать нам судьба.

Она закрыла глаза, погружаясь в блаженное умиротворение. И настоящим счастьем было думать, что такое же умиротворение сейчас испытывает маленькое существо в её утробе, чьё крохотное сердце уже начинало биться в унисон с её собственным.

Часть 5. Уродство и красота

Глава 20

Весной и летом поместье Арне утопало в цветах. Впрочем, вернее было бы применить к этому поместью слово «провинция», ибо размеры подвластной семье Санья территории были огромны – богатство это было наследием тех времён, когда мать Ниси и её старшей сестры сосредотачивала в своих руках реальную власть. Госпожа Атрея, прожившая долгий век, скончалась незадолго до появления на свет первых внуков, скончалась тогда, когда ничто ещё не предвещало грядущей дворцовой смуты и перемен в положении семьи Санья, но прозорливость её было велика.

– Эсер мечтает изменить мир. Не знаю, удастся ли это ей, но положение Санья она изменит точно, – вот были её последние слова относительно родственницы.

Вскоре после этого произошёл раскол, и большинство Санья перебрались в провинцию Канси вслед за Эсер, безуспешно пытавшейся устроить государственный переворот и вслед за этим сбежавшей на запад. Покинутые ими земли были отчуждены от Санья и возвращены Императрице, но собственную сестру Аста Даран пощадила, а также передала ей земли, непосредственно примыкавшие к унаследованным ею, и таким образом госпожа Ниси оказалась единственной владелицей обширных территорий, прежде принадлежавших нескольким людям.

Будь на её месте другая женщина, она постаралась бы и в провинции устроить подобие столичной жизни, приглашая к себе из Аста Энур людей искусства, собирая гостей и устраивая праздники любования тем или иным временем года – благо, многочисленные леса, сады и парки на территории поместья Арне позволяли насладиться красотой природы.  Однако ни Ниси, ни, тем более, её замкнутый и угрюмый муж не испытывали страсти к жизни на широкую ногу. Вся семья жила постоянно в главной усадьбе, расположенной на севере поместья в окружении живописных гор, а все прочие дома, предназначенные для пребывания там в разные времена года, а также многочисленные павильоны для любования луной или цветами, ловли рыбы или простого отдохновения на берегу пруда медленно ветшали и приходили в упадок.

Прежде этот упадок повергал Хайнэ в ещё большее уныние, дополнявшее то, которое постоянно преследовало беспомощного калеку, и он избегал слишком дальних прогулок по территории поместья, но теперь всё изменилось, и он полюбил проводить время в опустевших, заброшенных домах.

Рано с утра Хатори приносил или привозил его в тот или иной павильон и возвращался обратно, оставив брату достаточный запас еды и бумаги.

– Для моего вдохновения мне требуется одиночество, – заявлял Хайнэ, не желая видеть рядом с собой даже слуг, и Хатори приходилось оставлять его на весь день в окружении дикорастущих цветов и порхающих среди них птиц с неярким оперением.

Хайнэ, одетый, как в зимнее время года, во множество тёплых накидок, коротал время в заросшей беловато-розовым вьюнком беседке или же, отдохнув, бродил по пустому дому, населённому призраками и воспоминаниями.

Прежде, в детские годы, они с Иннин тайком совершали вылазки в такие вот заброшенные помещения, и вылазки эти запомнились Хайнэ ощущением безграничного ужаса – ребёнком он сильно боялся нечисти, демонов, духов и всего потустороннего, чем с пользой и весельем для себя пользовалась Иннин, нарочно пугая его и рассказывая истории о призраках умерших, появляющихся в тех местах, где они любили бывать при жизни.

Теперь эти призраки – по крайней мере, один из них – обрели милые черты, и любовь, побеждающая всё, победила, в том числе, и страх.

Хайнэ носил с собой томик стихотворений Ранко и то и дело перечитывал их, воображая, что тот или иной пруд, роща или усадьба, описанные на бумаге, имеют непосредственное отношение к тем, которые он видел перед собой.

Не было никаких доказательств, что Ранко когда-либо посещал эти места, но Хайнэ нравилось думать, что это так, и, совершая своё нехитрое путешествие по территории поместья, он надеялся, что хотя бы отчасти повторяет маршрут того человека, которого он хотел считать своим отцом.

Он воссоздал в своём воображении роман Ранко и Ниси от первой и до последней минуты; он придумал всё – историю, чувства, даже диалоги, которые могли бы происходить между ними в уединённой роще, под сенью вековых деревьев, или же на берегу лесного озера, залитого неярким солнечным светом.

Иной раз Хайнэ до такой степени погружался в собственные фантазии, что ему казалось, будто он почти наяву видит фигуры влюблённых.

Вот Ранко, одетый в свободные бледно-розовые одежды, подпоясанный широким лиловым поясом – на дворе Первый Месяц Ветра, и цвета, соответствующие ему, волшебно сочетаются с яркими оттенками цветущих пионов и ирисов. Он приезжает в одну из пустующих усадеб рано утром, и, в ожидании своей возлюбленной,  занимается музицированием. Нежнейший звук флейты летит сквозь сад, подобно легкокрылому Духу Ветра, быстрому, как мысль, и бесплотному, как мечта – летит навстречу девушке, которая едет в экипаже, и, таким образом, слова любви произносятся гораздо раньше, чем трепещущие в ожидании встречи возлюбленные смогут в реальности соединить свои объятия.

Хайнэ бы даже решил, что видит призрак этой девушки, одетой в одежду служанки и закрывающей лицо тканью капюшона, если бы вовремя не напоминал себе о том, что его мать до сих пор жива и не может явиться ему в виде привидения.

В такие моменты Хайнэ отчётливо понимал, насколько сильно поддался игре воображения, и что созданный им образ возлюбленной Ранко безмерно далёк от его реальной матери; грусть и тоска охватывали его.

«Пощади меня, Милосердный, – просил он, зарываясь лицом в мягкий, пыльный шёлк на одной из постелей – той,  на которой в его воображении Ранко мечтал о своей возлюбленной. – Не дай мне убедиться в том, что ничего из этого никогда не происходило в действительности, потому что тогда я не знаю, в чём буду черпать утешение».

 Но такие моменты быстро проходили, и Хайнэ вновь погружался в свои сладостные, тихие, печальные грёзы.

Была, впрочем, и иная причина для его уединений – он старался отучить себя от присутствия Хатори, и в физическом, и в моральном смысле.

«Скоро у него появится другое существо, о котором он будет заботиться, – думал он. – На меня у него не будет оставаться ни времени, ни любви. Я должен к этому приготовиться».

Известие о беременности сестры он воспринял тяжело.

Со всем остальным он уже смирился – да, они вместе, они любят друг друга, у них есть то, что ему, Хайнэ, не будет доступно никогда, и, конечно, он предполагал, что когда-нибудь у них могут появиться и дети, но уже так скоро?!

Иннин пыталась всячески показать, что Хайнэ не «третий лишний» в их союзе, а необходим им обоим, но тот лишь страдал, прекрасно понимания, сколь много в этих попытках чувства вины и снисхождения к нему, калеке. К тому же, с появлением ребёнка, треугольник, который в представлениях или желаниях Иннин, был равнобедренным, должен был неминуемо изменить форму – ребёнок связывал родителей нерасторжимыми узами, куда более сильными, чем брачные или просто любовные.

В этом Хайнэ был абсолютно убеждён.

Силясь победить в себе неприязнь и даже ненависть к будущему племяннику или племяннице, он старался связать в своём воображении процесс беременности с мечтами об отце и матери и, тем самым, распространить любовь, пронизывавшую его грёзы, на ребёнка Иннин и Хатори.

 Иннин нравилось брать руку Хатори и класть её к себе на живот. Хайнэ, для которого эта картина была как ножом по сердцу, торопился удалиться в свои заповедные места, чтобы там, в тишине и уединении, воспроизвести в воображении ранящие его сцены, но по другому сценарию, который приносил сердцу не боль, а сладость.

– Я хочу, чтобы он был похож на тебя, – шепчет Ниси, прижимаясь к возлюбленному. – Я думаю, это будет мальчик.

– А я хочу, чтобы он был похож на тебя, – возражает Ранко, распахнув её накидку и нежно поглаживая выступающий живот. – Точнее, она. Потому что я уверен, что это девочка.

– Ну нет, – смеётся Ниси. – Мальчик! Я чувствую.

– Не могу спорить с тем, что интуиция женщины лучше интуиции мужчины, – улыбается Ранко. – Но поэты, как говорят, тоже могут предчувствовать грядущее… Может быть, судьба рассудит наш спор по-иному? Может быть, их будет двое, и мы оба окажемся правы?

Всё же, несмотря на эти попытки примириться с действительностью, Хайнэ были в тягость любые упоминания о будущем ребёнке и связанных с ним хлопотами. Он стремился скорее уйти из дома и предаться одиночеству, старался не смотреть на Иннин, особенно когда она была в такой одежде, в которой становилась заметна её беременность, избегал разговоров о детях вообще.

Очевидно, это не могло оставаться незамеченным, потому что однажды после завтрака, когда Хайнэ заторопился в очередной раз покинуть дом, Иннин остановила его, взяв за руку.

– Побудь сегодня со мной, – попросила она.

Хайнэ пришёл в окончательное уныние, предчувствуя «воспитательную» сцену – как тогда, когда Иннин уложила его в постель с собой и Хатори, и они проспали всю ночь втроём.

 Сейчас она постарается на каком-нибудь наглядном примере продемонстрировать, что малышу нужен не только заботливый отец, но и любящий дядя…

– Иннин, не надо! – не выдержал он. – Я не смогу полюбить вашего ребёнка, точно знаю, что не смогу! Я обещаю, что не буду плохо с ним обращаться или демонстрировать ему своё отношение, но не требуй от меня большего, не требуй слишком много, я очень тебя прошу!

Иннин широко раскрыла глаза.

– Причём тут ребёнок? – спросила она. – Ты нужен мне, идиот. Тебя постоянно нет дома, а Хатори не слишком-то разговорчив, сам знаешь. Я отвыкла от такой жизни, во дворце всё-таки было много людей, а здесь нет никого. Мне мало общения. Я чувствую себя умалишённой, целыми днями разговаривая с собственным животом!

– Да ну уж, – пробормотал Хайнэ. – Все будущие матери так делают. Наверное.

Ниси, в его воображении, по крайней мере, делала.

– Может, и делают, но мне уже хочется услышать хоть что-нибудь в ответ, – хмыкнула Иннин. – Даже если это будет сказано твоим ворчливым или страдальческим тоном, зануда! Так что пошли со мной.

Хайнэ, и без того пристыженный, не смог отказаться.

Иннин привела его в свою комнату, светлую и просторную; с балкона открывался неописуемый вид на горы и ущелье, по дну которого с рёвом проносил свои прозрачные воды бурный поток.

– Тебе не мешает этот звук? По-моему, тут просто невозможно спать! – заметил Хайнэ, несколько кривя душой: на самом деле, шум реки ему нравился.