Текст книги "Нереальная реальность: Тайна треугольника (СИ)"

Автор книги: Foxy Fry

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 65 страниц)

В синих сумерках я выбралась на безлюдный берег. Где-то вдалеке остались столбы причалов и коптящие фонари рыбацких лодок. Здесь было только тихое вечернее море, простиравшееся до гаснущего горизонта непроглядной чёрной синевой. От стрёкота цикад звенело в ушах. Тихо шумели волны, подбираясь всё ближе. Медленно зажигались звезды. Я упала на колени. Песок под пальцами был неприятно холодный. Я долго смотрела, как темнота покрывает небо, как исчезают редкие блики на воде, как прибойная волна взбирается по пологому берегу, и постепенно неистовствующая буря внутри утихла, переродилась из крушащего рассудок хаоса в цепочку одиночных ударов.

Быть человеком – значит кого-то терять. Это неминуемо. Смерть неизбежна, да, но за десятки тысяч лет развития люди так и не научились принимать её как должное. Возможно, когда-то закат солнца был для древних катастрофой, что повторялась вновь и вновь, а затем стал обыденностью. Смерть же всё ещё остаётся чем-то непостижимым, хотя повсюду, кругом, каждый день. И это кажется каким-то неправильным.

Гиббсу было меня жаль, это сразу считалось во взгляде. Но разве я заслуживала именно этого? Жалости? Сочувствия? Это сильные чувства, и не каждый их достоин. Не я. То, что разрывало меня изнутри на части, вряд ли было болью или злостью. Мне казалось, не должно, просто не могло остаться никаких чувств, кроме одного. Опустошённости. Точно вывернули наизнанку и выпотрошили.

Я сроднилась с Джеймсом. Что бы между нами ни происходило, я знала, что он рядом, что мы будем следовать друг за другом, как тень и свет. И он очень часто, чаще, чем я признавала и замечала, был светочем, звездой, что помогала выбраться из дебрей. И теперь эта звезда угасла. Ещё один огонёк. И теперь я не могла выбраться. Совершенно потерялась, даже не зная, чего искать – покаяния или искупления. Хотелось кричать, звать, искать – хоть и под толщей океана, хвататься за голоса в собственном разуме, словно пытаясь удержать сон, что растворяется безвозвратно и слишком быстротечно.

В этой ли попытке или же просто поддаваясь неслышному зову, я вошла в воду. Тёплую, ласковую, приветливую. Мир кругом кипел жизнью, ведь для него трагедия одного всего лишь повседневная мелочь. Но море словно застыло. Казалось, будто в нём замерло само Время, и потому подарило возможность вспомнить всё – не только то, что прибавляло рубцов, но и то, от чего в каменеющем сердце становилось теплее. В одурманивающих объятьях волн растворялся шум жизни на берегу. Слёзы исчезали в солёной воде, словно их и не было. На языке горчили сожаления. Невысказанные слова. Слова, которые могли бы всё изменить. Бесполезные теперь – но я упрямо повторяла, одними губами, точно пыталась избавиться.

В темноте и тишине я продвигалась всё глубже, шла, плыла, а море сопротивлялось, отторгало, будто проверяло на прочность мои намерения. Отяжелевшая одежда тянула книзу, волны выталкивали на поверхность. Мои намерения?.. Несколько солёных капель угодило на губы. Я резко выдохнула весь воздух из лёгких и, расставив руки, упала на спину. Волны тут же сомкнулись над головой. От мира не осталось ничего, кроме шума крови в голове. Размытое синевато-чёрное небо поднималось всё выше, становилось всё недостижимее. Длинные пряди волос обвивали безвольные руки, как водоросли: невидимо, едва ощутимо касались кожи обманчивыми прикосновениями. Меж пальцев проскальзывали пузырьки воздуха. Это был лёгкий и верный способ всё упростить, от всего избавиться. Способ понятный и действенный. И было бы всё равно – очнуться в аду или в «моей реальности». Очередной побег. Видимо, это всё, на что я действительно была способна, это и было моё «действовать самостоятельно». Да, выход – проще некуда. Эгоистично. Трусливо. Подло. Но, чувствуя, как выжигает морская вода открытые глаза, я понимала, что не поступлю так. Не имею права. И не было в голове пресловутого: «Он бы этого не хотел», «А что бы он сказал?». Ты никогда, никогда не узнаешь, что думал, что сказал бы человек, которого больше нет, и его слова – это твои слова. Джеймс мог бы проклинать меня, мог одобрительно кивнуть, мог равнодушно уйти, мог понимающе промолчать или мог бы броситься следом в отчаянной – очередной – попытке спасти. Я не знала, что бы он сказал, что сделал, но в одном была уверена – я не позволю, чтобы его смерть была напрасной.

На глубине пустота внутри сменилась жжением в лёгких. И мозг активно бил в колокола, потому что стремительно уходило драгоценное для спасения время. Я ждала до последнего. Нарочно. Чтобы ощутить приближение костлявой с косой? Чтобы побороться в сотый раз за жизнь? Или чтобы решить наверняка? В глазах темнело. Я не заметила, как вынырнула на поверхность, как захрипело разодранное солью горло, как забулькала вода в лёгких и как из-за слёз проступил первый за долгое время вдох полной грудью.

Начался отлив. Теперь море не отпускало. Отбирало крохи сил, из-за чего берег казался недостижимо далёким. Юбка и сорочка обратились в непосильную ношу, и на сушу я буквально выползла, обессилено падая на сырой прохладный песок. Кругом стояла непривычная тишина: ни стрёкота, ни шума ветра, ни голосов, только едва слышный шорох отступающих волн. Не было ни звёзд, ни огней, и в этой кромешной темноте я всё равно поднесла ладони к глазам, чтобы увидеть – ничего.

Ночной холод сковывал кожу. Я неуклюже поднялась: тело, что остывшая глина, не желало подчиняться, превращая меня в неповоротливого сгорбленного голема, что едва перебирал заплетающимися ногами. И цепочка мелких неуверенных шагов уводила, как думалось, дальше от мира, к одиночеству и возможности в очередной раз угодить в трясину мрачных мыслей. Я брела вдоль берега сначала по мягкому песку, затем по мелкому щебню, не остановилась, даже когда под ступнями оказались скользкие неровные грани прибрежных скал. Стоящий стеной лес вновь сочился звуками, пальмы клонили пушистые кроны друг к другу, точно совещались, обсуждали незваную гостью. Я взобралась на гигантский камень и застыла, растворяясь взглядом в ночном море. Время не подчинялось измерению, но вдруг вода засеребрилась бледным светом, а лёгкие облака, подсвеченные яркой каймой, стали устрашающе грозными. Я слегка повернула голову. Взгляд застыл на знакомом силуэте, что с присущим природе мастерством обрисовала луна. Внутри закопошилось, зацарапало, но с губ сорвался только шумный выдох.

Я не знала, как «Чёрная Жемчужина» могла оказаться здесь, да меня это и не волновало. Без огней, без людей, едва отличимый от моря и неба только благодаря недолгой милости ночного светила, корабль отчего-то манил меня: то ли звал, то ли привлекал своей покинутостью, постепенно растворяясь в темноте, словно призрак. Тяжёлые тучи совсем закрыли луну, когда я наконец, по грудь войдя в воду, добралась до штормтрапа. На палубе под ногами затрещали щепки. Долго я стояла в нерешительности, скользя взглядом по невидимому. Где-то наверху в такелаже посвистывал ветер, хлюпала вода, да постукивало что-то о фок-мачту. Почти наощупь я взобралась по трапу полуюта и уселась на верхней ступени. Нос дразнил устойчивый запах гари, будто меня занесло на пепелище. Атмосфера царила жуткая, но не для меня: в душе что-то нервно подрагивало и только.

Вскоре снизу послышался посторонний шорох, шаги и стук дерева, затем на палубу шмыгнул яркий рыжий луч света.

– Я как знал, что отыщу вас здесь, как пить дать, – будто поприветствовал Джошами Гиббс, задрав фонарь над головой. Старпом поднялся на несколько ступенек. – А я тут это… – махнул рукой и уселся рядом. Пламя в фонаре заметалось меж поцарапанных стёкол. – Слушайте, мисс, – сомневающимся тоном начал мистер Гиббс, – я-то в общем не дурак, хоть многие так не считают, и, если надо, могу сделать вид, мол, не моё дело, ничего не слышал, ничего не видел, но… Тут же дело такое… Вы, видать, не хотите говорить о Джеке…

Не хотела. Ни говорить. Ни слышать. Ни думать. Потому что при малейшем упоминании его имени внутри просыпался яростный зверь, полный злобы и ненависти. Я не хотела этого чувствовать. Пыталась ускользнуть, избавиться, переболеть, но в то же время понимала, что это несбыточные чаяния. Обманывать себя мне было уже незачем. Это была его вина. Во всём, что произошло. Игра для него это была или очередная импровизация, Джек, как и всегда, выкрутился с минимальными потерями. Но это была его вина. Гибель Джеймса и «Странника», разорение Тортуги, пережитое мной в Тайнике, все те бесконечные дни глупой надежды, отчаянной борьбы за нечто обманчивое и эфемерное, проклятье камня – всё это стоило одной его фразы. Фразы, которую он мог сказать ещё на острове Креста или не многим позже. Всё, что я сделала, я делала во имя того, чтобы вернуть ту жизнь, хоть её часть, что мы разделили когда-то впервые. Я слепо боролась за воспоминания, решилась воспользоваться потусторонней помощью, и всё ради того, чтобы Джек сам выбрал удобный ему «благоприятный момент». И, не зайди всё так далеко, вполне возможно, что никогда бы этот момент не наступил – без излишней надобности. Ведь он и так держал меня на привязи, и так мог одной улыбкой или правильной фразой убить всё самообладание, и так мог «наставить меня на путь истинный». Кукловодов в этой истории оказалось много, как минимум один уже поплатился, и я искренне боялась, что взрывающаяся ненависть подтолкнёт меня к ещё одному поступку, который нечем будет искупить и нельзя исправить.

– Гиббс, – после долгой тишины обратилась я и тут же ужаснулась, как искусственно звучал собственный голос, – за что Джеймс хотел убить его?

Старпом развёл руками.

– Ну, я не знаю. И Джек вроде не знает. Или говорит, что не знает, – добавил моряк, покосившись на меня. – Он предпочёл целый месяц бегать, чем спросить…

«Целый месяц». Целый. Месяц. Два коротких слова зазвучали в голове бесконечным набатом. Гиббс продолжал говорить, но я его не слышала. Мысли в голове упорядочивались с невероятной скоростью, выстраивались, точно грани кубика Рубика, отделяли прошлое и настоящее, объединялись в важные фрагменты. Сердце болезненно сжалось. Целый месяц. По возвращении из Тайника, когда дело шло к обмену у архипелага, я приняла как должное прошедшее время, ведь для меня его как такового не существовало. Был миг – от выстрела до смерти. Была безвременная неизвестность – в Тайнике, и, судя по реакции Джонса, Долина Возмездия оказалась нечто иным, чем говорили те остатки, что сохранил разум. Был момент триумфа – возвращение. И, окажись вместо месяца день или год, для меня бы это мало что значило: причуды рассудка и забытьё были сродни благодати. Но в мире живых время имело свой вес. Я ни разу не задумалась прежде, чем обернулись эти тридцать дней для тех, кто остался по эту сторону двери. Что чувствовал Джеймс, глядя, как меня настигает пуля Бойля, что заставило его с одержимостью гоняться за Воробьём, отказавшись от человечности. Тогда в таверне Джек глядел на меня со скептичным спокойствием, будто в какой-то мере не исключал подобное возвращение с того света. Но что творилось в его душе, когда он считал мёртвой не просто надоедливую занозу, что липла к нему, подобно прочим девицам, а ту, что задержалась в его памяти и пробилась сквозь навязанное забытьё? Я так глубоко закопалась в собственные переживания, будто чувства окружающих были чем-то вторичным, и лишь то, что зарождалось в моей душе, могло быть истинно важным. Я винила Джека со всей ненавистью, на которую была способна по отношению к нему, винила за боль, за страдания, за собственные поступки и при этом ни разу не задумалась, как всё происходящее выглядело в его глазах, что он чувствовал на самом деле.

Я закрыла лицо ладонями, вырвался дрожащий выдох. Гиббс только тогда сообразил, что говорил в никуда, замолчал и терпеливо уставился на меня выжидающим взглядом.

– За всё это время, – заговорила я, не отнимая рук, – с той первой встречи на Тортуге, Джек что-то говорил обо мне? – Вместо ответа старпом шумно засопел. Послышалась неуверенная возня. Я прямо посмотрела на него. – Только между нами, Гиббс, обещаю.

Он бросил беглый взгляд по сторонам, точно покинутая всеми «Жемчужина» внезапно могла наводниться нежелательными свидетелями.

– Ну, скорее наоборот, – протянул пират, чесанув бакенбарды. – Запретил кому бы то ни было говорить о вас, даже просто имя произносить, конечно, ничего не объяснил. Но команда к странностям привычная… А! Другое дело, ром!

– Он впервые так целенаправленно решил спиться? – безучастно спросила я.

Гиббс замялся, неопределённо поведя глазами.

– Да не то чтобы… Сколько знаю Джека, такое впервые было, чтобы он при случае, да ещё и в порту, ни капли рома в рот не брал! А когда случалось, бывало, спрашивал о том, чего не было. Ну это-то не удивительно, наверное… И о вас пару раз упоминал, мол, помню ли я, как и где мы познакомились… Когда говорил, на Тортуге, он аж краснел от гнева! Да, – выдохнул Джошами, – Джек Воробей всегда найдёт, как удивить. – Я молча кивнула, взгляд застрял в темноте у подножия ступеней.

Вот что значило «Это были будто видения», которым Джек пытался оправдаться. Чем дальше, тем хуже – так всегда было. Мало кто добровольно согласился бы вспоминать то, чего вроде как не было, а против Джека сыграл тот, кто обыкновенно помогал забыться, – ром. И чем больше времени мы шли плечом к плечу, тем больше и чаще пил Воробей, тем больше и чаще проскальзывали важные моменты – и с каждым разом всё менее случайно. Но по иронии, чем старательнее Джек выскабливал наше общее прошлое из закутков памяти, тем с большим смирением я от него отказывалась. «Ну, впрочем, ты же и так это поняла, верно? Просто не хотела признавать…» – прозвучало так ясно, будто он повторил это снова, сейчас, прямо на ухо. День за днём я будто бы ждала знамения свыше, чудесного мановения невидимой руки, которая всё вернула бы на круги своя. Упорствовала, не отступала, волочилась следом и не замечала, что «то самое чудо» свершалось – без фейерверков и помпы. Но, быть может, я просто боялась поверить всем неслучайным мелочам и обмануться? Или того, что это окажется правдой? Потому и не замечала. Не хотела замечать. Так и бежали мы с Джеком вроде в разные стороны, а на деле в одну – подальше от правды. Отличная пара. Два эгоистичных идиота.

Я усмехнулась вслух, достаточно громко, заставив Гиббса сильно удивиться. Он открыл рот, помедлил, беззвучно захлопнул, двинул желваками, снова вопросительно глянул на меня и повёл подбородком.

– Простите, Гиббс, – мягко проговорила я, кивнув. – Вы, кажется, о чём-то важном поговорить хотели? – Старпом послал мне долгий красноречивый взгляд. – О ком-то. Ясно. Что не так?

Пират тут же оживился и пустился в насыщенное, спутанное повествование, из которого я вылавливала важные моменты, точно рыбу в дырявые сети. Джеку Воробью бесконечно повезло со старшим помощником: иной бы на месте Гиббса уже давно бы сделал ноги, прихватив «причитающуюся компенсацию», а этот остался. И пытался удержать команду. После того, как Деруа получил своё, этого же попытался добиться и кэп от Уилла, ведь именно на борту «Голландца» хранилось золото и драгоценности, которые алчная душонка Воробья не пожелала оставить на борту «Санта-Анны» на Исла-Баллена. Все, равно как и я, об этом и думать забыли, но Джек опомнился почти вовремя. И пока он спорил с Тёрнером о неправомерности его действий, «Месть королевы Анны» с забитым сокровищем трюмом, довольным капитаном и воспрявшей духом командой растворялась в темнеющем вечерними красками горизонте. «Летучий Голландец» помог добраться «Жемчужине» до ближайшей обитаемой и безопасной земли, которой оказалась небольшая испанская деревня в двадцать домов, живущая рыбным промыслом. Деревня, где крупнейшим заведением была деревянная церковь с колокольней, а богатейшим жителем – владелец двух телег, на которых раз в неделю улов увозили на другую сторону острова, к форту. Как и полагается потерпевшему поражение пирату, капитан Воробей нашёл наилучший выход из ситуации – заливать горе ромом.

– …Восемь дней?! – выпалила я.

– Ну, уже девятый, – уточнил Гиббс. – Я пытался с ним поговорить, но всё, чего удостоился, так это: «Иди к чёрту». – Я закатила глаза. – Беда в том, что если команда разбежится, то с кораблём мы отсюда точно не выберемся. Хорошо, если самим ноги унести удастся… Так-то народ тут благожелательный, но языком треплют похлеще старых дев на базаре.

То, что в деревне именовали таверной, на деле оказалось двухэтажным сараем, крытым подгнивающим тростником. Гиббс галантно пропустил меня вперёд и указал на хлипкую дверь рядом с лестницей наверх. Я мысленно выдохнула, пытаясь настроить мысли на нужный лад. Комната, где укрылся капитан «Жемчужины», оказалась вполовину меньше его каюты. Душный полумрак сжимал пространство, в котором не было ничего, кроме маленького стола, лавки и развалившегося на ней пирата.

– Эй, Джек, – без излишних церемоний громко позвал Джошами, остановившись в паре шагов от входа.

– Иди к чёрту! – донеслось из-за стола.

– Я вообще-то не один…

– Тогда все идите к чёрту! – в довесок кэп наугад запустил в нас бутылкой, но та и пары футов не пролетела.

Я закатила глаза и кивнула Гиббсу. Он вздохнул, сочувственно похлопал меня по спине и удалился. Только когда его шаги растворились среди жужжания голосов немногочисленных посетителей заведения, я присобрала юбки и вытерла песок со ступней. От стойкого аромата рома тяжелела голова, а от крошечного разбитого окошка напротив не было никакого толку.

– Ну и? – требовательно спросила я. – Почему ты здесь?

– А где мне ещё быть? – едва ворочая языком, протянул Джек.

Я скрестила руки на груди.

– На корабле. Со своей командой.

Кэп неуклюже перевалился в надежде удачно стать на ноги, но не рассчитал и загрохотал на пол. Я шагнула было к нему, чтобы помочь, затем остановилась. Спустя несколько секунд сосредоточенного сопения Воробью удалось взгромоздиться обратно на скамью и принять почти сидячее положение. Обследовав содержимое пустых бутылок и трёх кружек, Джек нашёл искомое и после долгого глотка и звонкой отрыжки злобно стукнул по столу.

– Он украл её! – Голова его описала дугу, взгляд поймал меня в фокус. – Барбосса украл у меня мою «Жемчужину», – с болезненной улыбкой проговорил кэп. – Снова.

Я покачала головой.

– Нет, она здесь. В порту.

– Пфф! – как можно отчётливее попытался выплюнуть пират, но в итоге зашёлся кашлем. – Это просто… – Его глаза съехали с меня куда-то в угол. – Пепел.

– Мы можем её починить.

– Могли бы… – растянуто поправил Воробей и посмотрел на меня. – С тем золотом, что этот мерзавец стащил из-под носа! Компенсация?! Абордажный крюк ему в глотку, а не копе… коме… – Джек махнул рукой.

Я направилась ближе к нему.

– Послушай, – голос зазвучал мягче, человечнее, – этим золотом ничего не кончается. Можно…

– Пойти на Тортугу? – состроил удивлённую гримасу кэп. – Да! Хотя погоди… – Он задумчиво перебрал пальцами по затылку, а затем выпятил губу. – Нельзя, ведь теперь там всюду королевский флот.

Я развела руками.

– Можно иначе заработать… Выйти в море…

– Да-а-а-а-а… – растянул Джек, и его взгляд постепенно приобрёл всё менее адекватный оттенок, растворяясь и проходя сквозь меня. – А для этого нужен корабль. А чтобы его починить, нужно выйти в море, а для этого нужно судно… – Кэп поднял плечи. – Очередной круг ада, – усмехнулся он, а затем оторвал от пола тяжёлый взгляд. – Как видишь, всё кончено.

– Ничего не кончено, пока твой прах не развеян по ветру! – вспылила я. Джек болезненно сощурился при высоких нотах голоса. Я оперлась ладонями о стол, склоняясь ближе. – Знаешь, я всё ещё не могу простить тебя. Я всё ещё чувствую ненависть. Хоть совершенно этого не хочу. Это ничего не изменит, да и моей вины во всём не меньше. Я устала, Джек, устала быть сильной! Я хочу так же поднять лапки кверху и ждать, когда всё само собой рассосётся… – Слетел шумный выдох. – Очень хочу. Но так не бывает, ты сам говорил, сам это знаешь. Мне было бы проще повиноваться тебе, уйти и… бросить всё это. – Он пугающе улыбнулся и указал на дверь. – Но, видишь ли, ты и есть та самая причина, по которой я всё это время продолжала двигаться дальше. То ли из любви, то ли из желания придушить тебя собственными руками.

– Ну и для чего? – качнул головой Джек.

Я заглянула в его блестящие от алкоголя глаза, будто там был начертан ответ. В царившем полумраке радужка пиратских глаз потемнела, и взгляд, обыкновенно подсвеченный особым коварством и задором, теперь вызвал желание отвернуться, уйти и обезопасить себя от тех демонов, что рассматривали меня сквозь эту черноту. Джек не умел обращаться с чувствами, с серьёзными чувствами, и поэтому предпочитал строить из себя идиота, прятаться под шутовской маской и не замечать, не цепляться за что-то важное, потому что давно измерил цену потерь. Потому со всеми старался держать дистанцию, не допускать крючков в сердце, чтобы не усложнять себе жизнь. И единственная, кому дозволено было нарушить это правило, – «Жемчужина». На протяжении долгого времени она была его другом, боевым товарищем, домом. Его свободой. И настроение Джека можно было понять.

Кэп был слишком пьян для серьёзных откровений или вдохновенных речей, да и вдохновения во мне набралось разве что для того, чтобы подтолкнуть висельника к краю табуретки. Я выровнялась, глядя на пирата сверху вниз.

– Всё равно нельзя отчаиваться, нельзя сдаваться.

– А я и не отчаююсь! – воскликнул Воробей. – Я пью! У меня… этот… как его… заслуженный отдых, смекаешь? – Голос его становился всё громче. Джек подскочил, ухватился за столешницу, чтобы не упасть. – Имею я, в конце концов, право отдохнуть от всех вас, а?! Так что вон! – В дверь полетела бутылка. Я невольно попятилась. – Прочь! Уходи! – почти прорычал капитан.

– Хорошо, – кивнула я, – я уйду. Но я вернусь.

Прежде чем за спиной захлопнулась дверь, Джек успел бросить вслед что-то гневное и неразборчивое.

– Ну что? – Гиббс бдел на лестнице и тут же подскочил ко мне.

Я резко выдохнула, проводя руками по голове.

– Мистер Гиббс, – взгляд полз по свисающим с потолка безыскусным светильникам, – мне нужно, чтобы вы собрали команду утром на «Жемчужине».

– Ну, это будет несложно… А что Джек?

Я ободряюще улыбнулась.

– Он присоединится к нам позже. – Гиббс понимающе кивнул. – Но пусть ему разбавляют ром.

– Ещё? – ахнул старпом. Я подавилась сухим смехом.

Возвращалась на «Чёрную Жемчужину» в одиночестве, не разбирая дороги, ориентируясь не на местность, а на шестое чувство. Спешить было некуда: время только близилось к полуночи. Корабль выделялся на фоне разбавленного огнями звёзд неба, будто его породила адская тьма, а не умелые руки плотников, да только оголённые мачты маячили, как кресты, ожидающие распятия. Море всё ещё было тёплым, я смело вошла в воду, хоть знала, что на берегу осталась лодка. Мокрые босые ступни звонко шлёпали по пыльному дереву. Приостановившись, я распахнула створки дверей капитанской каюты. Стёкла на корме тускло поблёскивали от невидимого света. Посвистывал ветер. Я вдруг поймала себя на мысли, что ещё никогда прежде, даже в тот печальный момент у Исла-де-Лагримас, когда Джек считался мёртвым, ни его корабль, ни каюта не выглядели столь покинутыми, брошенными, так что мне пришлось побороться с нерешительностью, прежде чем войти и по памяти нащупать фонарь на стене. Повозившись с огнивом, сидя на коленях, я наконец выпустила в темноту рыжевато-жёлтый тёплый круг света.

Взгляд проплыл по каюте, и тут же захотелось потушить свечу, ибо во мраке зрелище не было столь печальным. В боковых окнах зияли дыры, в которых сквозил бриз. От чудесного гигантского стола осталось три бесформенных деревяшки. Джек Воробей никогда не брезговал собирательством, вернее, «коллекционированием», и теперь все эти «коллекции» золотой и деревянной посуды, всевозможных моряцких приспособлений, подсвечников, шкатулок со всякими мелочами, карт и свитков беспорядочно валялись на полу, у левого борта, на который у «Жемчужины» был сильнейший крен. Палубный настил засыпал плотный слой битого стекла, и я с жалостью взглянула на свои голые ступни: рундук с одеждой застрял у койки в противоположном углу. Вдруг глаз зацепился за песочные часы, что каким-то чудом не разбились, лежали на боку у самого окна. Я улыбнулась.

Куском доски я сгребла осколки подальше, подожгла ещё два канделябра, пропитывая каюту живым светом, и наконец отыскала сапоги. В уцелевших стёклах проявилось моё отражение, и взгляд против воли уставился на него. Верхняя юбка – мокрая и тяжёлая – опала к ногам, я спустила верх сорочки и медленно поднесла руку к шее, где чернел синяк в форме каблука. Пальцы скользнули ниже, к каменному рогу у соединения ключиц, затем по рёбрам, как по ступенькам, к области сердца. Я точно не знала, что хотела увидеть, но отсутствие шрама от пули – что на груди, что на спине – вызвало неуместную грусть, будто потерялось дорогое украшение. На деле невидимые следы Тайника были куда заметнее, чем те, которых не осталось на коже. Мне не следовало долго разглядывать ссадины на теле, порезы и кровоподтёки на рёбрах, чтобы не вспоминать о ноющей боли и не гадать, заработала ли я перелом. Но измученное отражение, больше похожее на проявившегося призрака, упорно тянуло на себя внимание. В «век прогресса» я бы уже давно лежала на диване с компрессом на голове в ожидании «скорой», что никак не хочет ехать, и прописывала в мыслях основные пункты завещания, а тут только ухмыльнулась: «Ну, по крайней мере, жива».

До самого утра я просидела на верхней ступени трапа, что вёл с полуюта, периодически отвлекаясь на поскрипывание штурвала за спиной. Мозг работал неохотно, будто мыслительный механизм потонул в густом желе, и потому шестерёнки проворачивались с огромным трудом. Джек, при всём уровне рома в его организме, основную мысль вывел верную: чтобы починить «Жемчужину» нужны средства, чтобы заполучить средства – корабль, а для судна – нужны деньги. Поначалу это и правда казалось бесконечным кругом ада. Я вновь и вновь перебирала в голове различные варианты, но все они разбивались вдребезги, стоило только вспомнить, что мы в испанских водах, в окружении испанских портов. К тому же, если мистер Гиббс был прав, местные жители довольно скоро могли довести до ненужных ушей, что у них тут на приколе пиратский корабль – и уже неважно, что корабль этот топил и британские суда.

С рассветом и без того мрачное настроение поблекло до серых тонов. Поднимавшиеся над лесом лучи солнца обрисовывали печальное зрелище: куда проще было сказать, что на «Чёрной Жемчужине» уцелело, чем перебрать то, что нуждалось в ремонте. Задирать голову к мачтам я побоялась. Верхнюю палубу покрывал плотный слой пепла, большая часть парусов и такелажа превратилась в изодранные лохмотья, что сгодились бы для пакли. Орудий на опердеке не осталось. Было слышно, как скребёт киль по дну и ему отзывается вода из трюма.

– Да, подруга, – похлопала я ладонью по доскам палубы, – неслабо тебя потрепало…

Я закрыла лицо руками. Вновь подступило явственное желание сдаться, бросить всё на произвол судьбы или хотя бы дождаться того, кому это по силам. Но затем слух уловил голоса, что приносил ветер. Я только плотнее прижала ладони к лицу в надежде спрятаться, как в домик. Но трюк не вышел.

В сходном безрадостном молчании команда «Жемчужины» и я встретили друг друга сомневающимися взглядами. «И только?» – пронеслось в голове, когда моряки выжидательно уставились на меня. Глаза невольно скользнули к штормтрапу в поисках ещё кого-то. Стало сразу понятно, что именно имел в виду Гиббс под словами: «Это будет несложно». Помимо старпома, на палубе собралось ещё одиннадцать человек. Я медленно обводила всех взглядом, теребя подол юбки. Только тогда мелькнула мысль, что стоило всё-таки отыскать верх для платья, а не щеголять в сорочке. Пираты не скрывали скептичного настроя да и собрались, наверное, только благодаря хорошо подвешенному языку Джошами Гиббса.

– Что ж… – наконец заставила себя выдавить я, поднимаясь. Тут же аукнулась боль в рёбрах, так что я едва не скатилась кубарем по ступеням. Голос звучал едва слышно.

На меня глядели суровые лица с холодными взглядами. Сильные фигуры куда больше походили на мраморные статуи, чем на готовых к диалогу людей. Взгляд скользнул в сторону капитанского мостика. Интересно, как много раз Джек Воробей обращался к своим людям с него? Сколько раз смело (пусть даже только снаружи) встречал сомнение и неодобрение? Что помогало ему в такие минуты по-настоящему почувствовать себя капитаном, предводителем? Я вспоминала, как Джек говорил в карцере о том, что не намерен сдаваться, и в тот момент вряд ли вообще планировал кого-то воодушевлять. Просто делился тем, во что верил. Или, быть может, даже старался заставить себя поверить в собственные слова?..

Я подошла к перилам мостика и обвела всех собравшихся твёрдым взглядом. С нами остались двое моряков со «Странника» – это поразило меня и придало уверенности.

– Что ж, – куда громче повторила я, – я вижу, что вы не лучитесь радостью и вряд ли хотите слушать… меня. – Некоторые ухмыльнулись. – А ещё я знаю, почему вы здесь. И почему нет остальных. – Послышалось недоверчивое: «Ну-ка, ну-ка, расскажи!». – Вы здесь, как и я, потому что этот корабль – ваш дом. Эти люди – ваша семья. И больше у вас ничего нет. Вам, как и мне, некуда идти. – Кто-то качнул головой, остальные молча слушали. – Вы стали пиратами не от лучшей жизни. – Я повела подбородком. – Да, пиратская доля, бывает, горька на вкус, но слаще её нам уже не сыскать. Говорят, пиратство клонится к закату и близко к тому, чтобы стать легендой, но, уверяю вас, наше ремесло будет процветать ещё не одно столетие, потому что дух бунтарства и свободы не так просто сломить. Пусть болтают – слова не пули, их можно перестать слушать. И сейчас я не зову вас в бой за честь Берегового братства – я предлагаю бороться за наш дом. И это, – я подняла руку и приложила пальцы к клейму, – наш карт-бланш!

Секунды молчания выдавливали воздух из лёгких. Я не сводила глаз с моряков, и, казалось, с каждым мигом промедления взгляд мой становился всё более отчаянным. Они молчали – не роптали, не смеялись, не соглашались. Замерли в тишине, как изваяния, скрестив на груди руки и отведя взгляд. Только Гиббс – отчего-то неуместно довольный – почёсывал бакенбарды чуть в стороне от всех, но подначивать никого не собирался. Взволновавшее меня воодушевление во время речи теперь спало, и я чувствовала себя всё ничтожнее и слабее, с трудом удерживаясь от желания броситься прочь сломя голову.