Текст книги "Нереальная реальность: Тайна треугольника (СИ)"

Автор книги: Foxy Fry

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 65 страниц)

– Нет!!! – Я метнулась следом, к самому краю, всем телом подаваясь вперёд.

Клинок, как продолжение руки, подцепил деревянную миниатюру. Я застыла, нависая над обрывом. Из-под сапог вниз сыпалась мелкая галька. Два растаявших мгновения облегчения, и тело сковала судорога исступления. Глаза защипало от пристального панического взгляда: острый край шпаги легко проткнул туловище деревянной куклы. Время нарочно замерло, подстраиваясь под заходящийся ритм сердца. Я через силу повернула голову. Карие пиратские глаза были полны искреннего непонимания. Джекки смотрел прямо на меня и даже не пытался зажать рану, удержать расплывающееся на груди кровавое пятно. От слез мутнело в глазах, а я не могла моргнуть, не могла двинуться или хотя бы вдохнуть. Бесчувственным истуканом наблюдала, как Джек заваливается набок. И даже после, когда на пожжённую траву упали алые капли, когда никто не успел подхватить капитана, потому что не ожидал, когда звякнула о камень и рухнула в пропасть выпущенная из руки шпага, я просто стояла и смотрела. Потому что и Джек смотрел на меня.

Загалдели, тут же кинулись к нему. И взгляд исчез. Время вернуло прежнее течение.

– Джек… – задрожало ослаблено и подло. Я рухнула на колени рядом, наивно пытаясь закрыть руками дыру от невидимого клинка. Мешая тёплую кровь с горячими слезами. Но всё было кончено. Глас рассудка звучал убийственно равнодушно. В памяти мелькали сотни картинок о том, как в моем настоящем подарить жизнь умирающему. И всё это было настолько бесполезно. Равно как и мои усилия. Карие глаза угасали, невидящим взглядом устремляясь в небо цвета моря. Я осознавала свою беспомощность, и от трезвости разума делалось только больнее. – Всё не так! Не так! – захлебнулась я рыданиями. – Всё не может ТАК быть!!! Только не сейчас! Только… не ты…

– Ну хватит… – кто-то попытался тронуть за плечо. Чтобы успокоить? Или?..

Я шарахнулась в сторону, натолкнулась на кого-то, упала на колени, поднялась, попятилась. Они были кругом. Повсюду. Одинаковые лица, одинаковые взгляды – обращённые к убийце. Ко мне! Я опустила голову. Кровь Джека на руках смешалась с моей. Шрам на ладони проглядывался слабо – покрытый следом более страшного преступления. Я рухнула на колени, зажмуриваясь.

– Н-е-е-е-т! – вырвался дикий, безумный вой. Предсмертный вопль… умирающей души. Крик заложил уши, до боли рвал связки, опустошая внутренний мир.

Кровь. На моих руках кровь. Его кровь, кровь Джека.

Невидящий взгляд застыл на ладонях. В душе было больно и пусто. Все чувства, эмоции перегорели, сгорели в адских мучениях.

Мой воздух… Потому что без него задыхаюсь… Но… почему? Почему я дышу? Разве… Разве я имею право? Разве я могу?

На меня глядели огромные глаза, полные до краёв праведного ужаса. Осунувшееся лицо с царапинами и кровоподтёками. Моё отражение. И кругом была не тьма, а темнота, сгустившаяся в отсутствие яркого лунного света. Я повела подбородком в сторону, отражение повторило всё в точности, а затем пошло мелкой рябью: ветер зацепил поверхность тихого ручья, что прятался в траве, как змея в поисках добычи. Отражение вновь посмотрело на меня. Ужас в глазах растворялся, словно туман, являя наружу выгоревшую пустоту. Взгляд осторожно сместился к ладоням. Крови не было. Я опустила кисти рук в воду и замерла до тех пор, пока от сводящего мышцы холода кожу не стало жечь. В темноте что-то копошилось, шипело и посвистывало. Небо исполосовали готические узоры сходящихся крон. В трансе я побрела в ночь, руководствуясь ручьём как единственным верным ориентиром, хотя на самом деле было неважно, куда идти, к кому и зачем. Важного не осталось от слова вообще. Ноги ступали машинально, тело следовало кем-то назначенной программе.

Инстинкты пробуждались постепенно с наступающим рассветом. Когда утро стало достаточно серым, чтобы оглядеться, я достигла вершины подъёма, с которого сбегал водный поток. Джунгли наперебой бурлили радостными вестями о наступлении нового дня. Я уселась на выступающий из склона камень и замерла, а пустующий взгляд зацепился за высившуюся над лесом кучерявую крону исполина да так там и остался. Первым чувством реальности оказался едва уловимый запах дыма. Рецепторы заработали, следом нехотя, подобно древнему механизму, что сотни лет простоял в забытьи, пробудился мозг. Ветер нарочно дразнился знакомым запахом: то приносил его лёгкий, едва уловимый, то поднимал столб дыма над невысокими пальмами, как знамя. Тело противилось врастать в камень, и я нацепила ароматический поводок и поплелась вперёд в поисках источника.

Круглую проплешину среди джунглей, обложенную камнем в половину человеческого роста, занимало пять или шесть добротных деревянных хижин. Посредине тлел разворошённый ветром костёр, спасаясь от утренней сырости между двух опалённых брёвен. От очага под открытым небом веяло теплом и уютом, в котором я внезапно почувствовала острую нужду. Только приблизившись к костру, я заметила в стороне между хижинами надрубленную ветвь пахучего дерева. На срубе собирался сок и вязкими тяжёлыми каплями стекал вниз. Там, на песке, лежала голова, затылком ко мне. Подскочивший уровень адреналина влепил жёсткую пощёчину увязшему в прострации разуму. Страх дыхнул на кровь инеем, я тут же инстинктивно пригнулась к земле. Пятачок казался необитаемым.

– Эй, – по-змеиному зашипела я.

Никто не отозвался. Рациональный страх и врождённая брезгливость остановили от шага вперёд. Я подобрала с земли камень в два пальца шириной и кинула в сторону головы. Тот подскочил и угодил ей прямо в ухо.

– А! Что?! Сдохни в мучениях проклятый дикарь! – совсем живо и по-человечески завопила голова.

Из жилищ не донеслось ни звука, и я стрелой метнулась к дереву.

– Бойль?!

– А? Твою ж… мисс Диана! – Закопанный в землю почти по подбородок пират вытаращился на меня, как на привидение.

– Что это с тобой? – не менее удивлённо выговорила я.

– Ну, наказание вроде как. – Бойль попытался пожать плечами. – Эта липкая гадость, что капает сверху: взойдёт солнце, и налетят всякие крылатые твари, что сожрут меня целиком и очень быстро. Хотя Воробей и сказал, что всё уладит…

– Джек? – выпалила я. Сердце взволнованно грохнуло о грудную клетку.

– Ну да, – с недоумением протянул моряк, – только, похоже, не вышло, хотя почём мне знать. Меня ж тут закопали, а их дальше повели.

– За что?

– Не знаю, наверное, за то, что ты сбежала… Хотя все думали, что ты, мисс, того, богу душу… Как только шею не свернула?..

Воздух тяжелел с каждым вдохом. Накрыло лавиной воспоминаний, перемешанных, испачканных в ночном кошмаре. В груди закололо. Я запрокинула голову, взгляд суетливо метался по небу. Словно мозаика, полная картина по отдельным деталям всплывала в памяти: я бросилась бежать сломя голову, наверняка, запнулась обо что-то, а потом очнулась у подножья крутого оврага, у ручья. Верно, и как только шею не свернула! А эти жуткие воспоминания, разрушившие даже самосознание, и не воспоминания вовсе, а обыкновенное наваждение! Бред, подкреплённый воспалённым воображением и недавними переживаниями. И хоть после этого ночного кошмара всё ещё лихорадило, от осознания его нереальности хотелось смеяться и плакать. «От радости в зобу дыханье спёрло»: мне правда не хватало воздуха, ибо чудо, о котором я так молила, всё же свершилось, пусть и таким неожиданным образом. Разум просветлел, сбросил корку самоуничижения, вернул мне саму себя, ту, что всё ещё принадлежала реальности, что могла трезво мыслить. Хотя бы изредка.

– Так, слушай, надо срочно делать ноги, – подытожила я длинную пиратскую тираду, что благополучно пропустила мимо ушей. Земля летела комьями в разные стороны, и в откапывании ценностей в тот момент я влёгкую сравнилась бы с любым чёрным копателем. Бойль дёргался в своей норе, как застрявший Винни Пух, но, помимо поднятия и без того улучшившегося настроения, толку в прилежных стараниях не было.

Когда я достигла нижних рёбер, Бойль вдруг спросил в промежутке между похихикиваниями от щекотки:

– А с тобой-то что? – и, когда я ответила недоумевающим взглядом, указал на шею. Вывернувшись, насколько сумела, я разглядела красный след от укола и расходящиеся от него, словно узоры на морозном стекле, сине-чёрные следы. Тут же вспомнился лёгкий укол в шею во время побега и наступившее затем состояние «ватного желе».

– Ничего. Просто начала сходить с ума, – ответила я скорее не ему, а себе.

Как только удалось откопать руки, дело пошло быстрее, и через несколько минут Бойль радостно понёсся к траве, чтобы отереть с головы, лица и шеи липкий субстрат, делавший из него наживку.

– Ну и, чего дальше? – Зелёные разводы от травы на физиономии превратили моряка в туземца.

Для меня выбора не существовало: я чётко знала, что обязана вернуться на берег, к Джеймсу, чего бы мне это ни стоило. Однако Бойль моей убеждённости не разделял.

– Так, мисс… – неуверенно заговорил он. – Уже… поздно слишком.

– Со вчера прошло сколько? Часов…

– Нет, – качнул пират головой, – это было не вчера. Скоро уже двое суток, как эти нас поймали. – Мне словно подзатыльник дали, одумайся, мол. – Не думай, мисс, что я из малодушия это, но мы уже ничем не поможем, правда. Самое разумное сейчас – топать в противоположном направлении и запрятаться где-нибудь, пока шум не утихнет, а уже потом думать, что делать.

В словах Бойля был смысл, отрицать разумность его предложения было бы глупо. Возможно, сбежав, мы действительно могли бы обеспечить в будущем освобождение или хотя бы поддержку друзьям. Меня искать не станут, раз считают мёртвой, но будут искать Бойля и второго человека, что помог ему выбраться. А значит, надо бежать, бежать как можно дальше.

– Иди, тебе удастся скрыться, – решительно выговорила я. – Я иду на берег. Что бы ни произошло… я не могу его бросить.

Бойль в упор глядел на меня, двигал челюстью, будто пережёвывал слова, почёсывал затылок и наконец махнул рукой.

– Ладно, идём. – Я в ответ лишь качнула головой, потому что ни его согласие, ни отказ не изменили бы моего решения. – Так, – Бойль огляделся, – они ушли туда, – указал он в сторону широкой тропы, – но нам нужно на запад.

– Отлично, – саркастично фыркнула я, – осталось только узнать, в какой он стороне.

Мы находились на горном хребте, достаточно высоко над морем, и за время короткой спасательной операции на окрестности опустился туман. К счастью, не такой искусственно сплошной, как на подступах Треугольника, но даже сквозь эту природную завесу не было видно ничего дальше тридцати ярдов. Мы двинулись тем путём, что я добралась сюда, придя к выводу, что ручей, спускающийся с гор, так или иначе приведёт нас к морю. Спешить по ковру из влажных листьев было опасно, но опасения переломать себе что-нибудь или сразу всё заботили меня в последнюю очередь. Важность собственной жизни резко обесценивается, когда есть тот, ради кого можно и умереть. И хотя отдавать богу душу я не планировала ещё очень долгое время, по крутому спуску неслась во весь опор, так что Бойль едва поспевал следом. Надивившись моей безответственности, пират уже не один раз успел пожалеть, что подписался в спутники. Однако мои руки были чисты – его никто не заставлял.

Лёгкость, с которой я избавилась от очевидно мучительного выбора – какой из капитанов, – поначалу удивила и меня. Но между мной и Джеком, увы, однозначно стоял барьер из крепких безжалостных туземцев, поэтому мне оставалось только уповать на природную изворотливость Воробья и молиться, чтобы аборигены не были сходны с пелегостами в кулинарных предпочтениях.

Мы преодолели больше половины пути, когда среди зелени почудилось движение. Я тут же прилипла к стволу пальмы и дала условный знак Бойлю. Пират юркнул в кусты. Чуть впереди, всего в десяти ярдах от нас, виднелись две разрисованные спины, и ручей уходил как раз в их сторону. Глаза скользили взглядом по местности, ища возможность для обхода или для отвлечения внимания. Из-за кустов показалась макушка Бойля, потом он обрадовано продемонстрировал овальный камень с мужскую ладонь размером. Я непонятливо тряхнула головой. Пират указал на булыжник, затем на затылок, и ещё до того, как я успела среагировать, засеменил навстречу. Я обернулась к туземцам, а через секунду за спиной булькнул крик, будто на кота наступили: Бойль болтался в воздухе в трёх ярдах над землёй, а от его левой ноги вверх уходил сплетённый из нескольких лиан канат. Сердце испуганно сжалось. Аборигены словно растворились. Я кинулась к Бойлю, забывая про осторожность, и едва не угодила в такую же ловушку. Пират, что пиньята на мексиканском празднике, болтался в неуклюжей позе и всё норовил выделать какой-нибудь кульбит.

– Снимай, снимай меня скорее! – истерично завопил он и задёргался, словно в припадке. Я и сама услышала босоногое шлёпанье за спиной.

Мудрить с ловушкой было поздно. Их было трое.

– Только подойдите! – грозно и дерзко крикнула я.

В моей руке был камень, в их руках – луки. Глубоко посаженные тёмные глаза в чёрных кругах пристально изучали меня, как редкую блоху под микроскопом. В абсолютном молчании. «Может, побежишь?» – спросила я себя. Отступать я не имела права, сражаться – увы, не могла, но побег в этих обстоятельствах выглядел поистине смехотворным, в особенности учитывая предыдущий опыт. Поэтому я последовала иной тактике.

– Послушайте, – булыжник гулко приземлился у ног, – там мой друг. Ему больно. Он ранен. – Я изобразила удар ножом в грудь. – Я хочу помочь. Проведите меня, дайте помочь, и, клянусь, я не стану сопротивляться.

Охотники по очереди моргнули, будто репетировали. Затем самый высокий, сразу показавшийся знакомым, закинув лук на плечо, неспешно двинулся ко мне. С каждым его шагом уровень паники достигал новых значений, хотелось рвануть с места, чтобы только пятки сверкали, но я стояла как вкопанная, до побеления сцепив руки за спиной и изо всех сил заполняя взгляд доброжелательностью. Он был на голову, а то и две выше, оттого я ещё больше ощущала себя мышью в мышеловке. Абориген остановился, склонил голову вправо, и я почувствовала, как его взгляд придирчиво скользит по шее. Несколько секунд спустя туземец резко выровнялся и дал знак остальным. Так кончился наш побег.

Нас вели по тропе, не связывая, но подгоняя копьями с грубыми железными наконечниками. Больше испытывать местных обитателей на меткость я не пыталась. Что-то во мне их заинтересовало, и, быть может, ещё имелся шанс разрешить конфликт мирным путём. Конечно, если их интерес не исключительно гастрономический. Очень трудно угадать каннибалов в разрисованных яркими красками суровых молчаливых людях, особенно когда ты их, любителей человечины, ни разу не встречал. Местные жители, равно как и их жилища, попадавшиеся на пути, выглядели вполне цивилизованно, словно кто-то случайно капнул в это место каплю европейского уклада жизни, но её не оказалось достаточно, чтобы началась дальнейшая реакция. Пусть и деревянные, хижины местных имели прямоугольную форму, и только у одной над входом белели выхолощенными солнцем лбами черепа каких-то рогатых животных. Сами аборигены не поражали своей дикостью, даже несмотря на камуфляж. Мне не встретилось ни одной женщины, но набедренные повязки мужчин, определённо, были сотканы, а не набраны из листьев ближайшей пальмы. Их язык был чуден и сложен на слух, и услышать его удалось лишь единожды при переходе через очередной мост. Причём, когда я, оступившись, вскрикнула, заваливаясь на боковой трос, туземец, что шёл следом, ловко поймал меня под руку и помог восстановить равновесие. После этого в голову залезла дикая, безосновательная, но назойливая мысль: что, если Джеку и правда удалось «всё уладить»? Ведь как-то же он затесался в вожди у тех дикарей-людоедов на острове, так почему не сможет найти контакт с этими людьми, что, на первый взгляд, не так кровожадны? Тогда легко объясняется и повышенный интерес к моей персоне, и отсутствие пут на руках. Прошло достаточно времени, чтобы капитан Джек Воробей втёрся в доверие к местному правителю.

От подобного смелого предположения настроение улучшилось, правда, ровно до того момента, как мы достигли деревни. Она располагалась веером, гораздо выше того поселения, где оставили Бойля. Широкая центральная «улица» вела к большому дому с открытой верандой на сваях, густо оплетённых плющом. По обе стороны нестройным порядком стояли дома поменьше, с двумя входами, и на пустыре между каждой пятёркой построек дымил очаг под открытым небом. В поселении практически никого не было, кроме стариков, занятых плетением или починкой растительных сетей, хныкающего где-то на задворках ребёнка и множества разгуливающих пятнистых свиней. На углу Большого дома деловито пережёвывала початок кукурузы упитанная белоснежная коза.

Едва мы приблизились, в дверях на мгновение показалась смуглая женщина, и я невольно поразилась длине её волос, что касались щиколоток. Затем на порог вышел ещё более смуглый крупный мужчина средних лет. Умный взгляд изучал пришедших без излишней спешки. Одет хозяин был в свободные тканевые штаны грубой работы, на шее висел массивный золотой амулет: я не сразу поняла, что это перевёрнутый католический крест, заключённый в ромб.

Бойля сразу толкнули на колени, меня лишь легко подтолкнули копьём вперёд. Вождь внимательно и неспешно оглядел меня от макушки до пят, пытливо глянул в глаза и, неоднозначно поведя головой, с вопросом обратился к тому воину, что почти так же разглядывал меня внизу. Туземец отвечал коротко и безэмоционально, словно рапортовал. Выслушав его, вождь провёл по краям амулета большим и указательным пальцем от одной вершины к другой и полушёпотом проговорил: «Вэ-ервиста». Мы едва успели обменяться с Бойлем непонимающими взглядами. Предводитель направился обратно в дом. Охотник сказал ему вслед что-то быстро и негромко, нехотя. Вождь обернулся, и его взгляд устремился по левую руку от меня, где стоял туземец, что поддержал на мосту. Главарь вдруг заговорил громко и гневно, на что абориген лишь виновато качал головой, с каждым словом вжимая голову в плечи, и отвечал рвано, будто оправдывался. Я так и не успела предположить суть их разговора, как вдруг вождь выхватил из-за пояса мачете и с каменным лицом отсек тому руку выше запястья. Из горла вырвался испуганный вопль. Я шарахнулась в сторону, наткнулась на Бойля и плашмя рухнула на землю. Эта сцена выглядела дико и ещё более жутко оттого, что больше никто не произнёс ни слова, ни звука – что вождь с окровавленным мачете, что охотник с отрубленной рукой.

Мозг отказывался трезво воспринимать происходящее. Меня мутило. Окончательно в себя я пришла в деревянной клетке по соседству с Бойлем. Моряк недовольно поглядывал в мою сторону и, видно, уже не раз пытался заговорить. На все вопросы и предположения я лишь качала головой: ни к чему пирату знать, что «добрый самаритянин» поддержал меня на мосту именно той рукой, что ему отрубили. Я ожидала панику, истерику, тревожное хихиканье, но никак не мрачное безразличие. Мне было чертовски не всё равно. Я чувствовала страх перед неизвестностью, растерянность и острое желание, чтобы происходящее обратилось плохим сном, вместе с тем всё казалось таким ничтожным, будто внутренний мир буквально сжали в кулак, стиснули все переживания в один комок, не лишая права на существование, но и не давая возможности стать чем-то существенным.

Я сидела посреди куба из деревянных решёток, одну из которых заменяла холодная стена нависающей скалы. Бойль метался по клетке, как пойманный волк, постоянно выглядывал кого-то, пинал случайные прутья, но в конце концов сдался. Кругом не было ни души. Привычный пейзаж не предвещал ничего зловещего. Даже затеплилась надежда на скорое избавление, ибо местные не проявляли явной ненависти и, что важнее, не пытались нас съесть. Пока что.

После полудня пришла женщина в сопровождении двух воинов и с опаской, как у клетки с хищниками, просунула нам пиалы с какой-то оранжевой субстанцией. Никто наблюдать не стал, из чего мы сделали вывод, что это не алхимический опыт или попытка нас отравить. Похлёбка по вкусу походила на добротно сваренную на медленном огне тыквенную кашу, а желудок, что последний раз лишь насильно поглощал морскую воду, удовлетворился такой снедью, избавив меня от навязчивого ощущения того, как перевариваются внутренности.

И всё же бодрость духа была недолгой. Близился закат. Я сидела у каменной стены с закрытыми глазами. Мозг погряз в тщательных попытках абстрагироваться от мира и непредвзято оценить сложившуюся обстановку. Было слишком сложно выбрать нужную отправную точку и при этом двинуться дальше, отринув бьющие ключом эмоции.

– Эй, мисс, идёт кто-то, – прорвался сквозь пелену раздумий обеспокоенный голос.

Бойль настороже вытянулся во весь рост у самой решётки, разве что уши торчком не стояли. Сквозь шум джунглей долетали отзвуки мужских голосов. Первым у пустыря перед «камерами» объявился плечистый, разрисованный жёлтыми узорами туземец с копьём в руке и длинной узкой дудкой за спиной. За ним следом покорно шагали пираты. У меня внутри всё перевернулось в радостном сальто при виде хмурой физиономии боцмана Бэтча. Мельком в памяти пронеслись его вечные споры по утрам с Барто. Затем радость померкла. Моряков было всего четверо, и в их угрюмых усталых лицах читалась сдерживаемая злость, а не обещание скорого освобождения. Бойль принялся задорно покрикивать, подпрыгивая, как мартышка. Туземец во главе отряда не обратил на это никакого внимания, зато моряки, вереницей шагающие след в след и явно разглядевшие нас, молча тянули шеи, словно гуси. Безрадостную молчаливую процессию замыкали двое охранников.

Первым голос подал изрядно помятый и хромоногий Билли Ки – уже после того, как захлопнулись решётки соседней клетки, и аборигены скрылись в зарослях.

– Мы уж вас похоронили, – хмыкнул пират.

Глаза запекло от непрошенных слез. Глубокий вдох, и я осторожно, скрывая испуг в голосе, спросила:

– Где остальные? – Билли нервно дёрнул плечами и уселся на землю: рана на его ноге всё ещё кровила. Никто не торопился отвечать, и каждая секунда молчания казалась мне подобной очередному ножу, что воткнули в спину. «Никакая правда не может быть хуже неизвестности». – Да говорите уже! – взмолилась я.

– А чего говорить, мисс? – подал голос боцман. – Мы сами не больше вашего…

– Эй, Кин, – вклинился Бойль, – а капитан-то ваш где? Не видал я его на берегу.

Ошин Кин, матрос такелажной команды, большую часть времени походил на недозрелую морковь: кожа у него была рыжеватая, а на голове пучком торчали волосы сумбурного оттенка, точно кто-то пролил белую краску на непросохшую зелёную. Сидя в дальнем углу клетки со сморщенным лицом, моряк не сразу откликнулся на своё имя. Во взгляде его мгновенно почувствовалось нескрываемое презрение.

– Ушёл, наверное, – нехотя отозвался он. – И с ним, похоже, ещё двое.

– А что, станут они нас искать? – с надеждой поинтересовался Бойль.

Кин ответил сиплой усмешкой.

– Сдались мы им, как же, – подытожил мистер Бэтч.

У меня в душе всё покрывалось мрачным холодом от дыхания самых тёмных предположений, окрепших от осознания, что Барбосса и двое матросов могут стать единственной надеждой на спасение.

– Где остальные? – вкрадчиво повторила я. Бэтч поднял на меня взгляд. – Барто? Джек?

– Не знаю, мисс. Когда мы пришли в деревню, Барто они увели первым. Потом, час спустя, пришли за Воробьём. Не знаю, что эти дикари хотели от них и что сделали, да только не вернулся никто. Потом нас сюда привели. К вечеру поесть дали, а вчера с рассветом повели на поле, работать заставили. Мы ничего не знаем, кроме этих клеток, тропинки и чёртовых стеблей, от которых кожа огнём горит, будто в адский котёл по локоть сунул.

– Ясно, – бесстрастно прозвучал голос. – А… Джеймс?

Боцман опустил голову, пряча глаза. Несколько минут я просидела в задумчивом молчании, пока мозг, оценивая наши шансы на выживание и возможности на побег, взвешивал все за и против.

– Надо бежать, – кивнула я головой, – как можно быстрее.

– Бежать? – эхом отозвался Билли Ки. – Флойд вон попытался, чуть без головы не остался.

Брови сложились дугой недоверия. Я отклонилась в сторону, требовательным взглядом впиваясь во Флойда, собрата Билли по команде.

– Ловушки у них тут везде, – пояснил он наконец, почёсывая шею. – Кругом деревни. Так что, мисс, сбежать только на тот свет получится, – добавил Флойд с издёвкой.

Куда больше его тона меня лихорадило от злобного смирения пиратов. Эти люди не привыкли так просто сдаваться, не в их это натуре, и тогда в их душах, как и у меня, кипел огонь. Разница были лишь в том, что я не могла и даже не пыталась обуздать это пламя, ибо искренне верила, что в противном случае потону в омуте бездействия в ожидании чуда и спасителей на белых конях. Да и откуда скакунам здесь взяться? О побеге никто не раздумывал всерьёз, а надежды на капитана Воробья как на профессионального парламентёра едва не подняли на смех. Споры прекратились, и тогда я впервые за пребывание на этом острове почувствовала себя по-настоящему одинокой. И беспомощной. Два самых нежелательных чувства, когда ты силишься выступить один против всего мира или против того, что окрестили «объективной реальностью». Часть меня церемонно облачалась в траурный наряд, желая показать «всё как есть» той другой мне, что никак не хотела мириться с возможными потерями. И я сопротивлялась всем мрачным догадкам и мыслям – отчаянно и пока что успешно. Я просто не имела права признать, что уже поздно спасать кого-нибудь, кроме себя.

На рассвете следующего дня за нами пришли четверо охранников. «Бывалые пленники» посоветовали следовать их примеру и ничего не предпринимать, ибо дороже выйдет, потому мы с Бойлем покорно покинули камеры. Нас провели по узкой тропе, к которой вплотную подступал буйный дикий лес, и затем взгляду предстало огромное поле с идеально ровными рядами какой-то растительности, отдалённо напоминающей гибрид сахарного тростника и камыша. Один из аборигенов указал на грубо плетёные корзины. «Забавно, – подумала я, направляясь следом за Билли Ки по узкому междурядью, – аборигены затерянных островов держат в рабстве европейцев». Но уже через полчаса всякие нотки иронии наглухо смолкли. Задание было одно: снимать с растений верхние листья и складывать в корзину. Никакого инвентаря не выдали. Собиравшийся на листьях и стеблях сок пёк кожу, от запаха слезились глаза, но стоило оторваться от работы, в спину прилетало: «Хой!», и тут же приходилось возвращаться к занятию, чтобы следом не прилетело копьё. Трижды приходили две женщины с нескладными фигурами и приносили еду – ужасную на вкус, похожую на крем-суп из насекомых, но сытную. Вместо воды давали жевать листья, после которых язык болтался безвольным помелом. И, пожалуй, разговаривать в таком состоянии было единственным доступным развлечением: смех отвлекал от постоянного жжения ладоней. Зато местные отличались стоическим молчанием, и, даже когда я сделала попытку их развеселить, на каменных лицах не дрогнул ни один мускул. К концу дня я устала настолько, что не заметила, как нас пригнали обратно в клетки и предложили ужин – из одинокого цитруса.

Ночью того же дня мы все подскочили от дрожания земли.

– Будь мы в Древнем Риме, я бы сказал, что это конница, – блеснул неожиданным знанием Ошин Кин.

– Мы спим на склоне вулкана. Это не конница, а землетрясение, – позанудствовала я.

– Плохой знак, – однозначно рассудили пираты.

Больше за всё время толчки не повторялись. Собственно, вскоре я потеряла счёт этому времени. Один день в точности копировал другой, повторялся снова и снова. Единственное отличие было в том, что в ладонях перестала чувствоваться боль. Как и всё остальное, словно токсичный сок выжег рецепторы. Под влиянием чужеродной еды и едкого запаха что-то произошло с голосовыми связками, и теперь я звучала с той хрипотцой, что свойственна некоторым дамам с …цатилетним стажем курения. А вот закалённые солёными ветрами голоса пиратов звучали по-прежнему. Молоко за вредность, конечно, никто не давал. По крайней мере, стало ясно, для чего туземцы «берегли» нас – рабов не жалко.

Перед глазами мелькали одни и те же лица, что встречали утром и провожали на закате. Лица равнодушные, молчаливые и абсолютно закрытые для контакта, как бы мы ни пытались. В те редкие минуты, ещё в начале «рабской карьеры», когда мозг пыхтел во весь опор, я долго размышляла об острове и его жителях. Они никак не ассоциировались у меня с дикарями, хотя их уклад, конечно, был далёк от цивилизованного в нашем понимании. Их жилища, одежда, именно одежда, а не куски пальмовых листьев в случайных местах, поведение и – пусть не равнодушие, но какое-то чрезмерное спокойствие по отношению к нам, пришельцам. Даже закралась мысль, что для них мы не такие странные, потому что не первые гости острова, а значит, возможно, где-то поблизости есть другие люди, чуть более гуманные и цивилизованные.

С каждым днём разговоров становилось всё меньше. Молчание удручало, но от бесед, что всё чаще сводились к поминанию славных вечеров на борту корабля, становилось только больнее. Каждый закрывался в своей собственной клетке, будто одной древесной камеры было уже недостаточно, потому что в её стенах слишком громко молчалось о своём. И вроде бы нас никто не пытался съесть, жить можно было, оттого для большинства необходимость поскорее сделать ноги трансформировалась в желание, что постоянно жило в душе, но не навязывалось. Для меня же побег стал идеей фикс. Срывая очередной ядовитый росток, я раз за разом представляла жуткую картину: как тело растворяется в токсичном соке, словно в серной кислоте. Попахивало безумием, но никто не мог гарантировать, что такого не случится. Меня пугала апатия, что наваливалась каждый раз после изнуряющего рабочего дня, и я накручивала себя, заставляла вспоминать всех, кто дорог, кто остался по ту сторону решётки, чьё существование не даёт окаменеть сердцу. Вечерами, лёжа на земле в кромешной темноте, я раз за разом через силу, через боль прокручивала в голове свой собственный ужастик: утро на пляже, где я не смогла помочь Джеймсу, и привидевшуюся битву на пустыре у обрыва, где Джек погиб от моей руки. И если от страха перед неизвестностью, перед возможностью сгинуть на безымянном островке порой холодела кровь, то от этих картин – закипала. И тогда искушение погрузиться в прострацию и просто существовать отступало.

Но всё же, как бы я ни хотела сбежать, это и правда больше попахивало путешествием на тот свет. От пятачка, где стояли клетки, в две стороны уходили узкие тропы: одна вела в деревню, по другой нас водили на поле – оно оказалось совсем близко, но на путь по извилистой дорожке уходило несколько минут, а значит, джунгли действительно были заполнены ловушками. Собственно, поэтому нас никто особо и не охранял.